Текст книги "Мэйфейрские ведьмы"

Автор книги: Энн Райс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 49 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]

У нас также имеется множество свидетельств, что Джулиен обладал даром «билокации», то есть он мог находиться в двух местах одновременно. Эта история особенно живо передавалась среди слуг. Например, Джулиена видели в библиотеке, но уже через секунду он оказывался в саду на заднем дворе. Или горничная видела, как Джулиен выходил из дома через парадные двери, оборачивалась, а он тут как тут, спускается по лестнице.

Слуги часто увольнялись из особняка на Первой улице, предпочитая не иметь дела со «странным мсье Джулиеном».

Можно предположить, что причиной этой неразберихи было появление Лэшера. Как бы там ни было, одежда Лэшера, судя по более поздним описаниям, удивительно похожа на те костюмы, в которых Джулиен изображен на двух разных портретах. Лэшер, по свидетельствам двадцатого века, был неизменно одет так, как мог бы одеваться Джулиен в 1870-1880-х годах.

Если к Джулиену приходили священники, дамы из благотворительных организаций и прочие подобные лица, он набивал их карманы пачками банкнот. Он щедро жертвовал и приходской церкви, и любым благотворительным фондам, чьи представители обращались к нему за помощью. Он часто говорил, что деньги для него ничего не значат, и тем не менее без устали накапливал богатство.

Мы знаем, что он любил свою мать, Маргариту, и, хотя проводил в ее обществе не много времени, все время покупал для нее книги в Новом Орлеане, а также выписывал книги из Нью-Йорка и Европы. Только однажды ссора между этими людьми привлекла постороннее внимание: они разругались по поводу брака Кэтрин и Дарси Монехана, и Маргарита несколько раз ударила Джулиена в присутствии слуг. Все единодушно свидетельствовали, что он был глубоко потрясен и обижен и молча, в слезах покинул мать.

После смерти жены Сюзетты Джулиен почти совсем не наведывался на плантацию Ривербенд. Его дети выросли в особняке на Первой улице. Джулиен, который всегда был человеком жизнерадостным, стал играть более активную роль в обществе. Задолго до этого, однако, он начал появляться в опере и театре со своей маленькой племянницей (или дочерью) Мэри-Бет. Он устраивал много благотворительных балов и активно помогал молодым начинающим музыкантам, давая им возможность выступить в небольших частных концертах, проводимых в зале особняка на Первой улице.

Джулиен не только получал огромные прибыли от плантации Ривербенд, он также занялся торговлей с двумя нью-йоркскими компаньонами, и это предприятие принесло ему весомые барыши. Он скупал земельные участки по всему Новому Орлеану, которые позже завещал племяннице, Мэри-Бет, хотя она была главной наследницей семейного состояния и поэтому ей предстояло владеть богатством гораздо большим, чем у Джулиена.

Почти не вызывает сомнений тот факт, что Джулиен разочаровался в своей жене Сюзетте. Слуги и друзья много раз были очевидцами семейных ссор. Говорили, что Сюзетта, несмотря на всю свою красоту, была глубоко религиозным человеком, и жизнерадостный характер Джулиена никак не мог ее устроить. Она, вопреки желаниям мужа, не носила драгоценностей и модных нарядов. Ей не нравилось выезжать по вечерам. Она не любила громкую музыку. Прелестное создание с бледной кожей и лучистыми глазами, Сюзетта была болезненной и умерла молодой, после рождения одного за другим четырех детей. Ее единственная дочь, Жаннетта, несомненно, обладала даром «ясновидения» или какой-то силой.

Много раз слуги слышали, как Жаннетта кричала в панике, увидев призрака или духа. Ее внезапные страхи, когда она как безумная выбегала из дома на улицу, были хорошо известны в Садовом квартале, и даже газеты об этом писали. Фактически это из-за нее Первая улица обросла историями о привидениях.

В досье имеются несколько рассказов о том, что Джулиен был крайне нетерпелив с Жаннеттой и часто сажал ее под замок. Но, по всем свидетельствам, он любил своих детей. Все трое его сыновей учились в Гарварде, затем вернулись в Новый Орлеан, занялись юриспруденцией и разбогатели самостоятельно. Их потомки до сегодняшнего дня носят фамилию Мэйфейр, независимо от пола и семейного положения. А юридическая фирма, основанная сыновьями Джулиена, уже много десятилетий ведет дела по управлению мэйфейрским легатом.

В нашем распоряжении имеются по меньшей мере семь различных фотографий Джулиена с детьми, на некоторых из них успела сняться Жаннетта, которая умерла молодой. И на каждой фотографии семья выглядит очень веселой, а Баркли и Кортланд очень похожи на отца. Хотя Баркли и Гарланд умерли, немного не дожив до семидесяти, Кортланд прожил до восьмидесяти лет и умер в конце октября 1959 года. Примерно за год до этого автор этих строк, агент Таламаски, установил непосредственный контакт с Кортландом, но об этом будет рассказано, когда повествование дойдет до соответствующего периода.

(Элли Мэйфейр, приемная мать Роуан Мэйфейр, главной наследницы легата на данный период, является потомком Джулиена Мэйфейра: она приходится внучкой сыну Джулиена, Кортланду, единственный ребенок сына Кортланда Шеффилда Мэйфейра и его жены, француженки-кузины Эжени Мэйфейр, которая умерла, когда Элли было семь лет. Шеффилд умер раньше Кортланда от сильного сердечного приступа, случившегося прямо в кабинете семейной юридической фирмы на Кемп-стрит в 19 52 году, в то время ему было сорок пять. Его дочь Элли стала студенткой Стэнфордского университета в Калифорнии, где обручилась с Грэмом Франклином, а позже вышла за него замуж. Она никогда не жила в Новом Орлеане после этого, хотя часто приезжала навещать родных и еще один раз в 1959 году, чтобы удочерить Роуан Мэйфейр.)

Многие из наших самых любопытных свидетельств, касающихся Джулиена, имеют отношение к Мэри-Бет и рождению Белл, ее первой дочери. Джулиен осыпал подарками Мэри-Бет, исполнял ее малейшие прихоти, устраивал для нее праздники на Первой улице, с которыми не мог соперничать ни один частный бал в Новом Орлеане. Садовые дорожки, балюстрады, фонтаны – все эти новшества были спроектированы и осуществлены на Первой улице в честь пятнадцатилетия Мэри-Бет, по случаю чего был дан бал.

К пятнадцати годам Мэри-Бет была уже высокой девушкой, с фотографий этого периода на нас смотрит величественная, серьезная красавица-брюнетка с огромными черными глазами и очень красиво очерченными бровями. При этом она излучает полное безразличие ко всему. И это явное отсутствие самолюбования или тщеславия будет характеризовать ее фотографии на протяжении всей жизни. Иногда на этих снимках она позирует почти вызывающе небрежно, но вряд ли в ней когда-либо был какой-то вызов или дерзость, скорее это обычное смущение. Знавшие ее часто отмечали, что она больше похожа на свою бабушку, Маргариту, нежели на мать, Кэтрин.

В 1887 году Джулиен отправился в Нью-Йорк вместе со своей пятнадцатилетней племянницей. Там они навестили одного из внуков Лестана, Коррингтона Мэйфейра, который был юристом и партнером Джулиена по торговому бизнесу. Потом, в 1888 году, Джулиен и Мэри-Бет уехали в Европу, где оставались полтора года; все это время многочисленные родственники и друзья в Новом Орлеане получали письма, из которых стало известно, что шестнадцатилетняя Мэри-Бет «вышла замуж» за шотландского Мэйфейра, родственника из Старого Света, и родила девочку, названную Белл. Свадебная церемония, проведенная в шотландской католической церкви, была подробно описана в письме, которое Джулиен отправил одной из своих подружек из Французского квартала, известной сплетнице, а уж та разнесла новость по всему городу. Остальные письма для других разговорчивых родственников и друзей, присланные как Джулиеном, так и Мэри-Бет, описывали свадьбу без лишних подробностей.

Следует отметить тот факт, что Кэтрин, узнав о замужестве дочери, слегла и пять дней отказывалась говорить и принимать пинту. Только под угрозой быть отправленной в частный сумасшедший дом она села в подушках и согласилась сделать несколько глотков бульона. «Джулиен – дьявол», – прошептала она, и тогда Маргарита сразу выставила всех из комнаты.

К несчастью, таинственный лорд Мэйфейр погиб, упав с башни своего родового замка в Шотландии за два месяца до рождения малютки-дочери. И снова Джулиен отправил домой подробные письма, где поведал о случившемся. Мэри-Бет написала друзьям слезные послания.

Этот лорд Мэйфейр почти наверняка выдуманная фигура. Мэри-Бет и Джулиен действительно побывали в Шотландии, они на самом деле провели какое-то время в Эдинбурге и даже посетили Доннелейт, где приобрели тот самый замок на холме, подробно описанный Петиром ван Абелем. Но этот замок, некогда представлявший собой родовое гнездо клана Доннелейтов, с конца первого десятилетия семнадцатого века превратился в заброшенные руины. И в Шотландии не существует каких-либо записей о лорде или лордах Мэйфейр.

Однако расследование, проведенное Таламаской в этом веке, обнаружило поразительные факты о разрушении замка. В 1689 году, осенью, видимо почти одновременно с казнью Деборы в Монклеве, во Франции, замок был сожжен дотла. Возможно, это произошло в тот самый день, когда погибла Дебора, но нам так и не удалось это уточнить. В огне погибли последние представители клана Доннелейтов – старый лорд, его старший сын и маленький внук.

Невольно хочется предположить, что старый лорд был отцом Деборы Мэйфейр. Также напрашивается вывод, что это был тот самый презренный трус, который не осмелился помешать казни темной простодушной крестьянки Сюзанны, даже когда та же самая участь грозила их незаконнорожденной дочери Деборе.

Но наверняка мы ничего не знаем. Как не знаем и того, сыграл ли Лэшер какую-нибудь роль в возникновении пожара, который унес всю семью Доннелеит. История лишь гласит, что старик сгорел заживо, его маленький внук задохнулся в дыму, а несколько женщин спрыгнули с башен и разбились. Старший сын погиб в тот момент, когда под ним рухнула деревянная лестница.

История также повествует о том, что Джулиен и Мэри-Бет купили замок Доннелеит, проведя всего лишь несколько часов на руинах. Замок остается в собственности семьи до сегодняшнего дня, его уже посетили многие Мэйфейры.

Замок больше никогда не заселяли, не реставрировали, но то, что от него осталось, содержится в чистоте и порядке, а в двадцатом веке, пока была жива Стелла, туда пускали туристов.

Зачем Джулиен приобрел замок, что он знал о нем и что намеревался сделать, так и осталось тайной. Наверняка он имел какое-то представление о Деборе и Сюзанне, узнав о них либо из семейной летописи, либо от Лэшера.

Таламаска много размышляла над этим вопросом – кому и что было известно, – и у нас имеются веские доказательства в пользу того, что Мэйфейры девятнадцатого века не знали своей полной истории. Кэтрин не раз признавалась, что почти не имеет понятия, каковы ее семейные корни, ей лишь известно, что предки в начале семнадцатого века переехали с острова Мартиника на Сан-Доминго. Многие Мэйфейры делали подобные замечания.

Мэри-Бет в 1920 году говорила приходским священникам церкви Святого Альфонса, что «все обратилось в прах». Она даже слегка путалась в разговоре с местными студентами, будущими архитекторами, когда речь зашла о том, кто и когда построил особняк в Ривербенде. В записях того времени Маргарита фигурирует как заказчик, хотя на самом деле она родилась в этом доме. Когда слуги попросили Мэри-Бет назвать некоторых родственников, изображенных на старых масляных портретах, украшающих особняк на Первой улице, она сказала, что не может, и посетовала, что у далеких предков не хватило здравомыслия подписать имена на обороте картин.

Насколько нам удалось выяснить, имена на оборотах картин имеются, по крайней мере у некоторых портретов.

Возможно, Джулиен был единственным, кто читал старые рукописи, которые, безусловно, хранились в доме. Еще в 1872 году он начал перевозить их из Ривербенда на Первую улицу.

Как бы там ни было, в 1888 году Джулиен побывал в Доннелейте и купил там разрушенный замок. А Мэри-Бет Мэйфейр до конца своих дней рассказывала историю о том, что лорд Мэйфейр был отцом ее милой бедняжки Белл, которая оказалась прямой противоположностью своей сильной матери.

В 1892 году какому-то художнику сделали заказ нарисовать руины замка, и это масляное полотно находится в особняке на Первой улице.

Но вернемся к хронологии: в конце 1889 года мнимые дядя и племянница вернулись домой с маленькой Белл, и Маргарита, в то время дряхлая девяностолетняя старуха, прониклась к младенцу особым интересом.

Фактически Кэтрин и Мэри-Бет приходилось глаз не спускать с ребенка все то время, пока он находился на Ривербенде, ведь Маргарита могла отправиться с ним на прогулку и тут же забыть о нем, могла уронить младенца, оставить его на ступеньках крыльца или на столе. Джулиен смеялся над этими предосторожностями и не раз в присутствии слуг повторял, что у ребенка есть собственный ангел-хранитель, который о нем позаботится.

К этому времени разговоры о том, что Джулиен может быть отцом Мэри-Бет, полностью прекратились, и никто даже не заикался о его вероятном отцовстве по отношению к Белл.

Но ради исторической правды мы должны отметить, что абсолютно уверены в одном: он был отцом Мэри-Бет и отцом ее дочери Белл.

Мэри-Бет, Джулиен и Белл жили счастливо на Первой улице, и Мэри-Бет, хоть и любила танцевать, посещать театры и балы, не проявляла никакого интереса к поискам «другого» мужа.

В конце концов она вышла во второй раз замуж, как мы увидим, за человека по имени Дэниел Макинтаир и родила еще троих детей – Карлотту, Лайонела и Стеллу.

Ночью, накануне смерти Маргариты в 1891 году, Мэри-Бет проснулась в своей спальне на Первой улице и закричала. Она настаивала на том, что ей нужно немедленно уехать на Ривербенд, где сейчас умирает бабушка. Почему за ней никого не прислали? Слуги разыскали Джулиена, который неподвижно сидел в библиотеке на первом этаже и, как им показалось, плакал. Он как будто не видел и не слышал Мэри-Бет, когда она умоляла его отвезти ее на плантацию.

Молодая ирландская горничная тогда услышала, как старая квартеронка-домоправительница пробурчала под нос, что, может быть, это вовсе не Джулиен сидит за столом и им следует пойти его поискать. Горничная перепугалась, особенно когда экономка принялась громко звать «мишье Джулиен», расхаживая по дому, а неподвижно сидящий человек так и остался за столом, уставившись в никуда, словно не слышал ее.

Наконец Мэри-Бет отправилась на плантацию пешком. Только тогда Джулиен вскочил из-за стола, провел пальцами по своей седой шевелюре и приказал слугам заложить повозку. Он настиг Мэри-Бет, прежде чем она дошла до Мэгазин-стрит.

Следует отметить, что Джулиену в то время было шестьдесят три и очевидцы отзывались о нем как об очень красивом мужчине яркой внешности, с артистичными манерами. Девятнадцатилетняя Мэри-Бет была чрезвычайно красива. Белл в ту пору было всего два года, и к этой истории она не имеет отношения.

Джулиен и Мэри-Бет прибыли на Ривербенд как раз тогда, когда за ними отправляли слуг. Маргарита была почти без чувств, этакий полуживой призрак древней старухи, вцепившейся костлявыми пальцами в необычную маленькую куклу, которую она называла своей маман, к смущению лечащего врача и сестры, позже рассказавшей об этом всему Новому Орлеану. Тут же присутствовал священник, и его подробный отчет о происходившем также нашел отражение в нашем досье.

По описаниям, кукла представляла собой отвратительного вида вещицу с настоящими человеческими костями в виде рук и ног, привязанных к туловищу черной проволокой, и гривой жутких белых волос, прикрепленных к грубо размалеванной тряпичной голове.

У кровати уже несколько часов находились Кэтрин, в ту пору ей был шестьдесят один год, и два ее сына. Тут же рядом был Реми, приехавший на плантацию за месяц до болезни матери.

Священник, отец Мартин, только что причастил Маргариту, и на алтаре горели свечи.

Когда Маргарита испустила дух, священник с любопытством наблюдал, как Кэтрин поднялась с кресла, подошла к комоду, которым всегда пользовалась вместе с матерью, достала из шкатулки, стоявшей на нем, изумруд и отдала его Мэри-Бет. Дочь с благодарностью его приняла, тут же надела на шею и продолжала плакать.

Тут священник заметил, что начался дождь, поднялся сильный ветер, от которого загрохотали ставни и посыпались листья с деревьев. Джулиен, как видно, пришел от всего этого в восторг и начал хохотать.

Кэтрин казалась усталой и перепуганной. Мэри-Бет продолжала безутешно рыдать. Клэй, молодой человек привлекательной внешности, смотрел на происходящее как зачарованный, а вот его брат Винсент остался ко всему равнодушным.

Джулиен открыл окна, чтобы впустить в дом ветер и дождь, что несколько напугало священника, во всяком случае привело в замешательство, так как в ту пору стояла зима. Он тем не менее остался подле почившей, как подобало его сану, хотя капли дождя уже падали на кровать. Деревья под напором ветра с шумом бились о стены дома. Священник боялся, что какая-нибудь ветвь заденет его сквозь раскрытое окно.

Джулиен совершенно невозмутимо, хотя глаза его были полны слез, поцеловал усопшую Маргариту, закрыл ей глаза и вынул из ее рук куклу, которую спрятал в карман. Затем он сложил ей руки на груди и обратился с речью к священнику, объяснив, что его мать родилась в конце «прошлого века», прожила почти сто лет, и за то время видела и поняла много вещей, о которых не могла никому рассказать.

– В большинстве семей, – заявил Джулиен по-французски, – когда умирает человек, все, что он знает, умирает вместе с ним. Иначе обстоит дело с Мэйфейрами. В нас течет ее кровь, и все ее знания перешли к нам, отчего мы стали сильнее.

Кэтрин просто печально кивала в знак согласия с его словами. Мэри-Бет продолжала лить слезы. Клэй стоял в углу комнаты, сложив руки на груди, и наблюдал за всем происходящим.

Когда священник робко осведомился, нельзя ли прикрыть оконные створки, Джулиен ответил, что это небеса рыдают по Маргарите и было бы неуважением закрыть окно. Затем Джулиен сбросил свечи с католического алтаря у кровати, что оскорбило священника и напугало Кэтрин.

– Право, Джулиен, перестань сходить с ума! – прошептала Кэтрин.

От этих слов Винсент невольно рассмеялся, и Клэй тоже не сумел сдержать улыбку. Все смущенно посмотрели на священника, который пребывал в ужасе. Тогда Джулиен игриво улыбнулся всей компании, пожал плечами, но, взглянув затем на мать, он снова впал в меланхолию, преклонил колени рядом с кроватью и зарылся лицом в покрывало возле мертвого тела.

Клэй тихо вышел из комнаты.

Прощаясь, священник спросил Кэтрин об изумруде. Та довольно небрежно ответила, что эту драгоценность она унаследовала от матери, но надевала очень редко из-за того, что камень такой большой и тяжелый. Пусть теперь он достанется Мэри-Бет.

Наконец священник покинул дом и через несколько сотен ярдов обнаружил, что небо ясное и нет никакого дождя и ветра. Он наткнулся на Клэя, сидящего на белом стуле с высокой спинкой у дощатого забора, возведенного вокруг плантации; Клэй курил и любовался бурей вдалеке, которая была хорошо видна, несмотря на темноту. Священник поприветствовал Клэя, но тот как будто ничего не услышал.

Это первый подробный отчет о смерти одной из Мэйфейрских ведьм, которым мы располагаем со времени описания Петиром ван Абелем смерти Деборы.

Есть много других рассказов о Джулиене, которые можно было бы включить сюда, и, наверное, в будущем так и следует поступить. Мы еще услышим о нем по мере того, как будет разворачиваться история Мэри-Бет.

Но мы не станем переходить в нашем повествовании к Мэри-Бет, не упомянув еще об одной грани личности Джулиена, а именно о его бисексуальности. Истории, рассказанные о Джулиене одним из его любовников, Ричардом Ллуэллином, стоят того, чтобы их подробно здесь привести.

Как было сказано выше, Джулиена начали связывать с «преступлением против природы» в очень юном возрасте, когда он убил – случайно или намеренно – одного из своих дядей. Мы также упоминали его компаньона, с которым он поселился во Французском квартале в конце пятидесятых годов девятнадцатого века.

В течение всей его жизни у Джулиена были подобные компаньоны, но о большинстве из них нам ничего не известно.

У нас имеются записи только о двоих – о квартероне по имени Виктор Грегуар и англичанине Ричарде Ллуэллине.

Виктор Грегуар работал на Джулиена в 80-х годах девятнадцатого века в качестве личного секретаря и даже камердинера. Он жил в крыле для прислуги на Первой улице и был чрезвычайно привлекательным, чем отличались все компаньоны Джулиена, будь то мужчины или женщины. По слухам, он был потомком кого-то из Мэйфейров.

Наше расследование действительно подтвердило, что он являлся правнуком горничной квартеронки, эмигрировавшей из Сан-Доминго вместе с семьей, возможной родственницы Петера Фонтене Мэйфейра, брата Жанны Луизы и сына Шарлотты и Петира ван Абеля.

Как бы там ни было, Виктор пользовался особой любовью и расположением Джулиена, но в 1885 году, примерно в то время, когда умерла Сюзетта, они поссорились. По одному не очень надежному свидетельству, которое у нас имеется, Виктор якобы обвинил Джулиена в том, что тот не обращался с Сюзеттой с должным сочувствием, когда она лежала на смертном одре. Джулиен пришел в ярость и жестоко избил Виктора. Родственники повторяли эту историю так часто, что о ней прослышали и посторонние.

По общему мнению, Виктор, скорее всего, был прав, а так как он являлся самым преданным слугой Джулиена, то имел право сказать своему хозяину правду. В то время все знали, что у Джулиена никого не было ближе, чем Виктор, который все для него делал.

Необходимо также добавить следующее: у нас есть веские основания полагать, что Джулиен любил Сюзетту, несмотря на все свое разочарование, и хорошо о ней заботился. Его сыновья, безусловно, считали, что он любил их мать. На похоронах Сюзетты Джулиен был убит горем. Он долго утешал родителей Сюзетты и даже забросил все дела, чтобы оставаться подле своей дочери Жаннетты, которая «так и не смогла оправиться» после смерти матери.

Кроме того, будет справедливо отметить, что Джулиен был близок к истерике на похоронах Жаннетты, которые произошли несколько лет спустя. Была минута, когда он вцепился в гроб и не позволял поместить его в усыпальницу. Гарланду, Баркли и Кортланду пришлось поддерживать отца, чтобы он не упал, когда происходило погребение.

Потомки братьев и сестер Сюзетты утверждают в настоящее время, что «двоюродную бабушку Сюзетту», которая когда-то жила на Первой улице, на самом деле довел до сумасшествия ее муж Джулиен – развратный, жестокий человек с явными признаками врожденного безумия. Но подобные рассказы туманны и не содержат конкретных знаний того времени.

Однако продолжим историю о Викторе: молодой человек трагически погиб в то время, когда Джулиен и Мэри-Бет были в Европе.

Возвращаясь однажды вечером домой, Виктор оказался на пути мчавшегося экипажа, который вывернул из-за угла. Он был сбит с ног, получил сильный удар по голове и два дня спустя скончался «от обширных ран». Джулиен узнал о происшествии по прибытии в Нью-Йорк. На кладбище Сент-Луис по распоряжению Джулиена Виктору установили красивый памятник.

Доказательства того, что отношения между ними носили интимный характер, несущественны, если не считать утверждения, сделанного позже последним компаньоном Джулиена, Ричардом Ллуэллином. Джулиен без конца покупал Виктору новые вещи, он также приобрел для него красивых лошадей и щедро снабжал деньгами. Эти двое проводили вместе дни и ночи, часто ездили на плантацию и в Нью-Йорк, и Виктор часто спал на диване в библиотеке на Первой улице, а не уходил в свою комнату в заднюю половину дома.

Что касается утверждения Ричарда Ллуэллина, он никогда не был знаком с Виктором, но лично рассказал автору этих строк, что в прошлом у Джулиена был цветной любовник по имени Виктор.

Показания Ричарда Ллуэллина

Ричард Ллуэллин – единственный человек, лично знавший Джулиена, с которым беседовал агент Таламаски; причем Ричард не какой-то сторонний наблюдатель.

Все, что он сказал – не только о Джулиене, но и о других членах семейства, – представляет чрезвычайный интерес, хотя его утверждения по большей части ничем не подтверждены. Этот единственный очевидец дал нам возможность взглянуть на семью изнутри.

Поэтому нам кажется, что рассказ Ричарда следует привести в досье полностью.

Ричард Ллуэллин приехал в Новый Орлеан в 1900 году в возрасте двадцати лет и поступил в услужение к Джулиену на ту же должность, что когда-то занимал Виктор. В то время Джулиен, которому было семьдесят два года, все еще проявлял огромный интерес к делам – торговле, хлопку, землям и банковским операциям. Он каждый день работал в библиотеке на Первой улице и изменил своей привычке лишь за неделю до смерти, наступившей четырнадцатью годами позже.

Ллуэллин работал у Джулиена до последнего дня и в 1958 году, когда я впервые начал заниматься историей Мэйфейрских ведьм, открыто признался мне, что был любовником своего хозяина.

В 1958 году Ллуэллину исполнилось семьдесят семь лет. Это был человек среднего роста, крепкого телосложения, с вьющимися темными волосами, густо убеленными сединой, и огромными, слегка навыкате голубыми глазами. К этому времени он приобрел южный акцент, и в его речи больше не было ничего от янки или бостонца, хотя между тем, как говорят в Новом Орлеане и Бостоне, есть определенное сходство. В общем, в нем безошибочно угадывался житель Нового Орлеана, и внешне он выглядел как настоящий южанин.

Ллуэллин держал антикварную книжную лавку во Французском квартале, где были собраны книги по музыке, в основном по опере. Когда бы вы ни переступили порог этой лавки, там всегда играла пластинка Карузо и хозяин, в неизменном костюме с галстуком, сидел за конторкой в дальнем конце комнаты.

Благодаря завещанной ему Джулиеном сумме он смог приобрести домик и поселился в нем на втором этаже, а на первом устроил лавку, где и проработал почти до самой смерти, наступившей в 1959 году.

Я несколько раз навещал его летом 1958 года, но только однажды мне удалось вызвать его на откровенный разговор, и должен признаться, что к этому имело непосредственное отношение вино, которым я его угостил. Я без зазрения совести не раз прибегал к одному и тому же методу – обед, вино, а затем еще больше вина – при работе с многими очевидцами событий, происходивших в семье Мэйфейров. Метод особенно хорошо срабатывал в Новом Орлеане в летнее время. Думаю, с Ллуэллином я обошелся несколько дерзко и чересчур настойчиво, но сведения, которые он сообщил, оказались бесценными.

«Совершенно случайное» знакомство с Ллуэллином произошло, когда я заглянул в его лавку одним июльским днем и мы разговорились о величайших оперных певцах-кастратах, в частности о Фаринелли. Мне не составило никакого труда убедить Ллуэллина запереть лавку в половине третьего на Карибскую сиесту и отправиться со мной в ресторанчик «Галатуар».

Вначале я вообще не заговаривал о семье Мэйфейров, а затем как бы невзначай упомянул эту фамилию в связи со старым особняком на Первой улице. Я откровенно признался, что меня интересует это место и люди, которые там живут. К этому времени Ллуэллин был уже изрядно «навеселе» и ударился в воспоминания о своих первых днях в Новом Орлеане.

Поначалу он помалкивал о Джулиене, но потом начал говорить о своем хозяине так, словно мне было все известно об этом человеке. Я подкидывал кое-какие хорошо известные даты и факты, и от этого беседа протекала довольно живо. Наконец мы покинули «Галатуар» и перешли в маленькое тихое кафе на Бурбон-стрит, где продолжали наш разговор до самого вечера.

В какой-то момент Ллуэллин понял, что во мне нет никакой предвзятости против него по причине его сексуальной ориентации и никакие его слова не повергали меня в шок, и это сняло последнюю скованность.

Разговор состоялся задолго до того, как мы начали применять диктофоны, поэтому я воспроизвел услышанный рассказ сразу по возвращении в отель, стараясь сохранить специфические обороты речи Ллуэллина. Но все-таки это лишь воспроизведение. Я повсеместно опустил мои настойчивые вопросы, но полагаю, что суть записана верно.

Главное то, что Ллуэллин глубоко любил Джулиена Мэй фейра, и одно из первых жизненных потрясений Ллуэллин получил, узнав, что Джулиен по крайней мере лет на десять-пятнадцать старше, чем он предполагал, да и то Ричард обнаружил этот факт только в начале 1914 года, когда у Джулиена случился первый удар. До этого времени Джулиен был очень романтичным и пылким любовником Ллуэллина, и тот оставался подле своего хозяина до самой его смерти, случившейся четыре месяца спустя. После удара Джулиена частично парализовало, но он все равно каждый день час или два проводил в своем кабинете.

Ллуэллин очень живо описал Джулиена, каким застал его в начале 1900-х годов. По его словам, это был худощавый человек, уже не такой высокий, как прежде, но все еще бойкий, энергичный, с живым воображением и отличным чувством юмора.

Ллуэллин откровенно признался, что Джулиен посвятил его в эротические тайны жизни и не только научил, как быть внимательным любовником, но и возил юношу с собой в Сторивилл^{11} – пресловутый район «красных фонарей», – где представил его в лучших заведениях.

Но давайте перейдем непосредственно к его рассказу.

– Боже мой, каким только штукам он меня не учил, – сказал Ллуэллин, вспоминая их любовные отношения, – и какое у него было чувство юмора. Казалось, сама жизнь для него это всего лишь шутка, в которой нет ни малейшей горечи. Сейчас я вам расскажу о нем нечто очень личное. Он занимался со мной любовью так, словно я был женщиной. Если вы не понимаете, что я имею в виду, то бесполезно объяснять. А какой у него был голос, к тому же этот французский акцент… Когда он начинал нашептывать мне на ухо…

Джулиен часто рассказывал забавнейшие истории о номерах, которые он выкидывал с другими любовниками, о том, как они дурачили всех, например когда один из его мальчиков, по имени Алистер, переодевался в женщину и отправлялся в оперу вместе с Джулиеном, и ни у кого из зрителей не возникало ни малейшего подозрения насчет этой пары.

Джулиен пытался уговорить меня проделать то же самое, но я отвечал, что у меня не хватит духу на подобный трюк, ни за что! Он понимал. Он был чрезвычайно доброжелателен. Да что там говорить, с ним невозможно было поссориться. Он утверждал, будто навсегда покончил с перебранками, а кроме того, ужасно вспыльчив по природе, поэтому ему никак нельзя терять самообладание. Вспышки гнева изнуряли его.