Текст книги "Свои-чужие"

Автор книги: Энн Пэтчетт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)

– На десять лет добрее, – говорил он в день ее рождения. – На десять лет великодушнее.

Это было правдой, Сапна так радовалась жизни, что могла показаться недалекой, хотя на самом деле была, наверное, не глупее других.

– Нет ничего глупого в том, чтобы быть счастливым, – говаривала она.

Она любила мужа, любила сыновей. Была в восторге от того, что сбежала из северного Мичигана в Чикаго. Ей нравилась жизнь, которую они вели, пусть хлопотная и зябкая. Сапна без труда выносила и родила второго. Все они были дома. Рави, двух с половиной лет от роду, спал. Сапна сидела на диване с младенцем на руках. Она посмотрела прямо на Кумара и сказала:

– Как странно.

И закрыла глаза.

Вскрытие показало генетическую патологию сердца – синдром удлиненного интервала QT. При ее состоянии чудом было, что она не умерла сразу после рождения Рави. Хотя некоторые не умирают. Некоторые живут всю жизнь, даже не подозревая, какой судьбы избежали. Обследование выявило, что этот же ген был и у матери Сапны. И у сестры.

– Большинство живущих на земле людей, – сказал Фикс, – носит свою смерть внутри себя.

Не прошло и года после смерти жены Кумара, когда Франни подошла к его столику в Палмер-Хаусе и спросила, что он желает выпить.

– Господи, – сказал он, не веря своим глазам. – Не говори, что ты так здесь и работаешь.

Кумар, подумала она. Как это она забыла про Кумара?

– Время от времени, только по выходным, – ответила Франни и наклонилась, чтобы поцеловать его в щеку. – Я работаю в юридической библиотеке Университета Чикаго, но платят там просто позорно. К тому же мне тут нравится.

Кумар ждал клиента, чтобы пойти с ним обедать.

– Иди работать ко мне, – сказал он. – Прямо в понедельник и приступай. Будешь получать у меня больше, чем на этих твоих двух работах, вместе взятых.

Франни рассмеялась. Кумар был все тот же.

– И что я буду делать?

– Комплексную оценку, – немедленно выдумал он. – Мне нужно, чтобы ты сделала заключение по финансовым документам для слияния.

– Я ведь так и не закончила университет.

– Я знаю, что ты успела выучить. Нам нужен кто-то, на кого можно положиться. Считай, что у нас сейчас было собеседование. Все, я тебя принял.

Высокий темнокожий мужчина в угольно-черном костюме подошел к столику, и Кумар встал с ним поздороваться.

– Наша новая коллега. – Кумар указал мужчине на Франни. – Франни Китинг. Ты ведь по-прежнему Китинг?

– Франни Китинг, – подтвердила она, пожимая мужчине руку.

Потом Кумар говорил, что его прямо в тот момент и озарило: он женится на Франни, и это решит все проблемы кроме нерешаемых. Он любил ее, когда они были молоды, пусть не в тот год, когда они делили квартиру, а позже, когда она уехала с Лео Поузеном. И раз сейчас она свободна, не видел причин, почему бы снова ее не полюбить. Сложность заключалась в том, что у него совсем не было времени. Родители Сапны приехали из Мичигана, чтобы присматривать за Рави, когда родился Амит, и теперь, почти год спустя, так и жили в его доме. Работа и дети, житейские хлопоты и бремя горя не оставляли ему ни минуты, сжирали все без остатка. Это было гениальное решение – взять Франни на работу, а не ухаживать за ней. Он и не собирался за ней ухаживать. Он хотел на ней жениться. Если она будет работать в его юридической фирме, они будут видеться каждый день. Постепенно – в лифте или обмениваясь документами – они все друг другу о себе расскажут. И прежде чем вверить Франни своих детей и свою жизнь, он успеет убедиться, что не ошибся в ней.

Уладили, подумал он, вручая ей визитку и желая доброй ночи. Это мы уладили.

Прошло столько лет, а в баре по-прежнему играла все та же запись, или запись, очень сильно похожая на прежнюю. Вспомни Франни, как ее раздражала эта музыка, посмеялась бы. Она ее больше не замечала. Но когда Кумар с клиентом вышли из бара и Франни положила визитку в карман фартука, она смутно услышала Эллу Фицджеральд, певшую точно в глубине ее головы:

 
Я кое-кого так стараюсь забыть,
А тебе есть кого забывать?
 

Лежа в темноте в доме у матери, Франни пыталась представить себе мир, в котором Сапна не умерла. Возможно, Франни и Кумар встретились бы снова, столкнулись бы как-нибудь в книжном магазине, рассмеялись, поздоровались и разошлись, но она никогда бы не вышла за него, и его сыновья никогда не стали бы ее сыновьями. Но в мире, где Сапна не умерла, Беверли могла бы остаться женой Фикса, а это значит, что не было бы ни Джека Дайна, ни сводных братьев Дайн, ни рождественской вечеринки в Виргинии. Однако не было бы и Марджори, а это стало бы страшной потерей, ведь Марджори подарила Фиксу счастье настоящей любви. Но, может быть, тогда Берт остался бы с Терезой и пятьдесят лет спустя спас бы ей жизнь, настояв, чтобы она вовремя пошла к врачу. Кэл не встретился бы с той пчелой, что поджидала его в высокой траве у амбара в доме родителей Берта. Он прожил бы долгую жизнь, хотя, кто знает, вдруг его настигла бы где-нибудь еще другая пчела? Если бы Кэл был жив, Элби не устроил бы пожара, из-за которого переехал в Виргинию, хотя он в любом случае не попал бы в Виргинию, потому что Берт остался бы в Калифорнии. Лежа в полусне поверх покрывала рядом с мужем, Франни никак не могла разглядеть все пути, по которым двинулось бы будущее без якорных стоянок прошлого. Без Берта Франни никогда бы не пошла на юридический. Она получила бы диплом по английскому языку и, значит, вообще бы не встретила Кумара. Она не оказалась бы в Чикаго, не работала бы в Палмер-Хаусе, а значит, целую вечность назад Лео Поузен не сел бы у барной стойки и не завел с ней разговор о ее туфлях. Именно там, когда Франни потянулась зажечь его сигарету, началась ее жизнь. Почему-то из всего, что могло быть обретено или утрачено, именно возможность не встретиться с Лео показалась Франни невыносимой.

Кумар задышал глубже и медленнее, Франни осторожно встала, нащупала в чемодане платье и туфли и переоделась в темноте.

Спустившись по черной лестнице обратно в кухню, Франни увидела мать, в одиночестве раскладывавшую птифуры на подносе у буфета.

– Тут же есть кому сделать это за тебя, – сказала Франни.

Мать подняла на нее глаза и устало улыбнулась:

– Я просто на минуточку спряталась.

Франни кивнула и села рядом.

– Когда думаешь «вот бы устроить прием», кажется, что это отличная идея, – сказала Беверли. – Но устраивая его, я всякий раз не могу понять, зачем мне это было нужно.

Они слышали гостей в соседней комнате, голоса их звучали все веселей от эгг-нога и шампанского. Пианист теперь играл что-то быстрое, кажется «Двенадцать дней Рождества» в джазовой обработке, но Франни не была уверена. Двенадцать дней… да она бы с собой покончила, так и не добравшись до строчки про пять золотых колец.

Беверли вынула из коробки последнее крохотное квадратное пирожное – они были розовые, желтые и белые, и каждое венчала засахаренная розетка.

– Рик все-таки приехал, – сказала она, разворачивая квадратики и превращая их в ромбы. – Теперь пьет.

– Мэтью так и сказал, что он приедет.

– Не выношу, когда они все вместе, – сказала Беверли. – По отдельности мальчики славные – ну, как правило, славные, но стоит им собраться, как у них начинается дискуссионный клуб. И всегда у них куча соображений по поводу будущего: что мне делать с Джеком, что мне делать с домом. Они, похоже, понятия не имеют, какие разговоры уместны на рождественском приеме. Я не знаю, что случится в будущем. Не понимаю, почему они меня все время спрашивают. У тебя есть какие-нибудь мысли по поводу будущего?

Франни взяла бледно-желтое пирожное цвета только что вылупившегося цыпленка и сунула его в рот целиком. Оно оказалось не слишком вкусным, но при такой красоте вкус не имел особенного значения.

– Никаких, – ответила она. – Ноль.

Беверли взглянула на дочь, и ее лицо озарилось любовью.

– Я хотела двух девочек, – сказала она. – И вот у меня есть ты и твоя сестра. Я получила ровно то, что хотела. У других дети слишком сложные.

Не будь ее мать такой красавицей, ничего бы не произошло, но в том, что она была красавицей, не было ее вины.

– Я пойду туда. – Франни поднялась со стула.

Ее мать посмотрела на поднос с крошечными пирожными.

– Разложу их по цветам. – Она сдвинула ладонью пирожные на стол. – Так, наверное, лучше будет.

Франни отыскала Рави и Амита в подвале – они смотрели «Матрицу» по телевизору размером с односпальный матрас.

– Детям нельзя смотреть этот фильм, – сказала она.

Мальчики обернулись.

– Но это только из-за драк, – ответил Рави. – А секса там нет.

– И сейчас Рождество, – добавил Амит, следуя безупречной логике «если нельзя, но очень хочется, то можно».

Франни встала у них за спиной и стала смотреть, как мужчины в черных плащах откидываются назад, чтобы их не разорвало пополам пулями, а потом снова распрямляются. Дергаться было поздно – если в этом кино показывали что-то, от чего у детей начинаются кошмары, мальчики уже это увидели.

– Мама, а ты видела этот фильм раньше? – спросил Амит.

Франни покачала головой:

– Для меня он слишком страшный.

– Если тебе станет страшно, – сказал ее младший мальчик, – я буду спать в твоей комнате.

– А если ты сейчас заставишь нас выключить, – сказал Рави, – мы не узнаем, что там будет дальше.

Франни посмотрела еще минуту. Похоже, она оказалась права – фильм и вправду был для нее слишком страшным.

– Папа уснул, – сказала она. – Подождите немножко, а потом отнесите ему тарелку с едой, хорошо?

Радуясь своей маленькой победе, мальчики кивнули.

– И не рассказывайте ему про кино.

Франни вернулась наверх и сделала полный круг по комнате, хотя мало кого помнила из гостей. Она не жила в Арлингтоне с тех пор, как уехала в колледж. Жены всех троих сыновей Джека Дайна были рады поболтать с ней, но ни одна из них не желала разговаривать с двумя другими. Жена того сына, который нравился ей больше других, нравилась ей меньше всех, зато жену того сына, который нравился меньше всех, она предпочитала всем прочим. Что интересно – хотя ничего интересного во всем этом не было, – она никак не могла запомнить жену того сына, которого помнила хуже остальных.

В какой-то момент, когда все гости еще были в сборе, Франни снова оказалась в прихожей и там, хотя и не искала ее, увидела вдруг на полу свою сумку, слегка задвинутую за стойку для зонтиков. Наверное, сумка упала, когда они вошли и ставили вещи на пол, и теперь Франни, не раздумывая, подобрала ее и вышла за дверь.

Платье, которое она привезла для приема, – того приема, до которого, как она думала, оставалось еще два дня, – не было красным. Оно было темно-синим, бархатным, с длинными рукавами, но все равно не рассчитано на такой холод, и туфли не подходили для прогулок по снегу. Неважно. Она ушла с вечеринки, показалась всем и удрала. «Где Франни?» – спросит кто-нибудь, и ему ответят: «Наверное, на кухне. Я только что видел ее в другой комнате».

Все машины были засыпаны снегом, а свою Франни взяла напрокат, хуже того – выбирала в темноте. И не знала даже, какого цвета машина, потому что толком ее не разглядела. Помнила, что внедорожник, но тут все машины были внедорожниками, как будто это было оговорено в приглашении, как жилет для мужчин. Франни спустилась под горку в конце дорожки и, дойдя, как ей показалось, примерно до нужного места, нажала на брелок. Слева бибикнуло, и включились фары. Франни рукой обмахнула окна и забралась в машину. Включила обогреватель и позвонила Берту.

– Я тут подумала, не заехать ли к тебе поздороваться, если для тебя еще не очень поздно.

Она старалась говорить небрежно, потому что ее трясло.

Берт вечно не спал допоздна. Ей приходилось просить его, чтобы не звонил им домой после десяти вечера.

– Отлично! – обрадовался он, словно ждал этого звонка. – Только осторожнее: снегу навалило.

Берт так и остался в последнем доме, который делил с Беверли, в том самом, где жили Франни и Кэролайн, когда ходили в школу, в том самом, куда на год перебрался Элби, когда Кэролайн уехала. Беверли и Джек Дайн жили неподалеку, милях в пяти, но в Арлингтоне можно было жить в пяти милях от кого-то и никогда с ним не видеться.

Когда она подъехала, он в пальто ждал у открытой входной двери. Берт состарился, как и все, но возраст прибывает на разных скоростях и разными путями. Подходя в темноте к дому, глядя на его фигуру под ярким фонарем на крыльце, Франни подумала, что Берт Казинс остался прежним.

– А вот и дух минувшего Рождества, – сказал он, когда Франни вступила в кольцо его рук.

– Надо было раньше тебе позвонить, – сказала она. – А то свалилась как снег на голову.

Берт не давал ей войти и не отпускал. Просто стоял, прижав Франни к груди. Для него она так и осталась крохой, которую он носил на руках на крестинах у Фикса Китинга, самой чудесной крохой, какую он видел в жизни.

– Снег на голову меня устраивает, – ответил он.

– Зайдем, – попросила Франни. – А то холодно.

Войдя в дом, она сняла туфли.

– Я затопил камин в кабинете, когда ты позвонила. Он еще не разгорелся, но занялся.

Франни вспомнила, как впервые вошла в этот дом. Ей, наверное, было лет тринадцать. Ради кабинета они его и купили – ради камина с каменной плитой, такого здоровенного, что в нем можно было подвесить ведьминский котел; и ради того, какой вид открывался из окна на бассейн. Тогда это логово казалось ей настоящим дворцом. Теперь дом стал слишком велик для одного, и Берту незачем было в нем оставаться. Но в этот вечер Франни была благодарна, что Берт его сохранил – только здесь она могла почувствовать себя в родных стенах.

– Давай налью тебе выпить, – сказал Берт.

– Давай, но только чаю, – ответила она. – Я за рулем.

Она встала у камина в одних чулках и потопталась на теплых камнях. Если курить на улице было слишком холодно, они с Элби – в ту пору еще школьники – спускались сюда поздними зимними вечерами и открывали вьюшку. Запрокидывали голову в камин и выпускали дым в трубу. Пили джин Берта и бросали пустые бутылки в кухонное мусорное ведро. Это им сходило с рук. Если даже кто-то из родителей и замечал, как тают запасы в баре или как накапливаются пустые бутылки, то ни слова не говорил.

– Выпей, Франни. Рождество же.

– Сегодня двадцать второе декабря. Почему все мне твердят, что уже Рождество?

– Джин-тоник по-барменски.

Франни взглянула на него.

– По-барменски, – твердо сказала она.

Берт показал ей этот фокус, когда она была еще маленькой и изображала бармена на домашних вечеринках. Если гость был уже пьян, надо было налить ему стакан тоника со льдом, а потом плеснуть поверх немножко джина, не смешивая. Первый глоток будет прекрепким, объяснял Берт, в этом вся суть. После первого глотка пьяные уже ничего не замечают.

– Если захмелеешь, можешь переночевать в своей комнате.

– Мама будет в восторге.

Пришлось изловчиться, чтобы выбраться повидать Берта. Беверли простила Берта, однако все никак не могла поверить, что Франни и Кэролайн тоже смогли его простить.

– Как мать? – спросил Берт.

Он протянул Франни стакан, и первый глоток – чистый джин – вышел именно таким, каким нужно.

– Как всегда, – сказала Франни.

Берт поджал губы и кивнул:

– Я так и думал. Хотя говорят, старина Джек Дайн сдает и ей уже трудно о нем заботиться. Ужасно, что ей приходится этим заниматься.

– Нам всем это предстоит рано или поздно.

– Может, я ей позвоню, просто узнать, как она. «Ох, Берт, – подумала Франни. – Не надо бы».

– А ты как? – спросила она. – Как у тебя дела? Берт налил себе джину, капнул сверху содовой, чтобы уравновесить барменский джин-тоник Франни, и сел на диван.

– Неплохо для старика, – сказал он. – Все еще выбираюсь из дому. Позвонила бы завтра, не застала бы меня.

Франни поворошила поленья кочергой, чтобы огонь разгорелся сильнее.

– И куда ты завтра?

– В Бруклин.

Франни обернулась посмотреть на него, держа кочергу в руке, и Берт широко улыбнулся:

– Джанетт позвала на Рождество. В двух кварталах от них есть гостиница. Неплохая. Я там был уже пару раз, приезжал их повидать.

– Здорово, – сказала Франни и села рядом с Бертом на диван. – Рада за тебя.

– В последние пару лет у нас дела пошли получше. Переписываюсь с Холли по электронной почте. Она приглашает в Швейцарию, хочет, чтобы я навестил ее в этой самой коммуне, где она сейчас. Я все отвечаю, что встречусь с ней в Париже. По-моему, Париж – неплохой компромисс. Все любят Париж. Я возил туда Терезу на медовый месяц. Это сколько получается? Пятьдесят пять лет назад? По-моему, пора наведаться туда еще разок.

Тут он прервался, что-то вспомнив.

– Тереза ведь при тебе умерла? По-моему, Джанетт мне так говорила.

– Мы с Кэролайн отвезли ее в больницу. Мы были с папой.

– Вы молодцы.

Франни пожала плечами:

– Не могли же мы ее бросить.

– Как отец?

Франни покачала головой, думая об отце. «Как старина Берт?» – всегда говорил Фикс.

– Сказала бы, что он не дотянет до Нового года, но уверена, что ошибусь.

– Он крепкий парень, твой отец.

– Мой отец – крепкий парень, – повторила Франни, думая о револьвере в ящике его тумбочки и о том, как отказалась выполнить его просьбу. И даже хуже того. Она отнесла револьвер вместе с патронами в полицейское управление Санта-Моники.

– Плеснуть еще немножко джина? – спросил Берт.

– Совсем чуточку. – Франни протянула стакан. Она совсем не захмелела – и с грустью поняла, что джина в ее стакане совсем не осталось.

– Да мы, считай, ничего и не выпили. – Берт отошел к бару у стены.

– Все равно – совсем капельку.

– Я помню, как встретился с твоим отцом после твоих крестин, – сказал Берт. – Увидел его в суде. Не знаю, может, я его все время видел и просто раньше не понимал, но в тот понедельник он ко мне подошел, пожал мне руку и сказал, что рад, что я зашел. «Рад, что ты смог прийти на крестины Франни», – так он сказал.

Он протянул Франни стакан.

– Это было давным-давно, Берт.

– И все равно, – сказал Берт. – Мне больно думать о том, что он сейчас так болен. Он мне всегда нравился.

– От Элби новости есть? – спросила Франни, чтобы сменить тему.

Похожий вопрос она могла бы задать и Элби, но почему-то никогда этого не делала. Они с Элби не говорили о Берте. Даже много лет назад, когда жили под одной крышей, о нем они не говорили.

– Да не то чтобы. Временами кто-то из нас пытается наладить контакт, но выходит не очень. Элби, знаешь, был очень привязан к матери. Так оно бывает: девочки к отцам, а мальчики к матерям. Думаю, он так и не смирился с тем, что я ушел от Терезы.

Для Берта прошлое всегда было рядом, и он полагал, что у всех остальных это так же.

– Ты бы ему позвонил. Сейчас и так непростое время – праздники, и Терезы нет.

Франни подумала о своем отце, о том, как она встретит праздники через год.

– В Рождество ему позвоню, – сказал Берт. – От Джанетт.

Франни хотела сказать, что разница с Калифорнией составляет три часа, и потому он может позвонить сыну прямо сегодня, хоть сейчас, но Берт не собирался звонить Элби, и попрекать его этим не было никакого толку. Она наклонила стакан и во второй раз поднырнула под джин. Пробралась к колючей сладости тоника и осушила стакан до льда и лайма.

– Хотела бы я остаться, – сказала Франни, и это отчасти было правдой.

Да, она бы хотела подняться в свою комнату и лечь на свою кровать, но вот совершенно неизвестно, стоит ли еще там эта кровать.

Берт кивнул:

– Знаю. Я рад, что ты вообще сумела выбраться. Мне очень приятно, правда.

– Когда ты улетаешь?

– Выеду загодя, – ответил он. – Чтобы не попасть в пробки.

Франни встала и обняла отчима.

– С Рождеством, – сказала она.

– С Рождеством, – повторил Берт, и, когда он отступил, чтобы взглянуть на нее, глаза у него были влажные. – Езжай осторожнее. Если с тобой что случится, твоя мать меня убьет.

Франни улыбнулась и поцеловала его, подумав, что Берт до сих пор все в своей жизни оценивает по принципу, что Беверли спустит ему с рук, а что нет. Она надела туфли у входной двери и вышла на снег. Берт выключал в доме свет, и она минутку постояла на крыльце, глядя, как ложатся снежинки на рукава ее бархатного платья. И вспоминала ту ночь, когда не смогла найти Элби. Берт работал в кабинете внизу, а мать на кухне занималась французским. После обеда прошло уже много времени. Валил снег, прямо как сейчас, и в доме стояла полная тишина. Франни гадала, куда делся брат. Обычно к этому времени он приходил к ней в комнату делать уроки или, наоборот, поболтать, вместо того чтобы заниматься. Она лежала поперек кровати, читала «Возвращение на родину», внеклассное чтение по английскому. Элби, конечно, приходил не каждый вечер, но, если он был не у нее, она обычно слышала, как он смотрит телевизор или ходит по дому. Она все прислушивалась, а потом наконец отложила книгу и отправилась на поиски. Его не было ни в комнате, ни в ванной, ни в кабинете, ни в гостиной, куда он, впрочем, вообще никогда не заходил. Обойдя весь дом, она пошла в кухню.

– Где Элби? – спросила она у матери.

Та покачала головой и что-то пробормотала: вероятно, это должно было означать «понятия не имею». Она так и не научилась говорить по-французски.

– Увидишь его, дай мне знать.

Ее красавица-мать, удивившись на секунду, оторвалась от книги и кивнула.

– Конечно, – сказала она.

Франни и не подумала постучать в дверь Берта и спросить, не видел ли он Элби, или убедиться, что Элби не с ним. Ей это даже в голову не пришло.

Вместо этого она вышла через заднюю дверь. Она не переоделась после школы и по-прежнему была в форме: юбка в складку, гольфы, двухцветные туфли, спортивный джемпер поверх белой блузки. Мать не велела ей надеть пальто и не спросила, куда она собралась, как спросила бы, выйди Франни из задней двери в снежную ночь несколько лет назад. Мать совсем потерялась в море неправильных глаголов.

Франни заглянула в гараж, но и там Элби не было. Обошла вокруг дома, потом прошлась по улице – два дома в одну сторону, три в другую. Поискала на снегу следы велосипеда, но ничего не нашла, кроме отпечатков собственных ног, расходящихся во все стороны. Она уже продрогла, и волосы у нее намокли. Она встревожилась, хоть и не слишком. И не сомневалась, что сможет его найти. Решила вернуться в дом за пальто и, проходя по подъездной дорожке, за кустами самшита возле входной двери увидела Элби – вернее, лишь несколько дюймов его головы. Завернувшись в красный спальный мешок, он смотрел в небо, на падающий снег.

– Элби? – сказала она. – Ты что делаешь?

– Замерзаю, – ответил Элби.

– Так перестань. Пошли в дом.

Увязая в мягком снегу, покрывавшем лужайку, она наконец добралась до него.

– Я слишком укуренный, – сказал Элби.

Вокруг каждого фонаря на улице, каждого светильника на крыльце мягко искрился снежный нимб. Все остальное тонуло во тьме.

– Никто не заметит.

– Заметят, – уперся он. – Я укурился в хлам.

– Ты же не можешь остаться тут.

Франни начала дрожать. О чем она вообще думала, выходя без пальто.

– Могу, – ответил он.

Голос у Элби был мягкий, невесомый – снежный голос.

Франни шагнула между кустами самшита, готовясь поднимать Элби. Он был выше ее ростом, но тощий, и потом, не станет же он отбиваться. Но как только оказалась рядом с ним, поняла, чем ему так приглянулось это место: ты отсюда видишь всех, а тебя самого не видно. Карниз крыши большей частью закрывал их от снега. Теперь Франни почувствовала идущий от Элби запах травки, сильный и сладкий. Они иногда выпивали вместе, иногда курили сигареты, но до травы дело пока не доходило. Пока.

– Пусти-ка меня, – сказала она.

И тогда Элби поднял руку, не сводя глаз со снега, и она устроилась рядом с ним. Спальный мешок был набит пухом, и, когда они завернулись в него вдвоем, стало заметно теплее. Так они и сидели, привалившись спинами к кирпичной стене дома, а прямо перед ними возвышалась колючая изгородь. Они смотрели, а снег все падал, и падал, и падал, пока им не стало казаться, что это они падают.

– Я скучаю по маме, – сказал Элби.

В тот единственный год, когда они были очень близки, он произнес эти слова лишь однажды, и только потому, что совсем укурился.

– Знаю, – ответила Франни, потому что и вправду знала.

Она точно это знала, и поплотнее укутала их обоих спальным мешком, и они так и сидели вместе, пока у нее не онемели ноги и она не сказала, что пора зайти в дом.

– А я уже давно ног не чувствую, – ответил он. Они обнялись, чтобы не свалиться. Парадная дверь была заперта, так что они прошли по подъездной дорожке, волоча за собой спальный мешок. Мать Франни уже ушла из кухни, но из-под двери в кабинет Берта все еще пробивался свет.

– Я тебе говорила, никто не заметит, что ты накурился, – сказала Франни, и почему-то Элби от этого разобрал смех.

Он сел на пол, натянул спальный мешок на голову и хохотал, пока Франни доставала хлопья и молоко.

Франни стряхнула снег с плеч и пошла к внедорожнику. Она никогда не рассказывала об этом Лео. Собиралась, но почему-то решила промолчать. Теперь она понимала: когда-нибудь придет время и случится ночь вроде нынешней, и тогда с ней будет эта история, никому в целом мире не ведомая – никому, кроме Элби. Нужно оставить что-то и для себя.

* * *