Текст книги "Грязный бизнес"

Автор книги: Энтони Бруно

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

Глава 17

В доме стояла тишина. Было поздно. Огастин не мог заснуть. Он сидел в своем кабинете, задрав ноги на стол, с закрытыми глазами, положив на лоб руку. Время остановилось. Начинался очередной приступ мучительной головной боли. Левый глаз подергивался. Клочок, принесенный Тоцци, лежал на промокашке под лампой. Огастин с трудом открыл глаза и тупо уставился на него – что же ему теперь делать и что намеревается предпринять Тоцци? Он прокручивал в голове худшие варианты возможного развития событий, но не был уверен, что они действительно худшие. Его планы завоевать мэрию стали невероятно расплывчатыми. Даже если он получит от сицилийцев необходимую сумму, на его пути встанет теперь Тоцци. Тоцци все знает и не собирается держать язык за зубами. Огастин рассматривал все возможности, все альтернативные варианты: все сводилось к этому ничтожеству – Тоцци.

Боль стала нестерпимой, он зажмурился. Тоцци казался ему тем буром, который впивается в его череп под левым глазом. Будь он проклят!

Но что на самом деле знает Тоцци? Достаточно ли, чтобы официально обвинить его в связях с сицилийцами? Может быть, и нет, но и намека хватит, чтобы скомпрометировать его. Достаточно одного лишь голословного утверждения о сговоре с мафией – и конец его надеждам, его карьере на общественном поприще. Огастин прикидывал так и эдак – все безнадежно. Он уставился на клочок цвета бургундского вина с голубовато-бежевым рисунком. Все дело в Тоцци. Даже смертный приговор за убийство не заставит его замолчать. Напротив, это привлечет к нему внимание и только усугубит положение. Тоцци изо всех сил начнет вопить о том, что ему известно, станет просить о смягчении наказания в обмен на имеющуюся у него информацию о грязных делишках помощника генерального прокурора США. У Огастина пересохло в горле.

Неожиданно тишину взорвал телефонный звонок. Будто летящее бревно, он толкнул Огастина в грудь, и бур с новой силой впился в его череп. Он схватил трубку, не дожидаясь второго звонка. Не хватало еще, чтобы проснулась жена. Ему и без того плохо.

– Алло?

– Отвечай быстро. Почему не спишь?

Огастин узнал ужасный акцент и язвительно-добродушную интонацию. Это был Саламандра.

Он быстро убрал ноги со стола. Какого дьявола этот тип звонит сюда?

– Чего тебе надо?

– Ты хреново себя ведешь. Это плохо. Помнишь моего друга с фермы? Он говорит, ты его очень разочаровал.

Огастин живо представил сухопарого маленького человека, беспечно жующего виноград и сплевывающего шкурки в песок. Зучетти.

– Передай своему другу, что у него нет причин для разочарования. Я все держу под контролем.

Саламандра усмехнулся в трубку.

– А мы видим это не так. Ты должен был сделать для нас эту штуку. Может, ты и пытался, я не знаю, но не сделал. Мы все еще каждый день должны туда ходить, сидеть там и слушать то дерьмо. Ты знаешь, о чем я говорю.

Огастин знал. Саламандра говорил о его обещании добиться прекращения процесса.

– Вы напрасно паникуете. Передай другу, что я обо всем позабочусь.

Саламандра опять фыркнул.

– Не-е-е-т, это ты паникуешь. Ты отправил одного парня на каникулы.

Джордано... убил Джордано... отправил его на каникулы.

– У меня не было выбора. – Огастин замолчал, обдумывая свои слова. Он должен быть осторожен при разговоре – как и они. Никогда не знаешь, вдруг тебя подслушивают. Кто-нибудь вроде Тоцци. – Ты хочешь сказать, что его не стоило... отправлять на каникулы?

– Нет-нет, в этом мы тебя не обвиняем. Ты сделал то, что надо, у того парня слишком длинный язык, он собирался кое-что про нас рассказать. Но ты забыл одну вещь.

– Какую вещь?

– Ковер.

Огастин посмотрел на бордовый кусочек на столе.

– А что – ковер?

– У нас его нет. Тот парень знал, где он. Ты должен был заставить его сказать, а потом отпускать на каникулы.

– Подожди. Я с самого начала дал вам понять, что не буду ничего иметь с этой стороной дела. А что касается... – он остановился, чуть не произнеся имени Немо, – а что касается Коротышки, он же приятель того парня. Разве он не знает, где ковер?

– Коротышка сбежал. Не можем найти. – Неожиданно в голосе Саламандры зазвучало раздражение.

– Сочувствую вам, но это не моя проблема.

– Нет, патрон, это твоя проблема.

– О чем ты? У нас же была договоренность. Я не буду касаться этой стороны дела.

– Мы не получим ковер, ты не получишь денег. Все просто.

– Стой, не вешай трубку. Моей задачей было обеспечить вам – ну ты знаешь, чтобы вам не надо было ходить туда каждый день.

– Это и есть твоя задача. Если ты ее не решишь, мы отправим на каникулы и тебя.

Рот у Огастина пересох так, что он не мог говорить.

– Понимаешь, если мои ребята отправляют парня в отпуск, они убеждают его перед этим все им рассказать. У тебя нет опыта в таких делах. А у нас теперь нет ковра. Это твоя вина.

– Как ты можешь говорить, что это моя вина?

– Так говорит мой друг. А раз он это говорит, значит, так оно и есть.

– Теперь послушай меня. Это нечестно. Мы так не договаривались.

– Мы знаем, что честно. Найдешь ковер – все прекрасно, не найдешь – поедешь в отпуск.

– Но...

Звяк.

Огастин тупо смотрел на трубку в своей руке. Раздавшиеся гудки заполнили тишину. Удары сердца отдавались в голове. Четырнадцать миллионов долларов пропали, если он не найдет их проклятый героин. Да и как, скажите на милость, он сможет его достать? Даже если бы он и узнал, куда Тоцци спрятал этот ковер, разве он сам должен этим заниматься? Он что – швырнет его на заднее сиденье своего автомобиля и доставит им, словно пиццу? Саламандра же сам сказал, что у него нет опыта в подобных делах. У них есть специальные люди, незначительные, незаметные, которые занимаются такими вещами. А у него кто есть? Никого. Только он сам. Боже мой.

Телефонная трубка гудела что есть мочи, требуя, чтобы ее положили на место. Сердце колотилось от унизительного страха. И только повесив трубку, он понял, что в другой руке сжимает клочок ковра, полученный от Тоцци. Опять все замыкалось на Тоцци. Все козыри у него. Чертов Тоцци.

Боль внезапно пронзила его лицо. Он согнулся вдвое и зажал щеки коленями.

Господи, научи меня, что делать, как получить у него ковер. Отправить и его в отпуск? Но у меня нет людей, способных это правильно сделать. Я не знаю, как развязать ему язык. Саламандра говорил об этом, и он был прав, черти бы его побрали.

Он разжал пальцы, и скомканный клочок развернулся, раскрылся в его ладони, словно новорожденная бабочка, расправляющая крылышки.

Разве что...

Он кое-что вспомнил. В тот день, когда они встретились на ферме с Зучетти, на Немо была тенниска с названием какого-то гимнастического зала в Бронксе. Или это был Бруклин? Дамбо? Джамбо? Нет, Джимбо. Именно так, Джордано еще спросил его об этом в машине, по дороге на ферму, и Немо ответил, что это его самое любимое место на земле, как он сказал, «рай для культуристов». Там есть любое оборудование, какое только можно пожелать, и, самое главное, он открыт всю ночь, как раз когда он любит заниматься. Он также сказал, что это практически его дом, он там почти что живет.

Огастин выпрямился, снял трубку и набрал номер: 555-1212.

– Справочная служба. Что вас интересует?

Огастин проглотил слюну.

– Пожалуйста, Бруклин. Мне нужен номер гимнастического зала «Джимбо», диктую по буквам...

* * *

Огастин смотрел в маленькое окошко в двери. Немо был в зале. Он занимался на «наутилусе», поднимая ногами огромный груз; его конечности дрожали, тело блестело от пота. Неожиданно он остановился и встал, подошел к зеркальной стене и спустил свои пропотевшие штаны, чтобы полюбоваться мускулами на ногах. Огастин и пятнадцати минут не следил за ним, а Немо уже третий раз проделывал эту процедуру. Господи, до чего же он жалок.

Огастин посмотрел на часы. Было четыре двадцать утра. Он продолжал наблюдать за Немо, который упорно боролся с перегрузками, не обращая внимания на явные признаки усталости. Он стал рабом своих занятий, его лихорадило, из носа текло, время от времени он останавливался, чтобы вытереть нос одним из висевших у него на шее полотенец, и продолжал заниматься. Он мерз, его терзала боль. Было ясно, что ему необходима доза. Но он превозмогал свою боль и как ни в чем не бывало продолжал тренировку. Впрочем, на Огастина это не произвело никакого впечатления – ему тоже было плохо.

Второй идиот, работавший со штангой, пять минут как ушел. С другого конца зала до Огастина доносился шум включенного душа. Он не хотел, чтобы кто-нибудь ему помешал. Немо надо схватить за шкирку и встряхнуть, как непослушного щенка. Сейчас он уязвим. Наркоманы, когда у них нет наркотика, не любят оставаться одни и очень легко попадают в зависимость от других людей. Он должен заставить Коротышку понять: все его будущее зависит от него, Огастина. И только от него.

Внезапная острая боль под глазом заставила его вздрогнуть. Он зажмурился и сжал кулаки.

Не обращай внимания, просто не обращай внимания.

Немо подвинулся к штативу с грузом, ослабил установочный винт и нагрузил на штангу еще несколько металлических дисков. Получив желаемый вес, он сел на край подставки и начал осматриваться, ища что-то. Оказалось, ему нужен висевший на «наутилусе» мятый носовой платок. Он схватил его, высморкался и только после этого принял нужную позицию – улегся на спину с вытянутыми ногами. Потерев ладони, крепко ухватился за рукоятки, подтолкнул штангу со штатива и опустил ее почти до уровня груди. Огастин взглянул на предупреждение, висевшее на стене: «Не нагружать снаряд в отсутствие тренера».

Прекрасно.

Огастин быстро, без единого звука открыл дверь, проскользнул в зал с тренажерами, на цыпочках обогнул «наутилус», пройдя сзади Немо, лежавшего на снаряде. Помогли притупленные чувства Немо. Тот был настолько поглощен самим собой, что навряд ли замечал даже того, второго культуриста, когда тот занимался в зале вместе с ним. Огастин встал над потным лицом Немо, держа руки в карманах своего темно-серого кашемирового пальто. Немо не заметил его. Сопя и потея, он продолжал упорно поднимать и опускать эту нелепую штангу. На лице у него было написано невыносимое страдание.

Когда Немо в очередной раз опустил штангу, Огастин придвинулся ближе. Когда штанга снова поднялась, Огастин так подставил свое колено, чтобы Немо не мог вернуть груз обратно на штатив, и слегка шлепнул по штанге. Немо вытаращил глаза и принялся пыхтеть, выдувая горячий воздух, его губы шевелились, он силился что-то сказать, но не мог.

– Не хочу тебе мешать, – произнес Огастин, – продолжай.

Он еще немного надавил на штангу, и Немо едва успел перехватить ее – она чуть не сломала ему шею. Огастин прикинул, что вес штанги, которую удерживал Немо, был примерно двести пятьдесят – триста фунтов.

Немо зажмурился и напрягся, чтобы приподнять груз и вернуть на штатив, но колено Огастина мешало этому. Тогда он прижал локти один к другому, чтобы держать штангу как можно выше, и пробормотал:

– Эй, ты что?

Лицо Огастина перекосилось.

– Заткнись и слушай. У тебя большие неприятности, Немо, и я тебе нужен, чтобы выпутаться. Понял?

Пот струился по щекам Немо и стекал на красную виниловую подушку тренажера под его головой.

– Убери колено.

– Теперь ты будешь работать на меня.

– Отвали, я работаю на Саламандру. Ты же знаешь.

Дрель снова впилась в череп Огастина и медленно, безжалостно принялась за работу. Он сильнее надавил на штангу.

Локти Немо вот-вот могли согнуться.

– Хватит!

– Саламандра очень тобой, недоволен. Он хочет знать, куда ты пропал. И где ковер.

– Бог мой, я пытался его вернуть, но там оказался этот Тоцци. Его не должно было там быть. – Немо хныкал, как ребенок.

– Саламандра знает, что ты наркоман?

– Ты что... Ты что несешь?

Огастин подналег на груз.

– Не-е-е-т!

– Члены организации не должны баловаться наркотиками, не так ли. Немо? У Саламандры есть еще две причины сердиться на тебя. – Он покачал головой. – Тебе грозят большие неприятности.

Впрочем, как и мне, но будем надеяться, что ненадолго.

Немо изо всех сил старался удержать на весу штангу и потому в ответ только хрюкнул.

– Ты больше не нужен Саламандре. Ему надоело нянчиться с тобой. Он прикончит тебя, если увидит в таком состоянии. Хотя, возможно, он все равно тебя убьет. Он считает, что ковер у тебя. И это не лишено смысла. Какой наркоман откажется от запаса героина, которого ему хватит на всю жизнь. Я прав?

Глаза Немо были крепко закрыты, лицо стало неестественного пурпурно-красного цвета.

– У тебя есть возможность избежать всего этого. Но для этого тебе нужен я. Я могу уладить твои дела с Саламандрой. Тебе придется сделать всего две вещи. – Дрель продолжала свою мучительную работу.

– Чего тебе надо? Чего ты от меня хочешь?

– Убей Тоцци и достань ковер. Он у него, Заставь его рассказать, где он, и затем прикончи его.

– Как?

– Ты малый сообразительный. Сам и решай. А где его найти, я подскажу.

– Зачем его нужно убивать? Почему просто не взять ковер?

– Есть две причины. Первая – он слишком много знает, вторая – я не дам тебе ни одной дозы, если ты этого не сделаешь.

– Ты врешь. У тебя нет наркотиков.

– Ну, думаю, Саламандра не станет возражать, если из ковра исчезнет пакетик-другой.

Пускай удержит это из моего гонорара.

Эти слова вызвали у Немо новый прилив энергии. Он открыл глаза и посмотрел на Огастина.

– А что, если я этого не сделаю? Что тогда?

Огастин вздрогнул. Боль, словно нож, вонзилась ему под глаз.

Ах ты, маленький самодовольный болван.

Огастин встал коленями на штангу и проскрипел сквозь зубы:

– Ты помнишь, что случилось с твоим приятелем Джордано? А? Могу устроить повторное представление. Малыш.

Из горла Немо вырвался не то стон, не то вопль.

– Что ты несешь? Не понимаю.

– А тебе и нечего понимать. Это не твоя печаль. Просто делай свое дело, и все хорошо кончится.

Немо отчаянно сопротивлялся, пыхтел, сопел, пытаясь вернуть штангу обратно на штатив, но колено Огастина мешало ему. Немо, однако, продолжал борьбу. Очевидно, ему требовались более убедительные доказательства.

– Как ты думаешь. Немо, сколько порошка в одном таком пакетике? Я думаю, около трехсот граммов. Почти треть килограмма. Если я позволю тебе оставить, скажем, три пакетика, на сколько тебе этого хватит? Килограмм необработанного героина? Примерно десять килограммов той дряни, которой торгуют на улице?

Огастин подвинулся немного вперед, подталкивая штангу ближе к животу Немо, где ему было труднее удерживать ее на весу. Он пристально смотрел на багровое, искаженное лицо Немо, а сам в это время морщился от головной боли.

– Стоп, засранец, прекрати!

Огастин помедлил.

– Ну так что?

– Ты точно все уладишь с Саламандрой? Он не узнает, что это я возьму те пакетики? Ты ему не проболтаешься?

– Если выполнишь мою просьбу...

Немо тяжело дышал. Он слишком долго думал. Огастин продолжал давить на штангу.

Ну, решайся же, черт тебя побери.

– Ладно-ладно! Согласен!

– Вот и хорошо.

Огастин выпрямился и позволил штанге вернуться на место. Затем убрал колено.

– Положи груз на штатив, Немо, расслабься.

Боль в голове стала понемногу отступать.

У Немо вырвался какой-то невообразимый звук, когда он бросил штангу на штатив, о который она ударилась с металлическим грохотом. Руки у Немо обвисли, язык вывалился, он не мог перевести дыхание и лежал, как Марат в ванне.[6]6
  Имеется в виду картина известного французского художника Жака Луи Давида (1748 – 1825) «Смерть Марата».


[Закрыть]Огастин и сам здорово вспотел в своем пальто.

Огастин взирал на него, словно на червя на тротуаре. Он был жалок. Настолько жалок, что умудрился выудить у него почти килограмм чистого героина. Но это, кстати, и неплохо. Ведь сегодняшнее доверенное лицо, завтра может тебя заложить. Немо как раз из таких. Не исключено, что через какое-то время он приползет к Саламандре, моля его о пощаде. Эти сентиментальные средиземноморские типы все таковы. Ну да ладно. Если его не удержат наркотики, можно будет придумать что-нибудь еще. Когда придет время.

Краем глаза он заметил на другой стороне комнаты тренажер, имитирующий гребную лодку – жалкое подобие настоящих весел. Неожиданно он вспомнил, каково это – вывести восьмерку одному, одному грести по реке, когда бодрящий ветер дует в спину и ощущение подчиняющейся тебе энергии дарит чистую светлую радость. Господи, он не занимался этим со времен Йеля. Воспоминания заставили его улыбнуться. Огастин сделал глубокий вдох и понял, что боль отступила.

Да, подумал он, сливки всегда всплывают на поверхность.

Глава 18

– Ай-е-кэй! – выкрикнул инструктор, стоявший в углу мата. Это был Нил-сенсей, их наставник. Тоцци наблюдал, как он переходил к переднему краю мата. Его свободное черное хакама шелестело при ходьбе. Партнер Тоцци Сэм, так же, как и он, обладатель синего пояса, прекратил давить, и они поклонились друг другу. Последние пять минут они провели, сидя друг против друга на коленях в позе сейза, выполняя кокья-доса. Так всегда завершались занятия в классе айкидо. Это не было отработкой техники или бросков, это было гораздо больше, чем просто упражнение – проверка своего ки, своей внутренней энергии или что-то в этом роде. Для понятия ки у каждого есть собственное определение.

Тоцци и Сэм старались по очереди опрокинуть друг друга. Один выставлял руки вперед, а другой держал его за запястья и сопротивлялся. Если толкавший применял слишком много физической силы и недостаточно ки, он, как правило, не мог сдвинуть противника с места. Трудно объяснить, в чем тут было дело, но когда удавалось достичь нужного ощущения – сильного, глубокого чувства внутри себя, сильного, но ненапряженного состояния в руках, – идущего из глубины души, тогда все удавалось. Удавалось сдвинуть противника независимо от его размеров, бросить на лопатки и придавить, опять-таки используя свое ки, а не мускулы. Тоцци и Сэм были равными по силе соперниками. Ни один не ослеплял другого излучением своего ки. Но сегодня Тоцци был несколько не в форме. Он полагался на мускулы, и Сэм весьма успешно ему сопротивлялся. Кажется, в этот вечер Тоцци не удастся достичь нужного состояния. Разве что он попрактикуется еще немного. Хорошо бы Сэм согласился задержаться и поработать с ним.

Остальные ученики к этому времени уже собрались на краю мата и сидели в позе сейза в один ряд лицом к Нилу-сенсею. Он единственный был одет в черное хакама, которое имеют право носить только обладатели черного пояса. Нил-сенсей молча инспектировал своих бойцов, проверяя осанку каждого, делая замечания жестами, не словами, выгибая спину, расправляя грудь, чтобы вдохновить учеников, заставить их ощутить себя «большими». С этой проблемой сталкивались многие, для Тоцци она оказалась главной. Он был довольно крупный малый и всегда считал, что у него неплохая осанка, пока однажды во время занятий кто-то не сказал ему, что он сильно сутулится. Это случалось с ним каждый раз, когда он делал кокья-доса, и отражалось на его способности ощущать себя сильным, хотя Нил-сенсей и считал, что это менее важно, чем ясное состояние духа. За последние три года, с тех пор как он начал заниматься айкидо, Тоцци частенько думал, что его плохая осанка свидетельствует об основном недостатке его характера – заниженном уровне самооценки. Он хотел быть значительным, «большим», но его тело заявляло об обратном.

Когда Нил-сенсей был удовлетворен, он повернулся на коленях к висящим на стене японским иероглифам, расшифровывающим понятие айкидо, и все одновременно сделали поклон.

Потом он опять повернулся лицом к ученикам и улыбнулся из-под свисающих усов.

– Приветствую новичков в школе айкидо Хобокен коки-кай.

Тоцци оглядел присутствующих. Он уже заметил несколько новых лиц. Один, очень крупный парень, сидел, раскачиваясь взад-вперед. Его ноги мешали ему. Так часто бывает вначале.

Нил-сенсей молча изучал учеников, улыбаясь и кивая. Он всегда делал это в конце занятий; еще одно испытание, проверка – сможешь ли ты сохранить хорошую осанку до самого конца. Тоцци вспомнил: когда у него был еще только белый пояс, эти последние несколько минут всегда были самыми мучительными.

Наконец, Нил-сенсей поклонился классу, и в ответ все поклонились ему, выкрикивая в унисон: «Спасибо, сенсей». Обычно Тоцци ненавидел формальности, но в данном случае ничего не имел против. В данном случае все эти раскланивания были выражением взаимной благодарности учеников и учителя за хорошие занятия, а не выражением почтения к занимаемой человеком должности.

Сначала с мата ушел Нил-сенсей, затем встали остальные и отправились переодеваться. Тоцци тоже поднялся, расправил ноги, но остался на ковре. Жаль, что занятия кончились. Здесь он хотя бы ненадолго мог забыть о своих бедах. Теперь же тревога и воспоминания о мрачном лице Огастина в его полутемном кабинете снова, как туман, заклубились вокруг него.

Тоцци оглянулся в поисках Сэма, но тот уже ушел в раздевалку. Он хотел было попросить кого-нибудь еще немного позаниматься с ним, но передумал. Слишком он возбужден, и очередная неудачная кокья-доса, пожалуй, только ухудшит его состояние. Вместо этого он прошел в угол мата, к окну, и сел в позу сейза. Если сделать несколько дыхательных упражнений, возможно, удастся вернуть приятное ощущение собранности и уверенности в себе, свое ки.

Выгибая спину, он начал медленно, в течение тридцати секунд, равномерно вдыхать ртом воздух, затем задержал его в легких на пять секунд и принялся за самое трудное – медленный выдох через рот в течение тридцати секунд, затем он снова задержал дыхание, сосчитал до пяти, и все сначала.

Тоцци сосредоточился на своем дыхании, прикидывая время примерно, а не отсчитывая секунды. Но после пары циклов он опять начал думать об Огастине, его роскошном особняке и том клочке ковра, который угодил на лампу. Он представил орнамент этого ковра, и в нем все перевернулось. Сорок килограммов героина! Если его когда-нибудь застукают с таким количеством героина, подвесят за яйца, да так и оставят. Он даже слышал, как визжит Иверс: он, что, не знает, что весь груз необходимо сдать в Бюро? То, что он в данное время отстранен от исполнения обязанностей, не имеет никакого значения. Ему не может быть прощения.

Тоцци мысленно прикинул: а не попытаться ли в случае чего объяснить, ковер ему был нужен для того, чтобы припереть к стенке Огастина, стремящегося сфабриковать против него дело. Хотя вряд ли кто-нибудь этому поверит. Огастин – рыцарь без страха и упрека, он же, наоборот, горячая голова, отступник, о его кровожадных наклонностях сообщалось даже в прессе – спасибо этому крысенышу Московицу.

Тоцци напрягся, чтобы задержать воздух как можно дольше. Поймай они его с таким количеством героина, Огастин наверняка сам бы взялся вести процесс. И что бы ни говорил Тоцци, какие бы обвинения ни выдвигал против Огастина, все равно доспехи этого ублюдка сияли бы ярче солнца. Тоцци ясно представил себе: Огастин разделывается с гнусным агентом ФБР – достойное завершение его карьеры в качестве помощника генерального прокурора, перед тем как приступить к исполнению обязанностей мэра Нью-Йорка. Последний триумф перед уходом. Отправляясь к Огастину домой, он хотел повлиять на его сознание так, как он делал это в айкидо; он надеялся, что заставит нападающего следовать за наживкой, поставит того в двусмысленное положение и с силой швырнет его на задницу. Но теперь он не был уверен, что с Огастином это получилось. Пока что все оборачивалось против него. Возможно, он слишком понадеялся на то, чему научился на занятиях в школе. Вероятно, принципы айкидо нельзя так буквально переносить на жизненные ситуации. По-видимому, это хорошо для борьбы в спортивном зале или даже во время настоящей схватки, но, пожалуй, не стоило идти к Огастину с этим клочком ковра, не исключено, что это ошибка, большая ошибка.

Грудная клетка Тоцци задрожала, когда он начал вдох. Неожиданно он заметил, что опять ссутулился. Вот черт. Ему так и не удалось стать «большим».

– Извините.

Тоцци открыл глаза. Перед ним стоял один из новеньких – тот большой парень, который раскачивался на коленях в конце занятий. Это был огромного роста чернокожий малый с толстым животом, вываливающимся из его куртки «ги» – борцовского кимоно. У начинающих таких курток, как правило, не бывает.

Возможно, когда-то этот тип уже занимался каким-нибудь видом борьбы. Но, судя по размерам его брюха, очень давно.

– Слушай, парень, могу я тебя попросить об одолжении?

Тоцци осмотрелся. Зал был пуст.

– Разумеется.

– Я про ту хреновину в конце занятий. Непонятно, зачем все это? Что бы оно значило?

Тоцци посмотрел на него. Парень подпрыгивал на одной ноге, сморщившись и склонив голову набок.

– Как твои ноги?

Парень посмотрел вниз.

– Ноги как ноги. Ничего, работают.

– Я имею в виду, ты не мог бы еще немного посидеть в позе сейза.

– Нет проблем.

Верзила неуклюже опустился на колени перед Тоцци, словно больной подагрой гиппопотам.

– Покажи мне, как надо это делать.

Он протянул свои ручищи, огромные, словно бейсбольные перчатки. От кисти до плеч они были толще болонской копченой колбасы. От него несло кулинарным жиром.

– Кстати, меня зовут Майк, – сказал Тоцци, протянув руку.

– Ага... Дэррил. Но друзья зовут меня Чипс.

Сотрясая руку Тоцци, он расплылся в широченной улыбке, продемонстрировав свой частично беззубый рот. Ладонь Тоцци словно утонула в большой кожаной подушке.

– О'кей, а теперь – первое, что надо уяснить относительно кокья-доса: это не состязание, не рукопашная схватка. Иначе, учитывая разницу в весе, ты, очевидно, победил бы меня. Но в данном случае... Давай-ка я тебе покажу. Толкай меня. Толкай изо всех сил.

Чипс вытянул руки, и Тоцци ухватил его за запястья. Чипс изо всей силы толкнул его, но Тоцци применил ки, и руки Чипса обмякли, безжизненно повисли. Чипс морщился, плевался – бесполезно. Он не мог опрокинуть Тоцци. Тогда верзила приподнялся и всем весом навалился на своего противника, но его руки соскользнули с плеч Тоцци. Тот сидел, буквально прилипнув к мату, загадочно улыбаясь, – точь-в-точь Нил-сенсей, – до чертиков расстраивая Чипса. Теперь он чувствовал себя отлично. На какое-то мгновение ему показалось, что парню удастся сдвинуть его с места и он будет глупо выглядеть, но его айкидо работало. Ему даже стыдно стало, что он сомневался в своих силах. Оно работало!

– Черт.

Чипс наконец сдался и уселся на пятки. Его лицо лоснилось от пота, он полез в карман за носовым платком.

– Теперь понятно? – спросил Тоцци. – Мускулы ничто против настоящего ки.

Чипс с отвращением поморщился и засунул платок обратно в карман.

– А как против этого?

Он выхватил руку из кармана. Тоцци увидел сверкнувшее молнией лезвие, нацеленное прямо в его горло. Это был большой охотничий нож. Он отпрянул в сторону, но нож все-таки задел его и, разрезав куртку, скользнул по телу. Тоцци инстинктивно откатился назад и вскочил на ноги, отступив на несколько шагов, он заглянул под куртку – чуть выше грудной клетки небольшой кровавый разрез.

Сукин сын...

Держа перед собой нож, Чипс на полусогнутых ногах надвигался на Тоцци, упираясь указательным пальцем в тыльную сторону ножа. Тоцци это очень не понравилось. Дилетант зажал бы нож в кулак и занес над головой, чтобы рубануть им вниз, как Тони Перкинс в «Психопате», зарезавший свою жертву – как там ее звали? – в душевой. Ясно, что Чипс не дилетант, он умеет обращаться с ножом, а выражение его лица не вызывало никаких сомнений относительно его намерений.

– Где ковер, парень?

Тоцци не ответил, наблюдая, как Чипс подкрадывается ближе. Будь «большим», убеждал он себя. Стань большой мишенью. Так всегда говорил им Нил-сенсей. Заставь противника увязнуть в нападении.

– Мужик, тебе жизнь надоела? Я же спросил, где этот хренов ковер?

Тоцци выгнул спину, расправил плечи, подставил грудь. Чипс приближался осторожно, неторопливо, затем неожиданно бросился вперед – лезвие наготове, – метя ему прямо в лицо. Тоцци увернулся от лезвия и тыльной стороной ладони стал отжимать руку Чипса, продолжая направление его же удара до тех пор, пока не закрутил руку Чипса вокруг его шеи. Затем, приблизившись к нему вплотную, он швырнул его на спину. Они назвали этот прием «галстуком».

Верзила зарычал, перевернулся на бок и поднялся на ноги значительно быстрее, чем Тоцци мог предположить. Да, он бросил этого сукиного сына на землю, но бросок был неправильный – он упустил прекрасную возможность отобрать у громилы нож, потому что был слишком озабочен тем, как отшвырнуть его подальше, отделаться от него. Теперь дело дрянь.

– Мне нужен этот ковер, мать твою...

Чипс снова надвигался на него, разрезая перед собой воздух. Он подбирался к Тоцци, целясь ножом ему в лицо, выжидая подходящий момент, затем сделал молниеносный и страшный бросок, собираясь перерезать Тоцци горло. Тоцци заставил себя быть «большим», стоять прямо до самого последнего мгновения, потом пригнулся, и нож просвистел у него над головой. Промахнувшись, Чипс споткнулся и потерял равновесие. Тоцци быстро схватил его за плечо и воротник куртки, крутанул и бросил на мат лицом вниз. Чипс приземлился на свой толстый живот и пропахал на нем несколько футов, издав при этом звук, напоминающий вырвавшийся на свободу ветер. Но этот проклятый нож, по-видимому, был у него в руках. Черт.

Теперь открылась рана. Тоцци прижал локоть к ребрам, чтобы остановить кровотечение. На куртке под мышкой появилось большое красное пятно. Лучше бы он не смотрел на рану, потому что теперь думал о ней, представлял ее себе и даже чувствовал легкое головокружение. Он убеждал себя, что паникует напрасно – рана не так уж глубока.

Чипс был уже на ногах и со злостью разглядывал рукав своей куртки – на манжете была кровь.

– Ты замазал меня кровью. Де-е-рьмо.

– Пришли мне чек из химчистки. Засранец.

– Какой еще, к черту, чек? Откуда я знаю, может, у тебя СПИД. – Он с отвращением покачал головой. – Пора уже кончать с тобой, мужик.

Чипс набросился на Тоцци и ударил его головой в лицо, но тот увернулся и очутился за его спиной, держась, как за поручень, за руку нападающего. Одной рукой он схватил Чипса за запястье, другой рубанул по его жирной шее. Затем отступил и встал на одно колено. Чипс опрокинулся назад и приземлился на свою задницу, его локти были зажаты в коленях Тоцци. Тоцци надавил на кисть Чипса, готовый переломить ему руку в локте.

– Брось нож, засранец.

– Пошел на хрен.

Тоцци переломил его руку о свое колено, словно это была палка. Громила завопил, охотничий нож полетел на мат.

– Я же предупреждал тебя, козел. Ты что, решил, что я дам тебе еще один шанс?

Чипс выл, как собака в китайском ресторане. Тоцци отпустил его, и Чипс откатился в сторону, придерживая руку. Тоцци потянулся за ножом, лежавшим на краю мата, но у него опять началось головокружение, и он так и остался стоять на четвереньках. Заглянув под куртку, Тоцци увидел, что кровь продолжает течь, а кровавое пятно стало теперь величиной с пиццу. Он потянулся к ножу, но тот был вне пределов досягаемости. Комната кружилась у Тоцци перед глазами. Тяжело дыша, он на мгновение закрыл их, чтобы комната наконец остановилась.