Текст книги "Человек из Назарета"

Автор книги: Энтони Берджесс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Как только они пришли домой, Захария очень спокойно, старательно выводя каждую букву, принялся записывать все, что происходило с ним в тот день за завесой Храма. Елисавета покачала головой и заговорила.

– Мне не следовало в этом сомневаться, – сказала она. – Ведь то, на что все женщины надеются, но во что на самом деле не очень-то верят, когда-нибудь может и сбыться. Разве нельзя сказать, что наш Бог – это Бог, который смеется, и что Он очень любит хорошую шутку? Он выбирает женщину, детородный возраст которой давно уже миновал. Но ведь с таким же успехом Он мог бы выбрать и девственницу. Сдается мне, скоро и впрямь явится Мессия, поскольку, помнится, где-то в священных книгах сказано, будто некая девственница должна затяжелеть. Только получается, что тот, кого дарует нам Господь, это вовсе не Мессия, а его глашатай или провозвестник – не знаю даже, как правильнее сказать. Ах да, и еще я вижу, что ему следует дать имя Иоанн [34]34
  Имя Иоанн происходит от древнееврейского «Йехоханан» – «Бог явил милосердие».


[Закрыть]. Это хорошо, что ты все быстро записал, иначе мог бы что-то забыть. Наш сын… да-да, у нас будет сын, и теперь я должна бережно хранить то, что внутри меня, а когда придет время и станут видны кое-какие признаки, мне придется укрыться от людских глаз. Все эти девять месяцев я буду говорить за двоих. Нет-нет, тебе не нужно записывать, что я это уже делаю.

И от любви и радости они бросились друг другу в объятья.

В день праздника Шаббат Шаббатон церемония искупления грехов по традиции заканчивалась тем, что людские грехи возлагались на козла отпущения, которого сбрасывали вниз с высокой скалы, находившейся неподалеку от Иерусалима, и он в мучениях погибал, разбившись об острые камни. Называли этого козла Са’ирла-Аза’зел, что означало «козел для умиротворения демона Аза’зела», обитавшего в пустыне. Вы можете прочитать об этом в шестнадцатой главе Книги Левит. Задолго до описываемых мною событий римляне точно таким же образом использовали невинность для принятия на себя вины, только в те времена это был человек, а не животное, и человек сам выбирал себе подобную участь. Выбор всегда очень важен, животное же выбирать не может.

Случилось так, что в день, когда Захарии явился архангел, козел отпущения, пасшийся на привязи в саду Храма под наблюдением двух служителей, оказался без присмотра, когда эти двое пошли взглянуть, что за суматоха поднялась возле Храма. Козел перегрыз веревку и убежал. И теперь нужно было искать другого козла.

ЧЕТВЕРТОЕ

А сейчас мы отправимся с вами в путешествие в Ха-Галил, или Галилею, что к северу от Иудеи, но не в самую северную ее часть, где высокие горы чередуются с глубокими ущельями, а несколько южнее – в места, которые именуются Нижней Галилеей. Холмы здесь гораздо более пологие, и именно среди них стоит город Назарет.

Жил в этом городе один человек средних лет, еще бодрый и крепкий. Он не обладал ни особенным воображением, ни остроумием, но был, несомненно, добропорядочным человеком. Звали его Иосиф, и занимался он плотницким ремеслом. Помимо прочих вещей, нужных и в хозяйстве, и для украшения жилища, он делал превосходные деревянные плуги, причем говорят, что некоторыми из них люди пользуются и по сей день. Но вообще-то он мог сделать почти все, что его просили изготовить: столы, табуреты, шкафы, хомуты для животных, посохи и даже шкатулки для драгоценных камней и других дорогих предметов, имевшие в крышках специальные секретные запоры в виде передвигавшихся в определенном порядке пластин, чему его научил один персидский мастер.

Во время описываемых мною событий у Иосифа было два юных ученика, Иаков и Иоанн, и вот в один прекрасный день молодой Иаков, устав работать пилой и рубанком, сказал буквально следующее – как бы ему хотелось быть великим царем или еще каким большим человеком, которому ничего не надо делать – ешь себе медовые сласти да пей шербет из драгоценного кубка! На что Иосиф повернулся к нему с такими словами:

– Право же, новые цари, вроде Ирода Великого, как его теперь именуют, подобным образом и проводят жизнь. Они ничего не делают, лишь жиреют себе, пока не станут слишком жирными даже для своего излюбленного развлечения – порки рабов. Но не таковы были истинные цари Израиля. Они занимались ремеслами, работали, как и мы, вернее сказать, как и я, поскольку вы, ребята, сдается мне, пока еще просто играете, но и вы, придет время, научитесь работать как следует. Разве не был царь Давид пастухом? Я, как вы знаете, принадлежу к крови Давидовой, и я горжусь тем, что работаю плотником. Вы, парни, тоже должны обучиться этой гордости. Руки у вас должны быть крепкими – не то что у этих гоев, их руки мягкие, как оконная замазка. И о том, как ведет себя дерево, как придавать ему форму, вы обязаны знать все, да-да. Мальчики мои, не начинайте жизнь с грез о лучшей доле, о том, как было бы хорошо продавать и покупать товары в богатых иерусалимских лавках и чтобы ваши нежные благородные пальцы пахли мягким мылом. Нет запаха лучше, чем запах кедра. В этом будет ваша жизнь, и такая жизнь тоже хороша. Я, например, прошу только одного – чтобы в жизни ничего не менялось, то есть не менялось в моей жизни, вот что я хочу сказать.

Затем Иосиф достал из шкафа образцы деревянных соединений, которые применяются в плотницком деле, – разного рода уголки, служившие для показа, как можно соединять между собой деревянные детали, – и начал экзаменовать своих учеников. Двойной клин. Соединение при помощи шипа и клиновидного паза. Так, хорошо, хорошо. Стык взакрой. Нет, глупый мальчишка, это врубка шипом в гнездо. А это что? Соединение на шипах и шпонках. Хорошо.

Свет в дверном проеме померк, и Иосиф, прищурившись, вгляделся в силуэт человека, пожаловавшего в мастерскую.

– А, госпожа Анна! Ты хорошо выглядишь.

– Хорошо я не выгляжу, да и чувствую себя неважно, – отвечала гостья. – Ты сам увидишь, когда свет не будет бить в глаза. Может быть, мы отойдем ненадолго куда-нибудь, где бы нам не мешал свет?

– Стало быть, ты пришла не как заказчица? – спросил Иосиф.

– Нет, – ответила женщина, – не как заказчица.

Иосиф повернулся к ученикам и сказал:

– Могу я вам доверить, чтобы вы это осторожно, очень осторожно выровняли? Пусть рубанок сам идет по дереву. Не давите на него.

Он провел гостью в небольшое жилое помещение позади мастерской, очень просто обставленное и вполне подходившее для холостяка среднего возраста. Оно состояло из спальни и комнаты для сидения и еды. Кухней служила хибарка во дворе, где хранилась древесина. Иосиф налил Анне вина и вгляделся в ее лицо. Женщина сильно исхудала и выглядела гораздо старше своих лет. Совсем недавно она овдовела.

– Он был хорошим человеком, – сказал Иосиф.

– Иоахим был лучшим из людей, – молвила Анна. – На похоронах про него говорили: «Небольшой, но драгоценный камень дома Давидова» – и это сущая правда.

– Я не желал бы большего, если бы такое сказали обо мне, – произнес Иосиф. – И о тебе, понятно, тоже. Но тебе, конечно, еще жить да жить, – добавил он с учтивостью плотника.

– Думаю, уже недолго осталось, – сказала Анна.

Теперь, когда Иосиф смог лучше разглядеть ее лицо – бледное, с морщинами от пережитого, – он мысленно согласился с нею.

– У меня все продолжаются эти изнуряющие истечения, – продолжала Анна. – Тот же кровавый понос, что свел в могилу бедного Иоахима. Думаю, я скоро последую за ним, вот почему я пришла к тебе сегодня. Я хочу поговорить о моей дочери.

– Ты хочешь, чтобы я стал ее опекуном? – спросил Иосиф.

– Нет, – ответила Анна, – я хочу, чтобы ты стал ее мужем.

– Позволь, я налью тебе еще немного вина, – предложил Иосиф, немного помедлив. Он налил вина ей, а заодно и себе и затем сказал: – Тебе должно быть достаточно хорошо известно, что я не могу быть чьим бы то ни было мужем. Тебе должно быть не менее хорошо известно, что в этой самой мастерской – еще когда она принадлежала моему отцу, упокой Господи его душу, – я получил повреждение. И получил его в том самом месте, которое для мужчины наиболее стыдно повредить. Это значит – если позволительно сказать такое даме, – что я не способен выполнять роль мужчины.

– Я об этом слыхала, но никогда по-настоящему в такое не верила. Я просто замечала, что ты не выказываешь желания быть с женщинами. В том смысле, что ты не хочешь прикасаться к ним.

– И все же ты просишь меня жениться на твоей дочери.

– Да, потому что скоро она останется одна и я опасаюсь за ее будущее, если дочь останется без мужской защиты. А лучшая защита – это защита мужа, как по закону, так и в жизни. Что же касается иной точки зрения, она же единственная, которую ты высказал, будто бы то самое – это главное в женитьбе, то тебе следует знать, что моя дочь дала обет сохранять невинность.

– Сколько ей лет? Тринадцать? Четырнадцать? Девочка в таком возрасте еще сама не знает, чего хочет.

– Она знает это достаточно хорошо. Невинность – хорошее дело, угодное Господу Богу.

– Я видел, как угасали мои желания, – сказал Иосиф. – Огонь страсти может довести до безумия. Я люблю нежаркий свет, только он несет в себе благословение. По крайней мере, так я говорю себе сам. Что касается тринадцатилетней девочки, костер ее желаний еще даже не разложен, а уж до огня и вовсе далеко. Пусть она говорит о невинности, угодной Богу, когда покажется пламя.

– Ей четырнадцать, уже почти пятнадцать, – молвила Анна. – Мы с ней много говорили об этом. Она понимает, что это значит – быть лишенной тех надежд, которые сопровождают плотскую жизнь, надежд еврейских женщин, я хочу сказать. Быть лишенной радости иметь детей, и не важно, избраны они Богом или нет. Она добрая девочка, и к тому же скромная. Хорошо ведет хозяйство, все у нее спорится, и вместе с тем – нигде ни пятнышка. Тебе нужна женщина, я это вижу по твоей одежде.

– На мне старая одежда – для работы в мастерской.

– Да, но не должна же она быть такой драной. Кто тебе готовит?

– Утром я ставлю тушить мясо, – сказал Иосиф, – а к обеду оно бывает готово.

– Моя дочь может готовить блюда и повкуснее тушеного мяса.

– Мне нравится тушенка. Ну, может быть, не все время. – Иосиф посмотрел на Анну, обдумывая сказанное, затем произнес: – Значит, не женщина, а девочка. Ты предлагаешь мне что-то вроде пробной дочери.

– Нет, – твердо сказала Анна, – я предлагаю тебе жену. С приданым, с кое-какой собственностью. С правом на защиту, которую может дать только замужество. Некоторые подумают, что это довольно странный брак. Но в Галилее подобные браки не редкость. И я думаю, их будет гораздо больше, если вспомнить все эти разговоры о конце дней и о приближении Царствия Небесного. Мужчины и женщины соединяются, чтобы рождать детей, но в том, чтобы производить на свет все больше детей, нет никакого смысла – если, разумеется, конец дней действительно грядет.

– Я в это не верю, – сказал Иосиф, почесывая свой заросший бородой подбородок. – Он грядет, он уже близок – мало ли бывает разнотолков. Об этом говорили еще тогда, когда я был ребенком, – и с каким пылом! А пыл этот на пустом месте. Ну да ладно. И все-таки… Жена… – принялся он размышлять вслух. – Жена, которую нужно будет любить без желания. Супружество, освященное не детьми, а целомудрием. Не поговорить ли нам тогда о помолвке? Впрочем, это супружество само по себе будет своего рода помолвкой.

– Приходи к нам сегодня вечером. Она приготовит тебе обед.

– Ты уверена, что она действительно понимает, что ей нужно? Уверена, что она этого хочет?

– Да, она этого хочет, – ответила Анна.

Девочку звали Мария, точнее – Мариам, это же имя носила сестра пророка Моисея. Она была хороша собой – лицо гладкое, движения проворные. Порой может и вспылить, но никакой злобливости в ней не было вовсе. Ее помолвка с Иосифом означала, главным образом, то, что вечерами, после работы, он приходил в дом Анны, присаживался и разговаривал с больной женщиной, которая вскоре уже совсем не могла подниматься, в то время как ее дочь молча шила, штопала что-нибудь или занималась делами на кухню. В доме было двое слуг – старая Елисеба и ворчливый Хецрон, который ухаживал за садом и делал эту грязную мужскую работу тогда, когда у него такое желание появлялось. Были там и старая ослица по кличке Малка, и пес Шахор, который большую часть дня находился на привязи на заднем дворе и громко лаял, а также множество кошек самого разного возраста. Однажды, незадолго до своей смерти, как потом оказалось, Анна сказала Иосифу:

– Этот дом, конечно, и есть ее приданое.

– Ты хочешь сказать, я должен переехать сюда и жить здесь? Я об этом пока не думал.

– Будет не очень-то хорошо, если ты заберешь ее отсюда и поселишь в своей маленькой каморке, набитой стружками.

– Мои мать и отец, да и сам я… – Иосиф вспомнил, что после смерти отца он расширил мастерскую, а жилые комнаты уменьшил. – Да, да, я понимаю. Люди начнут судачить об этом. Нет ли у тебя братьев или двоюродных родственников, я имею в виду, мужского пола, которые захотят претендовать на твой дом?

– Закон Моисеев ясно говорит обо этом. О праве дочерей на собственность.

– Да, я понимаю.

Мария отвлеклась от штопанья старой рубахи Иосифа и улыбнулась ему – вполне дружески, но и не более чем дружески. Иосиф сознавал, что уже приближается к преклонному возрасту, и хотя он был еще достаточно крепок и пока не располнел, но все же охал по утрам от болей в ногах, волосы его стали редеть, а борода поседела. Мария же была очень молода и еще ничего не знала о жизни, в отличие от него, который мог бы обучить ее чему угодно, кроме разве что двойному клину или соединению на шипах и шпонках. Но к этим вещам она, конечно, особого интереса не проявила бы.

Только когда Анна, окруженная слугами и родственниками, стала умирать, Мария – в слезах, что было вполне естественно, – впервые обратилась к Иосифу как к жениху, ища утешение в его присутствии и поддержку в его объятиях. Чувствуя себя несколько неловко, Иосиф бережно обнял Марию, стараясь, насколько возможно, уменьшить ее страдания. Он осторожно отвернул в сторону ее лицо, чтобы Мария не видела картины смерти, хотя не более чем за полгода до этого она стояла у постели умирающего отца.

После похорон она стала хозяйкой дома, и теперь, когда Иосиф заходил к ней вечерами, им приходилось терпеть присутствие старой Елисебы, которая все время сидела поблизости, словно компаньонка. Иосиф приносил Марии подарки собственного изготовления – большей частью это были тонко выделанные шкатулки с секретными замками в крышках, а Мария пекла печенье для него и его учеников. Это было просто дружеское ухаживание, без единого резкого слова, если, конечно, не считать слов, изрекаемых старой Елисебой.

ПЯТОЕ

Однажды погожим днем Мария сидела одна в гостиной и чесала шерсть. Она еще носила траур, но настроение у нее в тот день было хорошее, и она напевала галилейскую песенку о девушках у фонтана и о появлении царя. В саду щебетали птицы, на заднем дворе лаял старый Шахор. У ног Марии мирно спал один из котов – самый старый, с изодранными ушами, носивший кличку Кацаф. Вдруг кот забеспокоился и проснулся. Он увидел что-то, чего не могла видеть Мария. Зашипев, он выскочил в сад и взобрался на дерево.

– Глупый старый Кацаф, – сказала Мария, – тебе опять что-то приснилось.

Но теперь это «что-то» увидела и она.

Глазам Марии явился молодой, гладко выбритый человек в белом одеянии, с коротко постриженными золотистыми волосами. Ноги его были босы. Он стоял, опираясь на шкаф для посуды, который недавно сделал для Марии Иосиф. Молодой человек улыбнулся и заговорил:

– Божий ангел приветствует тебя, Мария.

– Как ты… Кто… – У нее перехватило дыхание. – Что это значит? Откуда ты…

Старый Шахор лаял, как безумный.

– Здесь шумно, – заметил молодой человек, и лай прекратился, а гость между тем продолжил: – Ты исполнена благодати, и Господь благоволит к тебе. Да пребудет Господь с тобою, дитя мое.

– Кто ты? – спросила Мария, чувствуя, как ее бьет дрожь.

– Меня зовут Гавриил. Я архангел, которому дозволено стоять в присутствии Бога. Не пугайся, дитя мое, ты обрела великое благоволение Господне. Поверь теперь в то, что покажется тебе невероятным: ты понесешь во чреве твоем, и произведешь на свет сына, и дашь ему имя Иисус. Он будет велик и наречется Сыном Всевышнего. Господь Бог даст ему престол Давида, ибо, будучи твоей крови, он должен быть и крови Давидовой. Он будет царствовать над домом Иакова вовеки, и царству его не будет конца. Избавься от сомнения, как ты только что избавилась от страха. Я вестник истины Божьей.

– Но… Нет, этого не может быть, – сказала Мария. – Я незамужняя девушка. И я не… не…

– Не знала мужчины и дала обет не знать никогда? – помог ей Гавриил. – Но для Святого Духа нет ничего невозможного. Святой Дух сойдет на тебя, и сила Всевышнего осенит тебя. Ты должна в это поверить. Веришь ли ты?

– Я не могу… – начала она. – Я не могу даже подумать…

– Послушай, Мария, – сказал Гавриил. – У тебя есть родственница, двоюродная сестра твоего отца – Елисавета, жена священника Захарии. Оба они знают о том, что с ней случилось, хотя только один из них может говорить. И хотя она немолода и давно перешагнула тот возраст, когда можно родить, она все же зачала сына. Сейчас, если считать по вашему календарю, идет уже шестой месяц зачатия. Как видишь, для Господа Бога нет ничего невозможного. Точнее, ты увидишь это собственными глазами. Поезжай к ней. Она может поведать тебе о чуде, так же как ты можешь сказать ей о нашем разговоре, но больше – никому ни слова.

– Но ведь есть еще и… – заколебалась она. – Я должна рассказать об этом…

– Деревянных дел мастеру? – спросил Гавриил. Он резко хлопнул по стенке шкафа, затем попробовал качнуть его, но буфет прочно стоял на каменном. – Всему свое время. Не следует с этим торопиться.

Тут он обернулся в сторону сада, где затаившийся в траве Кацаф, который уже успел слезть с дерева, наблюдал за архангелом широко открытыми глазами. Должно быть, как Мария решила позже, Гавриил распространял вокруг себя сильный запах кошачьего котовника или еще какой-то кошачьей травы, поскольку Кацаф вбежал в дом, правда очень медленной трусцой, и стал обнюхивать незнакомца. Вскоре по комнате разнеслось его мурлыканье, а он, закрыв глаза и подняв хвост трубой, все терся и терся о лодыжки архангела. Гавриил улыбнулся Марии и сказал еще раз:

– Для Бога нет ничего невозможного.

Наконец Мария, которая все это время не осмеливалась подняться со стула, встала и молвила:

– Вот я стою перед тобой. – А затем: – Вот я преклоняю колена…

Но Гавриил остановил ее:

– Ах нет. Если нужно совершить коленопреклонение, то это должен сделать я – твой смиренный вестник.

Теперь Мария остановила его.

– Очень хорошо, – согласился Гавриил, – никто из нас не будет вставать на колени.

Казалось, что Мария должна сказать что-то еще – скорее всего, нечто такое, что архангел унес бы с собой и передал Пославшему его, – поскольку, пока Кацаф продолжал предаваться экстазу, Гавриил молча ждал. Наконец Мария нашла нужные слова и сумела их произнести.

– Вот, я раба Господня, – сказала она. – Пусть со мной будет так, как ты сказал.

Гавриил, улыбнувшись, кивнул, а затем, в знак того, что его посещение закончилось, позволил Шахору залаять снова. Мгновением позже его в доме уже не было, а Кацаф, когда ангельская лодыжка исчезла, едва не свалился на бок и долго еще продолжал мурлыкать. И его мурлыканье помогло Марии поверить, что все случившееся, столь похожее на сон, было наяву.

В тот вечер Иосиф зашел к ней, чтобы отведать зажаренной на вертеле баранины с кольцами лука и завершить обед тушеными фруктами, и Мария сказала ему, что должна навестить свою родственницу Елисавету, проживавшую в Иудее. Она объяснила Иосифу, что ей приснился сон, в котором Елисавета будто бы звала ее к себе (это было правдой, но такой сон привиделся ей несколько лет назад, и тогда она не предприняла в связи со сном никаких действий). Конечно же, сны, может быть, ничего и не предвещают, но, кажется, священные книги утверждают обратное, разве не так? – рассуждала Мария, хотя ее знакомство со священными книгами было весьма отдаленным. Впрочем, этот сон можно было истолковать и как напоминание о том, что она обязана рассказать родственнице о своем предстоящем замужестве и всем таком прочем. А заодно пригласить Елисавету и ее мужа Захарию на свадьбу. И все такое прочее.

– Я должен ехать с тобой, чтобы ты была под моей защитой, – заявил Иосиф. – По сути, я просто настаиваю на том, чтобы ехать с тобой.

Мария напомнила ему, что они пока еще не муж и жена, а потому он не имеет никакого права настаивать. Он должен оставаться в мастерской и продолжать свою работу, потому что он деревянных дел мастер как-никак (при этих словах Мария явственно увидела губы Гавриила и едва не вскрикнула), а она отправится в Иудею, в предместье Иерусалима, в сопровождении ворчуна Хецрона. Она поедет на ослице Малке, а Хецрон будет шагать рядом. Расстояние небольшое, и поедут они с караваном, который отправится из Назарета в следующий Йом Ришон, да-да, почему бы и не в следующий Йом Ришон? Очень хорошо, согласился Иосиф, но пусть тогда Мария не задерживается там слишком долго, а то он будет волноваться.

Итак, Мария отправилась в путешествие на юг, и солнечным весенним днем подъехала к дому Захарии, который не очень изменился с тех пор, как она, тогда совсем еще девочка, гостила здесь, – только деревья стали выше. Мария удивилась, когда навстречу ей вышел жующий слуга и заявил:

– Мой хозяин нездоров. Он никого не принимает.

– Это следует понимать, что я помешала твоей трапезе и ты, стало быть, недоволен, – с необычной для нее резкостью сказала Мария.

– У меня приказ. Хозяин никого не принимает.

– Передай ему, что приехала Мария, дочь Иоахима. Из города Назарета, что в Галилее. Скажи еще, что я приехала повидаться с хозяйкой.

– Она тоже никого не принимает.

– Ну все, довольно, – заявила Мария. – Впусти меня.

И с властной решительностью, которую она с великим удивлением в себе обнаружила, Мария ринулась в дом, а слуга, проглотив то, что у него было во рту, нехотя посторонился.

В гостиной никого не было, но Мария подала голос, и вскоре из-за занавески выглянула ее родственница Елисавета. При виде Марии она обрадовалась, вышла и с улыбкой протянула к ней руки. Мария увидела, что платье на ней весьма просторное.

– Я знаю, что ты носишь под этим просторным платьем, – сказала Мария. – Значит, это правда. Благословен, благословен и еще раз благословен будь Господь!

– Откуда тебе известно? – спросила Елисавета. – Кто сказал тебе?

– Божий ангел, – ответила Мария так, словно с ангелами встречалась чуть ли не ежедневно. – Он мне и о другом еще сказал. О вещи не менее чудесной.

– О вещи более чудесной, – поправила ее Елисавета.

Она сразу же поняла, чтоэто за более чудесная вещь, и ребенок, бывший в ее чреве, казалось, тоже это понял, потому что он резко дернулся. С силой прижав руки к животу, словно опасаясь, что ребенок пробьет кожу и, вдохнув живительного воздуха, запоет аллилуйю, Елисавета сказала:

– Это самое чудесное из всех чудес. Ты будешь благословенна среди женщин. И благословен будет плод от чрева твоего. И благословенна я, потому что матери Господней понадобилось прийти ко мне. И благословенно мое дитя – тот, кто уготовит стезю Господу.

Считается, что именно в то время, когда Мария жила у Елисаветы, она сочинила песню, или молитву, или, может быть, и то и другое. Однажды утром, когда она кормила кур, к ней пришли слова: «Величит душа Моя Господа, и возрадовался дух Мой о Боге, Спасителе Моем, что призрел Он на смирение рабы Своей, ибо отныне будут ублажать Меня все роды; что сотворил Мне величие Сильный» [35]35
  Лук., 1, 46–49. Перевод этой и всех последующих библейских цитат дается по Синодальному изданию Ветхого и Нового Заветов.


[Закрыть].

На этом песня или молитва заканчивалась, как если бы Марии давалось время, чтобы выучить наизусть то, что на нее снизошло свыше, а затем сообщить этот текст Захарии, который за время своей немоты сделался прилежным писателем, и тот передал бы его нам, записав на дощечке, каковая дощечка, вся в пыли, и была найдена в его доме, когда ни Захарии, ни жены его (бывших в описываемое мною время на закате дней своих) давно уже не было на этом свете.

День или два спустя, когда Мария стояла, поглаживая одного из двух пасшихся за домом осликов, она вдруг неожиданно для самой себя произнесла продолжение тех слов: «Свято имя Его, и милость Его в роды родов к боящимся Его; явил силу мышцы Своей; рассеял надменных помышлениями сердца их; низложил сильных с престолов и вознес смиренных; алчущих исполнил благ, а богатящихся отпустил ни с чем» [36]36
  Лук., 1, 49–53.


[Закрыть].

И еще несколько дней спустя, когда Мария собирала цветы, она почувствовала, как к ней приходят последние слова этой песни или молитвы: «Воспринял Израиля, отрока Своего, воспомянув милость, как говорил отцам нашим, к Аврааму и семени его до века. Аллилуйя! Аллилуйя!» [37]37
  Лук., 1, 54–55.


[Закрыть]

Захария, хотя и по-прежнему оставался нем, был достаточно крепок и на аппетит не жаловался. Однажды вечером, за обедом, он стал внимательно прислушиваться к тому, о чем говорили его жена и ее родственница, при этом Захария кивал, мычал и присвистывал после каждого их высказывания, требовавшего, как он считал, его священнического подтверждения.

– Так ты думаешь, он поверит? – спросила Елисавета, проглотив кусочек жареной рыбы.

– Божий ангел явится ему.

Здесь Захария забавно изобразил на своем лице весь ужас подобного посещения.

– Всему Господне время, – произнесла Елисавета. – Но сначала он должен выдержать испытание на веру. В том и юмор Бога, что Его сын и пророк Его сына должны быть зачаты там, где это невозможно. Не после крепких объятий плотской любви, но из нетронутого чрева и из чрева давно уже бесплодного. Думаю, Захария, именно так ты и должен это записать.

Захария все кивал и кивал и, похоже, готов был уже заговорить, издав гортаный звук, но оказалось, что он всего лишь поперхнулся рыбьей костью.

Елисавета похлопала Захарию по спине, чтобы кость прошла, и спросила Марию:

– А что, не подшутил ли как-нибудь Бог над твоим Иосифом?

– Он добродетельный муж и святой человек, – ответила Мария. – Но он плотник, а не пророк и не поэт.

– Знает ли он, зачем ты здесь?

– Я сказала, что еду к тебе за благословением по случаю предстоящей свадьбы. Ты ведь все-таки моя кровная родственница. И я обещала ему, что пробуду здесь совсем недолго.

– Да, времени осталось мало, – сказала Елисавета. – Ты должна побыть здесь, пока этоне произойдет. А когда ты отправишься домой, новость обгонит тебя. И тогда Иосиф будет более готов поверить в то, что ты ему расскажешь.

– Готов-то он будет, да не до конца, – заметила Мария с необычным для нее спокойствием. – Ему придется пройти через гнев и разочарование, но я молюсь, чтобы ангел Божий…

– Да, дитя мое?

– Сделал так, чтобы это продолжалось недолго.

А Захария все кивал и кивал головой.

На самом деле о том, что Елисавета в тягости, в Назарете уже было известно.

Сидя у входа в мастерскую, Иосиф шлифовал песком деревянное ярмо для быка, которое закончил совсем недавно одним погожим утром, и рассуждал об услышанном. Здесь же, с кислым выражением лица, сидел средних лет человек – пекарь по имени Иофам, всегда скептически смотревший почти на все, что его окружало, и таким же скептическим, разумеется, было его отношение к последней новости.

– Полный вздор рассказывают те, что прибыли с караваном из Аин-Карима, – заявил он. – И ты это знаешь.

– Знаю и то, что там много правды, – возразил Иосиф. – Я тебе другое скажу. Думаю, Марии это стало известно еще до ее отъезда.

– Но каким образом? – спросил еще один человек, сидевший тут же, по имени Измаил. – Ей что, приснилось это?

– А почему бы и нет? Сами знаете, в снах приходит очень многое.

– Просто безумие какое-то! – воскликнул Иофам. – Это ведь та самая Елисавета, которая замужем за… как его там? – за священником, который будто бы онемел? Так или нет?

– Точно так, – подтвердил Иосиф. – Троюродная родственница Марии.

– Господь подходит к нему с левого бока, – съязвил Иофам, – и поражает его немотой. Господь подходит к нему с правого бока – и он уже готовится стать отцом.

– Впрочем, нет никакой гарантии, что это будет именно сын, – заметил Измаил. – Небось раздуваются от гордости, что к ним сам Господь благоволит, а тут вдруг раз – и дочь!

– Господь не стал бы так беспокоиться из-за дочери, – сказал Иофам. – Но что бы там ни было, каким же образом он сообщил ей об этом? Он – я имею в виду священника, а ей – это значит своей жене. Ведь он же немой!

– Она умеет читать, – заметил Иосиф. – Уверен, что умеет. Всего и нужно-то было – взять и написать это. Там связей хватает, я имею в виду ее семью. К тому же люди состоятельные, что тоже неплохо. И еще родство – дальнее, правда, но все же родство – с царским, можно сказать, семейством. С самим царским домом.

– Не надо рекомендаций, – прервал его Иофам, а затем спросил: – Когда же мы получим приглашения на свадьбу?

– Времени еще много, – ответил Иосиф. – Мы только-только подписали договор.

– Иосиф обрученный! – торжественно произнес Иофам. – А его возлюбленная уже покинула его.

– Полегче, Иофам, – предупредил Иосиф, поднимая отполированное ярмо. – Полегче. Есть ведь какие-то пределы.

Здесь Измаил, который был старым и тщедушным, закашлялся. Иофам изрек:

– Напоминание о бренности: «Помни, о человек, когда ты кашляешь, что это скрежет пилы, впивающейся в ствол древа твоей жизни».

– Что-то я не припомню этого текста, – сказал Измаил, закончив кашлять.

– Я только что его придумал. Слово пророка Иофама. – И он направился через улицу к своим печам.

ШЕСТОЕ

Когда Елисавете пришло время рожать, повивальных бабок явилось намного больше, чем было нужно. Все эти бабки, на много миль вокруг, очень хотели помочь или хотя бы просто быть свидетельницами чудесного рождения, о котором весь их прошлый опыт говорил, что такое невозможно, несбыточно или, во всяком случае, маловероятно. Правда, где-нибудь в книгах могло быть написано о чем-либо подобном, случавшемся с другими женщинами спустя много времени после того, как у них в известном возрасте прекращались месячные, но поскольку о книгах повивальным бабкам ничего известно не было, то они по этому поводу и не волновались. Вот священник Захария, человек в книгах сведущий, – тот ожидал прихода чуда, но он был нем и к тому же, как знали все повивальные бабки, недавно впал в детство. А у Елисаветы все признаки уже были налицо: она обливалась по́том, тужилась, и вздувшийся живот конечно же был порожден не силой воли, хотя такое тоже иногда случалось, да и родовые муки выглядели естественно, как у всех прочих рожениц, которых повивальным бабкам довелось видеть прежде.