Текст книги "Знак *тринадцатая жизнь* (СИ)"

Автор книги: Эр Ромский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

На одном из перекрестков, я заметил маячащую у под светофором знакомую фигуру. Люминесцентные фонари освещали её призрачным светом. Я узнал его – это был Брендибой. Все тот же потрепанный вид и небритая физиономия мачо-неудачника.

– Привет! – сказал он мне – Давно не виделись!

– Да! – ответил я – Как дела?

– Как всегда! – он развернулся и ушел в темноту.

– Кто это? – спросил один из моих собутыльников.

– Знакомый наркоман!

– А-а-а! – протянул он и тут же его озарило – Стойте! Я знаю, здесь недалеко одна тетка самогоном торгует! Сейчас продолжим! Вы нас здесь подождите, мы сейчас придем!

Он позвал меня с собой и мы отправились по ночным улицам.

Дорога медленно поднималась в гору. Я тоже знал куда мы идем и хорошо знал тетку, торгующую самогоном. Многоэтажки закончились и мы попали в частный сектор. Во дворах сонно кудахтали куры, чем-то вкусно чавкали свиньи. Деревня.

Вот и этот двор. Мой попутчик смело распахнул калитку и постучал в запертые двери. Ему открыли и он вошел. Я остался на улице, возле огромной лужи, раскинувшейся у самого забора. Мое внимание привлекли две собаки, которые отвязанные на ночь бегали по дороге. Одна была самая обыкновенная лохматая псина, а вторая больше походила на гиену. Особенно, я удивился белоснежной щетке гребня, которая шла у неё по позвоночнику. От самого носа до кончика купированного хвоста. Темнота придавала контрастности необычному виду собаке. Вот они обе подбежали ко мне, любопытно обнюхали мои ноги и потеряв всякий интерес к пыльным ботинкам, пристально уставились в мои глаза.

– У меня нет ничего съедобного! – пожаловался я им, но псы не уходили.

У той, что с гребнем, я заметил на темной морде три белых полоски шерсти. И мне показалось, что с другой стороны у неё должны быть такие же три полосы. Не долго думая, я схватил пса за морду и повернул его голову, чтобы рассмотреть, так ли это. С другой стороны полос не оказалось.

– Странно! – подумал я – А, ведь должны быть!

Но тут меня позвали, отвлекая от мыслей о сути пропорциональностей. Собаки неотступно последовали за мной, дружелюбно махая хвостами. Контрастному подобное мероприятие давалось сложнее, не в пример его лохматому сотоварищу.

– Смотри, что я еще приобрел! – ушедший за самогоном, продемонстрировал мне пластмассовый радиоуправляемый танк – Игрушка, просто супер!

Он поставил на землю пакет, в котором звякнули бутылки и включив аккумулятор танка, взялся за пульт. Тонко взвизгнув мотором, игрушка рванула с места, выбросив из-под резиновых гусениц всплески пыли.

– Огонь!

Ствол танка выплюнул тоненький хоботок огня. Раздался оглушительный взрыв, от которого во всей округе зазвенели стекла. Горел чей-то дом.

– Сматываемся!

И мы подхватив спиртное и танк, без оглядки побежали по ночным улочкам. Когда остановились, уже не было видно зарева пожара. Кое-как перевели дыхание и спокойно продолжили свой путь.

– Возьми этот танк себе! – внезапно предложил он.

– Зачем он мне? – поинтересовался я.

– Ты должен будешь разрушить этот мир! До основания! Мне этого нельзя, жена ругаться будет! Вооружим эту штуковину ядерными боеголовками и все! Хана!

Так потом и сделали, но танк сломался, а мир остался цел. Я умер зимой. Свалился в канаву, уснул и замерз. Помню, как бунтовало сознание, заставляющее подняться пьяное тело, которому было хорошо в этой, заполненной льдом и водой рытвине. Оно слишком устало и требовало покоя. Сон прекратил попытки инстинкта самосохранения заявлять о себе.

 

 

Смерть номер 4

 

Вместе с Пастором, я спускался в темные подземелья, для того, чтобы оттуда подняться выше неба. Заодно, он обещал показать одну занимательную вещь, изображенную на старинном барельефе, который был отыскан им в одном из помещений подземелья.

В этой жизни мы встретились с ним, как старые добрые друзья. Положение занимаемое им в обществе, по-прежнему, обязывало его наставлять на истинный путь заблудшие души. Меня Пастор даже не пытался перевоспитывать и ответ, почему он этого не делает, скрывался в подземелье.

Сначала мы катались по городу на синем трамвае и глазели на появляющихся новых пассажиров. Довольно глупое занятие. Потом вышли на конечной и отправились пешком за город.

При спуске под землю, Пастор достал припрятанные факелы и наш путь во тьме начался. Горячий огонь факелов оставлял черные, жирные полосы на низких потолках переходов. Я не заметил не единого условного знака, который отмечал бы путь, но Пастор уверенно вел меня за собой. Его память была нашим проводником и гарантом возвращения назад.

Прямые, как стрелы, коридоры были чисты, будто здесь недавно проводилась тщательная уборка. Свежий воздух. Даже показалось, что в мне в лицо дует легкий ветерок. Пастор, словно, прочитав мои мысли, сказал:

– Когда я впервые спустился сюда, тоже посчитал невозможным ветер в этих тоннелях, но как видишь: «Невозможно – не факт»!

– Долго еще идти! – поинтересовался я.

– К самому центру Земли! – усмехнулся он.

Мы продолжали плавно спускаться вниз.

* * *

Огромный каменный зал, стены которого покрывает, сделанный неизвестно кем и неизвестно когда, барельеф. Пастор ведет меня за собой, останавливаясь у некоторых фрагментов, сцен. Объясняет, что к чему. Сюжет, запечатленный в камне, определенно создан по теологическим мотивам. Ангелы, архангелы, престолы, святые и прочие. Все детали, даже самые мельчайшие, выполнены с поразительной точностью. Все кажется чрезмерно реальным и живым, даже слишком живым. Внимательные глаза образов всматриваются в посмевших нарушить их покой и тьму.

– Вот то, ради чего мы здесь! – Пастор опускается на каменный пол и подносит факел, чтобы лучше видеть изображение. – Смотри, это я, а это ты!

Человек, раздираемый когтями дьявола, действительно очень похож на Пастора. Он первый. Я следующий, кого должен растерзать дьявол. Мой образ в камне, тоже, ничем не отличается от оригинала. Даже одежда та, в которую я одет сейчас.

– В чем смысл всего этого?

– Я не знаю, но дьявол убьет меня первым, а ты будешь следующим!

– Когда?

– Думаю, что сегодня! Пойдем, нам надо успеть подняться на вершину мира! Это скоро должно начаться!

* * *

Следующий зал, но он залит солнечным светом. Я в легком шоке, ведь по моим расчетам мы все время спускались вниз и как минимум, должны находиться в пяти-шести километрах под землей. В каменном потолке идеально круглые дыры, сквозь которые сплошным потоком льется свет. Неба не видно, только мягкий желтый свет.

– Становись сюда! – Пастор указал мне на место рядом с собой.

Я рассмотрел на полу едва заметное очертание, такого же правильного круга, как и в потолке. Я занял место указанное мне. Почувствовал, как каменный пол немного прогнулся под моим весом. Словно, наступил на что-то живое. И это что-то начало свой подъем вверх.

Мы медленно поднимались, яркость света усиливалась, он окутывал нас со всех сторон. Проникая и занимая все мысли, полностью поглотив небо.

Я подошел к самому краю площадки и посмотрел вниз. Сердце вздрогнув, замерло. Липкие пальцы страха медленно сдавили ребра. Судорожно сглотнув липкий ком, застрявший в горле, я отошел подальше, уберегая сознание от созерцания бездны.

Пастор закрыв глаза, вдыхал полной грудью. Плавал в блаженной истоме от предвкушения единения с богом.

– Счастливый! – подумал я, глядя на него – А, у меня приступ панического страха, с которым даже не знаю как справиться!

Неожиданно Пастор открыл глаза, посмотрел вниз и сказал:

– Смотри! Брендибой появился! Интересно, что ему здесь нужно?

Преодолевая дрожь в коленях, я снова подкрался к краю и переведя дыхание, глянул вниз.

Крошечный, едва различимый, в солнечном свете человечек, крутился у самого подножия столба, который неотвратимо поднимался вверх. Внезапно, картинка увеличилась и я в деталях рассмотрел своего знакомого по прошлым жизням. Он нисколько не изменился, но сейчас в его движениях и выражении лица было что-то особенное. Такое, с чем идут на подвиг или нечто подобное. Брендибой кричал нам, предупреждая об опасности, которую скрывают заоблачные выси, размахивал руками, а мы его не слышали. Просто, глупо смотрели вниз, пытаясь понять, что же он старается донести до нашего слуха.

Видя, что мы его не слышим и не понимаем, Брендибой обхватил руками столб, который поднимал нас все выше и выше, и начал сдвигать его в сторону. Площадка под нашими ногами закачалась. Я тут же опустился на колени, приобретая дополнительные точки опоры, и неотрывно следил за его действиями. Пастор остался на ногах. Мне хорошо было видно, искаженное колоссальной тяжестью, побагровевшее лицо Брендибоя. Казалось, еще чуть-чуть и оно лопнет, забрызгав все вокруг кровью. Но события развивались несколько иначе.

Вокруг каменного столба, через каждые метр-два, были закреплены обыкновенные кожаные ремни с тяжелыми металлическими пряжками. В такт усилиям Брендибоя они напрягались и змеились легкой паутинкой крошечных трещин. Ближайший к лицу, перемещающего колонну, дал трещину намного большую, чем все остальные. Рывок. Площадка снова опасно закачалась и ремень лопнул. Стальная пряжка ремня глухим ударом вошла в голову Брендибоя и развалив череп на две, почти равные части, пошла дальше. Звонко звякнула о каменный пол и затихла. Человек некоторое время еще двигал столб. Всплески крови, перемешанной с мозгом, звонкими каплями падали вниз. Потом упал и Брендибой.

Пастор широко раскрытыми глазами смотрел на происходящее не в силах сказать ни слова. И тут за нашими спинами возникло ощущение дикой, необузданной злости, гнева и радости торжествующего зла. Я обернулся, но никого зримого не было. Сознание того, что здесь, кроме нас еще кто-то есть, леденило души и обездвиживало тело. Так страшно мне еще не было. Пастор повернулся, чтобы что-то сказать, а из умиротворяющего солнечного света, появилась когтистая ладонь и полоснула стальными когтями по груди, раздирая одежду и вспарывая плоть.

– Сатана! – прохрипел Пастор, выдержавший удар и устоявший на ногах.

Когти взметнулись снизу вверх. Человеческие внутренности вывалились на мягкую площадку. Метры кишок разматывались, выпрямлялись, складываясь в новый знак для меня. Но я снова ничего не понял. Пастор упорно держался на ногах, борясь с подгибающимися коленями. Следующий удар вырвал нижнюю челюсть и запрокинул голову непокорного вверх. Последний взгляд в несуществующее под землей небо. Зрачок, сокращаясь до минимума, ловит последний луч ненастоящего солнца и тело следуя за головой, медленно кренится назад и падает вниз. К Брендибою.

Мои мышцы напряжены до предела, я готов ко всему. Умирать не страшно, но только не так и не упав вниз. Собрав в кулак остатки воли и сил, я поднимаюсь на ноги, чтобы постараться умереть достойно. Обещания подвига никогда не давал и не дам. Как получится!

Тишина. Никого. Даже присутствие вселенского зла исчезло. Нет тех когтей, которые разорвут меня также как и Пастора. Ведь я следующий и последний в этой совсем небольшой очереди. Ожидание порой хуже самой смерти. Движение вверх прекратилось. Все замерло. Слышно, как камень впитывает свежую кровь, довольно и немного брезгливо чавкая при этом. Я смотрю по сторонам и никого не вижу, даже внизу никого не могу рассмотреть. Там все окутано мраком, который скрыл от любопытных глаз Пастора и Брендибоя. Гулко стучит сердце, тяжким молотом отдавая в висках. Немного похоже на морской прибой, который бывает во время небольшого шторма.

Два огромных серых глаза, появившиеся из желтого света, с интересом рассматривают меня. Я смотрю в них. Обычные человеческие глаза, немного покрасневшие то ли от слез, то ли от недосыпания. Да, мало ли от чего лопаются капилляры в глазах! Хорошо различимы усталость, тоска, многочисленные светлые точки на серой радужке и застывшая слезинка в самом уголке глаза. Очень знакомые. Я их очень часто видел, но где? Ответ приходит сам. Я смотрю на свое отражение в луже крови, оставшейся от Пастора, она теперь сверкает зеркальным серебром и снова поднимаю взгляд на те глаза. Я узнаю их – это мои глаза.

* * *

В тот день, когда я грязный и заляпанный кровью выбрался из катакомб, в городе ко мне подошла девушка с серыми глазами. В её покрасневших глазах тоже застыли усталость, тоска и слезинка в их самом уголке. Она молча протянула мне книгу в черном переплете и незаметно исчезла. Девушки с глазами как у меня, умеют незаметно появляться и исчезать, лучше всех других девушек.

«О ЧЕМ МОЛЧАТ ПЛАСТМАССОВЫЕ КРОКОДИЛЫ» – так называлась книга, которую вручила мне девушка с моими глазами. Я не прочел ни строчки из неё, потому что, умер вечером того же дня. Повесился. Прочная петля сдавила мое горло, передавив артерии, отрезала подачу крови и кислорода к мозгу, а может быть даже сломала шею. Мне было все равно, но вот механические часы на руке так и не остановились. Они громко тикали даже в морге, бесконечно раздражая покойников и спящий персонал.

 

 

Жизнь номер 13

 

Пластмассовый танк, которым я намеревался уничтожить все живое вокруг себя, сломался. Он не выдержал того обилия ядерных боеголовок, заложенных мной в его хрупкое чрево. А, все из-за того, что вокруг было слишком много специалистов и наставников, лучше всех остальных знавших, как взорвать этот мир. Боже, как давно это было! Жаль, что тогда ничего не получилось!

Этот мир насквозь иллюзорен. Нет ничего настоящего – это я понял давно, но слишком поздно решился дать жизнь зернам сомнения, посеянных мною на крошечном кусочке не вспаханной целине души. Наверное, кто-то понял ненатуральность этого мира раньше и предпринял попытку изменить все. Я не успел. Просто опоздал и теперь остается лишь вспоминать прошлые жизни. Беситься от бессильной злобы на самого себя, попутно ужасаясь, что нельзя ничего изменить.

Система взглядов внутреннего мира, выливающаяся в точку зрения на окружающий мир, сгорела оставив после себя невесомую горстку пепла. Тяжеленный дубовый комод тоже сгорел, но пепла от него оказалась намного больше. Так происходит, наверное, потому, что от подобных вещей гораздо больше толка, чем от понятных только мне моральных ценностей, которые я берег и лелеял в своей душе.

 

 

Смерть номер 5

 

В пятой жизни все было тихо и спокойно. Досаждали лишь воспоминания о прошлом, также как и в последствии память о пятой жизни.

Не знаю как, но совокупность взглядов сформировавшаяся в процессе этого самого бытия в корне отличалась от предыдущих, да и последующих тоже. Факт в том, что сознание подавляло любой бунт желаний перемен, оставляя все как есть. Такое неприметное мещанское существование, отметающее мысли о поиске никому ненужных истин. На любое высказывание неподдающееся обработке всегда был один и тот же ответ: «Та-а-а! Это все ерунда, этого никто не знает!». Если кто-то пытался высказывать свою точку зрения, то оттуда приходилось выбирать либо самые приятные, либо самые неприятные моменты, чтобы затем иметь начальную точку отсчета. Зато сам часто высказывал свое мнение к которому окружающие непременно должны были прислушаться и сделать так, как я говорил. В случае отказа от предложенных мной действий, жутко обижался и немедленно предпринимал действенные меры по исправлению того, что было сделано не так. Смотреть на то, как беснуются ослушавшиеся, доставляло изрядную долю удовольствия. Как они замыкаются в себе и соглашаются со всем, чтобы я не предложил. Но мне приходилось слишком часто сомневаться, постоянно оценивая правильность принятого решения и поэтому у меня часто менялись планы. Если бы срок жизни отведенный под то существование был немного больше, то я непременно бы начал учить близких мне людей, как правильно дышать, как правильно думать и все подобное в этом духе. Промывка чужих мозгов – было моим любимым делом.

Изрядная доля самодовольства и самохвальства постоянно присутствовала во всех моих рассказах. О том как я сделал то или это, порой не принимая в этом никакого участия. Главное, что все происходило под неусыпным контролем строгого ока. Этого было достаточно, чтобы смело заявить о всей проделанной работе. Примеров было множество, но я предпочитал не вспоминать о них в следующих жизнях. Глядя на окружающих со своей колокольни и высказывая непременно авторитетное мнение, я не понимал, как можно жить в вечном поиске перемен. Люди выделяющиеся из толпы вызывали самое настоящее отвращение и тогда я смеясь говорил:

– С ними в детстве родители плохо занимались, уделяли им недостаточно внимания и поэтому они стараются выделиться из толпы! Их внешний вид к самовыражению не имеет никакого отношения!

В той жизни я не прочел ни одной серьезной книги. При виде человека, читающего нечто серьезно-философское, сначала смотрел с удивлением:

– Как можно подобное читать?

А потом кривился. Из музыки предпочитал классику, добротные проверенные столетиями и симфоническими оркестрами произведения величайших композиторов. Эти вещи я мог слушать часами и приучал к этому окружающих, но они почему-то начинали ненавидеть её, хотя до моих наставлений относились к классике благосклонно. Музыка, которую слушали другие – раздражала. Особенно плевался, когда симфонический оркестр начинал исполнять что-нибудь современное, написанное совершенно для других инструментов и не вяжущееся никаким образом с классикой. При предложении прослушать подобный суррогат никогда не отказывался, чтобы потом вынести вердикт:

– Это все ерунда! И оркестр какой-то ненастоящий, я о нем никогда не слышал, да и дирижер, совершенно, неизвестный! Его имя мне ни о чем не говорит, а я знаю всех известных дирижеров!

В следующих жизнях, когда память подкидывала все эти воспоминания, у меня всегда начиналась долгая мрачная депрессия. Учитывая то, что обычно я шагал по черной полосе, эта полоса была настолько черной, что та чернота казалась нестерпимо белой. Я отгораживался от всего мира всем чем угодно, только бы он не проник в мои мысли. Брался за любое безнадежное дело, но оно не шло, даже не двигалось, потому что все валилось из рук. Память и мысли вращалась там, в пятой жизни. Я поставил диагноз тому правильному мещанскому существованию – паранойя. И понял одну хорошую вещь: «Лучше быть беспечным шизофреником, чем вечно сомневающимся параноиком!»

 

 

Смерть номер 6

 

Она появилась из ниоткуда, как те, мои глаза в облаках. Из ниоткуда, но знание того что это для меня жило во мне, стараясь разгадывать значения знаков преподносимых жизнью. Порой, вспоминая события той жизни, я начинал подозревать, что Черная Вдова – плод моего воображения. Образ, как человек или человек, как образ. Когда, я вспоминал про неё в присутствии женщины, то та, которая была в этот момент со мною, считала, что я рассказываю про неё. На самом деле все обстояло совершенно иначе.

Черная Вдова была идеальной во всех отношениях, вот только слишком часто говорила о любви, как о чувстве, совершенно не зная что это такое. Не буду утверждать, что я любил её. Мы просто были рядом очень продолжительное время. Совершенно чужие и идеально близкие друг другу люди. Когда, по каким либо причинам, она пропадала из поля моего зрения, я тосковал и не находил себе места. Когда пропадал я, она вела себя точно также. Почему так происходило, я не знаю.

Свободные и независимые, мы разговаривали о черном теплом небе с миллиардами крошечных искорках-звездах, сидя на крыше многоэтажки, прижавшись спиной к спине. Слушали ветер, поющий в ночи и наше дыхание, размеренный стук, переговаривающихся, сердец. Космическая музыка, льющаяся из её распахнутого под самой крышей окна, дополняла картину. Мы пили вино и разговаривали о вечном. Возникающие паузы раскрашивали огоньками сигарет ночное небо, добавляя на нем еще парочку недолговечных звезд.

Я знал, что придет время и Черная Вдова убьет меня. Не знал только как и не знал за что. Теперь знаю, но если бы встретил её снова, то остался бы с нею рядом. Навсегда. До самой смерти.

Так было в самом начале.

Шло время и я понимал, что все что у меня есть, принадлежит ей и нисколько этому не противился. Даже наоборот, я с готовностью отдавал все что имел. Мои мысли, желания, сны – это тоже принадлежало Черной Вдове. Принимая все мои материальные и нематериальные подарки, она с мягкой улыбкой убирала их в свое бездонное хранилище ненужных вещей. Для неё мне ничего не было жалко. Отдавал без капли сожаления, не получая ничего взамен и постепенно превращался в пересохший колодец, наполненный лишь пустотой.

Оберегал её покой, максимально ограждая от воздействия внешнего мира. Тугими кольцами сворачиваясь вокруг неё, я старался не причинить её вреда. Всего лишь небольшой всплеск эмоций и она была бы мертва, но постоянный контроль над собою не позволял сделать подобного. Ведь Черная Вдова была единственным, чем я дорожил и ценил гораздо выше собственной жизни.

Потом, когда понял, что у меня больше ничего нет, я снова стал тенью. Тенью без радости и без желаний, лишенной воли и сил. Она сказала мне:

– Я вижу, ты отдал мне все, что имел! Я благодарна тебе за это! Не сказав ни слова о любви, ты по-настоящему учился любить и в какой-то мере научился! Подойди ко мне на полшага ближе, теперь тебе это можно!

Я подошел, как она и хотела. Её теплые руки обняли мое прохладное, лишенное тепла, тело. Горячие губы коснулись моих пересохших и потрескавшихся, спасая их от разрушения спасительно-влажным поцелуем. В груди что-то качнулось и на мгновение замерло. Затем раздался глухой удар, распирающий ребра. Один, но его было достаточно, чтобы умереть.

Это взорвалось сердце. Первое и последнее сердце, которое умерло красиво. Подобного испытать мне больше не было суждено. А, жаль!

 

 

Жизнь номер 13

 

И снова оборачиваюсь назад. Повернувшись лицом к прожитым жизням, напряженно всматриваюсь в их ссохшиеся глазницы. Глазные яблоки, давно не орошаемые слезой, покрылись хрупкой корочкой и немигающе смотрят на меня. В остановившихся зрачках нет жизни, как и в самой жизни. Этот взгляд из прошлого обильно посыпан мелким песком, вызывающим нестерпимую резь при малейшем движении пергаментных век.

Похоже на один долгий, чрезмерно затянувшийся сон. Не тот, который снится за мгновение до пробуждения, а из тех, что запускают в сознание свои цепкие лапы. Те, которые, словно издеваясь, немного отпускают к поверхности, дают хлебнуть немного живой субстанции для поддержания сил и снова тянут на дно.

* * *

Вчера перед внутренним взглядом возник мыслеобраз Черной Вдовы и помер в непроглядной тоске по давно ушедшим дням. Откровение, понимание и ответы на многие вопросы из той самой жизни пришли сами, как нечто гениальное.

Суть в том, что тогда мне казалось, будто я отдаю все, ничего не получая взамен, но при ближайшем рассмотрении оказалось совершенно иначе. Думая только о себе, я не обращал внимания на других. Отбирал нужное, отметал в сторону ненужное и дарил совершенно бесполезные вещи, казавшиеся мне в те времена невыносимо ценными.

И тут же возник вопрос:

– Кто же из нас двоих на самом деле был Черной Вдовой? Я или она?

Это уже целых два вопроса, на которые пришлось ответить просто, честно признавшись самому себе:

– Я!

Телефонный номер из глубины памяти, одиннадцать цифр из прошлого. Невероятно, но оператор соединил два телефона. Мой и тот, другой. Приятный женский голос в трубке сказал:

– Да, я вас слушаю!

От неожиданности слова застряли где-то в горле. Мысли лихорадочно метались подбирая слова и подвергая тщательному сравнительному анализу голос, интонации, манеру говорить. Всё не то.

– Извините! Похоже я ошибся номером!

– Ничего бывает! – немного разочарованно посочувствовала женщина и положила трубку.

– Не она! – телефон мягко лег на крышку стола.

Рука сама поднялась к подбородку. Пальцы коснулись щетины и со скрипяще-шуршащим звуком принялись потирать её. Взгляд в очередной раз принялся скользить по линиям сгиба потолка и стен, оценивая их геометрическую точность.

Жизнь вокруг наполнена экшном и динамичным развитием событий, а я ощущаю лишь белёсый сумрак в своем сознании, который нередко бывает после жуткой попойки. Мягко и ненавязчиво кто-то требует сменить тариф и начать жить заново.

 

 

Смерть номер 7

 

Не создавая ничего в прошлом, я чувствовал себя лишенным чего-то важного и неотъемлемого. И если моя бессмертная душа все же существовала, то ей, определенно, не хватало нового обличия, или если сказать немного иначе, нового, сугубо, материального тела, в котором она могла бы оставить частицу себя. Не на века, но на миг больше, чем любая из прожитых ранее жизней.

Проект «ие» и «ка в сочетаниях», как я называл его, был навязан мне добровольно принудительно. Других вариантов не было, да и заниматься чем-то большим мне не хотелось и поэтому я равнодушно дал свое согласие. Вначале все было спокойно и планомерно, затем медленно и верно втянувшись в этот проект, я принялся отдавать ему всего себя. Весь тот минимум, который был в моем распоряжении.

Шли дни, месяцы, годы. Планы ширились, «ие» крепчал, питаясь моими силами, деньгами, временем, хорошим и плохим настроением. Впитывал, как губка, мою суть и частицы бессмертной души, стремящейся продлить свое существование. Я таял, бесследно исчезая и растворяясь в «ка». Приобретал новые, более жесткие формы, шипы и углы.

Под неусыпным контролем и многочисленными советами, тех кто помогал мне работать над проектом, я достиг многого, но к сожалению, не совершенства. Внимая советам и внося нечто неповторимо-незаметное, я ухитрялся обходить стороной бдительных контролеров. Создавал личное душевное пристанище.

На разных этапах приходилось по разному относиться к «ие». Мне это нравилось или же я был просто влюблен, иногда ненавидел. Но всегда одинаково отдавал все что мог дать. Причины любви и ненависти были хорошо знакомы и известны. Любил за то, что все я сделал сам. Немногословно и мрачновато. Ненавидел... «Ие» нельзя было, по-настоящему ненавидеть, ведь он неодушевленным обьектом-предметом. Ненавидел я людей, которые контролировали меня и по-прежнему досаждали своими советами. Когда все только начиналось, я относился к их словам с изрядной долей уважения и благодарности. Принимал и внимал щедро выдаваемым мне наставлениям. Но изо дня в день мой личный опыт ширился и множился. «Ка», как творение, становилось только моим и ничьим больше. Обильные советы продолжались сыпаться со всех сторон и в итоге пришлось перестать их слушать. Любое предложение из вне воспринималось с долей агрессии и неприятия. Все бы ничего, да вот только, «ие» как объект мне не принадлежал. Он принадлежал им, советчикам, по праву собственности.

Слыша рассказы полноправных хозяев проекта, тем, кто приходил посмотреть как идут дела, о том как они все это сделали и что намерены сделать. Я задыхался от приступов бешенства. И понятно почему, – ведь огромную долю всего я сделал сам, в одиночестве. Больно слышать, как другие хвалятся результатами чужих трудов, присваивая себе лавры творцов, а слушатели восхищаются и одобрительно поют хвалебные оды, пытаясь разгадать смысл тайных желаний.

Вот она суть зеркала жизни, отразившее одну из моих ипостасей, в точности, да наоборот.

Наступил день, когда работа над «ие» была завершена. С головой окунувшись в это совершенно новое, до боли родное и знакомое. Пахнущее моей кровью, потом и слезами. Близкое в каждой мелочи и детали. Восторженная душа не удержалась и разделившись надвое поселилось здесь вдохнув в бездушное творение жизнь. Подвластную лишь мне и не приемлющую чужаков.

Но радость и ликование по случаю победы, как правило, длятся недолго. Все это было омрачено настойчивыми советами-приказами о том, что все неправильно и необходимо все изменить, подвергнув тщательной переработке. Это мне не понравилось и сохраняя ледяное спокойствие, тихим, усталым голосом я сказал:

– Я знаю! Все это не имеет ко мне никакого отношения, но «ка» я сделал для себя, таким, каким хотел бы его видеть и поэтому, если кто-то хочет перемен, то пускай их устраивает! Мои руки ничего здесь менять не будут, а глаза не желают видеть изменений! Я к проекту больше не имею никакого отношения!

Такими были мои последние слова. Я ушел, не сожалея ни о чем и не жалея никого. Ушел в никуда.

Мой путь был долгим, в целую, лишенную половины души жизнь. Когда становилось совсем плохо, я вспоминал «ка» и становилось безудержно грустно и тоскливо, но светлый луч заполнял теплом пустую половинку.

Очередная смерть подкралась тихо и коварно. Она разверзла подо мною зыбкую почву трясины, навсегда укрыв тело из плоти и крови, зеленым покрывалом ряски и клочьев тины.

Часть меня, оставшаяся в «ка» медленно умирала, так и не дождавшись обратно своей второй половины, забирая с собой души тех, кто пытался владеть так и не завершенным до конца проектом. Он приобрел дурную славу и его уничтожили, но все же «ие» на миг пережил своего создателя.

 

 

Смерть номер 8

 

Я всегда чувствовал себя пришельцем из иных миров. Немного понимая окружающих меня людей, совершенно не ждал взаимопонимания с их стороны. Не объяснял причин своих поступков и поэтому с окружающими часто возникала череда конфликтного недопонимания. Они не понимали меня и мои поступки. Немного странный, даже для самого себя, слегка отрешенный и постоянно множественно обращенный во внутрь собственной сущности.

* * *

Мягкий комбинезон серебристого цвета, едва слышно хрустит металлом при каждом движении. Непонятного фасона обувь, из того же материала. Все это, несмотря на обманчивую металлизированность великолепно согревало в любой холод и навевало мотивы далекого будущего. А, так хотелось вернуться обратно! Левая рука бережно поддерживала свою поломанную правую пару, оберегая от потрясений и стараясь облегчить её боль.