Текст книги "Знак *тринадцатая жизнь* (СИ)"

Автор книги: Эр Ромский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

Шаг назад и я оказываюсь среди ревущей толпы беснующейся у сцены, которая извергает киловатты звука. Облако различных запахов крепко обнимает мое обоняние. Сливается и разделяется на множественные элементы: пот, табак, алкоголь, что-то неуловимое и сладко-непонятное. Покалеченная рука в такт музыкальным ритмам, заставляет скрипеть зубы, сжатые для борьбы с болью.

Круглый микрофон, в руках человека на сцене, старается без искажений передать каждое слово, донести до безумствующего слушателя смысл. Нервная дрожь всеобщей атмосферы заставляет мыслить иными вершинами, но для меня это слишком. Мне нужна квалифицированная медицинская помощь. Здесь этого нет.

Шаг вперед. Все тот же серебристый комбинезон без единого кармана, сломанная рука и жуткий никотиновый голод. Кажется, что стоит закурить и все пройдет, даже срастутся кости, даря старую радость движения и физических нагрузок.

Мрачные, бесконечно длинные коридоры огромного здания ведут в никуда. Нос еще слышит запах толпы, но тот постепенно вытесняется новыми флюидами. Теплый, немного влажный воздух неподвижен, но под теплым комбинезоном кожу сковывает морозный озноб, заставляющий леденеть все внутренние органы и замирать солнце в нехороших предчувствиях.

Гулкий звук шагов забегая далеко вперед, предупреждает обитателей этого странного места о моем присутствии. Прячущиеся за стенами не появляются, слышен только их тихий шепот:

– Уходи! Здесь тебе никто не поможет!

Тень, как темное пятно, маячит за моей спиной. Она наблюдает за мной и знает, что я знаю о ней практически все. Эта тень всегда со мной. Я знаю кто это и никогда не произношу её имени вслух.

Сырость полутемных коридоров поглотила все принесенное мною из вне. Осталась лишь боль, да тихий говор обитателей, твердящих чтобы я убирался отсюда. Здесь делать тоже нечего.

Шаг вправо доставил меня на оживленную улицу. Рев двигателей внутреннего сгорания, гомон людской толпы, лязг дверей общественного транспорта. В истерике бьется ребенок, лет десяти-двенадцати. Заливаясь слезами, он катается по заплеванному асфальту улицы, норовя попасть под ноги случайных пешеходов. Отталкивает в сторону свою мать, которая старается поднять его на ноги и успокоить. Или наоборот, успокоить, а потом поднять. Захлебываясь клокочущим в носоглотке веществом, истеричный мальчик неразборчиво выплевывает гневные тирады в адрес родительницы. Ему сообщили, что кто-то старше и умнее его. Хмурый мужик закрыв ладонями уши, брезгливо морщится и бросает короткую реплику матери ребенка:

– Да, заткните же пасть этому ублюдку!

Его слова растворяются в неизвестности, никто их не слышит.

Древний старик опираясь на сделанный из алюминиевой трубы костыль выходит из подворотни и внимательно осмотрев улицу, принимается размахивать свободной рукой. Старается привлечь к себе нужный ему взгляд, который находится на той стороне улицы. Поток автомобилей, неугомонная железная река, выдыхающая в атмосферу октановые числа внезапно замирает. Обычное городское явление – затор на дороге, «пробка».

Старик поднимает к небу помятый костыль и ожесточенно размахивает им в воздухе, дублируя движения руки.

Сквозь тонированное стекло микроавтобуса на меня пялится черная тварь. Просто так. Из любопытства. Видимо здесь тоже помощи ждать неоткуда. Рука надсадно ноет.

Шаг влево. Я не спеша вбиваю свои следы в бетонную гладь дорожки. Вперед. Назад. Снова вперед.

– Сколько время? – спрашивает меня старик, сидящий на лавочке, примостившейся у самого края дорожки – Двенадцать уже наверное?

Не зная который час, я утвердительно киваю головой, соглашаясь с его предположением:

– Может быть! – и продолжаю расхаживать по выбранному мною участку.

– Сядь! Покури! – старик снова обращается ко мне – Твое время никуда без тебя не уйдет!

В этих словах я услышал нечто знаковое, но не придал этому значения. Пресс болевых ощущений не давал разумно принимать решения.

Холодный ветер бросил мне в лицо одинокую снежинку. Прозрачной талой каплей она прокатилась по щеке и упала на бетон, оставив на серой поверхности мокрое пятно. Я посмотрел в небо и глубоко вдохнул пахнущий снегом воздух.

– Скоро Новый год! – внезапно оформилась в голове мысль.

Взгляд брошенный по сторонам отметил несколько девушек с выразительно очерченными глазами и блестящей мишурой в волосах.

– Праздник! – тоскливо выдохнул я, обращаясь к самому себе и пошевелил пальцами правой руки. Они не двигались – Калека!

Потом посмотрел в хмурое небо, роняющее редкие снежинки. Оно не выглядело праздничным, точно также как и я. Тяжелым серебристо-серым облаком поднялся вверх и посыпался на землю белыми пушистыми хлопьями белого цвета. На миг представив себя новогодним праздником. Затем коснулся теплой, не успевшей достаточно остыть после жаркого лета, земли, растаял и умер, чтобы когда-нибудь возродиться вновь.

Я поднялся, тень осталась внизу и запрокинув голову, наблюдала мой путь наверх. Она поймала призрачной ладонью мою снежинку и долго рассматривала, читая узоры крошечных кристаллов льда. Затем поднесла её ко рту и глубоко вдохнула, скрывая в себе непостоянную часть меня. Стемнело. Сквозь прорехи серых облаков стало заметно ночное небо с перевернутым ковшом Большой Медведицы, которая вновь принялась сливать на землю все то, что накопилось в ней за целый год. Тень тяжело вздохнула и растворилась во мгле.

Снег не ломает собственных рук, но чувствует боль и поэтому умирает, растворяясь в земле. А, по земле уже шагал настоящий праздник – Новый год!

 

 

Жизнь номер 13

 

Они называют меня нищим и дураком. Я ничего не говорю им по этому поводу, не возражаю против выдвигаемых обвинений. Может быть они и правы, но мне хватает ума не называть дураками их.

* * *

Мною отмечена странная закономерность: Чем пышнее женщина, тем меньше джинсы она старается на себя натянуть, чтобы лучше обозначить и без того заметные формы.

* * *

Сердце – там, где и должно быть. Небо – за спиной и это совершенно не значит, что его нет. Пусть и не заметное, но оно есть.

 

 

Смерть номер 9

 

Величайшее изобретение человечества, пожирающее мозги миллионов, миллиардов людей. Оно стремиться к совершенному господству в сознаниях. Гениальное, как изобретение и ужасающее, как орудие власти в ловких руках. Неимоверно был прав тот, кто додумался внедрить это чудовище в массы, сделав его доступным для всех.

Зная о его существовании, я старался просто не замечать эту тварь. Но видя, как другие заворожено поклоняются ей, меня захлестнуло обыкновенное любопытство. Всегда интересно наблюдать за теми, кто открыв рот и позабыв обо всем на свете, заталкивают свою голову в многоканальную пасть этого чудовища. У меня складывается впечатление, что они хотят получить кроху того ума, который во всю рекламируется тварью в обмен на взгляд. Я держусь в стороне и, наверное, поэтому непохож ни на кого. Моя голова на месте, но у меня твердое решение поместить её в ту самую пасть. Хочется почувствовать то, что ощущают они, стать таким, хотя бы на время, как они.

* * *

Итак, я выбрал время и взвесив все «за» и «против» сунул голову в пасть техногенному чудовищу, чтобы стать хоть капельку умнее. Его холодные, скользкие щупальца проникли в мой мозг. Отыскали необходимые центры управления, приковали взгляд к разноцветному действу, держа меня на безопасном расстоянии.

Властные, приказывающие, доверительные, очаровательно-нежные голоса сменяли друг друга, рассказывали мне последние новости и факты. Странно, но отчего-то хотелось верить им, делать и поступать так как они говорят. Собственное мнение уже не имеет значения. Попса обильными потоками крови, насилия, лжи струится в мое сознание, разлагая и превращая в перегной все то, что мне казалось добрым, разумным и вечным. Эта опухоль разрастается, заполняет собой всё, предлагает новый образ жизни, которого я был лишен по собственному желанию.

Хочется уйти и я делаю попытку отдалиться от этой твари, но она цепко держит единственным глазом-пастью, ухмыляясь и демонстрируя плотно сжатые зубы. Четыре, едва заметные, черточки по краям соединяются тонкими линиями, образуя примитивную сетку прицела. Тварь целится в мой разлагающийся, но еще сопротивляющийся мозг, чтобы последним ударом вышибить из него тягу к прежней жизни.

За сеткой прицела мельтешат окровавленные руки, обнаженные тела, уважаемые люди в строгих костюмах, гремят выстрелы, раздаются крики помощи и торжества.

– Вот она настоящая жизнь! Ты должен подражать им, стать таким как они! – тварь вкрадчиво шепчет мне на ухо, тревожа скользкими щупальцами нейроны и возбуждая кору головного мозга.

Тонкие линии укрупняются, добавляются круги. Я чувствую себя добычей, загнанной в угол. Охотник медленно, растягивая удовольствие взводит курки, рассматривая меня сквозь прицел. Щелчок, еще один. Мгновение и прозвучит воображаемый выстрел.

Руки пытаются отыскать что-нибудь, чем можно защититься от твари, а взгляд намертво приклеился к единственному глазу чудовища. Тяжелая бензиновая зажигалка, старая, но безотказная, увесистым грузом приятно холодит руку. Теперь все зависит от того, кто из нас быстрее.

Вспышка – знак.

Медленно вращаясь зажигалка летит в самый центр глаза. Тварь удивлена.

– Одним меньше! – удовлетворенно шепчу я.

Замедленная черно-белая картинка.

Стальной квадрат медленно вонзается в глаз твари, ломая её зубы. Хлопок. Чудовище разевает пасть и плюет в меня осколками зубов. Я вижу, как острые обломки стаей летят ко мне. Мелкие и пронырливые кусочки, острые, как бритва, успевают немного раньше крупных. Они секут кожу на лице, превращая её в кровоточащую маску. Затем появляются осколки покрупнее. Эти уже не режут кожу, они просто отдирают куски плоти от кости, выбивают глаза, вонзаются в мягкое горло. Я не вижу, но судя по вспышкам боли, мой путь не закончен. Сильный удар в голову, отчетливо слышу хруст кости. Снова удар, дыхание с хрипом и клокотанием рвется наружу, игнорируя носоглотку.

Сказочное тепло и умиротворение разливается по всему телу. Жаль только, что эти ощущения противно-липкие, как свежая артериальная кровь.

 

 

Смерть номер 10

 

Развалившись в кресле, Брендибой изучал меня сквозь табачный дым, плотным облаком окутавший небольшую комнату и вел непринужденную философскую беседу со мной, но по большей части сам с собой. Прозрачное содержимое очередной бутылки, выставленной на заваленный обертками, окурками и пустыми целлофановыми пакетами стол, медленно таяло. Пропущенные сквозь призму алкоголя мысли – преломлялись, слова переплетались, приобретая, если вдуматься, изрядную долю божественной истины. Рассеяно ловя на себе расплывающийся взгляд собеседника, я никуда не торопясь курил и пытался осмыслить все то, что он хотел до меня донести.

– Возможно, я повторяюсь, но мне, совершенно, не стыдно говорить об этих вещах именно с тобой! Боже! Сколько раз мы уже умирали и рождались, чтобы умереть снова? Ты знаешь? А, вот я нет! Если об этом скажу кому-нибудь то меня немедленно запрут в психушке, мне никто не поверит! Или отправят в наркодиспансер, лечиться! Я знаю свои слабости, я таков, какой я есть и не хочу менять свою судьбу! Пусть я наркоман, но я знаю и вижу этот мир таким, каков он есть. Ты не наркоман, но если заикнешься о куче собственных рождений и смертей, тебя тоже закроют в помещении с желтыми стенами и белыми потолками. Если меня будут лечить от наркомании, то тебя – от реального взгляда на жизнь, да так, чтобы напрочь отшибло память о прошлой жизни. Ну, загнешься ты в тех стенах, ну и что? Кому ни будь от этого станет легче? Нет, о тебе даже никто не вспомнит. Вот так-то! Подставляй стакан!

Уверенно дрожащей рукой Брендибой плеснул в мой и в свой стакан. Мы молча подняли их и одним махом опрокинули в себя. По лицу моего собутыльника колючей змейкой побежала судорога. Он скривился и вытер мокрые губы ладонью.

– Ну и гадость! – немного поразмыслив о чем-то личном, заявил Брендибой – Так на чем я остановился? Впрочем – это уже не важно. Не знаю как ты, а меня все эти жизни раздражают. Суть не в бесконечном постоянстве и не в том, что я не пытаюсь что-то изменить. Мне нравиться подобный образ жизни, мне нравиться убивать самого себя. Возможно в этом есть некая доля странности и абсурда, но это часть меня. Ты слышал о таком понятии – митридатизм? Это понятие идет из мрачных времен, когда все решалось просто, либо война, либо убийца с ножом и ядом. Так вот этот самый Митридат, помня о смерти собственного отца, которого, как ни странно, отравили, начал принимать яды небольшими дозами. Делал он это систематически и тем самым, возможно, и развил в организме своеобразное привыкание к их действию. Так в токсикологии и появился этот термин. Но парадокс ситуации в том, что его не отравили, а банально зарезали. Так вот, что-то я снова ушел в сторону от главного!

Брендибой разлил остатки содержимого бутылки, посмотрел на свет сквозь прозрачное стекло и убрал её под стол. Взамен достал другую. Судя по выражению его лица – последнюю. Налил в мой стакан.

– Давай! Наше здоровье!

Огненная жидкость, обжигая пищевод потекла куда-то вниз, впитываясь в кровь. Моя голова уже ничего не соображала. Пространство вокруг пребывало в лениво-тягучем тумане. Я с трудом воспринимал рассуждения Брендибоя о вечности, о том, что настал момент изменить все и навсегда. Со мной что-то происходило, в какой-то момент времени я перестал ощущать собственное тело, дыхание стало прерывисто тяжелым и горло принялся сжимать болезненный спазм. Вдох получился весьма убогим и не приносящим радости наполнения крови кислородом. Раньше я никогда не задумывался над подобными вещами, зато сейчас мгновенно протрезвел и попытался вскочить из-за стола. Мои ноги подкосились и я рухнул на грязный усыпанный мусором пол. Несколько раз дернулся и затих.

Брендибой сквозь табачный дым внимательно посмотрел в мои стекленеющие глаза. Закурил новую сигарету, налил в свой стакан из последней бутылки и подняв его к потолку, торжественно объявил:

– Извини, но я решил попробовать закончить этот путь так! Надеюсь, кто-то из нас не обретет новой жизни! Хорошая вещь мышьяк, но для убийства не годится – оставляет следы, а для самоубийства – незаменимая вещь!

Он одним глотком опрокинул содержимое стакана в себя и устроившись поудобнее, закрыл глаза и принялся ждать конца очередной жизни. Голова бессильно упала на грудь.

 

 

Смерть номер 11

 

– Ты веришь в сказки? – спросил меня Огнедышащий Дракон, не отрывая взгляда своих немигающих глаз.

– Нет!

Мы были с ним одни среди огромного зеленого поля, волнующейся в порывах ветра травы. В высоком синем небе прочертила белую полосу серебристая точка сверхзвукового самолета.

– Почему? – немного разочарованно снова спросил он.

Я посмотрел вверх, а Дракон ожидая моего ответа принялся чертить кончиком хвоста геометрические фигуры на земле. Треугольники, овалы, квадраты сплетались при помощи зигзагообразных линий.

– Хотя бы потому, что все сказки умерли и в этом мире не осталось ничего сказочного или того во что можно верить!

– А, как же я? – Дракон выдохнул облачко черного дыма направляя его в мою сторону.

– Ты не в счет! Ты ведь обитаешь в моем сознании, на самом деле тебя нет тоже!

– Ошибаешься! А, что скажешь по поводу вон той тени!

– Ничего!

– Возможно, ты не догадываешься, что это прекрасная принцесса, которую надо освободить!

– Еще как догадываюсь! Я даже знаю её имя!

– Тогда почему ты еще не сразился с огнедышащим драконом и не расколдовал принцессу?

– Если я это сделаю, что-нибудь изменится?

– А, ты попробуй! – Дракон усмехнулся и клацнув когтями по металлу протянул мне полутораручный пламенеющий меч.

Луч солнца, попав на волнистое лезвие, раздробился и убежал сотней солнечных зайчиков в разные стороны. Оплетенная кожаным шнурком рукоять удобно легла в ладонь.

– Я готов! – сказал я Дракону и тот не спеша потянулся.

Под чешуйчатой кожей заиграли шары мышц, хрустнули кости.

– Молодец! Начали!

Огнедышащий Дракон выгнулся дугой и выпустил в мою сторону жаркую струю огня. Я лишь успел почувствовать как затрещали от высокой температуры волосы, как затлели джинсы, как лопнула кожа на пальцах, сжимающих рукоять меча. Мое обугленное тело упало на выжженную землю.

– Действительно, он был прав, изменить ничего нельзя! – Дракон, как кошка выгреб лапой в земле ямку, столкнул в неё еще дымящегося меня и закопал.

Немного постоял у свежей могилы и осмотревшись по сторонам взмыл в небо.

 

 

Смерть номер 12

 

Моя жизнь под двенадцатым номером была самой короткой, а смерть быстрой и ничем не примечательной.

Я осознал себя орущим розовым младенцем, в стерильно-белой палате. Неярко горели лампы, освещавшие несколько кроваток с такими же крошечными и беспомощными существами, как и я сам. За окнами было темно. Я оценил это состояние как ночь. Глядя своими прозрачными глазенками в темные стекла, я видел отражавшихся в них спеленутых, мирно спящих собратьев. Затаил дыхание и приказал остановиться тихо стучащему сердцу. Я умер младенцем.

Мое сознание еще долго находилось рядом с покинутым телом. Оно наблюдало, как врачи и медсестры реанимации пытаются вернуть ему жизнь. Потом провожало до холодного морга. Женщина, принявшая маленький трупик, долго смотрела в его закрытые глаза, а потом сказала:

– Тебе, как знаку – это не свойственно!

И убрала в железный ящик. Затем пришли патологоанатомы и вскрыли покинутое мной маленькое тело при помощи блестяще-острых инструментов, устанавливая причины смерти.

 

 

Жизнь номер 13

 

Моя последняя, тринадцатая жизнь началась с полного понимания того, что она будет дорогой, ведущей в вечность. Я готов ко всему. Твердость духа и тела заменяется всепобеждающей мягкостью. Твердое не может побеждать и поэтому умирает, разрушаемое мягкостью. Вот только понимание этого пришло слишком поздно.

Взгляд назад, на все прожитые жизни, подтверждает, что пройдено, сделано и осмыслено достаточно, чтобы делать заход на новый цикл бытия. Все мысленные процессы бушующие в голове не оставляют на лице и жестах даже легкой ряби от идущей изнутри волны. Спокойный бесстрастный взгляд равнодушно рассматривает мир, оценивая варианты его гибели. Умрут все, но для меня это уже не имеет значения. Осталось решить только как.

– Тебе, как знаку, это не свойственно! – фраза, предназначавшаяся мне еще в двенадцатой жизни, наконец-то достигла своего логического завершения.

Я стал знаком, так и не поняв, когда и почему это случилось. Считая себя кем угодно, даже иногда бывало, что и человеком в полном смысле этого слова, я стремился к постоянному самосовершенствованию. Но чтобы стать знаком! Похоже, что сам того не подозревая, я перешел ту невидимую грань отделяющую живое существо с его радостями и печалями от мертвого, холодного знака.

Сил, чтобы что-то изменить, больше нет, я стал слишком слаб и мягок. Ноги и те, едва удерживают вес собственного тела. Колени предательски дрожат, готовые в любой момент подогнуться. В мышцах неприятный озноб, растекающийся повсюду. Я сам, добровольно отказался от крепости мышц и духа. Везде есть свои преимущества и недостатки, но пока я ощущал только минусы. Слишком много ошибок было совершено, чтобы оставлять все как есть.

Людская толпа, гудя тысячами голосов и стуча каблуками по плиткам тротуара, обходит меня стороной. Они не знают, что это их последние шаги и слова. Здания подпирают своими крышами вечное небо, в надежде заполучить от него частицу бессмертной вечности.

Я был этим миром, не частицей его, а именно им и этот мир был мной. Мы с ним были едины, прочно связаны невидимыми путами. Куда бы я ни шел, он всегда следовал за мной и наоборот. Теперь мы остановились и решали, что делать. Вернее, решал я, с его молчаливого согласия. Он всегда молчал и делал что-то свое.

– Знак «Тринадцатая жизнь» имеет право на существование! – сказал я и лишившись мизерных остатков, оставленных для себя сил, медленно опустился на колени.

Никто даже не догадывался, насколько я устал. Физически и морально.

Чаши весов, безупречный символ человеческого бытия и мироздания, покачнулись и мир затрещал от самых своих истоков. Прочные стены домов зазмеились сетками трещин. Рухнуло одно здание, подняв огромное облако пыли, за ним следующее. Рвущиеся линии электропередачи разбрасывали вокруг себя снопы радужных искр. Вздыбившийся асфальт дорожного покрытия принялся переворачивать свистящие тормозами автомобили, а огромный зев провала, пожирать их один за другим. Чаша весов опускалась все ниже и ниже, мир умирал, погружаясь во тьму. Люди на фоне общей разрухи были незаметны, зато со всех сторон слышались их проклятия в адрес мира, который уничтожал все живое и неживое.

Небо почернело, росчерки молний освещали тот крохотный кусочек уцелевшего асфальта на котором, я стоял на коленях. Вокруг меня, в медленном танце кружили, вырванные с корнем, деревья, куски бетона с торчащими из них прутьями арматуры, горящий автомобиль, изломанное человеческое тело. На все это я взирал сквозь завесу волос, упавших на глаза. Все закончилось для меня и для мира. Нам больше никуда не надо было спешить или что-то делать. Я поднял к глазам правую руку и посмотрел на ладонь, затем протянул вперед и вывернул её как можно неестественнее. Вспышка молнии на мгновение осветила созданную мной ирреальность, раскат грома последовал три секунды спустя. Эпицентр грозы где-то совсем рядом. Левая рука ушла за спину. Голова опустилась еще ниже, позвоночник искривился до хруста в позвонках. Резкий порыв сильного ветра заставил немного быстрее вращаться поднятые в воздух предметы и тела. Мой взгляд устремился вперед, во тьму и я неподвижно застыл, изображая знак «Тринадцатая жизнь». Понятный только мне и разрушенному мной миру.

 

январь 2006

Эр Ромский