Текст книги "Мэйфейрские ведьмы"

Автор книги: Энн Райс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 49 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]

Когда я спросил, почему же никто не пришел на помощь Деборе во время судебных разбирательств, Анжелика ответила, что ни граф де Монклев, ни его мать никогда не появлялись при дворе. К тому же в один период истории этот род принадлежал к гугенотам. В Париже никто не знал Дебору, да и сама Шарлотта пробыла при дворе совсем недолго. Когда стало известно, что графиня де Монклев является рожденной неизвестно от кого дочерью шотландской ведьмы, то есть по всем статьям обычной крестьянкой, гнев по поводу ее ареста превратился в жалость, и в конце концов к ней потеряли интерес.

– Ах, эти провинциальные городишки в предгорьях! – воскликнула Анжелика де Руле.

Сама она горит желанием вернуться в Париж, ибо что за жизнь вне Парижа. И кто может надеяться приобрести известность или высокое положение в обществе, если он не находится на виду у короля?

Вот и все, о чем у меня хватило времени написать. Менее чем через час мы отплываем.

Стефан, неужели тебе нужны еще какие-то объяснения с моей стороны? Я должен увидеть Шарлотту. Я должен предостеречь ее против этого духа. Ради всего святого, как ты думаешь, от кого этот ребенок, родившийся через восемь месяцев после того, как Дебора покинула Амстердам, получил свою белую кожу и волосы льняного цвета?

Я увижу тебя снова. Я шлю всем вам, моим братьям и сестрам в Таламаске, свою любовь. Я отправляюсь в Новый Свет, полный больших ожиданий. Я встречусь с Шарлоттой. Я одолею этого Лэшера и, возможно, сам буду общаться с этим существом, обладающим голосом и громадной силой, и буду учиться от него, как он учится от нас.

Как всегда преданный тебе в деле Таламаски

Петир ван Абель, Марсель.

3. Досье мэйфейрских ведьм
Часть III

Порт-о-Пренс, Сан-Доминго

Стефан!

По пути сюда мы дважды бросали якорь в портах, откуда я посылал краткие отчеты, а теперь я начинаю дневник наблюдений, в котором все записи будут адресованы тебе.

Если время позволит, я буду переписывать и отсылать свои заметки. В противном случае ты получишь весь дневник целиком.

Сейчас я в Порт-о-Пренс, в чрезвычайно удобном, если не сказать – роскошном, жилище. Двухчасовая прогулка по этому колониальному городу привела меня в восторг – я ослеплен его чудесными домами и великолепными общественными зданиями, среди которых даже есть театр, где представляют итальянскую оперу; повсюду я встречал богато разодетых людей – плантаторов с женами – и несметное число рабов.

Ни в одном из своих странствий я не попадал в такое экзотическое место, как Порт-о-Пренс; даже в Африке вряд ли найдется равный ему город.

И необычность его состоит не только в том, что всю работу здесь выполняют негры. В городе полно иностранцев, торгующих всякого рода товарами, а кроме того, присутствует многочисленное и процветающее «цветное» население – главным образом это отпрыски плантаторов и африканских наложниц, освобожденные от рабства их белыми отцами и теперь неплохо зарабатывающие. Есть среди них музыканты, ремесленники, мелкие торговцы, есть и женщины, пользующиеся, несомненно, дурной славой. Не могу осудить мужчин, предпочитающих цветных любовниц или компаньонок, – женщины эти на удивление красивы: золотистая кожа и огромные черные глаза, подернутые влагой. Надо отметить, что они вполне сознают свое очарование, одеваются чрезвычайно броско и владеют множеством собственных черных рабов.

Как мне сказали, их становится все больше и больше, и невольно возникает вопрос: какая судьба ждет цветных красавиц, когда молодость останется позади?

Что касается рабов, то их ввозят тысячами. Мне довелось быть свидетелем разгрузки двух кораблей с живым товаром. Зловоние стояло неописуемое. Ужасно было видеть, в каких условиях содержат этих несчастных. Говорят, на плантациях их загоняют до смерти непосильным трудом, ибо дешевле привезти новых рабов, чем заботиться о уже имеющихся.

За малейшую провинность рабы несут суровые наказания. И весь остров живет под страхом восстания, а хозяевам огромных домов постоянно грозит опасность быть отравленными, так как яд – единственное оружие рабов, во всяком случае мне так сказали.

Что до Шарлотты и ее мужа, о них здесь известно все, зато никто ничего не знает о ее европейских родственниках. Они приобрели одну из самых больших и процветающих плантаций совсем рядом с Порт-о-Пренс, на берегу моря. Их владения начинаются примерно в часе езды в карете от окраины города и заканчиваются у огромных скал, нависших над пляжем. Все в округе восхищаются огромным господским домом и другими отличными строениями; там, как в городе, есть кузнецы, шорники, швеи, ткачи, краснодеревщики – всем нашлось место на обширных просторах, где растут кофе и индигоносные растения, приносящие огромный доход.

За то короткое время, что здесь правили французы, занятые бесконечными распрями с испанцами, населяющими юго-восточную часть острова, плантация успела обогатить трех разных владельцев. Двое из них уехали в Париж, а третий умер от лихорадки, и теперь здесь правит семья Фонтене – Антуан-отец и Антуан-сын. Однако ни для кого не секрет, что подлинной хозяйкой плантации является Шарлотта, или, как ее величают, мадам Шарлотт. Все без исключения торговцы этого города оказывают ей почести, а местные правители стелются перед ней, вымаливая благосклонность и деньги, которых у нее не счесть.

Говорят, она полностью забрала в свои руки управление, до мельчайших деталей вникая во все дела, и сама объезжает плантацию вместе с надсмотрщиком – знаешь, Стефан, никого в этом крае не презирают так, как надсмотрщиков, – говорят даже, она помнит всех своих рабов по именам. Она ничего для них не жалеет – еды и питья у них вдоволь, следит за их жилищами, возится с их малышами, разговаривает по душам с провинившимися, прежде чем определить наказание, и тем завоевывает их привязанность. Но то, как она расправляется с предателями, уже вошло в легенду. Следует отметить, что в здешних местах плантаторы пользуются неограниченной властью: они вправе запороть раба до смерти, если сочтут нужным.

Несколько слов о прислуге в доме – по словам местных торговцев, холеной, разряженной, чванливой и дерзкой. У одной только Шарлотты пять горничных. Рабов шестнадцать, или около того, приставлены к кухне, и никто не знает, сколько их следят за порядком в гостиных, музыкальных салонах и бальных залах особняка. Небезызвестный Реджинальд повсюду сопровождает хозяина, куда бы тот ни направился, если он вообще куда-то направляется. У этих рабов полно свободного времени, они часто наведываются в Порт-о-Пренс с набитыми золотом карманами, и тогда перед ними распахиваются двери всех лавок.

Зато Шарлотту редко можно увидеть вне ее огромного заповедника, который, между прочим, называется Мэй-Фейр^{3},– название пишется только по-английски, и я ни разу не видел, чтобы его писали на французский лад.

По приезде хозяйка дала два великолепных бала, во время которых ее муж, сидя в кресле, наблюдал за танцующими, и даже старик отец, несмотря на свою немощь, принимал участие в веселье. Местная знать, которую ничто не интересует, кроме удовольствий (впрочем, в здешних краях других забот практически и не знают), восхваляет Шарлотту за эти два праздника и жаждет новых, пребывая в уверенности, что хозяйка Мэй-Фейр в полной мере оправдает их ожидания.

Гостей развлекали ее собственные чернокожие музыканты, вино лилось рекой, гостям подавали экзотические местные блюда, а также превосходно приготовленные дичь и мясо. Шарлотта танцевала со всеми мужчинами, ни одного не пропустила, не считая, разумеется, собственного мужа, который взирал на происходящее одобрительно. Она собственноручно поила его вином, поднося бокал прямо к губам.

Насколько я успел узнать, если кто и зовет эту женщину ведьмой, то только собственные рабы, причем с благоговейным ужасом и почтением к ее силам целительницы, молва о которых разнеслась повсюду. Но позволь мне повториться: ни одна душа здесь ничего не знает о том, что произошло во Франции. Название Монклев никогда здесь не произносится. Считается, что семья родом с острова Мартиника.

Поговаривают, что Шарлотта поставила себе целью объединить всех плантаторов, совместными усилиями создать завод по очистке сахара и таким образом получать двойную выгоду с каждого урожая. Ходят слухи и о том, что местные торговцы замыслили вытеснить голландские корабли из Карибского бассейна; мы, видимо, до сих пор удачнее всех ведем дела – на зависть французам и испанцам. Но ты, Стефан, несомненно, лучше осведомлен в этом вопросе, чем я. В порту на причале много голландских кораблей, так что не сомневайся: как только с делом будет покончено, вернуться в Амстердам мне не составит труда. Я выдал себя за голландского купца, поэтому со мной обходятся с исключительной почтительностью.

Сегодня днем, устав от бесцельной прогулки, я вернулся в свое жилище, где к моим услугам двое рабов, готовых по первому знаку раздеть и выкупать меня, и написал хозяйке Мэй-Фейр, испросив разрешения посетить ее. Я объяснил, что, не доверяя почте, лично приехал, чтобы доставить ей чрезвычайно важное послание от очень дорогой – наверное, самой дорогой для нее на свете – особы, которая и сообщила мне этот адрес в ночь накануне своей смерти. И подписался полным именем.

Ответ пришел очень быстро. Мне предлагалось приехать в Мэй-Фейр сегодня же вечером. Ближе к сумеркам у входа в трактир, где я остановился, меня будет ждать карета. Я должен захватить с собой все необходимое, чтобы остаться на одну-две ночи – как пожелаю. Я намерен принять приглашение.

Стефан, я пребываю в большом волнении, но страха во мне нет. Теперь, после длительных размышлений, я знаю, что мне предстоит встреча с собственной дочерью. Но как сообщить ей об этом и следует ли вообще это делать – вот что глубоко меня тревожит.

Я твердо убежден, что в этом необыкновенном плодородном крае, в этой богатой и экзотической стране трагедия женщин из рода Мэйфейров наконец завершится. И произойдет это благодаря одной сильной и умной молодой женщине, которая цепко держит в своих руках мир и которая, несомненно, достаточно повидала, чтобы осознать, что выстрадали ее мать и бабушка за свои короткие жизни.

Я теперь пойду приму ванну, оденусь как полагается и приготовлюсь к встрече. Меня совсем не заботит мысль, что я увижу огромную колониальную плантацию. Трудно подобрать слова, способные выразить то, что творится сейчас в моей душе. Такое ощущение, Стефан, что вся моя жизнь до этого момента была написана бледными красками, и только теперь она приобретает глубину, как на картинах Рембрандта ван Рейна.

Я чувствую вокруг себя темноту, чувствую льющийся свет. Но еще острее я чувствую контраст между ними.

До следующего раза, когда я снова возьмусь за перо, остаюсь твой

Петир.

P. S. Переписано и отправлено в виде письма Стефану Франку тем же вечером.

П. в А.

Порт-о-Пренс, Сан-Доминго

Дорогой Стефан!

Прошло целых две недели, с тех пор как я обращался к тебе последний раз. Как мне описать все, что произошло за это время? Боюсь, у меня не осталось времени, мой любезный друг, данная мне отсрочка слишком коротка, но тем не менее я должен успеть поведать обо всем, что видел, что выстрадал и что сделал.

Пишу эти строки поздним утром, проспав часа два после возвращения в трактир. Я поел, но совсем немного, лишь бы окончательно не потерять силы. Я молю Господа, чтобы то существо, которое преследовало и мучило меня весь длинный путь от Мэй-Фейр, наконец убралось восвояси, к своей ведьме. Это она послала его, чтобы свести меня с ума и уничтожить, но я дал достойный отпор.

Стефан, если дьявол не побежден, если атаки на меня возобновятся с утроенной силой, я откажусь от подробного повествования и вкратце изложу тебе лишь самые важные факты, после чего запечатаю письмо и спрячу в своем железном сундуке. Утром я договорился обо всем с хозяином трактира, и в случае моей кончины он позаботится об отправке этого сундука в Амстердам. Я также переговорил с местным агентом, двоюродным братом и другом нашего агента в Марселе, и велел ему проследить за тем, чтобы все мои указания были выполнены.

Позволь мне заметить, однако, что все, к кому я обращаюсь, считают меня сумасшедшим – такое впечатление я произвожу теперь на окружающих. Выручает золото – только с его помощью мне удается чего-то добиться: за доставку письма и сундука в твои руки обещано крупное вознаграждение.

Стефан, ты был прав, предостерегая меня, предчувствия тебя не обманули. Я все глубже и глубже погружаюсь в это зло, и спасти меня уже невозможно. Мне следовало вернуться домой, к тебе. Второй раз в жизни я испытываю горечь сожаления.

Я чуть жив. Одежда на мне изорвана, обувь пришла в негодность, руки оцарапаны шипами. Голова раскалывается поcле долгого ночного бега в потемках. Но времени не осталось, чтобы отдохнуть. Я не осмеливаюсь отплыть на корабле, отходящем от причала в этот самый час, ведь если то существо намерено меня преследовать, оно не отступит и в море. Лучше пусть уж нападет здесь, на суше, тогда хоть мой сундук не будет потерян.

Времени остается мало, а потому спешу рассказать тебе, что же все-таки произошло.

В тот день, когда я писал тебе последний раз, я покинул свое пристанище ближе к вечеру. Оделся в самое лучшее и спустился вниз, чтобы в назначенное время встретить экипаж. Впечатления, полученные накануне на улицах Порт-о-Пренс, позволяли предположить, что карета будет великолепной, и все же реальность превзошла все ожидания: за мной прислали изумительной работы остекленный экипаж с кучером, лакеем и двумя вооруженными всадниками; все четверо – черные африканцы в атласных ливреях и напудренных париках.

Поездка по холмам, покрытым живописными лесами, среди которых то тут, то там виднелись красивые колониальные жилища в окружении цветников и в изобилии растущих в этих краях банановых деревьев, оказалась весьма приятной; высоко в небе плыли белые облака.

Не думаю, что тебе под силу представить пышность местного ландшафта, ведь нежнейшие растения, которые мы привыкли видеть только в оранжереях, обильно цветут здесь на воле круглый год, повсюду встречаются банановые рощи, а также гигантские красные цветы на тонких стеблях, не уступающих высотой деревьям.

Не менее очаровательными были неожиданные проблески воды вдалеке. Едва ли на свете можно найти море, сравнимое по голубизне с Карибским, – мне, во всяком случае, ничего подобного прежде видеть не доводилось. Зато здесь я имел предостаточно возможности любоваться удивительными красками. Особенно яркое впечатление создается с наступлением сумерек… Впрочем, об этом позже.

По пути я также проехал мимо двух небольших строений, очень приятных с виду, в стороне от дороги – за большими садами. А еще я миновал узкую речушку, рядом с которой раскинулось кладбище с мраморными памятниками, на которых были высечены французские имена. Медленно проезжая по мостику, я глядел в сторону кладбища и думал о тех, кто жил и умер в этой дикой стране.

Я столь подробно останавливаюсь на этом, дабы подчеркнуть, что чувства мои были убаюканы красотами, увиденными в пути, равно как и тяжелыми влажными сумерками и бескрайними ухоженными полями.

Неожиданно в конце мощеной дороги мне открылось великолепное зрелище: огромное сооружение, выстроенное в колониальном стиле: покатая крыша с множеством слуховых окошек, террасы, огибающие дом по всей длине, кирпичные колонны, оштукатуренные под мрамор…

Все многочисленные французские окна особняка были снабжены зелеными деревянными ставнями, которые можно наглухо запереть как от неприятельской атаки, так и от штормов.

Подъезжая к дому, я с удивлением отметил, что отовсюду льется свет. Никогда раньше мне не доводилось видеть, чтобы одновременно горело так много огней, даже при французском дворе. В кронах деревьев сияли в изобилии развешанные фонари. Вблизи я разглядел, что окна на обоих этажах распахнуты настежь, открывая взору сверкающие люстры, чудесную мебель и праздничное убранство комнат, расцветившее темноту яркими красками.

Я до такой степени увлекся лицезрением невиданной красоты, что вздрогнул от неожиданности, увидев хозяйку дома, которая вышла к садовым воротам, чтобы встретить меня, и в ожидании остановилась среди цветов – в своем лимонном атласном платье сама словно нежный цветок. Однако суровый и чуть холодный взгляд, которым она меня смерила, разрушил мимолетную иллюзию и сделал ее похожей на рассерженную девочку.

Пока я высаживался из кареты с помощью лакея, она подошла ближе по пурпуровым плитам, и тогда я заметил, что для женщины она очень высока ростом, хотя и гораздо ниже меня.

Я увидел перед собой светловолосую красавицу – так назвал бы ее и всякий другой, но ни одно описание не способно отразить, какой она была в действительности. Если бы Шарлотту увидел Рембрандт, он написал бы ее портрет. Несмотря на свою молодость, она производила впечатление сильной личности с поистине железным характером. Роскошное платье, украшенное кружевом и жемчугами, чересчур смело, как посчитали бы многие, открывало взорам высокую полную грудь, а узкие рукава, тоже отделанные кружевами, обтягивали на редкость красивой формы руки.

Я, быть может, излишне подробен в деталях, но дело в том, что я пытаюсь оправдать собственную слабость, и, надеюсь, ты сочтешь возможным отнестись ко мне снисходительно. Я сошел с ума, Стефан, – только сумасшедший мог сотворить такое. Прошу лишь об одном: когда ты вместе с другими станешь судить меня, прими во внимание все то, о чем я сейчас пишу.

Итак, мы стояли, молча разглядывая друг друга, и мне показалось, что и я и она вдруг испытали странное чувство – ощущение грозящей опасности. Эта женщина, с таким милым и юным лицом, с нежными щечками и губками, с большими невинными голубыми глазами, изучала меня так, словно в душе своей давно уже была мудрой старухой. Ее красота подействовала на меня как колдовские чары. Я по-глупому не мог отвести взгляд от ее длинной шеи, покатых плеч и красивых рук.

В голову мне пришла нелепая мысль: как чудесно было бы сжать ее в объятиях и почувствовать под пальцами упругую плоть. А еще мне показалось, что она смотрит на меня точно так же, как когда-то, много лет назад, смотрела ее мать в шотландском трактире, а я, покоренный ее красотой, сражался с дьявольским соблазном немедленно овладеть ею.

– Итак, Петир ван Абель, – обратилась она ко мне по-английски с едва заметным шотландским акцентом, – вы приехали.

Клянусь тебе, Стефан, это был голос юной Деборы. Должно быть, они часто беседовали по-английски, может даже статься, таковым был их способ сохранять в тайне свои разговоры.

– Дитя мое, – отвечал я на том же языке, – спасибо, что согласились принять меня. Я проделал долгий путь, чтобы увидеть вас, и никакие препятствия не могли бы мне помешать.

Все это время Шарлотта разглядывала меня – холодно и оценивающе, словно я был выставленным на продажу рабом. Она не скрывала откровенного любопытства, тогда как я всеми силами старался завуалировать свой жгучий интерес. Я был потрясен тем, что увидел: тонкий нос, глубоко посаженные глаза, чуть припухлые щеки – в точности как у меня самого. Цвет и структура волос – зачесанных назад и скрепленных большой заколкой – тоже напоминали мои.

Меня поглотила великая печаль. Это моя дочь – сомнений быть не может! И вновь я испытал то же ужасное чувство сожаления, которое впервые охватило меня в Монклеве, и вновь я увидел Дебору – разбитую куклу из белого воска, лежащую на камнях перед собором Сен-Мишель.

Наверное, Шарлотте каким-то образом передалась моя печаль, ибо личико ее на миг помрачнело. Но она, казалось, вознамерилась не поддаваться горю.

– Вы в точности как описывала моя мать, такой же красивый, – произнесла она, удивленно приподняв бровь. – Высокий, сильный, с хорошей осанкой и отличным здоровьем, надеюсь.

– Бог мой, мадам, какие странные слова, – я рассмеялся, испытывая неловкость. – Даже не знаю, как их воспринимать – то ли вы мне льстите, то ли подразумеваете нечто совершенно противоположное.

– Мне нравится ваша внешность, – сказала она, и на ее лице появилась странная улыбка, очень хитрая и презрительная, но в то же время по-детски милая. Она надула губки, как капризный ребенок, – и эта гримаска была полна невыразимого очарования – и долго, словно забыв обо всем, разглядывала меня, а потом наконец произнесла: – Идемте со мной, Петир ван Абель. Расскажите все, что вам известно о моей матери. Особенно о ее смерти. А также объясните, какова цель вашего приезда. Только не лгите мне.

Последние слова она произнесла таким тоном, словно боялась какой-либо обиды с моей стороны, и оттого показалась вдруг такой хрупкой и ранимой, что меня буквально захлестнула безмерная нежность по отношению к ней.

– Я приехал не для того, чтобы лгать, – сказал я. – Вам известно хоть что-нибудь?

– Нет, – после минутного молчания холодно ответила Шарлотта, но было очевидно, что это неправда. Она присматривалась и изучала меня точно так же, как я не раз изучал других, стараясь проникнуть в их тайные мысли.

С легким кивком взяв меня под руку, Шарлотта направилась к дому. Ее грациозные движения, мимолетное прикосновение ткани юбки к моей ноге лишали меня возможности ясно мыслить. Она даже не взглянула на целый полк рабов, выстроившихся по обе стороны от тропы с фонарями в руках, дабы освещать нам путь. А вокруг благоухали цветы, пестрыми пятнами наполнявшие темноту, и прямо перед домом росли массивные деревья.

Чуть-чуть не дойдя до ступеней лестницы, мы свернули в сторону – под сень деревьев, где стояла деревянная скамья.

Шарлотта жестом пригласила меня сесть, и я подчинился. Тьма вокруг быстро сгущалась, но желтые огни фонарей, развешанных в кронах деревьев, и ослепительно яркий свет, лившийся из окон дома, позволяли достаточно отчетливо видеть окружающую обстановку.

– С чего мне начать, мадам? – обратился я к хозяйке. – Я ваш слуга и расскажу обо всем так, как вы пожелаете.

Шарлотта сидела вполоборота ко мне, сложив руки на коленях, и в ее позе отчетливо ощущалось напряжение.

– Рассказывайте по порядку и без обиняков, – ответила она, буквально впиваясь в меня взглядом.

– Дебора не погибла в огне. Она бросилась вниз с церковной башни и разбилась о камни.

– Слава Богу! – прошептала Шарлотта. – Узнать об этом из человеческих уст…

Ее слова повергли меня в некоторое недоумение. Неужели призрак Лэшер уже рассказал ей обо всем, но она ему не поверила?

Шарлотта выглядела очень подавленной, и я даже засомневался, следует ли продолжать, однако после секундного колебания заговорил снова:

– На Монклев обрушилась сильнейшая буря, которую вызвала ваша мать. Ваши братья погибли, а вместе с ними и старая графиня.

Она молча смотрела куда-то вдаль, онемев от горя – или, возможно, от отчаяния. В эти минуты она казалась вовсе не взрослой женщиной, а маленькой потерянной девочкой.

Я счел необходимым вернуться в своем повествовании немного назад и объяснил Шарлотте, как очутился в городе и встретился с ее матерью. Затем я пересказал ей все, что знал со слов Деборы о призраке Лэшере и о том, как он без ведома Деборы умертвил графа, а потом оправдывался и защищался от ее гнева. В заключение я сообщил о желании Деборы, чтобы дочь обо всем узнала и остереглась.

По мере того как я рассказывал, ее лицо становилось все суровее, однако смотрела она не на меня, а куда-то в сторону. Я объяснил, как мог, значение предостережений ее матери, а затем поделился собственными мыслями об этом призраке и о том, что ни один маг никогда не писал о привидении, способном учиться.

Она по-прежнему молчала и не шевелилась, а на ее лице застыло выражение безудержной ярости. Когда же я наконец решился возобновить рассказ, заметив, что мне кое-что известно о призраках, Шарлотта резко перебила меня:

– Хватит об этом. И больше ни с кем здесь об этом не заговаривайте.

– Хорошо, не буду, – поспешил я заверить ее, а затем поведал, что последовало за моей встречей с Деборой, и описал день ее смерти во всех подробностях, опустив только одну: что это я сбросил Лувье с крыши. Просто сказал, что он умер.

Вот тут Шарлотта повернулась ко мне и с мрачной улыбкой спросила:

– Как же он умер, Петир ван Абель? Разве не вы столкнули его с крыши?

Ее лицо искривила холодная, исполненная гнева улыбка, хотя я не понял, чем именно был вызван этот гнев – моими словами или поступками или всем происшедшим в целом. Создавалось впечатление, будто она защищает своего демона, считая, что я оскорбил его, и таким образом выражает преданность ему. Ведь наверняка он рассказал ей о том, что я сделал. Впрочем, не берусь утверждать, что догадка моя верна. Точно знаю лишь одно: ее осведомленность о моем преступлении напугала меня, и, возможно, сильнее, чем я осмеливался самому себе признаться.

Я не стал отвечать на ее вопрос.

Шарлотта долго молчала. Казалось, она вот-вот разрыдается, но этого не случилось. Наконец она прошептала:

– Все решили, что я бросила свою мать. Но ведь вам известно, что это не так!

– Знаю. Ваша мать сама отослала вас сюда.

– Она приказала мне уехать! – вскричала Шарлотта. – Приказала! – Она на секунду замолкла, чтобы перевести дыхание, и заговорила уже более спокойно: – «Ступай, Шарлотта, – сказала мать. – Потому что если ты умрешь раньше меня или вместе со мной, моя жизнь пройдет впустую. Я не позволю тебе остаться здесь. Если мне суждено погибнуть на костре, я буду страдать еще больше, зная, что ты видишь это или мучаешься вместе со мной». Поэтому я сделала так, как она велела!..

Губы Шарлотты дрогнули, и мне опять показалось, что она готова расплакаться, но женщина лишь скрипнула зубами и на секунду задумалась, широко раскрыв глаза… Гнев одержал верх над слабостью, и она взяла себя в руки.

– Я любил Дебору, – сказал я.

– Да, знаю. А ведь ее муж и оба моих брата пошли против нее.

Я заметил, что она не назвала этого мужчину своим отцом, но ничего не сказал. Я не знал, следует ли мне вообще говорить что-то по этому поводу или нет.

– Как мне успокоить ваше сердце? – спросил я. – Быть может, вас утешит сознание того, что все они наказаны и не смогли насладиться победой, отняв жизнь у Деборы.

– Да, верно… – И тут она горестно улыбнулась мне и прикусила губу, отчего ее личико стало нежным и трогательным, как у маленькой девочки, которую легко обидеть. Я не удержался и поцеловал ее, не встретив, к своему удивлению, никакого сопротивления, – она лишь потупила взор.

Мой порыв явно ошеломил ее. Да и меня тоже. Целовать ее, вдыхать аромат ее кожи, чувствовать близость полной груди оказалось столь сладостно, что я совершенно оцепенел, но тут же пришел в себя и заявил, что должен рассказать ей о призраке. Мне тогда казалось, что единственное спасение – переключить мысли на то дело, которое привело меня сюда.

– Я должен поделиться с вами своими мыслями об этом призраке и об опасности, которую он может навлечь на вас. Думаю, вам известно, как я познакомился с вашей матерью. Наверняка она вам рассказала всю историю.

– Вы испытываете мое терпение, – сердито произнесла Шарлотта.

– Каким образом?

– Тем, что знаете то, что вам не положено знать.

– А разве вам мать не рассказывала? Ведь это я спас ее из Доннелейта.

Шарлотту явно заинтересовали мои слова, но гнев ее не остыл.

– Скажите-ка мне вот что, – попросила она, – вам известно, каким образом ее мать научилась вызывать своего, как она его называла, дьявола?

– Сюзанна узнала об этом из книги, которую ей показал судья-инквизитор. Она всему научилась от этого судьи, потому что до того она была просто знахаркой, повитухой, каких много, и ничего особенного собой не представляла.

– А ведь вполне возможно, что представляла. Мы все не такие, какими кажемся. Мы учимся только тому, чему должны научиться. Если задуматься, кем стала здесь я, с тех пор как покинула материнский дом… В конце концов, это действительно был дом моей матери. На ее золото его обставили и устлали коврами, на ее золото покупали дрова для каминов.

– Горожане судачили об этом, – признался я. – До встречи с вашей матерью у графа ничего не было, кроме титула.

– Да, и долгов. Но все это теперь в прошлом. Он мертв. А я знаю, вы рассказали мне все, что велела мать, истинную правду. Однако мне известно кое-что еще – нечто такое, о чем вы даже не догадываетесь. Я отлично помню слова матери о вас – о том, что она могла довериться вам полностью.

– Рад, что она так считала. Я никому не выдал ни одной ее тайны.

– Кроме своего ордена. Кроме Таламаски.

– Но это никоим образом нельзя назвать предательством.

Она отвернулась.

– Дражайшая Шарлотта, – продолжал я, – я любил вашу мать и готов повторять это снова и снова. Я умолял ее остерегаться этого призрака и его силы. Не стану утверждать, что предсказал ее судьбу, – этого не было. Но я боялся за нее. Меня всегда пугало ее стремление использовать призрака в своих целях…

– Не желаю больше ничего слушать! – Шарлотта опять пришла в ярость.

– Что я могу сделать для вас? – спросил я.

Она задумалась, но явно не над моим вопросом и в конце концов решительно заявила:

– Я никогда не буду страдать так, как страдала мать, а до нее моя бабка…

– Я буду молиться, чтобы ваше пожелание сбылось. Я пересек океан, чтобы…

– Но ваше предупреждение, равно как и сам приезд не имеют к этому никакого отношения. Не хочу и не буду страдать – вот и все. В матери с юности таилась какая-то печаль… Печаль и надломленность присутствовали в ее душе всегда, до самой смерти.

– Понимаю.

– Меня миновали подобные раны. Я уже стала женщиной и жила здесь, когда на нее обрушились все эти ужасы. Мне выпала судьба столкнуться с другими несчастьями, и вы сами в этом убедитесь сегодня, когда взглянете на моего мужа. В целом мире не найдется врача, который смог бы его вылечить. И ни одной знахарки. А у меня всего лишь один здоровый сын от него, и этого мало.

Я вздохнул.

– Однако нам пора идти, поговорим позже, – сказала она.

– Да, обязательно. Нам необходимо все обсудить.

– Нас ждут. – Она поднялась, и я вместе с ней. – Ни слова о матери в присутствии других. Ни слова! Вы приехали лишь затем, чтобы повидаться со мной…

– Да, конечно. Потому что я торговец, собираюсь обосноваться в Порт-о-Пренс и мне нужен ваш совет.

Она устало кивнула.

– Чем меньше вы будете говорить, тем лучше, – бросила она и, повернувшись, направилась к лестнице.

– Шарлотта, прошу вас, не закрывайте от меня свое сердце, – умоляющим тоном попросил я и попытался взять ее за руку.

Она вся напряглась, но тут же улыбнулась неестественно милой и спокойной улыбкой и повела меня вверх по ступеням к главному входу.