Текст книги "Кровь и золото"

Автор книги: Энн Райс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

– Нет, молчать я не буду! – заявил бывший жрец. – Ты, Мариус, похитил царицу и держишь ее у себя, как свою собственность! Ты запер ее в разукрашенном храме, словно деревянного римского божка! Да как ты смеешь так поступать?

– Глупец! – ответил я. – А что предлагаешь ты? Прекрати врать. Тебе нужно то же, что и всем: ее кровь! И что ты собираешься сделать, узнав, где она находится? Выпустить ее? Зачем? Когда? Каким образом?

– Прошу вас, хватит, – повторил Авикус. – Маэл, умоляю тебя, давай уйдем.

– А что хотели сделать змеепоклонники, прослышав о моей тайне? – продолжал я, не помня себя от ярости. – Представь себе, что могло случиться, если бы они завладели царицей, получили ее кровь и стали сильнее нас. Или если бы все человечество восстало против нас и устроило охоту, чтобы уничтожить наш род. Нет, ты, ненормальный самовлюбленный дурак, даже вообразить не можешь, какие несчастья обрушились бы на этот мир, узнай о ней все и вся!

Передо мной вырос расстроенный Авикус и умоляюще поднял руки.

Но меня было не остановить. Шагнув в сторону, я оказался лицом к лицу с разъяренным Маэлом и в который раз попытался его вразумить.

– Только подумай, что произойдет, если Мать и Отец вновь окажутся под палящими лучами солнца, если повторится Великий Огонь, от которого уже пострадал Авикус! – возмущался я. – Ты бы хотел закончить свою жизнь в агонии по прихоти третьего лица?

Авикус опять встал между нами.

– Прошу тебя, Мариус, позволь мне увести Маэла. – Голос его был исполнен печали и муки. – Мы покинем твой дом и, обещаю, больше не доставим тебе хлопот.

Я повернулся к ним спиной. Я слышал, как уходит Маэл, но Авикус колебался. Внезапно он обнял меня и коснулся губами моей щеки.

– Уходи, – прошептал я, – пока твой безумный друг из ревности сгоряча не вонзил мне нож в спину.

– Ты показал нам великое чудо, – так же шепотом сказал он. – Дай ему время поразмыслить, пусть он найдет способ уместить величие у себя в голове.

Я улыбнулся.

– А я больше никогда не захочу их видеть, – продолжал Авикус. – Слишком тяжелое зрелище.

Я кивнул.

– Но позволь мне приходить по вечерам, – едва слышно попросил он. – Я буду молча стоять в саду и смотреть через окно, как ты расписываешь стены.

Глава 8

Время неслось слишком быстро.

В Риме только и говорили, что о потрясающем восточном городе Константинополе. Все больше знатных патрициев покидали Рим, поддавшись далеким чарам. После смерти Константина Великого воинственным императорам, казалось, не будет конца. А натиск на границы империи оставался по-прежнему невыносимым, что требовало проявления абсолютной преданности от всех сторонников императорской власти, особенно от тех, кто занимал высокое положение в обществе и имел на него влияние.

Появился один интересный чудак – Юлиан, впоследствии известный как Апостат. Он пытался восстановить язычество, но потерпел фиаско. Несмотря на свои религиозные фантазии, он оказался отважным и умелым солдатом и погиб вдали от Рима в битве с неутомимыми персами.

Готы, вестготы, германцы, персы – кто только не совершал набеги на империю! Красивые богатые города со всеми их гимнастическими залами, театрами, философскими школами и храмами пали под натиском племен, понятия не имевших ни о воспитании, ни о философии, ни о поэзии, ни об изяществе и изысканности. Издревле принятые ценности нашей жизни были им абсолютно чужды.

Варвары разорили даже Антиохию, наш с Пандорой дом, – мне невыносимо было думать об этом.

Один лишь Рим, казалось, был неподвластен подобным кошмарам. Даже видя, как вокруг один за другим рушатся дома, родовитые граждане Вечного города не теряли уверенности в том, что он избежит печальной участи.

Я же продолжал задавать пиры для непризнанных и отверженных, часами просиживал над страницами своего дневника, поверяя ему свои мысли, или вновь и вновь покрывал росписями стены.

Весть о смерти кого-либо из завсегдатаев моих празднеств каждый раз заставляла меня нестерпимо страдать. Однако я понимал, что никто из них не избежит этой участи, и потому прилагал все усилия, чтобы компания постоянно пополнялась новыми гостями и всегда была многочисленной.

Что бы ни вытворяли гости – накачивались ли вином до бесчувствия или в каком-нибудь уголке сада исторгали из себя все выпитое и съеденное, – я упорно продолжал упражняться в живописи. Дом мой производил, наверное, совершенно безумное впечатление: горящие повсюду лампы, хозяин, с помощью кистей и красок воплощающий в жизнь свои фантазии, хохочущие гости, поднимающие бокалы за его здоровье, музыка, не смолкающая до рассвета...

Поначалу я опасался, что присутствие Авикуса, тайком наблюдавшего за моей работой, будет отвлекать меня, но быстро привык к тому, что он проскальзывает в сад и бродит где-то неподалеку. Сознание того, что рядом находится существо, способное по-своему разделить со мной долгие бессмертные ночи, приносило в душу умиротворение.

Я продолжал рисовать богинь: Венеру, Ариадну, Геру – и постепенно смирился с тем, что в их облике непременно присутствует образ Пандоры. Однако мужчинам-богам тоже нашлось место на стенах моей виллы. В особенности меня вдохновлял Аполлон, но привлекали и другие мифологические персонажи: Тезей, Эней, Геракл... Время от времени я перечитывал сочинения Овидия, Гомера и Лукреция, заимствуя сюжеты у этих поистине гениальных поэтов, а порой придумывал собственные сценки.

Тем не менее истинное утешение приносили мне только нарисованные на стенах сады – мне казалось, что я действительно бродил когда-то под сенью их деревьев и с тех пор они оставались в моем сердце.

В общем, я упорно рисовал, а поскольку дом мой был выстроен как вилла, а не как закрытое городское здание с атриумом внутри, Авикус имел возможность свободно гулять по саду и наблюдать за моей работой. Интересно, повлияло ли его присутствие на мое творчество?

Больше всего меня трогала его преданность. Равно как и его молчаливая почтительность. Не проходило и недели, чтобы он не провел хотя бы одну ночь в моем саду. А зачастую я ощущал его присутствие в течение пяти-шести ночей кряду. Бывало и дольше.

Разумеется, мы не перемолвились и словом. Молчание придавало нашему союзу своеобразную утонченность. Однажды мои рабы заметили его и в тревоге поспешили ко мне, дабы сообщить о присутствии в саду постороннего, но я быстро положил конец их беспокойству.

В те ночи, когда я навещал Тех, Кого Следует Оберегать, Авикус меня не сопровождал. Должен признаться, что, расписывая в одиночестве стены святилища, я чувствовал себя намного свободнее. Однако в такие моменты меня сильнее, чем когда-либо, одолевала меланхолия.

Отыскав удобное местечко за возвышением, позади божественной четы, я в моменты уныния частенько забирался в самый угол и засыпал там перед восходом солнца, не пробуждаясь даже с наступлением следующей ночи. Я чувствовал себя совершенно разбитым. Ничто в целом мире не могло принести облегчения. В голову лезли жуткие мысли о судьбе империи.

Но потом я вспоминал Авикуса, поднимался, стряхивал с себя апатию, возвращался в город и снова начинал работать над фресками.

Не знаю, сколько лет провел я таким образом.

Впрочем, важны не даты и сроки, а то, что в заброшенных катакомбах снова обосновалась группа вампиров-сатанистов, по обычаю убивавших невинных людей. Они наводили ужас на смертных. Совершенно не заботясь о сохранении тайны существования тех, кто пьет кровь, они своим поведением повергали в ужас смертных, и в результате по городу поползли страшные слухи.

Я надеялся, что Маэл с Авикусом уничтожат и эту шайку кровопийц, что не составило бы труда, ибо поклонники сатаны были слабыми и совершали много ошибок.

Но однажды Авикус пришел ко мне и объяснил сложившуюся ситуацию, заставив увидеть ее в совершенно ином свете. Не понимаю, почему я сам не осознал это давным-давно.

– Сатанисты всегда молоды, – сказал он, – среди них не найдешь ни одного, чье перерождение состоялось после тридцати – сорока лет. Все они прибывают с Востока и утверждают, что ими правит дьявол, а поклоняясь дьяволу, они служат Христу.

– Это для меня не новость, – отозвался я, не отрываясь от своего занятия.

Я продолжал рисовать, словно Авикуса не было рядом, но вел себя так не из желания его обидеть, а оттого, что давно уже устал от поклонников сатаны – ведь именно из-за них я лишился Пандоры.

– Видишь ли, Мариус, этих смертоносных посланцев наверняка отправляет сюда кто-то из старейших, делая из них своих шпионов. И в первую очередь нам нужно уничтожить это древнее существо.

– Интересно, каким образом? – спросил я.

– Мы хотим завлечь его в Рим, – ответил Авикус. – И хотим попросить тебя о помощи. Давай сегодня спустимся вместе в катакомбы и сообщим юнцам, что ты их друг.

– С ума сошел? – воскликнул я. – Не понимаешь разве, что им известно о существовании Матери и Отца? Забыл, что я рассказывал?

– Мы собираемся убить их всех до последнего. – За моей спиной неожиданно вырос Маэл. – Но для полного успеха необходимо заманить сюда старейшего.

– Идем с нами, Мариус, – настойчиво убеждал меня Авикус. – Ты нам нужен, без твоего красноречия не обойтись. Уверь их в том, что сочувствуешь их воззрениям. Но скажи, что позволишь им остаться в Риме, только если они приведут своего главаря. Мы с Маэлом не сможем произвести должное впечатление. И это не пустая лесть, а правда.

Я долго стоял с кистью в руке и размышлял: «Соглашаться или нет?»

И в конце концов пришел к выводу, что не могу пойти на такой шаг.

– Не проси меня, – сказал я Авикусу. – Заманивайте его сами. А когда он будет здесь, дайте мне знать, и я обещаю, что приду и помогу.

На следующую ночь Авикус вернулся.

– Сатанисты истинно дети, – сообщил он. – Они с удовольствием рассказали о своем главаре и указали даже место, где он обитает, – в пустыне на севере Египта. Он, несомненно, пострадал от Великого Огня и поведал им историю Великой Матери. Жаль их убивать, но они мечутся по городу, выбирают в жертвы лучших из смертных – словом, ведут себя недопустимо.

– Согласен, – тихо ответил я, неожиданно устыдившись, что постоянно взваливал охрану Рима на плечи Маэла и Авикуса, а сам оставался в стороне. – Но вам удалось выманить древнее существо из укрытия? Что вы им сказали?

– Мы принесли богатые дары, – ответил Авикус. – И попросили призвать сюда того, кто ими управляет. А еще пообещали, что, как только он появится, мы дадим ему свою могущественную кровь, в которой он крайне нуждается, чтобы впредь создавать все больше и больше последователей – жрецов и жриц культа сатаны.

– Ну конечно! Вашу могущественную кровь! А мне и в голову не пришло! Я считал, что ею обладают только Мать и Отец, но не мы с вами.

– Не стану утверждать, что сам это придумал, – пояснил Авикус. – Один из Детей Сатаны – так они себя называют – сообщил, что главарь очень слаб и не встает с постели, что он способен только принимать жертвы и создавать служителей культа, а потом предложил нам поделиться с их кумиром кровью. Конечно, мы с Маэлом сразу согласились. Ведь мы, просуществовавшие на земле много столетий, кажемся этим детям древними и могущественными.

Несколько месяцев не поступало никаких новостей. Правда, благодаря Мысленному дару я узнал, что Авикус уничтожил нескольких сатанистов – в наказание за преступления, которые счел слишком опасными. А однажды, наслаждаясь тишиной ясной летней ночи в своем саду, я услышал, как вдалеке Маэл спорит с Авикусом, стоит или нет убить остальных Детей Сатаны.

В конце концов Маэл с Авикусом все-таки истребили всю шайку, опустошив залитые кровью катакомбы, и возникли у меня на пороге с просьбой о помощи, ибо не более чем через час должны были вернуться те, кого отправили в Египет, и нужно было действовать быстро.

Я не забыл о данном обещании, а потому выбрал лучшее оружие и покинул уютный теплый дом.

Катакомбы оказались такими тесными, что мне с трудом удалось выпрямиться в полный рост. Судя по всему, в первые годы существования секты смертные христиане устраивали здесь свои сборища и здесь же хоронили своих покойников.

Пройдя по узким коридорам, мы оказались в чуть более просторном подземелье и увидели носилки, на которых лежал, метая вокруг исполненные ненависти взгляды, древний египтянин. Его юные прислужники в ужасе созерцали прах своих падших соратников.

На долю старого вампира выпало немало страданий. Лысый, исхудавший, почерневший после Великого Пожара, он отдавал все силы созданию Детей Сатаны. Поэтому в отличие от остальных так и не исцелился. Он сразу догадался, что его провели: те, кого он послал в Рим, погибли, а вместо них его встретили кровопийцы немыслимой силы, не испытывавшие сочувствия ни к нему, ни к его делу.

Первым поднял меч Авикус, но древний вампир остановил его, воскликнув:

– Разве мы не служим Господу?

– Ты узнаешь об этом раньше меня. – С этими словами Авикус одним ударом снес ему голову.

Остальные даже не попытались спастись. Они упали на колени и молча приняли смерть.

Огонь поглотил безжизненные тела.

Две ночи подряд мы возвращались, чтобы собрать и сжечь останки, пока не превратили все в пепел. Завершив дело, мы решили, что с сатанистами покончено раз и навсегда.

Если бы!

Не могу сказать, что та жуткая глава нашей жизни сблизила меня с Авикусом и Маэлом. Все внутри меня противилось столь отвратительному деянию, и я не мог не испытывать горечи.

Возвращаясь домой, я с радостью принимался за работу.

Приятно было сознавать, что никто из моих гостей не интересуется моим возрастом, не задается вопросом, почему я не старею и не умираю. Наверное, секрет в том, что на вилле всегда было много гостей и никто надолго не задерживал внимание на тех, кто пировал рядом.

Так или иначе, после казни Детей Сатаны я стал чаще слушать музыку и начал рисовать более искусно и изобретательно, с неослабевающей страстью.

Тем временем империя пришла в полный упадок и окончательно разделилась на восточную и западную части. На западе, где располагался, естественно, сам Рим, говорили на латыни; на востоке общепринятым языком стал греческий. Столь четкое разделение затронуло и христиан, которые продолжали спорить и ссориться из-за своих верований.

И наконец обстановка в моем любимом городе стала невыносимой. Правитель вестготов Аларих захватил ближайший порт, Остию, и угрожал столице. Сенат оказался бессилен перед лицом надвигающейся опасности вторжения, и в городе поговаривали, что рабы могут встать на сторону захватчиков, что приведет к полному поражению.

Однажды в полночь отворились Саларийские ворота, вдали раздался устрашающий звук готской трубы и в Рим ворвались алчные орды готов и скифов, жаждущие разграбить Великий город и сровнять его с землей.

Я выскочил на улицу и оказался в самом центре кровавой резни.

Рядом тотчас возник Авикус.

Мчась по крышам, мы повсюду наблюдали одну и ту же картину: рабы, восставшие против хозяев, дома с распахнутыми настежь дверями, обезумевшие жертвы, тщетно предлагавшие золото и драгоценности своим убийцам в обмен на жизнь, бесценные статуи, грудами наваленные на повозки, которыми были перегорожены буквально все узкие улицы, бесчисленные трупы, сбегавшую в канавы кровь и, наконец, языки пламени, охватившие все вокруг. Молодых и здоровых оставляли в живых, чтобы впоследствии продать в рабство, однако по большей части убивали всех без разбору. Очень быстро я понял, что не смогу помочь ни одному из смертных.

По возвращении на виллу я, к своему ужасу, обнаружил, что дом объят пламенем. Остававшиеся там либо попали в плен, либо обратились в бегство. Горели книги! На глазах гибли все мои собрания Вергилия, Петрония, Апулея, Цицерона, Лукреция, Гомера, Плиния. Фрески чернели и рассыпались. В легкие вползал зловонный дым.

У меня едва оставалось время выхватить из пасти огня несколько важных вещей. Я отчаянно пытался спасти Овидия, столь любимого Пандорой, и великих греческих трагиков. Авикус бросился мне на помощь. Я набрал еще книг, надеясь добраться до дневников, но в ту роковую секунду в сад с дикими воплями хлынули готские солдаты.

Я выхватил меч и с яростью принялся направо и налево рубить головы, перекрикивая захватчиков, оглушая их неестественной силой своего голоса и внося смятение в их ряды.

Авикус, более, чем я, искушенный в подобных битвах, дрался еще свирепее. Вскоре вся шайка лежала у наших ног.

Но дом было уже не спасти. Те несколько книг, что мы смогли вытащить, тоже сгорели. Что мне оставалось? Только молиться, чтобы мои рабы успели найти себе укрытие – в противном случае они были обречены стать пленниками захватчиков.

– Скорее в святилище! – воскликнул я. – Больше нам идти некуда!

Мы поспешно выбрались на крыши и помчались, уворачиваясь от языков пламени, вырывавшихся отовсюду и окрашивавших небо в алый цвет.

Рим рыдал. Рим просил пощады. Рим умирал. Рима больше не было!

Мы без приключений добрались до святилища, хотя войска Алариха мародерствовали и вне пределов города.

Спустившись в прохладное, безопасное убежище, я поспешно зажег лампы и упал на колени перед Акашей, не задумываясь о том, как воспримет мое поведение Авикус. Я шепотом поведал царице о трагедии, постигшей мой смертный дом.

– Ты видела гибель Египта, – почтительно говорил я. – На твоих глазах он превратился в римскую провинцию. Теперь очередь Рима. Рим простоял одиннадцать веков, и теперь его больше нет. Что станется с миром? Кто позаботится о дорогах и мостах, связывающих и объединяющих людей? Кто сохранит великолепие городов, где люди строят дома, чтобы жить в мире и радости, воспитывать детей, учить их читать, писать, поклоняться богам? Кто прогонит прочь гнусных вандалов, не способных возделывать свои земли, живущих лишь во имя разрушения и зла?

Как и следовало ожидать, Священные Прародители не дали никакого ответа.

Распростершись на полу, я протянул руку и почтительно прикоснулся к ногам Акаши. Потом с тяжелым вздохом заполз в угол и, забыв об этикете, сник, как обессилевший ребенок.

Авикус присел рядом и сжал мою руку.

– А как же Маэл? – тихо спросил я.

– Маэл хитер, – ответил Авикус. – Он любит драться и убивает мастерски. Маэл никогда больше не даст себя ранить. И Маэл знает, как скрыться, если противник слишком силен.

Следующие шесть ночей мы провели в святилище.

До нашего слуха то и дело доносились крики и плач – грабежи и насилие продолжались.

Наконец Аларих вывел войска из Рима и отправился на юг – разорять деревни.

Жажда крови заставила нас покинуть безопасное убежище и вернуться в город.

Авикус попрощался и ушел искать Маэла, я же направился туда, где когда-то стоял мой дом. Увидев умирающего солдата, я вонзил ему в грудь копье. Он потерял сознание. Я вытащил острие, заставив раненого застонать в забытьи, приподнял тело и прильнул ртом к кровоточащей ране.

В крови еще жили воспоминания о битве, и я предпочел покончить с ними побыстрее, а потом отодвинул труп в сторону и аккуратно сложил руки покойника на груди. И понял, что хочу еще крови.

Живой крови.

Я пошел вперед, мимо руин и развалин, наступая на гниющие разлагающиеся трупы, пока не набрел на одинокого солдата с мешком награбленного добра на плече. Он потянулся за мечом, но я успел схватить его и впиться в горло. Солдат умер слишком быстро. Но я насытился. Труп упал к моим ногам.

До дома я добрался в полном изнеможении.

Мой сад превратился в кладбище – повсюду валялись разбухшие, смердящие трупы.

Все до единой книги сгорели.

Я плакал, не в силах поверить, что мои египетские свитки, содержавшие древнейшие легенды о Матери и Отце, исчезли в пламени.

Ценнейшие свитки, которые я забрал из старого храма в Александрии в ночь, когда вывозил из Египта Мать и Отца. Те свитки, где говорилось, как злой дух проник в вены Акаши и Энкила и как появилось на земле племя тех, кто пьет кровь.

Все пропало. Обратилось в прах. Вместе с римскими и греческими поэтами и историками ушла моя жизнь. Ушла вместе с тем, что я успел написать.

Я винил себя в том, что не скопировал древние египетские легенды, что не спрятал их в святилище. В конце концов, где-нибудь в чужих странах на базарах еще можно найти Цицерона, Вергилия, Ксенофона и Гомера.

Но египетские легенды – утрата невосполнимая.

Интересно, расстроит ли потеря записей мою прекрасную царицу? Важно ли ей, что предания сохранились лишь в моей душе, в моем сердце?

Я вошел в свою обитель, превратившуюся в развалины, и взглянул на то, что осталось от фресок на почерневших стенах, поднял глаза к потолку, опиравшемуся на обгорелые балки, готовые обвалиться в любой момент...

Перешагнув через груды обуглившихся досок, я навсегда ушел из дома, в котором прожил не один век.

Медленно ступая по улицам, я видел, что город уже начал оправляться от постигшего его несчастья. Захватчики не смогли спалить все: слишком велик был Рим, слишком много было построено здесь каменных зданий.

Но что мне до жалких христиан, спешащих на помощь своей братии, до обнаженных детей, оплакивавших погибших родителей? Слава богам, Рим не стерли с лица земли. Отныне меня это не касается. Придут новые завоеватели. Люди, остающиеся в городе в надежде отстроить его заново, подвергнутся новым унижениям. Но только не я.

Я направился обратно в святилище, спустился по лестнице, без сил опустился на пол в уголке и закрыл глаза.

Так я впервые погрузился в долгий бессмертный сон.

До тех пор я поднимался практически каждую ночь и посвящал выделенное мне тьмой время либо охоте, либо доступным мне занятиям и развлечениям.

Но теперь я перестал реагировать на закат солнца. Точь-в-точь как ты в ледяной пещере.

Я спал и чувствовал себя в полной безопасности. Знал, что Тем, Кого Следует Оберегать, ничто не угрожает. До меня доносились звуки мира смертных, я слышал, что на Рим обрушивается одно несчастье за другим. И почел за лучшее спать.

Возможно, меня вдохновила история о Боге Рощи, способном целый месяц голодать в заточении, а впоследствии все же подняться и принять жертву.

Я молился Акаше: «Подари мне сон. Подари неподвижность. Подари безмолвие. Избавь от голосов и шума. Даруй мне покой».

Так я проспал не один месяц. Но в конце концов начал испытывать ужасный голод: мне снилась кровь. Однако я упорно оставался лежать на полу святилища, не открывая глаз даже по ночам, когда появлялась возможность выбраться во внешний мир и побродить там, не обращая внимания на происходящее вокруг.

Однако я не мог заставить себя вновь увидеть любимый город. И не представлял, куда мне идти.

Потом наступил странный момент. Мне снилось, что в святилище пришли Маэл и Авикус, что они убеждали меня встать и предлагали свою кровь, дабы придать мне сил.

– Ты голоден и слаб, – говорил Авикус. Он казался очень грустным. И ласковым. – Рим еще жив, – сообщил он. – Город осаждали готы и вестготы, но старые сенаторы никуда не уехали. Они высмеивают неотесанных варваров. Христиане собирают вокруг себя бедноту, раздают хлеб. Нет в мире силы, способной убить твою столицу. Аларих умер, и от его армии ничего не осталось – словно на него пало проклятие за все злодеяния.

Обрадовался ли я? Не знаю. Пробуждение слишком большая роскошь. Я не мог открыть глаза. Мне хотелось только одного: остаться в тишине и одиночестве.

Они ушли. Наверное, они приходили еще – кажется, я видел их: горела лампа, они что-то говорили, – но это было как во сне и меня не касалось.

Минули месяцы, затем годы. Тело мое ослабело, лишь Мысленный дар никак не хотел засыпать.

И меня посетило видение. Я смотрел на себя со стороны. Я лежал в объятиях женщины, прекрасной черноволосой египтянки. Это была Акаша. Она успокаивала меня, говорила, что я должен спать, что мне не угрожает даже жажда – ведь я пил ее кровь, а значит, стал не таким, как все другие вампиры. Голод мне не страшен. Окончательно ослабеть мне не суждено.

Мы лежали на кровати, задрапированной тонкой полупрозрачной тканью, в великолепных покоях с шелковыми занавесями. Я видел золотые колонны, увенчанные листьями лотоса. Ощущал мягкость подушек. Но самое главное – я чувствовал уверенные и теплые объятия моей утешительницы, повелевавшей мне погрузиться в сон.

Так прошло много времени. Потом я поднялся и вышел в сад – да-да, в тот самый сад, который упорно рисовал на стенах. Только этот сад был несравненно лучше моего. Я обернулся, чтобы взглянуть на танцующих нимф, но они оказались проворнее меня и исчезли из виду прежде, чем я успел их рассмотреть. Вскоре стихло и нежное пение – нимфы убежали слишком далеко.

Мне снились краски – яркие и чистые. Хотелось немедленно взяться за кисть и воссоздать сад вживую.

Нет, я должен спать...

Наконец мой мозг окутала божественная темнота, сквозь пелену которой не проникали никакие мысли. Я знал, что Акаша обнимает меня, чувствовал прикосновение ее рук и губ – и больше ничего.

Так прошли годы...

Да, прошли годы...

Внезапно глаза мои сами собой открылись.

Мной завладело необъяснимое, тревожное чувство – словно напоминание о том, что я по-прежнему остаюсь живым существом с головой, руками и ногами. Я не шевелился, вглядываясь во тьму, и чуть позже услыхал громкий звук шагов. В глаза ударил яркий свет.

А следом раздался голос:

– Мариус, идем с нами.

Это был голос Авикуса.

Я попытался встать с каменного пола, но не смог, не в силах поднять даже руку.

«Лежи, – велел я себе. – Лежи и думай. Думай о том, что могло случиться».

Авикус встал передо мной, держа в руках маленькую бронзовую лампу, отбрасывавшую на стены дрожащие отблески.

Он был одет в роскошную длинную тунику, рубашку, похожую на те, что носили солдаты, и готского покроя штаны.

Рядом стоял Маэл, облаченный в столь же богатое платье. Его светлые волосы были аккуратно зачесаны назад, в лице не осталось и следа былой злобы.

– Мы уезжаем, Мариус, – объявил Маэл, бесхитростно глядя на меня широко открытыми глазами. – Поехали с нами. Давай пробуждайся от своего мертвецкого сна – и поехали.

Авикус опустился на одно колено и отставил лампу в сторону, чтобы свет не слепил мне глаза.

– Мариус, мы уезжаем в Константинополь. Мы наняли собственный корабль, купили рабов-гребцов, взяли своего капитана и слуг, которым платят столько, что они не будут задавать лишние вопросы и интересоваться, почему мы так любим гулять по ночам. Ты должен уехать с нами. Оставаться нет смысла.

– Послушай, что тебе говорят, – вмешался Маэл. – Знаешь, сколько ты проспал?

– Полвека, – с трудом прошептал я. – И Рим обращен в руины.

Авикус покачал головой.

– Гораздо дольше, друг мой. Ты даже не представляешь, сколько раз мы пытались тебя разбудить. Мариус, Западной империи больше нет.

– Отправляйся вместе с нами в Константинополь, – повторил Маэл. – В самый богатый город мира.

– Возьми мою кровь, – предложил Авикус, намереваясь прокусить свое запястье. – Мы тебя не оставим.

– Нет, – ответил я. – Сам встану.

Не уверенный в том, что Маэл с Авикусом разобрали мои слова – я и сам их почти не расслышал, – я медленно приподнялся на локтях; вскоре обнаружил, что уже сижу; потом умудрился встать на колени и наконец выпрямился во весь рост. Голова закружилась.

Моя ослепительная Акаша возвышалась на троне, глядя куда-то вдаль. Царь тоже ничуть не изменился. Однако обоих покрывал слой пыли – невообразимая, преступная небрежность! Цветы в вазах увяли, засохли и походили на пучки сена. Но кто был в этом виноват?

Спотыкаясь, я побрел к возвышению. Увидев, что глаза мои закрылись, Авикус вовремя успел меня поддержать – очевидно, я чуть не упал.

– Прошу вас, оставьте меня, – еле слышно попросил я. – Ненадолго. Я должен помолиться, выразить благодарность за утешение, полученное во сне, а потом присоединюсь к вам.

Приказав себе тверже держаться на ногах, я снова сомкнул веки.

Передо мной тотчас пронеслось видение: я, лежащий на пышной постели в роскошном дворце, и Акаша, моя царица, сжимающая меня в объятиях.

Я увидел шелковую ткань, трепещущую на ветру. Но видение принадлежало не мне: оно родилось не в моей голове. Кто-то передавал мне свои мысли, и я понимал, что исходить они могут только из одного источника.

Я открыл глаза и вгляделся в безупречное мраморное лицо Акаши. Менее красивая женщина не продержалась бы столько столетий. Ни у кого не хватало мужества покончить с ней. И не хватит.

Но внезапно поток моих мыслей прервался. Авикус и Маэл никак не могли уйти.

– Я поеду с вами, – произнес я, – но я должен остаться один. Подождите меня наверху.

Они подчинились. Услышав, как они поднимаются по лестнице, я взобрался на возвышение и склонился над моей неподвижной царицей – как нельзя более почтительно и одновременно как нельзя более дерзко. Наконец я осмелился на поцелуй, способный убить меня в течение секунды.

Ничто не нарушило покой святилища, никто не шелохнулся. Божественная чета оставалась спокойной. Рука Энкила не дрогнула. Акаша и бровью не повела. Я стремительно вонзил зубы в ее плоть и большими глотками, поспешно и жадно принялся пить густую кровь, вскоре погрузившую меня в грезы о залитом солнцем чудесном саде, полном цветущих деревьев и роз, о саде, окружавшем дворец, о саде, где ни один цветок не появился сам по себе, а был посажен по заранее продуманному царственному плану. Я увидел спальню. Увидел золотые колонны. И будто наяву услышал голос, прошептавший лишь одно слово: Мариус.

Душа моя расправила крылья.

Я снова услышал свое имя, эхом пролетевшее по шелковым дворцовым покоям. Сад озарился ярким светом.

Содрогнувшись всем телом, я понял, что больше не проглочу ни капли, и отпрянул. Края крохотных ранок сомкнулись, кожа царицы вновь стала девственно-чистой, и тогда я приник к ней в долгом поцелуе.

Потом, упав на колени, я всем сердцем благодарил царицу, ибо ни секунды не сомневался, что она охраняла мой сон. Ни секунды. И я знал, что это Акаша заставила меня очнуться. Ни Авикус, ни Маэл не справились бы со мной без вмешательства свыше. Она принадлежала мне, только мне, и наша связь стала крепче, чем в ту ночь, когда я вывез ее из Египта.

Моя царица...

Наконец я выпрямился, окрепший и просветленный, готовый к долгому путешествию в Византию. Теперь рядом со мной Маэл и Авикус – они помогут уложить наших Священных Прародителей в каменные саркофаги. Впереди меня ждет немало бесконечных ночей, и в море я еще успею оплакать мою несравненную Италию, потерянную навеки.