Текст книги "Знак *тринадцатая жизнь* (СИ)"

Автор книги: Эр Ромский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

ЗНАК

«ТРИНАДЦАТАЯ ЖИЗНЬ»

 

 

Жизнь номер 13

 

 

Было время, когда хотелось спрятаться от всего мира. Уткнуться лицом в подушку и рвать её зубами. Чувствуя, как трещит раздираемая в клочья ткань, как назойливо лезут в рот и в нос белые перья, бывшие несколькими минутами ранее содержимым этой самой подушки. Хрипя и задыхаясь в приступах бешенства, ломая собственные руки лишь для того, чтобы никто другой не пострадал. Ведь страдают, попадая под «горячую руку», обычно, невиновные. Мне не хотелось причинять никому вреда. И поэтому, я уходил подальше ото всех и там, бесновался. Выжигая дотла самого себя, испепеляя в адском огне душу, которая нам вовсе не принадлежала, а, просто, была сдана в прокат кем-то свыше. Интересно, как некоторым удавалось продать её? Я тоже одно время, совершенно был не против продать свою душу, дабы заполучить определенные материально-духовные блага, но как-то не случилось. Зато в то время видоизменилось сердце. Оно превратилось в некое подобие постоянно твердеющего камня, который то размягчался, то крепчал. Все зависело от обстоятельств.

На моих глазах приходили и уходили люди, рождались, умирали и весь этот обозримый мною промежуток времени все они куда-то шли. Я же оставался на одном месте, не изменяясь не внешне, ни внутренне. Но я не всегда был таким. Было время, когда крепли мышцы и кости, оттачивалась сталь нервов, постигались первые азы социальной обусловленности, неслучайных случайностей и прочее. Потом развитие остановилось и чем бы я ни занимался по прошествии определенного этапа, уже ничто не приносило ни малейшего удовлетворения. Были исключения, но они не имели отношения к развитию духовному, только стандартно-минутное физическое удовольствие.

Немного догадывался, как закончилась бы моя последняя тринадцатая жизнь, возведенная в ранг знака, если бы на моей спокойной реке характера не возвели плотину, состоящую из множественных запретов и еще целой кучи подобного стройматериала. Теперь я не знаю и не строю предположений по поводу конца жизни, ведь все может закончится в любую минуту. Видимой опасности нет, экшна и спецэффектов тоже, но что-то витает в воздухе тревожным запахом, забираясь в ноздри, проникая в поры кожи и впитываясь всем моим телом. Раньше часто случалось бояться многого, ведь страх неотъемлемая часть каждого. Сейчас я научился распознавать природу всех своих фобий и знаю, как с этим справиться. У меня осталось несколько нераспознанных страхов, и я спрятал их от окружающих, чтобы они даже не догадывались о существовании подобных вещей. От всех своих страхов не избавлялся еще никто, а утверждающие о своем бесстрашии, просто обманывают себя и пытаются сделать это с окружающими, приподнявшись как в их глазах, так и в собственных. Любой героико-сумасшедший поступок пытается скрыть под собой что-то, справиться с этим чем-то, задушить, задавить и загнать на глубину.

А, начиналось все это под легкий шорох листопада в самую первую жизнь. Странно, но тогда я даже не мог себе представить, что передо мной в одно мгновение промелькнет вечность в количестве двенадцати последующих жизней.

 

 

Смерть номер 1

 

Я впервые открыл глаза и увидел лес. Обычный осенний лес, наполненный звуками листопада и ветром, гуляющим в вершинах деревьев. Я не знал, где это, что это, но с уверенностью мог сказать, почему падают листья и зачем дует ветер. Это знание жило в моей голове и по мере поступления первоочередных вопросов немедленно выдавало ответ. Ответы стандартные, прочно вшитые в память неизвестно кем и неизвестно для чего. Еще знал, что где-то рядом мой дом, в который я могу в любой момент прийти, что должен, точнее сказать, обязан умереть. Так познался первый страх, а следом ненависть к этому месту, в котором все неизбежно.

Жить впервые – страшно, умирать тоже. Вот только какой из этих страхов сильнее или больше? Тогда, мне никто не ответил на этот вопрос.

Взгляд вверх, пробился сквозь стену умирающих на зиму ветвей и устремился в сине-белую высь осеннего неба. Оно звало за собой, твердя о бесконечном единстве. Я сделал свой первый шаг, но упал и покатился по желтой, пахнущей солнцем, палой листве. Поднялся. Отряхнул приставший к одежде мусор. Разведя руки в стороны и стараясь держать равновесие, я сделал второй осторожный шаг. Неоцентрованность вестибулярного аппарата насмешливо заявила о себе, потянув тело в сторону.

– Хоп!

Щека со всего размаха прижалась к стволу дерева. Немного сыроватая грубая кора с таким же сырым запахом, немилосердно раздирает кожу на лице. Одной сплошной ноюще горящей болью заливает всю правую часть.

– Хоп!

Я оторвался от корявой точки опоры и сделал еще один шаг.

Неокрепшие мышцы ног натужно пульсируют, ускоряя синтез белка и прочие метаболические процессы организма.

Разум чист и опрятен, как белый лист бумаги, только что вынутый из свежераспечатанной пачки. Он собирает информацию и копит, заполняя свободные гигабайты памяти. Эта сволочь знает, что должен умереть и поэтому проводит часы жизни с пользой для себя.

Я услышал шум еще задолго до того, как появились его создатели. Два человека не разбирая дороги, бежали на пределе своих сил и возможностей. Их дыхание раскрашивало чистый воздух осенний воздух свистящими хрипами. Одного из них я знал. Некто Брендибой. Память сама откопала где-то его образ, вместе с именем, но в общем зачете, я видел этих двоих впервые.

Оба одинаково грязные и оборванные, на обувь налипли куски грязи смешанной с желтой листвой. Лица небриты, зрачки глаз с лопнувшими капиллярами сужены до минимального предела. И снова ответ на подобное замечание пришел сам:

– Одно из двух, либо обдолбанные, либо их действительно, что-то испугало!

Завидев меня, Брендибой остановился, тяжело дыша и согнувшись пополам принялся отплевывать липкую слюну, поднимающуюся, казалось, из самых легких.

– У...ухо...ди! – прохрипел он, не поднимая головы.

Тонкая полоска слюны, тянущаяся из его рта к земле, ярко блестела в проникшем сквозь ветви солнечном луче. Второй испуганно озирался по сторонам, готовый в любой момент сорваться и бежать дальше. Его душили, сотрясающие все тело, приступы кашля. Вот, что значит вести не совсем здоровый образ жизни! Клокотание не растворяющейся слизи в их горлах, коробило мой слух, совсем непривычный к подобным звукам.

Первые шаги, новые слова и звуки – это интересно, хотя немного страшновато.

Эти двое немного отдышались, клокочущее дыхание выровнялось. Брендибой с изрядной долей ужаса осмотрелся по сторонам, махнул рукой, и они снова побежали куда-то прочь. Как можно дальше.

Я сделал очередной шаг, но уже твердый и уверенный. Перенес вес тела на поставленную вперед ногу, затем передвинул другую. Следующий шаг дался намного легче и более неосознанно. Вот она, первая радость победы, начавшейся с первого тотального поражения.

Медленно набирая темп, мои ноги, постепенно, перешли на бег. И вот я уже бегу, стараясь дышать как можно ровнее и правильнее. Выдерживая, подсказанный сознанием, ритм вдоха-выдоха, акцентируя внимание на продолжительностях и паузах. Но настал момент, когда в легкие вонзились тысячи крошечных игл, наполнив их болью. Появилась резь в боку, каждый глоток воздуха разливался по организму жидким огнем. Я бежал, беспорядочно хватая разлившийся среди деревьев прозрачный, бодрящий холод. Бежал, преодолевая небольшие возвышенности, перепрыгивал через крошечные овражки и стволы, поваленных непогодой и людьми, деревьев. Видел речушку, несущую свою ледяную воду по заросшим мхом камням, укрытую между двух обрывисто-глинистых берегов.

Надлежащая закалка отсутствовала, и силы уверенно истощались, готовые бросить тело на землю в любую минуту. Но где-то снова и снова находился новый резерв, ноги бежали сами.

Лес принялся редеть. Деревья расступались, расстояние между ними увеличивалось. Показалась залитая солнечным светом зеленая поляна, которую серым шрамом прорезала лесная дорога. Равномерно раскатанная грязь в виде двойной колеи, застыла угловатыми кусками. Она сторожила лужицы чистой дождевой воды. Мелкое болотце причудливо разложило на своем дне палые листья. Оно подавало мне знак. Я остановился, напряженно вглядываясь в символ на дне продолговатой лужи. Смысла знака не понял, зато впервые увидел свое нестабильное отражение в трепещущей воде. Черно-белый двойник смотрел на меня широко раскрытыми глазами и жадно глотал воздух.

Привел в порядок дыхание и не спеша пошел вдоль дороги, надеясь, что она выведет меня к дому.

Дорога стала немного ровнее, глубокая колея разгладилась и в покрытии появились вкрапления гравия. Немного дальше гравийка покрылась выщербленным асфальтом. Показалось некое подобие ограды, сделанной из стволов молодых деревьев. Затем другой забор, но уже из грубо отесанных досок. Воздух пах дымом, где-то рядом было человеческое жилье и мой дом. Знакомый крутой косогор, заросший редкими деревьями и усыпанный разноцветной листвой. Я знал, что скоро буду на месте.

* * *

Все что я увидел от своего дома – только печь, с торчащей в небо трубой и кучу дымящихся головешек. Другие дома постигла та же участь. На привязи жалобно скулил пес, осторожно ступая лапами по горячей земле. Я подошел к нему и наклонился, чтобы отпустить его. Он даже не почувствовал моего приближения, лишь когда я коснулся его шеи, пес вздрогнул и уставился на меня выжженными огнем глазами. Его морда была полностью обожжена, кожа под обпаленой шерстью бугрилась волдырями ожогов. Треснувший от нестерпимого жара нос, вздернутые вверх обугленные губы, обнажали покрытые влажной кровавой пеной клыки. Пес поочередно поднимал лапы, прижимая их к телу и жаловался на невыносимую боль.

Цепь, на которой он сидел до сих пор была горячей. Я отыскал застежку брезентового ошейника и осторожно расстегнул её. Ошейник с шеи пса снялся вместе с куском шкуры. Из горяче-красного живого мяса медленно выступили белесые капельки сукровицы. Собака тихо скулила. Я смотрел на все это и внутренне содрогался, даже не представляя, какую боль она испытывает. От этого тихого, грустного воя становилось не по себе. Помочь ей уже нельзя было ничем, но и оставлять подыхать в мучениях, тоже не хотелось.

Способ решения ситуации подсказал все тот же, холодный и расчетливый разум. Корявая, еще дымящаяся дубина, опустилась на голову пса, но она прошла немного вскользь. Удар, нанесенный неопытной рукой, содрал остатки кожи с головы собаки, подставив под лучи осеннего солнца, влажно блестящую кость черепа. Интонация воя пса даже не изменилась, он по-прежнему, монотонно негромко скулил. Следующий удар был более точным и уверенным, хотя изрядную долю дрожи в руках, да и во всем теле, так подавить и не удалось. Кость глухо хрустнула, и собака медленно улеглась на выгоревшую землю, положив голову на скрещенные лапы, как будто она собиралась спать. Но сон этот у неё был последним. Я же совершил свое первое убийство.

Глядя на мертвого пса, мне даже не пришлось испытать неимоверного прессинга со стороны жалости и вины за его смерть. Ведь, по сути, я был всего лишь взрослым ребенком с чистой, невинной душой, не познавший аспектов добра и зла, включая прочую бинарную ерунду. Единственно, что я сделал тогда – похоронил пса, выкопав для него небольшую могилку. Такие, обычно, копают для пластмассовых крокодилов. Уж это, я знал наверняка.

* * *

На краю деревни я наткнулся на мертвых людей. Их было много и все они были расстреляны. Тяжелый кровавый запах заполнял собой овраг, в который были свалены выгнутые под разными углами тела и поднимался оттуда влажным облаком. Там были все: дети, взрослые, старики. Одно тело шевельнулось и попыталось выбраться из этой канавы, но поскользнулось и упало обратно. Я прыгнул туда, чтобы помочь выбраться выжившему. Подошвы моих ботинок скользили по залитым кровью телам, наступали на лица, руки, ноги покойников. Что-то хрустело и чавкало, но я упорно пробирался к движущемуся телу.

Это была всклокоченная старуха с простреленной грудью. Пуля вошла в место, где сходится кость, идущая от плеча, с грудиной и вышла сзади, прихватив с собой изрядный кусок спины. Розовая пена застыла на её шевелящихся губах, в расширенных по максимуму зрачках полыхает пожар безумия. Каждый вдох ей дается с трудом, в дыре на спине пузырится и булькает черная кровь. Её морщинистое лицо все в крови, скрюченные пальцы тоже. Я осторожно поднял старуху и усадил на первое попавшееся тело. Она взглянула на меня и немного странно улыбнулась. Все это для меня было впервые. Я спросил её, указав на мертвецов:

– Кто это сделал?

Она глубоко вдохнула, пересиливая боль и ответила:

– Люди! – тут, старуха неожиданно плюнула мне в лицо липким комом крови, с ненавистью добавив – Такие как ты! Убийца!

Меня отбросила в сторону волна ненависти и злобы исходящей от неё. Я упал, споткнувшись о чей-то труп. Мои ноги и руки бессильно скользили по окровавленным телам, отыскивая точку опоры. Когда нервы немного успокоились и я смог поднялся, старуха была уже мертва.

* * *

Шли дни, месяцы, годы. Я тоже шел вслед за ними, но мой путь немного отличался от пути времени. Оно шло безостановочно, а я останавливался, где-то спал, что-то ел. Перед моими глазами мелькали разрушенные города, сожженные поселки, горы мертвых тел, раздолбанные дороги и мосты. Живых людей встречать не приходилось. Я вышел из леса и лишь поэтому, не закончил свою жизнь на священном алтаре.

* * *

Очередной разрушенный город, именно здесь, я встретил живых.

Первоначально мое внимание привлекло огромное здание, возвышающееся над руинами. Оно было совершенно неповрежденным лишь несколько десятков окон на верхних этажах темнели черными провалами разбитых стекол. Солнечный день разбрасывал тысячи дрожащих зайчиков от осколков битого стекла. Внутри здания, что-то гудело и я осторожно вошел в выбитые двери.

Большой зал первого этажа, высота потолков просто неимоверна, но приглядевшись я заметил, что из стен видны куски арматуры и неровности сбитого бетона. Перекрытия отделяющие один этаж от другого просто отсутствовали, чем и объяснялась высота потолков. Под самой крышей вращалось и гудело что-то непонятное. По всей площади помещения были натянуты тонкие стальные троса. Разум осторожно подсказывал, что трогать эти прочные нити, вовсе необязательно. Я пошел вдоль них, стараясь держаться от этих растяжек подальше. Глаза привыкшие к полумраку, стали различать копошащихся в центре огромного зала людей. Они были чем-то заняты. Перекладывали светлые куски ткани с широкой конвейерной ленты в корзины, которые тут же передавались дальше. Белый, горячий пар поднимался от ленты и от корзин, подаваемых куда-то вниз. Хреновина под потолком продолжала равномерно вращаться, не покидая своего места в пространстве.

Я подошел как можно ближе к людям, но те меня не замечали, занятые своим делом. Оставалось дождаться, когда у них будет перерыв и я уселся на псевдомраморный пол, разглядывая их лица.

Отрешенные от мира глаза, смотрящие на бесконечную ленту, которая доставляет им мятые, испускающие тепло и влагу куски ткани. Людские руки автоматически двигались, хватая распаренными красными пальцами материю и заталкивали в пустые корзины. Приходили другие, ставили освободившуюся тару и забирали полную.

Чувство того, что здесь обязательно что-то произойдет, не покидало меня. Согласно, жанру фильма ужасов, должны умереть все, но если не поголовно, то большая часть, как минимум. Я сидел и ждал, когда люди устроят себе перерыв или произойдет ужасающее событие. Дождался и того, и другого.

Лента, протяжно заскрипев, медленно останавливалась. Работники убрали от неё руки и запрокинули головы, глядя в потолок. Я тоже последовал их примеру. Хреновина под потолком начала вращаться немного быстрее, гул постепенно нарастал и еще. Она начала опускаться вниз, к людям! А, просто смотрели на этот огромный пропеллер. Огромная перевернутая вверх ногами буква "Т", обмотанная со всех сторон горячей тканью, опускалась все ниже и ниже. И вот она зацепила первого человека, тот просто развалился на кровавые куски, как разбитая глиняная кукла. Еще один попал под удар, следующий, еще и еще. Разбивались, горячие человеческие внутренности валились на пол, прилипали, наматываясь к горячей ткани. Брызги крови, куски кровоточащего мяса. Хреновина опустилась почти до самого пола. В мою сторону летят уже куски мяса, прошедшего температурную обработку. Оно уже не красное, просто серое, вареное мясо. Части человеческих тел цепляются за тонкие троса, и те рвутся, расплетаются, наполняя воздух тонким свистом и разрезая на более мелкие кусочки руки, ноги, головы. Кости им не помеха, троса их просто дробят на крошечные, секущие кожу на моих руках, осколочки. Осколки покрупнее пытаются пробить куртку и синюю ткань джинсов.

Я лежу на полу, закрыв голову руками и ожидаю, когда все это закончится. Разум молчит, он не знает ответа и объяснить смысла происходящего не может. Осторожно, по-пластунски я пробираюсь к выходу. На пол передо мной падает голова и тупо смотрит на меня белыми вареными глазами. Волосы с большей частью кожи головы отсутствуют. Я отталкиваю её в сторону и выбираюсь из здания. Там теперь пахнет консервами, не хватает лишь тонких ароматов специй.

На улице все также солнечно, но уже людно. Похоже, эти семь человек, ожидают меня.

– Пойдем с нами! – обращается ко мне самый старший из них, видимо, он у них за главного. – Не многие выбираются живыми из этого здания! Зови меня просто – Пастор! Раньше я был священником в лютеранской церкви, но потом она погибла, вместе с людьми находящимися в ней. Произошло примерно тоже, что происходит в этом здании. Из-под потолка опустился огромный сатанистский крест и убил всех. Спасся только я, но я ушел не с пустыми руками, кое-что мне удалось спасти и теперь собираю выживших, под крышей нашей общины. Я пытаюсь вдохнуть в людей частицу надежды, только вера в истинного бога поможет нам всем выжить в эпоху бедствий!

Я пошел с ними и на некоторое время задержался среди этих людей.

Когда-то здесь был парк, с озером посередине. Многочисленные ручьи сбегались к водоему со всех сторон. Домики, в которых проживала община, были сделаны из жердей. Их крыши накрыты осокой, обильно произраставшей по болотистым берегам озера. Множество мостиков перекинутых через ручьи, тоже были сделаны из круглых деревяшек. Весь интерьер поселения на воде был оформлен в стиле каменного века. Своеобразно и бесконечно интересно.

Пастор, каждый день призывал всех нас к молитве, и многие молились, некоторые, в число которых входил и я, просто молчали и слушали о чем просят бога другие. Еще Пастор проводил своеобразные занятия. Он рассказывал о боге, о христианских догмах и канонах. Люди задавали ему вопросы и священник на каждый старался ответить. Пастор тоже задавал вопросы, но всегда кому-нибудь одному. Однажды он задал вопрос мне:

– Скажи нам, что ты думаешь о единстве? Можешь привести в пример высказывание, кого-нибудь из великих!

Моя память относительно единства оказалась совершенно чиста, но я все равно ответил:

– Все мы под одним небом!

Аудитория удивленно уставилась на меня. Обернулись все. Пастор замер с открытым ртом. Больше он меня никогда не спрашивал. Ни о чем.

В одной из хижин располагалась библиотека. Здесь было собрано множество спасенных от огня книг. Они были совершенно разные по содержанию. Можно даже сказать, здесь было все. Начиная от синтементальных романов и заканчивая трудами маститых философов. Я часто проводил время среди книг, расширяя при их помощи кругозор и усваивая отдельные элементы представляемых ими жизнесхем.

Придя как-то раз в эту библиотеку, я обратил внимание на огромного ярко раскрашенного паука, который свил свою паутину на полке с книгами. За эти книги я решил приняться, именно сегодня и теперь с легкой долей разочарования смотрел на мохнатого паука, неподвижно замершего среди своей блестяще-прочной паутины. Не знаю, откуда у меня был этот страх, но я панически боялся всех этих представителей семейства паучьих. От этой фобии я так и не избавился. Пока я стоял перед этим арахнидом и размышлял, что же мне делать дальше, в библиотеку вошла женщина, которая порой советовала прочесть ту или иную вещь. Она тоже увидела паука и принялась прогонять его щепочкой, но тот не желал покидать занятого им места. Он вздрагивал всякий раз, когда рвалась паутина. И вот новая атака и паук, не выдержав нападок со стороны людей решил спастись бегством. Он покинул сплетенное им логово и остатки паутины упали на книжную полку. Быстро перебирая лапами он юркнул в небольшую щель между книгами и спрятался за картонной коробочкой, в которой когда-то давно были сигареты. На виду остались только его брюхо да пара мохнатых лап.

– Он ядовитый! Его нужно убить! – сказала мне женщина и вручила мне пневматический пистолет – На шарики! Зарядишь и стреляй, только, пожалуйста, в книги старайся не попадать.

Желтые шарики высыпались мне в ладонь. По одному, я затолкал их в специальный резервуар. Закрутил до конца винт, продырявив клапан баллончика с СО2 и нажал на курок.

Хлоп. Хлоп. Хлоп.

Три раза лязгнул боек, подавая и отсекая газ. Серия хлопков и шариков ушли в коробку, насквозь прошивая её и спрятавшегося за ней паука. Он вывалился из-за пачки на полку, вверх брюхом при этом медленно шевеля лапами. Его мерзко-яркая головогрудь и брюшко были разорваны стальными шариками. Сквозь разрывы наружу выползали серые внутренности. Они причудливо извивались, складываясь в знак, которого я и в этот раз не смог расшифровать.

* * *

Я ушел из общины, когда начался сезон дождей. На широкой пустынной дороге, меня подобрал человек на совершенно новеньком автомобиле. Большую часть пути он восхищался своим приобретением. То и дело пытаясь воспроизводить некие ритуалы священнодействия, которые спасут его и автомобиль от несчастного случая. Он бросал руль, размахивал руками делая пассы во все стороны. За окнами шел дождь. По лобовому стеклу струились потоки воды. Щетки не справлялись и поэтому видимость была весьма отвратительная. Неожиданно на дорогу выбежал человек, водитель резко затормозил и машину начало заносить. Я узнал того человека на дороге – это был Брендибой. Мокрый и грязный. Колеса автомобиля бессильно скребли по асфальту пытаясь зацепиться хоть за что-нибудь. Но мы необратимо падали в овраг, тянувшийся вдоль всей дороги. И вот мы уже на обочине. Машина медленно кренясь, валится вниз. Лопаются, выдавливаемые крышей стекла. Скрипит металл, хрустят мои кости и плоть, смешиваясь с автомобильной обшивкой. Кувырок, еще один, немного скольжения, остановка, падение, удар, скрежет, взрыв, огонь. Я еще жив и поэтому ощущаю боль, чувствую то, что чувствовал пес на пожарище. В мою грудь воткнулся искореженный металл, разодрав её. Я вижу, как бьется мое сердце и вдыхают горячий дымный воздух легкие, в ноздри лезет противный запах горящего мяса. Неожиданно, я прекращаю все это осознавать. Нет, ничего такого не случилось, меня никто не спас, просто, я умер. Впервые.

 

 

Смерть номер 2

 

Видимо, кто-то постоянно забывал щелкать меня по носу, чтобы я не помнил о предшествующих жизнях. Вначале, все шло нормально, как у всех, но наступал момент и эта память сваливалась неожиданным снежным комом, прямо в мою многострадальную голову.

Вторая жизнь началась тоже в лесу. Только в этот раз я был не один. Со мною были еще два парня и девушка. Вчетвером мы куда-то шли. За весь пройденный вместе путь, мы ни разу не разговаривали, несмотря на то, что хорошо знали друг друга. Молча шли, молча помогали друг другу преодолевать препятствия, молча останавливались на отдых, собирали дрова на костер, делились едой. Не было сказано ни одного слова в знак благодарности за помощь, но зато и не возникало конфликтов из-за пустяков. Молчание бывает угрюмым или веселым, наше было усталым.

Этот лес намного отличался от того, который я впервые увидел в жизни под номером один. Тот был сезонно меняющимся, а этот постоянным. Высокие кроны шумели зеленой листвой и скрывали от нас небо. Редкие солнечные зайчики, пробивали тонкими струйками душный, немного влажный сумрак и стелились желтыми пятнами по гниющим палым листьям. По ночам здесь было абсолютно темно и если не горел костер, то нельзя было даже разглядеть собственной ладони поднесенной к глазам.

Лес жил своей жизнью и не обращал на нашу молчаливую четверку никакого внимания. Мы уважительно относились к нему, а он в свою очередь к нам. Нас не беспокоили хищные звери, вот только досаждали крошечные москиты-кровопийцы. Множество разноцветных птиц щебетали свои песни на всевозможные лады, а по ночам испуганно верещали, потревоженные своими же снами или хищниками.

Иногда, встречались каменные идолы, давно умерших богов. Серый монолитные тела забытых божеств украшали сине-желтые пятна лишайников. Они всегда возвышались над мелкими ручейками, дно которых было усыпано гладкими камешками. Как в сказке. Лесная гниль под ногами неожиданно прекращалась, оборванная чистым берегом ручья и перед глазами появлялась речушка, а на другом берегу плотной стеной стоял волшебный лес. По каменистому дну, совсем неслышно бежала прозрачная, ледяная и безумно вкусная вода. Она невесомо окутывала собой каждый камешек, заставляя блестеть в солнечных лучах идеально ограненным бриллиантом. И каждый из них был неповторим, но стоило какой-нибудь из них вытащить из воды, как он тут же умирал. Влага моментально высыхала и немного шероховатая поверхность становилась тусклой, серой и пыльной. Красота – очень хрупкая вещь.

Наши рюкзаки опустели, запасы продовольствия закончились и мы вышли из лесу. Та часть пути, которую должны были пройти своими ногами, мы преодолели, так и не сказав ни единого слова. Теперь перед нами был гораздо больший отрезок пути, который должны пройти наши души.

Пыльная дорога поднималась вверх, петляя между безжизненных бетонных коробок, слепо таращившимися в безупречно синее небо, темными провалами проемов. Повсюду горы мусора. Пластиковые бутылки, какие-то тряпки, пакеты, пачки от сигарет, множество окурков и старые ботинки. Жарко и пыльно.

Мы добрались по этой дороге до самого верха и увидели море. Спокойное море. Издалека оно казалось безмятежным, светлым у берега и темнеющим немного дальше. Пляж, городок, раскинувшийся далеко внизу, тоненькая спичка маяка. Нам нужно было в этот город, это была наша конечная точка. Там нас ждали, теперь там мы будем жить и там, должны, умереть.

Дорога ведет нас мимо все тех же мертвых коробок и мусора. Кое-где встречаются праздношатающиеся люди. Немного в стороне, три типа ожесточенно избивают кого-то, лежащего без движения на земле. Слышны лишь глухие удары. Мы не вмешиваемся, просто идем дальше. Это не наше дело. Я заметил слезинку, скатившуюся по щеке нашей спутницы. Мы всего лишь тени, сбежавшие от самих себя. Холодные, равнодушные и немного синтментальные. Нам нет дела ни до чего в этом ненастоящем мире.

Море становится ближе. Оно потемнело и по нему бегут высокие волны с грохотом разбивающиеся о каменные волнорезы. На пляже полно народа, который удобно устроившись на солнцепеке, наблюдает за штормом с безопасного расстояния. В воде никого.

В городе нас с нетерпением ожидают. Подходят люди, поздравляют с прибытием в их благословенный край. Молча попрощавшись друг с другом мы расходимся каждый в свою сторону, точнее, нас уводят. Теперь мы часть этого города.

Должность, которая досталась мне, называлась просто – поводырь слепых птиц. Я должен был регулярно делать обход территории прилегающей к городу и собирать ослепших пернатых. За все время, что я занимал этот пост, мне не удалось найти ни одной птицы. Их убивали отдыхающие, которые стекались на этот курорт со всех уголков нашей необъятной страны. Большую часть времени я проводил на старом, заброшенном маяке, ожидая шторма, чтобы послушать грозную песню стихии. Изредка выбирался на гору Семи Смертей, туда где неизменная троица, ежедневно кого-то убивала. Своих спутников я больше не встречал.

Однажды, человек в форме пожарного, сказал мне, что те, на горе Смертей, убивают провинившихся горожан и при случае, любой может воспользоваться их услугами.

Я жил в огромной трехкомнатной квартире, совершенно один. Из мебели у меня были стул, стол и кровать. Зарплату, получаемую ежемесячно, я тратил, а что оставалось, складывал за спинку кровати. Как-то вернувшись домой, я обнаружил в квартире человека, увлеченно шарящего рукой там, где лежали мои деньги. Он даже не прореагировал на мое появление. Только тогда, когда я тащил его за воротник к горе Семи Смертей, этот тип удивленно посмотрел на меня, но не сказал ни слова.

Те трое спросили:

– В чем его вина?

– Он хотел украсть мои деньги!

– Воровство карается смертью! – и они принялись пинать его закованными в железо ботинками.

Потом тянулись долгие годы жизни. Я старел и как-то утром умер. Тихо, спокойно и незаметно для самого себя.

 

 

Смерть номер 3

 

Новый провал промежутком лет в двадцать и третье всплытие сознания. Эта жизнь мало чем запомнилась, помню только одно безудержное пьянство. Алкоголь вливался огромнейшими дозами. Все что творилось в пьяном угаре вспоминается с трудом. Отчетливо помню лишь один момент той самой жизни и её окончание.

Дело было под вечер, когда солнце спряталось за горизонтом и наша пьяная компания засобиралась по домам. Выбрали брошенную кем-то на стоянке машину, вдесятером влезли туда. Данный легковой автомобиль не располагал подобным количеством пассажирских мест, но мы поместились. Кто-то заявил, что хозяин аппарата будет неимоверно зол, кого-то стошнило в этой давке, кто-то тут же уснул. Я держался немного в стороне от общей толчеи, плечом и руками освободив себе место под зашедшим солнцем. Машина, натужно завывая двигателем и скрипя кузовом тронулась и начала набирать скорость, виляя по всей дороге из стороны в сторону. Через десяток километров, она сломалась и мы покинув её пошли пешком. Мимо закрытых на ночь магазинов и спящих домов. Во всю глотку орали песни, а душа требовала продолжения.