Текст книги "Самое ужасное путешествие (с илл.)"

Автор книги: Эпсли Джордж Беннет Черри-Гаррард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 45 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

Напрасно мы опасались за мыс Эванс: моторные сани, правда, пришлось передвинуть, многое из снаряжения также перетащили выше по склону, но вода ни разу не подходила близко к дому. Внутри него все выглядело великолепно, даже зеркало висело, и мы впервые за три месяца увидели в нем чумазые физиономии. Неудивительно, что Понтинг не признал нас в этих бандитах. Он сфотографировал нашу группу – снимок безусловно насмешит вас, когда я сумею его переслать. Мы наелись до отвала, помылись горячей водой и вообще привели себя в божеский вид. Немного погодя я пришел к выводу, что дом на мысе Эванс – лучшее место в Южном полушарии, но тогда я не сразу к нему привык. Чего-то мне не доставало, то ли спального мешка на снегу, то ли атмосферы мыса Хат с вечным запахом ворвани. В действительности дело, наверное, в том, что там остались самые близкие мне люди, – Билл, Черри, Титус, Атк…

В стойлах на зимовке мы застали восемь пони – Хакеншмидт околел. С нашими двумя получалось, что в зиму мы вступаем с десятью лошадьми. Мне сразу приглянулась крупная сибирская лошадка, напарница моего погибшего пони (они единственные сибиряки среди лошадей, остальные принадлежат к маньчжурской породе), и я облюбовал ее для себя, если, конечно, «власть имущие» мне ее отдадут.

Через день-другой на мыс Хат должна была отправиться партия с запасом провианта, и я вызвался в ней участвовать. Капитан Скотт решил пойти сам, но охотно взял и меня. Мы выступили в ближайший понедельник, в очень хорошую погоду. Капитан Скотт, Лэшли, Дэй и Дмитрий в одной санной упряжке и палатке, Крин, Хупер, Нельсон и я – в другой. До Ледникового языка все шло гладко, но тут нас встретил старый приятель, свежий ветерок с юга. Мы пересекли язык, а потом боролись со встречным ветром до самых скал Хаттона, под прикрытием которых стали лагерем. Все обморозили лица – видно, мытье и бритье не пошли нам на пользу, кожа стала более чувствительной. Взойти на скалу оказалось не так-то просто: надо было встать на груду ледяных обломков и поднять на плечи самых высоких из нас трехметровые сани – и то они еле-еле касались нависшего карниза. Такие карнизы образуются постоянными наносами снега на скальные выступы и могут принимать самые причудливые очертания, но чаще всего просто свисают вниз, как этот. Сбоку кажется, что они вот-вот обрушатся, в действительности же они очень прочны. Стоя на санях, как на лестнице, мы ледорубом выдолбили в карнизе ступени, и капитан Скотт и я первыми по ним взошли. Затем с помощью веревки подняли участников партии, которые полегче, а под конец и сани. Последние двое внизу обвязались веревкой, конец прикрепили к нашей «лестнице», а ее втащили наверх и наклонили над обрывом; общими усилиями мы их в конце концов вытащили. Работать было очень холодно, и два наших товарища, впервые участвовавшие в санном походе, пострадали: один обморозил ногу, другой – палец.

Теперь снова дуло в лицо, но на вершине мы повернулись спиной к ветру. Ночевали на покатом склоне под скалой Касл. К вечеру стихло, ночь выдалась морозная и поразительно красивая. Крин и я легли головами к склону, оставив более удобные места новичкам – Нельсону и Хуперу. В результате Крин наполовину выскользнул из палатки, полог приоткрылся, и оттуда все время шел поток холодного воздуха. Только утром я понял, откуда это дуло, найдя Крина, спящего, разумеется, непробудным сном, наполовину под открытым небом. Как видите, разбудить рулевого капитана Скотта не так-то просто!

На мысе Хат нам очень обрадовались, даже не столько нам, сколько принесенной провизии, особенно сахару. Перед выходом на мыс Эванс нам уже пришлось есть залитый парафином сахар, но и он кончился. На следующий день пошли охотиться на тюленей, и мы с Черри забили одного. Затем обошли вокруг мыса Армитедж. На мысу мело ужасно, прямо сбивало с ног. Мы дошли до мыса Прам, затем повернули обратно, и ветер задул нам в спину. На мне был только легкий вязаный шлем, и уши чуть не отвалились»[23].

У нас же, остававшихся на мысе Хат с лошадьми и собаками, тоже был поход, но на полдня – в Безопасный лагерь за дополнительными тюками прессованного сена. Пасхальное воскресенье мы встретили под вой пурги, к вечеру, однако, небо очистилось настолько, что показалось золотое солнце, садящееся в пурпурную морозную дымку с морозными испарениями над морем.

Мне запомнилось, что по случаю праздника Пасхи мы завтракали консервированной треской, вкусно приготовленной Отсом, на ленч ели похлебку из сыра и галет, а на ужин – жаркое из пеммикана, запивая его какао с подслащенным молоком «Нэстле». Одним словом, был пир горой. Занимались тем, что чинили финнеско и читали «Холодный дом». Мирз рассказал историю о том, как китайцы, воевавшие с племенем лоло (одно из восемнадцати племен на границах Тибета и Китая), привязали заложника лоло к скамье, перерезали ему глотку, вытекшей кровью пропитали флаг, затем вырезали сердце и печень – их съели офицеры, солдатам же досталось остальное!

Партия, ходившая на мыс Эванс, возвратилась 18 апреля. «Мы всемером так хорошо провели эту неделю в хижине «Дисковери», что, хотя были очень рады товарищам, пожалуй, почти все предпочли бы и дальше оставаться в таком составе. Но я подозревал, что нам придется возвращаться домой, на мыс Эванс. Так оно и вышло.

Мирз остается за главного на мысе Хат, с ним старожилы Форд и Кэохэйн, а из вновь прибывших – Нельсон, Дэй, Лэшли и Дмитрий. Мирз очень смешно себя ведет: он явно боится, как бы доставленные только что припасы (сахар, блинная мука, шоколад и т. д.) не были съедены теми, кто их привез. Поэтому мы едим лепешки без масла, а шоколад получаем минимальными порциями.

Во вторник и в ночь на среду выдалась на редкость тихая холодная погода – на термометре около – 34 °C. В среду к полудню море к северу от мыса Хат, совсем было очистившееся ото льда, снова замерзло почти на 13 сантиметров, и мы забили еще трех тюленей. Скотт наметил выход на четверг и, наверное, думал, что мы проделаем весь путь по морскому льду, но вдруг ни с того ни с сего весь лед бесшумно уплыл в море»[17].

Двадцать первого апреля на мыс Эванс отправились через скалы Хаттона две упряжки: Скотт, Уилсон, Аткинсон и Крин в одной, Боуэрс, Отс, Черри-Гаррард и Хупер в другой. На скалах Хаттона задувало, как всегда, ужасно, и мы здорово обморозились, пока спускали сани на морской лед. К счастью, света хватило на проведение этой операции, хотя солнце перед тем как покинуть нас на целых четыре месяца, выходило ненадолго, а вот ели мы – под скалой, в большой спешке и пересекали Ледниковый язык уже в темноте. Боуэрс писал домой:

«Моя команда была послабее, и, зная, как быстро идет Скотт, я постарался взять новые сани себе. Груз на санях лежал одинаково легкий, но полозья у них разные, а в тот день это имело очень большое значение. Скотт, как я и предполагал, шел быстро, но мы весело поспевали за ним. Он не мог понять, в чем дело: его команда сильнее нашей, а устает от большой скорости быстрее. Спустив сани со скал Хаттона, мы сняли оставленную раньше веревку и рванули по морскому льду. Здесь преимущества наших полозьев стали настолько явными, что я счел долгом признаться, что наши сани лучше, и предложил усилить упряжку Скотта кем-нибудь из нашей. Скотт отказался, но после того как мы пересекли Ледниковый язык, предложил поменяться санями у острова Литл-Рейзорбэк. Раньше намничего не стоило оторваться от второй упряжки, теперь, поменявшись санями, мы с трудом поспевали за Скоттом. Но мы были к этому готовы и выкладывались изо всех сил, лишь бы не отстать. Шли уже почти 12 часов, последний рывок – и через три километра мы будем у цели, и все бы ничего, даже скверные полозья, будь лед поглаже. Мы же пересекали участок шероховатого льда, то и дело спотыкаясь в темноте, а я приложился так, что у меня искры из глаз посыпались. К счастью, это прошло незамеченным, и мы продолжали идти впритирку к передним саням; меня бросало то в жар, то в холод, тошнило, где-то кололо и болело, но я все же пришел в себя на полном ходу, не теряя темпа. Сани Скотта еще набрали скорости, мы тоже поднажали, хотя до мыса Эванс оставалось совсем немного. Я снова упал, снова испытал все те же неприятные ощущения, но это не помешало нам на рысях обогнуть мыс и прийти с отставанием всего лишь на 45 метров. Никогда я так не выкладывался, да и вся команда тоже. Конечно, совершенно ни к чему было устраивать такие гонки, но мы гнали из последних сил, и я всегда буду поступать так же. Титус выставил нам бутылку бренди, которую похитил на корабле, и мы с жадностью ее вылакали. Другая упряжка утомилась не меньше нашей, так что, я думаю, мы квиты». [77]77
  Письмо Боуэрса.


[Закрыть]

Два дня спустя солнце распрощалось с нами на четыре месяца.

Оглядываясь назад, я понимаю две вещи: санные походы, во всяком случае летом и осенью, не так ужасны, как я предполагал, а дни, проведенные на мысе Хат, будут вспоминаться как счастливейшие в моей жизни. Ты сыт и в тепле – чего еще нужно. В жизни сколько угодно ситуаций и хуже, и сложнее. Блага цивилизации были для нас роскошью. Но, как установил Пристли, когда находишься в условиях, по сравнению с которыми хижина на мысе Хат просто воскресная школа, блага цивилизации удовлетворяют всего-навсего те потребности, которые сами же и порождают.

Первая зима

Величайшая цель, какую могут поставить перед собой человеческие существа, это не такая химера, как устранение всего непознанного, а всего лишь неустанное стремление к тому, чтобы несколько раздвинуть границы нашей ограниченной сферы действия.

Хаксли

Начало зимы. Проблемы с транспортом. Мыс Эванс. Жизнь в нашем уютном доме. Скотт. Уилсон. Боуэрс. Содержательные лекции о льде, цинге и лошадях. Забота о пони. Цель нашего коллектива

Итак, мы вернулись в наш удобный дом. Чтобы отважиться на путешествие в Антарктику, может быть, и требуется большое мужество, но тем, кто уже там находится, нечем особенно гордиться. Провести год в доме на мысе Эванс, занимаясь исследованиями, – не больший подвиг, чем прожить месяц в Давосе, лечась от туберкулеза легких, или провести зиму в Англии в гостинице «Баркли».[78]78
  «Баркли» – лондонская гостиница-люкс.


[Закрыть] Это просто самое удобное, что только может быть в данных условиях, оптимальный вариант.

В нашем случае оптимальный вариант был совсем не плох – по сравнению с аналогичными приютами в Арктике, наш великолепный дом выигрывал не меньше, чем «Ритц»[79]79
  «Ритц» – фешенебельная гостиница в центральной части Лондона


[Закрыть] при сопоставлении с другими гостиницами. Как бы мрачно, холодно, ветрено ни было снаружи, у нас в доме неизменно царили уют, тепло и хорошее настроение.

И была масса текущих неотложных дел, а впереди нас ждали по крайней мере два похода первостепенной важности.

Я знаю, что Скотт был настроен весьма мрачно, когда уселся за маленький столик на зимовке и принялся составлять длиннейшие списки грузов и средних норм потребления для южного похода. «Конец полюсу», – сказал он мне,[80]80
  Очень интересное место, если только эти слова не следствие минутной слабости. В противном случае следует признать, что Р. Скотт сам не верил в успех своего похода на полюс.


[Закрыть] втаскивая нас на Барьер с расколовшегося морского льда: из восьми пони, с которыми мы начали поход по устройству складов, шестеро погибли; пони плохо переносили походы в глубь Барьера – они с каждым днем теряли силы и вес; собаки возвращались из кратковременных вылазок настолько изможденными, что, казалось, они на грани гибели – все эти безрадостные факты не помогали планировать путешествие в 2900 километров.

С другой стороны, у нас оставалось десять пони, хотя двое-трое из них были в плачевном состоянии; мы понимали, что можно и нужно получше кормить и пони, и собак. Что касается собак, то исправить положение было просто: им выдавали слишком маленькие порции. С лошадьми дело обстояло сложнее. В привезенном корме преобладали тюки прессованного фуража. Теоретически он представлял собой корм превосходного качества, приготовленный из зеленой, пшеничной соломы. Уж не знаю, была ли то на самом деле пшеница, но ее питательные свойства не вызывали никаких сомнений. Пока мы кормили ею лошадей, они чахли прямо на глазах, так что в конце концов от них оставались кости да кожа. Бедные животные! На них жаль было смотреть.

В лице Отса мы имели человека, который успел кое-что позабыть из науки о лошадях, азы которой остальные еще только начинали постигать. Отнюдь не его вина, что пони не хватало корма и что мы потеряли многих лучших из них. Отс с самого начала считал, что в поход по устройству складов надо взять самых слабых животных, вести их по Барьеру, сколько они выдержат, а затем забить и заложить мясо в склад. Теперь Отс взял десятерых выживших пони в свои умелые руки. Некоторые из них были настоящие страшилища, особенно несчастный Джию, который, казалось, и шагу не в состоянии ступить, но, на удивление нам, доблестно проделал с уменьшенным грузом восемь ездок от лагеря Одной тонны – в общей сложности 380 километров. А вот Кристофер был человеконенавистником, какие редко встречаются среди лошадей. Запрячь его удавалось только предварительно повалив наземь; но и в лежачем положении он умудрялся лягнуть любого, кто приближался к нему без должных предосторожностей; сдвинуть его с места удавалось только совместными усилиями четырех человек, но уж коли он пошел, его не остановишь. В южном походе, на протяжении 200 километров, Отс и трое его товарищей по палатке, ведших других пони, были вынуждены шагать весь день, не останавливаясь на отдых и еду.

Отс так тренировал и кормил лошадей, словно готовил их к скачкам «Дерби». Погонщики при малейшей возможности зимой и весной выводили своих подопечных из стойл. Хорошим свежим кормом им служили жмых и овес; мы привезли небольшое количество того и другого и берегли для полюсного похода. Мы делали все от нас зависящее, чтобы обеспечить лошадям уход и избавить их от неудобств. Ведь условия жизни в Антарктике слишком суровы для животных. Впоследствии мы были вправе утешать себя мыслью, что вплоть до ужасной пурги у самого подножия ледника, близ которого несчастные закончили свое земное существование, они ели досыта, спали достаточно и жили не хуже, а может, и лучше, большинства лошадей у себя на родине. «Поздравляю вас, Титус», – сказал Уилсон, когда мы стояли уже в тени горы Хоп, а значит, пони выполнили свою задачу. «Благодарю вас», – сказал Скотт.

Титус довольно хмыкнул.

С походом к полюсу были связаны серьезные транспортные затруднения, но все остальное позволяло надеяться на благополучный исход. Те участники экспедиции, которым предстояло участвовать в полюсном походе, три месяца отсутствовали на зимовке. Они приобрели огромный опыт, иногда достававшийся совсем недешевой ценой. Сани, одежда, провиант для людей, снаряжение были выше всяких похвал, хотя по ходу дела предлагались и вносились кое-какие улучшения. Правда, мы не добились главного – не смогли усовершенствовать снегоступы, сделать их удобными для лошадей.

Мы проделали важную работу. Благодаря ей в полюсном походе лошади и собаки могли идти налегке первые 240 километров и нагрузиться сполна только на складе Одной тонны. Преимущества такого распорядка, когда собаки, лишь пройдя часть маршрута, стартуют с полной выкладкой, станут понятны, если вспомнить, что чем больше провианта увезешь – тем больший путь обеспечен едой. В геологическом походе на западных берегах залива партия Тейлора провела важные геологические изыскания в Драй-Вэлли и на ледниках Феррара и Кетлица, составила точные карты, впервые здесь работал специалист по физической географии и гляциолог. Люди Тейлора, как и все санные партии Скотта, вели систематические научные и метеорологические наблюдения.

Далее, на мысе Эванс более трех месяцев работала научная станция, по тщательности и точности измерений не уступающая любой другой такой станции. Я надеюсь, что в дальнейшем будут опубликованы более подробные отчеты о рядах наблюдений, подчас с помощью сложнейшей аппаратуры, которые все без исключения проводились не просто специалистами, а энтузиастами науки. Достаточно сказать, что те из нас, кто, возвратившись из похода, впервые увидели дом и его пристройки с полным оборудованием, были поражены; хотя, пожалуй, самое сильное впечатление на нас произвел электрический прибор, с помощью которого повар, сам же его и изобретший, определял, поднялось ли тесто для его великолепного хлеба.

Мы были рады оказаться дома и от души наслаждались едой, возможностью помыться и прочим комфортом, но сам мыс Эванс не вызывал у нас никаких иллюзий. Он некрасив, как только может быть некрасив низко расположенный массив черной лавы, почти всегда заснеженный, по которому свободно проносится ветер с поземкой. Мыс сложен кенитовой лавой,[81]81
  Кенитовые лавы – магматические щелочные расплавы пород, излившиеся из кратера (аналог нефелиновых сиенитов). Впервые были описаны в Кении.


[Закрыть] весьма достопримечательной породой, мало где еще встречающейся в мире. Но осмотрев один ее кусок, вы уже знаете и об остальных все, что можно. В отличие от лежащего на 20 километров южнее полуострова Хат, большого, гористого, здесь нет возвышенностей и кратеров или таких достопримечательностей рельефа, как скала Касл. Непохож он и на мыс Ройдс, находящийся на 10 километров севернее, с его завалами и неповторимыми озерами, где представлены почти все виды скудной местной флоры, способной произрастать на этих широтах. Особую прелесть мысу Ройдс придают Пингвиньи «ясли», тогда как на мысе Эванс встречаются лишь поморники Маккормика, и то редко. Великий ледяной щит, в прошлом распространявшийся на все море Росса до самого Эребуса, при отступлении не оставил на мысе Эванс наследия в виде гранита, долерита, порфира и песчаника, наподобие тех, что покрывают однообразную землю вокруг старого зимовья Шеклтона и придают ей живописность.

Мыс Эванс – это плоский лавовый поток, который тянется на 900 метров от кромки ледников, приютившихся на склонах Эребуса. Он имеет форму почти правильного равностороннего треугольника, с основанием приблизительно в 900 метров. Основание, отделяющее мыс от склонов Эребуса и ледников, изборожденных трещинами и могучими ледопадами, представляет собой удлиненную возвышенность с углом наклона 30°, высотою от 30 до 45 метров. Из нашего дома, то есть с расстояния 360 метров, она выглядит, как большая насыпь, за которой вздымается величественный вулкан Эребус, увенчанный султаном дыма и пара.

Средняя высота самого мыса не превышает 9 метров, кое-где он напоминает спину тощего борова с торчащими позвонками. Впадины между ними большей частью заполнены снегом и льдом, а в одном-двух местах снега скопилось столько, что образовались леднички, впрочем, очень скоро бесславно иссякающие на своем пути вниз. Есть два озерка – Скьюа и Айленд. За домом возвышается единственный на весь мыс холмик, который мы назвали Уинд-Вейн,[82]82
  Уинд-Вейн – «флюгер» (англ.).


[Закрыть] так как на нем расположены наши анемометры и некоторые другие метеорологические приборы. В ледничке, текущем по подветренному склону этой горушки, мы выбили две пещеры с устойчивой низкой температурой и прекрасной изоляцией. Одну использовали поэтому для магнитных наблюдений, а вторую в качестве холодильника для новозеландской баранины.

Северная сторона мыса, где мы поставили дом, полого спускается к галечному пляжу и через него соединяется с морем, точнее с Северной бухтой. Пляж был, мы это точно знали, ибо на него высаживались, но после этого даже в разгар лета нам ни разу не удалось его увидеть: зимние пурги одели его в ледяной панцирь толщиной в несколько десятков сантиметров. Другая сторона мыса круто обрывается в море черными башнями ледяных утесов, среди которых есть и гиганты и девятиметровые недоросли. Вершину треугольника составляет кенитовый же нарост, являющийся как бы самостоятельным мыском. В целом мыс Эванс мало подходящее место для прогулок в темноте – он усеян валунами всех размеров, изрезан бороздами, перегорожен сугробами слежавшегося обледенелого снега, и там ничего не стоит совершенно неожиданно для себя растянуться во всю длину на скользком голубом льду. Нетрудно себе представить, что на мысе Эванс, когда дует холодный ветер, не так уж удобно объезжать норовистых лошадей или мулов, но если нет прочного морского льда, то где же взять манеж получше.

Давайте выйдем из дому и встанем у двери. Кругом, кроме места сочленения мыса с горой, – море. Вы стоите спиной к Великому Ледяному Барьеру и полюсу и через устье залива Мак-Мёрдо и море Росса смотрите в направлении Новой Зеландии, от которой вас отделяют 3200 километров открытой воды, паковых льдов и айсбергов. Взгляните налево. Сейчас полдень, и, хотя солнце уже не показывается над горизонтом, оно еще настолько близко, что отбрасывает мягкий желтый свет на Западные горы. Они образуют береговую линию залива на протяжении 50 километров, потом на севере исчезают из поля зрения, но отражаются в воздухе и черными островами плывут по лимонно-желтому небу. Прямо перед собой вы не видите ничего, кроме открытого черного моря, а вдали высоко над линией горизонта разлит свет, который, как известно, означает, что под ним находится паковый лед; это отблеск льда на небе. Но стоит вглядеться повнимательнее – и вы заметите в той стороне небольшую черную дымку, которая то появляется, то исчезает. Какое-то время вы недоумеваете, что бы это могло быть, но потом догадываетесь: перед вами отражение каких-то далеких гор или острова Бофорта, стоящего у устья залива Мак-Мёрдо и нагромождением льдин преграждающего вход в залив любым незваным пришельцам.

Продолжая всматриваться в ту же сторону, вы где-то посередине между собой и горизонтом заметите черную линию низкой земли с одной возвышенностью на ней. Это мыс Ройдс, где стоит старая хижина Шеклтона, возвышенность же – Хай-Пик. Мыс – первая увиденная вами в восточной части залива Мак-Мёрдо и самая западная точка острова Росса. Низкий берег вдруг теряется за высокой стеной, и, переведя взгляд направо, вы видите, что стена эта – шестидесятиметровый вертикальный утес из чистого зелено-синего льда, что утес этот обрывается в море и образует вместе с мысом, на котором вы стоите, бухту, которая лежит прямо перед нашим домом – мы ее назвали Северной. Мы не уставали любоваться этим огромным ледяным утесом с его трещинами, башнями, крепостными стенами и карнизами; утес этот представляет собой язык одного из многочисленных ледников, сползающих с Эребуса, – то гладких там, где сама гора под ними имеет ровный рельеф, то превращающихся в непреодолимые ледопады на крутых обрывах и изломах подстилающей поверхности. Вот этот поток льда – ледник Варна – имеет в поперечнике около трех километров. Справа, спереди и сзади от нас, то есть с северо-востока на юго-восток, вытянулся наш гигантский сосед – вулкан Эребус. Его высота 4050 метров. Мы живем в его тени и испытываем к нему чувства восхищения и дружбы, иногда, может быть, с примесью почтения. Он, однако, не проявляет в наше время никаких настораживающих признаков активной деятельности, и мы чувствуем себя довольно спокойно под его сенью, хотя идущий из кратера дым порою поднимается плотной тучей на много тысяч метров, а султан пара и дыма над ним измеряется по крайней мере сотней километров.

Если вы еще не замерзли окончательно (вообще-то на мысе Эванс не рекомендуется стоять неподвижно), давайте обогнем наш дом и поднимемся на холм Уинд-Вейн. В нем всего-то около 20 метров, но он тем не менее доминирует над местностью и настолько крут, что даже в тихую погоду взобраться на него нелегко. Будьте осторожны, не наступите на электрические провода, соединяющие чашки анемометра на холме с самописцем в доме. Чашки под напором ветра вращаются, а их движение фиксируется с помощью электрического тока. Когда чашка накрутит шесть километров, в дом поступает сигнал, и перо на хронографе делает отметку. На вершине установлена также метеорологическая будка, которую мы осматриваем ежедневно в любую погоду, в восемь часов утра.

Добравшись до вершины, вы окажетесь лицом к югу, то есть будете смотреть уже в диаметрально противоположном направлении. Прежде всего вам бросится в глаза, что море, к этому времени замерзшее в бухтах, но еще открытое в заливе, плещется чуть ли не прямо у вас под ногами. Далее вы с удивлением установите, что хотя в пределах видимости примерно на 30 километров – вода, на горизонте по всем направлениям виднеются земля или лед. Для корабля это тупик, который еще семьдесят лет назад обнаружил Джемс Росс. Отметив в уме эти два факта, вы все свое внимание сосредоточите на удивительном зрелище, открывающемся слева. Здесь возвышаются южные склоны Эребуса, но как они не похожи на северные, которыми вы только что любовались! Там они ниспадают широкими складками к величественному утесу, обрывающемуся в море.

Здесь же любые эпитеты и прилагательные для обозначения необъятных размеров и хаоса бессильны передать производимое впечатление. Представьте себе поток длиной в шестнадцать километров, шириной в тридцать; вообразите, что он несется по скалистым горам и гигантские его волны набегают одна на другую; вообразите, что в мгновение ока он останавливается и замерзает в белую твердь. Бесчисленные пурги заваливают его снегом, но не могут скрыть полностью. И он продолжает двигаться. Стоя среди морозной тишины, вы можете услышать, как время от времени ее взрывает резкий звук выстрела – это лед сжимается в тисках холода или ломается под действием собственного веса. Природа рвет лед, как человек рвет лист бумаги.

Вид на вулкан Эребус (вверху) и залив Мак-Мёрдо (внизу)

Здесь морской берег не так высок, но больше изрезан трещинами и пещерами, обильнее покрыт снегом. Километров на восемь дальше однообразие белой береговой линии нарушают черные скальные выступы и мыс рядом с ними. Это Теркс-Хед, а за ним уже виднеются белоснежные очертания Ледникового языка, на много километров выдающегося в море. Мы его уже пересекали и знаем, что за ним лежит небольшая бухточка, покрытая льдом, но с мыса Эванс виден лишь конец полуострова Хат и отроги скал, по которым можно догадаться, где находятся скалы Хаттона. Барьера не видно, его закрывает полуостров, над которым постоянно носятся барьерные ветры. Вот и сейчас над утесами курятся белые клубы поземки. Еще дальше направо земля хорошо просматривается; скала Касл стоит, словно часовой, на подступах к горе Аррайвал и старым кратерам, с которыми мы так близко познакомились за время пребывания на мысе Хат. Хижина «Дисковери», все равно не различимая с расстояния 25 километров, прячется за крутым скалистым выступом, которым точно к югу от вас замыкается полуостров.

Остается описать еще участок, который простирается с юга на запад. Вы уже видели линию Западных гор, отраженную светом полуденного солнца и уходящую на север. Теперь перед вами та же линия, устремленная на юг, а между горами и вами расстилается на много километров море или Барьер. Далеко на юге, почти сливаясь вдали с мысом Хат, в 140 километрах от нас находится мыс Блафф, за которым мы заложили склад Одной тонны, направо же от него можно пересчитать пик за пиком все вершины большого горного хребта: Дисковери, Морнинг, Листер, Хукер и ледники, их разделяющие. Непрерывная эта цепь возносится до 4 тысяч метров. Между этими горами и нами находится на севере море, на юге – Барьер. Если нет пурги или предвещающих ее туч, можно увидеть эту гигантскую стену из снега, льда и камня, заслоняющую обзор в сторону запада своей громадой, которая постоянно меняет окраску, как это водится в Антарктике. За ней – плато.[83]83
  Точнее, плоский ледниковый покров Антарктиды, который на английских картах той поры и именовался полярным плато.


[Закрыть]

Мы еще ничего не сказали о четырех островах, лежащих в радиусе приблизительно пяти километров от того места, где вы стоите. Самый большой, расположенный всего в полутора километрах от оконечности мыса Эванс, – остров Инаксессибл,[84]84
  Инаксессибл – «недоступный» (англ.).


[Закрыть] названный так за негостеприимные лавовые крутые берега, затрудняющие доступ к нему даже при наличии морского льда; мы, правда, все-таки нашли путь к его вершине, но это не очень интересное место. Остров Тэнт находится дальше на юго-запад. Остальные два, скорее островки, чем острова, поднимаются прямо перед нами в Южной бухте. Они получили название Грейт-Рейзорбэк и Литл-Рейзорбэк, так как представляют собой каменистые хребты с острым перевалом в центре. На втором из этих клочков суши несколько недель назад нашла пристанище на ночь партия Скотта, застигнутая метелью на пути к мысу Эванс. Острова эти вулканического происхождения, а потому черные, но, с моей точки зрения, многое говорит за то, что создавший их поток лавы вытек из глубин залива Мак-Мёрдо, а не из кратера Эребуса, как было бы естественно предположить. В нашей истории они имеют то немаловажное значение, что защищают морской лед от южного ветра и не раз служили ориентирами для наших людей, заблудившихся в непогоду во мраке. Такими же полезными приметами местности оказались несколько красивых айсбергов необычной формы, занесенных из моря Росса и севших на мель между островом Инаксессибл и мысом Эванс, а также в Южной бухте. Мы два года наблюдали, как море, солнце и ветер подтачивают эти колоссальные башни и бастионы из льда, но, когда мы покидали мыс Эванс, они все еще стояли на своих местах, вернее, не они, а уцелевшие от них жалкие остатки.

В открывающейся с мыса панораме проглядывают черные породы, а на самом мысу, где мы стоим, черное кое-где преобладает над белым. Это часто удивляет тех, кто полагает, что Антарктида целиком покрыта снегом и льдом. А дело в том, что свирепствующие здесь ветры, обычно очень сильные, не только сдувают снег с наветренных сторон скал и утесов, но и вызывают выветривание самих горных пород. Поскольку подобные ветры дуют с юга, то все смотрящие в ту сторону выступы обнажены, тогда как северные подветренные склоны покрыты мраморными, исключительно плотными надувами снега, размеры которых зависят от размеров скалы.

Конечно, преобладающая часть этого края покрыта столь плотным слоем снега и льда, что никакой ветер ему не страшен: он может разве что спрессовать снег еще больше или обнажить находящийся под ними лед. В то же время было бы ошибкой представлять себе Антарктику эдаким белым царством. И не только потому, что в горах, на вершинах и островах много выходов черных пород; снег редко выглядит чисто белым, и если к нему присмотреться повнимательнее, то замечаешь, что он имеет разные оттенки. Преобладает мареново-розовый и кобальтово-синий, а также вся гамма оттенков розовато-лилового и сиреневого. По-настоящему «белый» день – такая большая редкость, что мне запомнился случай, когда я вышел то ли из дому, то ли из палатки и поразился чисто-белому снегу. А когда к изысканным тонам неба и нежным цветам снега подчас добавляются более глубокие краски открытого моря, в котором отражаются сапфирно-голубыми и изумрудно-зелеными бликами припай и ледяные утесы, тогда начинаешь понимать, каким красивым может быть этот мир и каким чистым.