Текст книги "Мемнох-дьявол"

Автор книги: Энн Райс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

– Ну-у-у... Более или менее, – ответил я. – Не такой уж я полный невежда в искусстве.

– Хорошо. Что, например, висит вон на той стене? – Дэвид жестом указал мне на длинный ряд наиболее старых и явно очень ветхих икон.

– Там? Точно сказать не могу.

– Это Плат Вероники, – пояснил Дэвид. – Точные копии того знаменитого Плата, который бесследно исчез много веков назад. Предположительно во время Четвертого крестового похода. Вот эта – русская, безукоризненно выполненная. А эта – итальянская. Взгляни туда. Видишь возвышения на полу? Это остановки Христа на Его крестном пути.

– Он был буквально одержим поисками разных реликвий для Доры. Да и сам очень любил такие вещи. Русский Плат Вероники он как раз и привез для нее в Нью-Йорк в этот свой последний визит. Прошлым вечером они долго спорили из-за него, но Дора все-таки отказалась принять подарок.

Плат действительно был великолепен. А как подробно старался Роджер описать его Доре! Боже! Мне казалось, что я знаю этого человека с детства, что мы с ним не раз беседовали о собранных в этой квартире сокровищах и что сейчас каждая вещь несет на себе отпечаток его любви и заставляет меня вспомнить те его мысли, которые были с ней связаны.

Кальварии... Остановки Христа на крестном пути... Конечно же, я, как и любой добрый католик, хорошо знал, что они означают. С раннего детства я участвовал в ежегодных процессиях. Мы медленно двигались по полутемному приделу храма к распятию, словно повторяя путь Христа на Голгофу, и преклоняли колена на каждой из четырнадцати остановок, дабы прочесть соответствующие молитвы. Иногда этот путь страстей Господних совершал сам священник в сопровождении мальчиков, прислуживавших при алтаре, в то время как прихожане лишь молились вместе с ними, восславляя Господа нашего Иисуса Христа за Его великие страдания. Если мне не изменяет память, Вероника подошла к Христу во время шестой кальварии, чтобы своим Платом отереть его лицо.

Дэвид переходил от предмета к предмету.

– А это распятие... Оно такое древнее, что поистине могло бы произвести сенсацию и вызвать переполох среди искусствоведов.

– Но разве то же самое нельзя сказать и о всех других вещах, которые здесь собраны?

– Безусловно можно. Однако я говорю сейчас не о Доре и не о ее религии – я вообще не рассматриваю коллекцию с этой точки зрения. Я говорю о том, что каждый из находящихся здесь предметов представляет собой действительно выдающееся произведение искусства. Твое мнение абсолютно верно: мы не имеем права бросить их на произвол судьбы – это совершенно недопустимо. Вот, взгляни, эта маленькая фигурка датируется, вероятно, девятым веком. Она кельтского происхождения и поистине бесценна. А вот эта вещь, вполне возможно, вывезена из Кремля...

Он вдруг умолк и буквально застыл перед иконой, изображавшей Богоматерь с младенцем. Искусно стилизованная, как, впрочем, и все остальные предметы в коллекции, она показалась мне все же очень знакомой: младенец Иисус прижимается к матери, а с его ножки вот-вот упадет сандалия... Их окружают ангелы – они держат в руках миниатюрные символы будущих страданий Иисуса, словно тем самым предрекая его судьбу. А младенец пытается спрятаться от них в объятиях матери. Богородица с нежностью склонилась к сыну, нимбы над их головами соприкасаются, перекрывая друг друга...

– Полагаю, тебе известно главное отличие иконы от других видов живописи?

– Божественное вдохновение.

– Нерукотворность, – поправил меня Дэвид. – Считается, что икона – это творение самого Господа, отпечаток, сделанный им на том или ином материале.

– Подобно тому как его лик отпечатался на Плате Вероники?

– Совершенно верно. Все иконы сотворены Господом Богом – они своего рода откровения, выраженные в материальной форме. Есть мнение, что новую икону можно создать, просто приложив чистую основу к старой, – изображение магическим образом копируется на нее, и вот пожалуйста, появляется новая икона.

– Понятно. Ее как бы никто и не рисовал.

– Вот именно. Смотри, это оправленный в драгоценные камни фрагмент Креста Господня, а здесь, эта книга... Боже! Быть того не может! Да ведь это знаменитый Часослов, пропавший в годы Второй мировой войны!

– Дэвид, давай оставим на потом полную инвентаризацию и восторги. Хорошо? А сейчас надо решить, что со всем этим делать.

Я уже не испытывал прежнего страха, хотя время от времени невольно поглядывал на то место, где еще недавно стояла гранитная статуя.

Теперь я ни на йоту не сомневался, что это был дьявол, и опасался, что снова начну дрожать от ужаса, если мы немедленно не займемся чем-нибудь.

– Но как и где мы можем спрятать все это и сохранить для Доры? – спросил Дэвид. – Давай начнем с записных книжек и шкафов, попытаемся навести хоть какой-то порядок и разыщем книги Винкена. По ходу дела что-нибудь решим и выработаем план.

– Только не вздумай впутывать в это своих прежних смертных соратников, – неожиданно проворчал я.

Должен признаться, тон мой был не слишком вежливым и доброжелательным.

– Ты имеешь в виду Таламаску? – спросил, оборачиваясь ко мне, Дэвид. В руках он по-прежнему держал бесценный Часослов, обложка которого, казалось, готова была вот-вот рассыпаться в прах.

– Вся коллекция принадлежит Доре, – сказал я. – За исключением книг Винкена. Винкена я возьму себе, если Доре он по-прежнему не будет нужен.

– Да, конечно, я понимаю, – откликнулся Дэвид. – Но, Бог мой, Лестат, неужели ты думаешь, что я все еще поддерживаю контакт с Таламаской? Им, безусловно, можно было бы довериться в этом деле, но я не хочу встречаться со своими, как ты их называешь, прежними смертными соратниками. Я не хочу возобновлять связи с ними, не хочу, чтобы в архивах Таламаски появилось мое досье, – в отличие от тебя, кстати, если ты помнишь... «Вампир Лестат»... Я хочу, чтобы они помнили меня только как своего прежнего начальника, Верховного главу ордена, скончавшегося в весьма преклонном возрасте. А теперь займемся делом.

В его голосе, как мне показалось, слышались нотки недовольства и горечи. Я вспомнил, что последней ниточкой, связывавшей Дэвида с Таламаской, был его старый друг Эрон Лайтнер, с уходом которого оборвались все контакты Дэвида с орденом. Смерть Лайтнера была окутана некой тайной, с ней были связаны какие-то споры и конфликты, но в чем конкретно заключалось дело, я не знал.

Шкаф стоял в комнате, соседствовавшей с гостиной, там же мы обнаружили еще и несколько ящиков с деловыми бумагами и какими-то записями. Я быстро отыскал финансовые документы и принялся их просматривать, в то время как Дэвид занимался изучением остального.

Обладая немалой собственностью, я хорошо разбирался в юридической терминологии и знал все уловки и хитрости, которыми часто пользуются международные банки. Вскоре я убедился в том, что наследство, оставленное Доре, действительно ничем не запятнано, его источники абсолютно чисты и те, кому вздумается потребовать возмещения ущерба, причиненного преступной деятельностью Роджера, не смогут отобрать что-либо у его дочери. Все документы были оформлены на имя Теодоры Флинн – судя по всему, таково было легальное имя Доры, доставшееся ей благодаря тому, что Роджер зарегистрировал брак под вымышленной фамилией.

Документов было слишком много, и я не мог точно определить размеры наследства. Ясно было только одно: в течение многих лет состояние постоянно увеличивалось, и теперь, появись у нее желание, Дора могла бы с легкостью организовать новый крестовый поход и отобрать у турок Стамбул. Среди бумаг я обнаружил несколько писем. Одно из них было написано два года назад, когда Дора отказалась пользоваться деньгами из двух фондов, о которых знала. Что же касается остальных капиталовложений, то, вполне возможно, она даже не подозревала о том, чем владеет в действительности.

Когда речь идет о деньгах, капиталовложения имеют огромное значение. Умение выгодно вкладывать деньги и наличие воображения – вот, на мой взгляд, два важнейших фактора, без наличия которых невозможно принимать какие-либо моральные решения. Я, во всяком случае, всегда придерживался именно такого мнения. Быть может, кому-то такие мысли покажутся презренными и ничтожными. Но если поразмыслить, то они отнюдь не являются таковыми. Деньги позволяют накормить голодных и обеспечить одеждой нуждающихся. Впрочем, я повторяю сейчас общеизвестные истины. В распоряжении Доры было множество фондов плюс еще какие-то дополнительные, позволяющие ей покрывать все налоги по основным...

Охваченный печалью, я вспомнил, как жаждал помочь Гретхен, сестре Маргарите, и как один только мой вид развеял все мечты. Стоило мне появиться, все рухнуло, и мне пришлось навсегда уйти из ее жизни вместе с набитыми золотом чемоданами. А разве бывает в жизни иначе? Мне кажется, все благие начинания завершаются именно таким образом. Я отнюдь не святой. И мне не удалось накормить голодных и страждущих.

Но Дора... Мне вдруг пришла в голову мысль, что отныне она – моя дочь. Она стала для меня такой же святой, какой была для Роджера. Дора обрела нового богатого отца – меня.

– Что с тобой? – с тревогой спросил Дэвид, просматривая очередную папку с бумагами. – Ты опять видел призрака?

Меня едва вновь не охватила сильнейшая дрожь, однако я сумел вовремя взять себя в руки и хотя промолчал в ответ, но неожиданно совершенно явственно представил себе создавшуюся ситуацию.

Я должен присмотреть за Дорой! Конечно! Я присмотрю за ней и позабочусь о том, чтобы она приняла наследство. Я сделаю все возможное, чтобы убедить ее в необходимости такого шага. Возможно, Роджер просто не сумел найти к ней подход, не знал, какие именно аргументы следует использовать. А теперь, несмотря на все свои сокровища, Роджер превратился в мученика. И это его последнее перевоплощение, вполне вероятно, можно считать наиболее правильным. Он сполна заплатил за свое богатство, искупил грехи. И кто знает, быть может, Дора... если ей правильно объяснить...

Неожиданная находка прервала мои размышления. Вот они! Все двенадцать книг! Каждая в отдельном футляре из тончайшего пластика. Они стояли в ряд на верхней полке небольшого бюро, рядом со шкафом, где хранились документы. Я сразу догадался, что это они. К тому же на каждом футляре имелись ярлычки с затейливо выведенными рукой Роджера инициалами: «В де В».

– Послушай! – Дэвид поднялся с коленей, стряхивая пыль с брюк. – Здесь только документы, касающиеся приобретения того или иного раритета. Все сделки совершены на вполне законных основаниях, они совершенно чистые – во всяком случае, он позаботился об их отмывании. Десятки, сотни квитанций, чеков, договоров, сертификатов, заключений экспертов о подлинности... Полагаю, мы должны увезти все это отсюда прямо сейчас, и чем скорее, тем лучше.

– Согласен. Вопрос только куда и каким образом.

– Подумай. Где коллекция будет в наибольшей безопасности? Твоя квартира в Новом Орлеане, безусловно, не годится. Доверить подобные ценности какому-нибудь хранилищу в Нью-Йорке тоже нельзя.

– Ни в коем случае. У меня есть жилье здесь, в городе, в одном из небольших отелей, но...

– Да, я помню. Те самые комнаты, куда заявился однажды Похититель Тел. Неужели ты так с тех пор и не сменил адрес?

– Сейчас это не имеет значения. Все равно там слишком мало места.

– А тебе не кажется, что наше новое просторное жилище в Олимпийской башне вполне подходит?

– Ты серьезно? – удивленно спросил я.

– Конечно. Вполне. А где ты найдешь место безопаснее? А теперь за работу. В это дело ни в коем случае нельзя впутывать смертных. Нам предстоит справиться с непростой задачей самостоятельно.

– О-о! – Я с отвращением вздохнул. – Ты хочешь сказать, упаковать и перевезти все это?

Дэвид рассмеялся.

– Да. Геркулесу доводилось выполнять подобную работу. И ангелам тоже. Как по-твоему, что чувствовал Михаил, вынужденный переходить в Египте от дома к дому и убивать первенца в каждой семье? Давай не мешкай. Ты даже не можешь себе представить, как облегчают жизнь современные упаковочные материалы. Уверен, мы справимся без посторонней помощи. Это будет захватывающее приключение. Почему бы нам, скажем, не попутешествовать по крышам?

– О, нет ничего более ужасного, чем энергия и энтузиазм юного вампира, – устало вздохнул я.

Тем не менее я сознавал, что Дэвид прав. Наша сила и наши возможности не идут ни в какое сравнение с силой и возможностями любого смертного помощника. Мы могли полностью очистить квартиру в течение одной ночи.

Задним числом должен признать, что, если вас снедает тревога или страх, если вас мучает совесть или вы панически боитесь появления дьявола, готового схватить вас за горло и ввергнуть в огненную бездну, нет и не может быть противоядия лучше, чем напряженный, тяжелый труд.

Мы запаслись невероятным количеством упаковочного материала, представлявшего собой двухслойный полиэтилен с заключенными между слоями пузырьками воздуха. Такой материал способен защитить от любых неожиданностей в пути даже самые хрупкие предметы. Первым делом я сложил все финансовые документы и книги Винкена, причем предварительно заглянул в каждый футляр, дабы удостовериться, что беру именно то, что нужно. Как только я покончил с этим, мы с Дэвидом приступили к основной работе.

Мелкие предметы мы складывали в мешки, которые перетаскивали затем в свое новое жилище. Как и предлагал Дэвид, мы летали высоко над крышами домов – две темные фигуры, невидимые для смертных, бесшумно плывущие по воздуху, словно ведьмы, направляющиеся на свой шабаш.

Более крупные вещи приходилось переправлять по одной, нежно заключив в объятия. Я сознательно обошел стороной мраморного ангела, а Дэвиду, напротив, скульптура очень понравилась, и он всю дорогу разговаривал с ней. Внутри Олимпийской башни мы пользовались хозяйственными лестницами и, естественно, действовали как вполне обыкновенные смертные.

Едва достигнув здания и соприкоснувшись с миром смертных, мы сбрасывали скорость и превращались в нормальных джентльменов, с любовью обустраивающих свое новое жилище и радостно несущих туда тщательно упакованные предметы роскоши.

Вскоре наши чистенькие, устланные коврами апартаменты над крышами собора Святого Патрика превратились в склад беспорядочно сложенных мешков и пакетов; некоторые из них походили на аккуратно забинтованных мумий, другие – на небрежно завернутых набальзамированных покойников. Беломраморный ангел с сосудом для святой воды был, кажется, последним. Книги Винкена, тщательно завернутые, лежали на столике в восточном стиле. У меня не нашлось времени просмотреть их внимательно, да и момент для этого был явно неподходящим.

Задыхаясь от раздражения и ярости, вызванных тем, что пришлось выполнять столь унизительную для меня лакейскую работу, я буквально рухнул в кресло. Зато Дэвид сиял от гордости и удовольствия.

– Здесь сокровищам ничто не угрожает, – жизнерадостно заключил он.

Глядя на разгоряченное тело молодого мужчины, которое, казалось, воспламенял заключенный в нем неутомимый внутренний дух, я думал о том, как причудливо переплелись и соединились в нем два совершенно разных человека: пожилой мудрый Дэвид и рослый мускулистый юноша, в чьих жилах текла кровь англичан и индийцев. Безусловно, он самое совершенное, способное и сильное из всех моих творений.

И причиной тому, конечно же, были не только мощь моей крови и те испытания и страдания, которые выпали на мою долю, прежде чем я совершил над ним Обряд Тьмы. Я отдал ему гораздо больше крови, чем кому-либо другому. Я рисковал ради него собственным существованием. Но не это важно...

И вот теперь, насквозь пропыленный, я сидел и с любовью смотрел на Дэвида, восхищаясь собственным творением.

Кажется, мы предусмотрели и сделали все, не упустили из виду ни одной детали. Мы притащили оттуда даже свернутые в рулоны ковры, включая и тот, который был пропитан кровью Роджера. Он тоже станет реликвией, символом страданий, перенесенных мучеником Роджером. Что ж, когда придет время, я сообщу об этом Доре.

– Я должен отправиться на охоту. – Шепот Дэвида прервал мои размышления.

Я не ответил.

– Ты идешь со мной? – все так же шепотом вновь обратился он ко мне.

– А ты этого хочешь? – поинтересовался я.

Он взглянул на меня с каким-то странным выражением, при этом в лице его не было и тени осуждения или неприязни.

– А почему бы тебе не пойти? Даже если сам ты не нуждаешься в пище, разве тебе не доставит удовольствие просто присутствовать при этом?

Я кивнул в знак согласия. Мне и в голову не приходило, что Дэвид когда-нибудь позволит мне наблюдать, как он охотится. Луи терпеть не мог, когда я подглядывал за ним. А во время нашей последней встречи втроем в прошлом году Дэвид был очень скрытен и недоверчив, так что ожидать от него подобного предложения не приходилось.

Заснеженные аллеи Центрального парка были темны. До нас доносились звуки ночной жизни: смех, крики, обрывки неясных разговоров; иногда мы улавливали запах табачного дыма. В такое время обитателями парка были только сильные и смелые люди, те, кто знал, как жить и выжить в смертельно опасных диких джунглях большого города.

Дэвид быстро нашел подходящий экземпляр: молодого мужчину в ермолке и драных ботинках, из которых торчали босые пальцы, одинокого ночного бродягу, накачанного наркотиками до такой степени, что он не чувствовал леденящего холода и беседовал вслух с теми, кого уже давно не было на этом свете.

Я скрылся в густой тени давно не стриженных, мокрых от снега деревьев. Дэвид протянул руку и тронул парня за плечо, потом мягко развернул его лицом к себе и заключил в объятия. Классический вариант! Дэвид склонился к шее молодого человека и начал пить, а тот вдруг засмеялся и одновременно начал что-то быстро говорить. Вскоре, однако, он затих и застыл, будто скованный, а еще чуть позже бездыханное тело уже лежало у основания дерева.

К югу от нас сияли нью-йоркские небоскребы, а приглушенные, уютные огни Ист-Сайда и Вест-Сайда как будто манили к себе. Дэвид стоял не шевелясь – интересно, о чем он в тот момент думал?

Казалось, он вообще утратил способность двигаться. Я подошел ближе. Нет, неподвижность моего прилежного и усердного архивариуса не была вызвана состоянием внутреннего спокойствия и умиротворения. На его лице было написано страдание.

– В чем дело? – спросил я.

– Ты знаешь в чем, – шепотом произнес он. – Я так долго не проживу.

– Ты серьезно? И это несмотря на способности, которыми я тебя одарил?..

– Тс-с-с, успокойся... Мы слишком часто говорим о том, что, как мы заранее знаем, для одного из нас неприемлемо. Пора избавиться от этой дурной привычки.

– И говорить друг другу только правду? Ладно. Вот тебе правда. Сейчас тебе кажется, что ты не сможешь выжить. Но это только сейчас. Пока внутри тебя кипит и пенится еще горячая кровь. Все естественно. Но ты не будешь испытывать подобное ощущение вечно. И это главное. Так что давай больше не будем говорить о выживании. Я уже пытался покончить со своей жизнью и получил хороший урок – ничего не вышло. К тому же мне есть о чем подумать: о странном существе, которое меня преследует, и о том, как помочь Доре, прежде чем оно до меня доберется.

Мои слова заставили Дэвида умолкнуть.

Мы пошли по парку прогулочным шагом, ничем не отличаясь от смертных. Ноги проваливались в рыхлый глубокий снег. Зимние деревья вокруг склоняли к нам свои черные голые ветви. В отдалении виднелись огни городских кварталов.

Я не мог не думать о загадочных шагах, нервничал, ожидая их услышать опять. И неожиданно мне пришло в голову, что появившееся неизвестно откуда чудовищное существо, этот дьявол – или кем он был на самом деле? – приходил только за Роджером...

Но как тогда быть с тем человеком – с неизвестным мужчиной? Теперь в моей памяти он виделся именно таким – обыкновенным мужчиной, мелькнувшим перед моими глазами за миг до восхода солнца.

Мы подошли к южной границе Центрального парка. Высокие здания, рядом с которыми потерялась бы даже Вавилонская башня, сияли яркими огнями, словно бросая вызов самим небесам. До нас доносилось привычное шуршание шин проносящихся по улице сверкающих, шикарных автомобилей, в их равномерный гул то и дело вторгался скрип тормозов и шумный рокот такси.

Дэвид был печален и задумчив.

Наконец я не выдержал:

– Если бы ты увидел это существо собственными глазами, у тебя едва ли возникло бы стремление продолжить это знакомство.

Я тяжело вздохнул, не испытывая желания вновь во всех подробностях вспоминать, как выглядел крылатый дьявол.

– Откровенно говоря, ты даже не можешь представить, какой захватывающей кажется мне сама идея, – признался Дэвид.

– Отправиться в ад? В компании дьявольского существа?

– А разве ты уверен, что в нем было нечто дьявольское? Разве ты почувствовал в нем зло? Я уже спрашивал тебя об этом. Ощутил ли ты, что от крылатого создания исходит зло, когда оно уносило с собой Роджера? И разве Роджер хоть как-то намекнул, что испытывает при этом боль?

Его вопросы показались мне несколько казуистскими.

– Не советую тебе столь небрежно и легкомысленно относиться к смерти, – заметил я. – Знаешь, мои взгляды с годами меняются. Атеизм и нигилизм юности кажутся мне теперь проявлениями ограниченности и самоуверенного нахальства.

Он улыбнулся – беззлобно, снисходительно, как улыбался, будучи еще смертным, с высоты своего почтенного, увенчанного лаврами возраста.

– Тебе когда-нибудь приходилось читать Готорна? – мягко спросил он.

Мы пересекли мостовую и теперь медленным шагом огибали фонтан перед отелем «Плаза».

– Да, – ответил я, – когда-то.

– Ты помнишь Итена Брэнда и его поиски непростительного греха?

– Да, что-то такое помню. Он отправился на поиски и бросил своего приятеля.

– Вспомни этот абзац, – тихо попросил Дэвид.

Мы шли уже по Пятой авеню, всегда ярко освещенной и оживленной в любое время суток, и он процитировал наизусть несколько строк:

– «Его сердце уже не билось заодно с сердцем всего человечества. Итен Брэнд оторвался от магнетической цепи, связующей людское общество. Он уже не был братом среди братьев, отпирающим двери камер или подвалов нашего естества ключом благого сострадания – а только оно дает право проникать в их тайны, – он обратился в холодного наблюдателя, который весь людской род считает лишь предметом для своих опытов, и под конец мужчины и женщины стали для него марионетками, и он дергал их за нити, приводящие к преступлениям, нужным для его поисков».

Я промолчал. Мне хотелось возразить, но это было бы не совсем честно с моей стороны. Я хотел сказать, что никогда не относился к людям как к марионеткам. Я всего лишь наблюдал за Роджером, а до того следил в джунглях за Гретхен. И не дергал ни за какие веревочки. Честность погубила нас обоих – и ее, и меня. Однако, цитируя строки Готорна, Дэвид имел в виду вовсе не меня – он говорил о себе, о том, какая пропасть отделяет его от людей. Он еще только начинал превращаться в Итена Брэнда.

– Позволь мне продолжить чуть далее, – все так же тихо произнес Дэвид и, не дожидаясь ответа, начал: – «Так Итен Брэнд сделался исчадием ада. Случилось это с ним, когда развитие нравственных его начал перестало поспевать за развитием умственным...»

Он оборвал себя на полуслове. Я в ответ не произнес ни слова.

– В этом и состоит наше проклятие, – снова заговорил он. – Наше моральное совершенствование прекратилось, а наш интеллект прогрессирует семимильными шагами.

Я по-прежнему молчал. Да и что я мог ответить? Я не хуже его знал, что такое отчаяние. Меня мог избавить от этого чувства красивый манекен в витрине магазина или нарядная подсветка какого-нибудь архитектурного сооружения. Я мог забыть о нем при виде гигантского собора Святого Патрика. Но вскоре отчаяние охватывало меня вновь.

Бессмысленность, бесцельность...

Эти слова готовы были сорваться с моих губ, однако вместо них я произнес совсем другое:

– Я должен думать о Доре.

Дора...

– Да, ты прав, – откликнулся Дэвид. – И благодаря тебе у меня теперь тоже есть о ком заботиться. У меня есть Дора – не так ли?