Текст книги "Душитель из Пентекост-элли"

Автор книги: Энн Перри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

– Вы дали мне адрес мистера Джонса, за что я вам премного благодарен, – произнес суперинтендант. – Спасибо, что приняли меня в такой неудобный для вас час. До свидания.

Она не ответила, а лишь молча смотрела на него, пока он не закрыл за собой дверь.

Только после шести вечера Питту удалось вернуться в Уайтчепел и зайти в церковь Святой Марии. Церковный служащий сообщил ему, что викарий ушел навестить больного на Кок-стрит и что если Питт не найдет его там, то пусть попробует зайти на Чиксэнд-стрит.

Солнце уже скрылось за островерхими закопченными крышами многоквартирных домов, а асфальт все еще отдавал вечернему воздуху и свой жар, и свои прокисшие запахи. В сточных канавах лениво текла тяжелая, полная отбросов вода. Это был все тот же недоброй памяти Уайтчепел, где пару лет назад, примерно в это же время года, убийца-маньяк зверски убил пять женщин и оставил их растерзанные тела на мостовой у всех на виду. Его так и не поймали. Он исчез столь же внезапно, как и появился, словно извергнувшая его бездна ада разверзлась и снова приняла его.

Направляясь в сторону Кок-стрит, Томас Питт проходил мимо женщин в дверных проемах и видел на их лицах то особое выражение ожидания и готовности, которое безошибочно говорило об их профессии. Взгляд, полный откровенности, и вызывающий изгиб бедра каждой из них разительно контрастировали с усталым безразличием их соседок по кварталу – только что закончивших смену работниц фабрики или занятых своим нелегким трудом прачек, сгибающихся под грузом мокрого белья, склонившихся над чанами, где оно кипятилось, выколачивающих его вальком или отжимающих тяжелые простыни натруженными руками.

Неужели голод так силен, что, побеждая страх, гонит столь многих девушек на улицы? Разве они уже забыли Джека Потрошителя, зверства которого совсем недавно парализовали страхом весь Лондон?

Молодая женщина, приблизившись к Питту, окинула его взглядом широко поставленных карих глаз. Заметив, как свежа и молода ее кожа, что сразу отличает недавних поселянок, переехавших в город, полицейский испытывал одновременно и возмущение, и злость. Что это: тяжесть обстоятельств или порочность? Он с трудом контролировал себя.

– Я ищу преподобного отца Джонса, – сурово произнес Томас. – Вы видели его здесь?

Девушка растерялась:

– Да-а, он здесь. За углом. – Она рукой указала, куда идти. – Хотите спасти свою душу, сэр? Удачи вам, а я по-другому заработаю себе на ужин, да и цена будет подешевле. – И, окончательно потеряв всякий интерес к незнакомцу, она удалилась по направлению к Уайтчепел-роуд.

Суперинтендант и сам не знал, чего он ждет от встречи с Яго Джонсом. Возможно, этот человек окажется каким-нибудь священником-дилетантом, склонным к драматическим поступкам, или младшим сыном, негодным к военной службе и вместо нее решившим послужить Богу. Это может быть его первым шагом к выбору будущего.

Каким бы предубежденным против Джонса он ни был, Питт оказался совсем не готовым к встрече с ним прямо на Кок-стрит. Он увидел, как священник наполняет густым супом одну за другой жестяные миски и передает их кучке изголодавшихся детишек, многие из которых были уже не в силах скрывать своего голодного нетерпения.

Яго Джонс был облачен в какие-то бесформенные темные одежды, без обязательного для пастыря белого воротничка, но ничто не позволило Томасу усомниться в его сане. Впрочем, его внешность была столь примечательной, что говорила сама за себя, а вопрос об униформе священнослужителя казался несущественным. Джонс был худ до истощения. Его темные волосы были гладко зачесаны назад и открывали лоб, густые брови и выразительные, полные внутренней силы глаза. Крупный с высокой переносицей нос, выступающие скулы и резкие линии в уголках рта еще больше подчеркивали худобу его лица. Это было лицо человека сильных чувств и страстей, столь глубоко уверенного в правоте своих деяний и намерений, что никакая сила не смогла бы заставить его свернуть с избранного пути. Он с интересом посмотрел на Питта.

– Яго Джонс? – спросил суперинтендант, хотя уже не сомневался в этом.

– Да. Чем могу быть вам полезен? – Молодой человек продолжал разливать суп и передавать детям полные миски. – Вы голодны? – Это не было ни предложением, ни вопросом. Одного взгляда на качество, опрятность и состояние одежды незнакомца было достаточно, чтобы не отнести его к нищим прихожанам церкви.

– Благодарю вас, – ответил Томас, отказываясь от супа. – Вы уже нашли ему лучшее применение, я уверен в этом.

Яго лишь улыбнулся, продолжая разливать суп, которого становилось все меньше, как и детишек в очереди за ним.

– В таком случае зачем я вам понадобился? – поинтересовался он.

– Меня зовут Томас Питт. – Сказав это, суперинтендант удивился, что представился так, будто рассчитывал на дружбу, а не был полицейским при исполнении обязанностей, собирающимся допросить свидетеля, а возможно, и подозреваемого.

– Здравствуйте, – коротким кивком ответил его собеседник. – Яго Джонс, священник – во всяком случае, по велению души, если не по праву рукоположения. Вы не из здешнего прихода. Что привело вас сюда?

– Убийство Ады Маккинли в Пентекост-элли вчера вечером, – ответил Питт, следя за лицом Джонса.

Яго печально вздохнул и вылил остатки супа в тарелку благодарному мальчишке. Тот пожирал широко открытыми глазами незнакомого посетителя, безошибочно угадав в нем полицейского, но голод оказался сильнее любопытства. Взяв тарелку, ребенок не стал мешкать.

– Я этого опасался, – печально промолвил священнослужитель, провожая взглядом мальчика. – Бедная Ада. Это опасная профессия, ведущая к разрушению как тела, так и души; но такой конец слишком жесток и преждевременен. Кажется, по крайней мере в этом случае, что тот, кто сделал это, – еще более заблудшая душа, чем его жертва. Покойная была не таким уж плохим человеком. Порой она бывала немного алчной, но достаточно отважной, веселой и по-своему преданной подружкам. Я сделаю все, чтобы ее достойно похоронили.

– Вы собираетесь похоронить ее в приходе церкви Святой Марии? – удивленно спросил полицейский.

Лицо Джонса стало суровым.

– Если вы против, обговорите этот вопрос с Господом Богом, мистер Питт. Вот пусть он и решает, кому отпускать грехи и прощать слабости, а кому – нет. Это не ваша прерогатива, и я знаю, что и не моя тоже.

Улыбка, которой Томас ответил на это, была вполне искренней.

– Я рад, что не мне это решать, – не задумываясь, заявил он. – Вы весьма оригинально мыслите, мистер Джонс. Я надеюсь, у вас не будет неприятностей с вашими прихожанами. Или грань между жизнью и смертью для них столь призрачна, что они просто не судят друг друга?

Яго Джонс хмыкнул, но промолчал. Его гнев утих, и возникшая между ним и суперинтендантом напряженность исчезла. Он поставил в стоявшую рядом тележку пустой чан и опустил в него половник. Детишки с мисками в руках, собравшись на углу, наблюдали за ним и его собеседником. Уже пронесся слух, что в квартале появился полицейский, а здесь любая информация ценилась на вес золота.

– Вы пришли, чтобы узнать об Аде? – после минуты молчания спросил Яго. – Не уверен, что вам поможет то малое, что я о ней знаю. Возможно, это совершил кто-то из клиентов, тот, кого внезапно одолели бесы, так что он на мгновение потерял контроль над собой. Многие из нас способны совершать зло, когда нам больно или когда кажется, что мы владеем всем и вся, а сами, по сути, едва способны владеть собой.

Питт был ошеломлен не словами, а той горячностью, с которой они были произнесены. За этим скрывалось подлинное негодование и осознание, словно Джонс не судил кого-то за моменты бессмысленной жестокости, а с печалью и тревогой думал о том, что давно гнетет его самого. Неужели это был самоанализ? Внезапная догадка напугала Томаса и показалась ему чудовищной, но отмахнуться от нее он уже не мог.

– Вполне возможно, – тихо согласился он.

Яго смотрел на него в упор:

– И это все, что вы хотели от меня услышать?

– Кажется, да.

– И все же? – Джонс оперся о край тележки. – Зачем вы это говорите, мистер Питт? То, что я могу рассказать вам об Аде, вам уже либо известно, либо вы об этом догадываетесь. Обыкновенная проститутка, каких тысячи в Лондоне. Когда девушку прогоняют хозяева и она более не может работать прислугой, ее выбор работы ничтожен: швейная или спичечная фабрика. Если же она не хочет работать там, то продает единственное, что принадлежит ей, – свое тело. – Он не сводил глаз с лица Томаса. – Для меня это грех, для вас – преступление, а для нее и ей подобных – способ выживания. Кто в этом виноват, мне безразлично, да и, говоря откровенно, я слишком близок к ним, чтобы осуждать их. Все, что я вижу, это ту или иную женщину, пытающуюся хотя бы накормить себя, найти кров на какую-нибудь неделю, избежать побоев клиентов или сутенеров, да еще не быть зарезанной соперницей из другого квартала. И еще, дай бог, подольше не подцепить никакую болезнь. Все они могут умереть рано и знают об этом. Общество презирает и осуждает их, да и сами они презирают себя. Ада была одной из таких девушек.

Мимо прошла женщина с тюком грязного белья.

– Вы были лично знакомы с ней? – спросил Питт и тоже оперся о край тележки, только с другой стороны. Он чувствовал, что порядком устал. Пожалуй, ему не следовало отказываться от супа.

– Да, был, – скупо улыбнулся Джонс. – Но не столь близко, чтобы знать список ее клиентов. Большинство из них – случайные люди. А тот, кого вы ищете, мог зайти сюда из любого конца Лондона. Иногда она сама отправлялась в Вест-Энд. Это не так уж далеко отсюда. Ада была красивой. Она могла подцепить кого-нибудь в районе Пиккадилли или Хаймаркета. На худой конец это мог быть моряк из порта, попавший сюда проездом.

– Благодарю вас, – сухо ответил Томас. Пора было открыть карты и честно сказать, зачем он сюда пожаловал. Чем дольше он будет тянуть, тем труднее будет начать нужный разговор. – Собственно говоря, я пришел к вам потому, что вы некогда были членом джентльменского общества, называемого «Клуб Адского Пламени»…

Он уловил, как напряглось тело Джонса под просторным сюртуком. Несмотря на сумерки, полицейский заметил его странно застывшее лицо.

– Это было очень давно, – тихо промолвил Яго. – Да и гордиться этим, пожалуй, не стоит. Но какое это имеет отношение к смерти Ады? Клуб прекратил свое существование лет шесть или даже семь назад. В то время ее не было в этих местах.

– Когда она здесь появилась?

– Лет пять тому назад. Почему вы спрашиваете?

– Думаю, это не имеет значения, – признался Питт. – Все, должно быть, было именно так, как вы сказали… у человека был приступ ярости по своим, ему одному ведомым причинам, а она, не зная того, спровоцировала его на насилие. Или попалась под руку в недобрый час. На ее месте могла оказаться любая женщина. Я допускаю и такое: ее лицо, волосы, жесты, тембр голоса могли напомнить убийце кого-то и вызвать боль и обиду. В результате он, не совладав с душившей его ненавистью, убил ее.

– Страх, – промолвил Джонс, сжав губы. – Боязнь неудачи, опасения, что он не оправдает собственных надежд и надежд других. – Он вглядывался в лицо своего собеседника, словно пытался что-то прочесть на нем и надеялся, что ему вот-вот это удастся. – Я не говорю о том понятном страхе мужского бессилия; я имею в виду душевный страх, который рождает ненависть, ибо этот человек был слишком поглощен самим собой, а теперь стал одержим злобой, оказавшись не тем, кем считал себя. Да и выбранный им путь тернист, а цена слишком высока, чего он никак не ожидал.

Томас молчал. В голове у него, сменяя одна другую, роились мысли: не о себе ли говорит Джонс, не о своих ли претензиях на роль священника и связанных с этим надеждах? Если этому человеку нужна была женщина, он мог воспользоваться лишь услугами проститутки, ибо избранная им роль закрывала ему дорогу к женщине его круга. Возможно, Ада посмеялась над ним, тоже испытав разочарование? Мог ли он быть для нее слугой Господа Бога на земле, после того как она увидела его падение, крах его добровольно взятых на себя обязательств благочестия?

Не была ли эта откровенность признанием вины?

– Под телом убитой был найден значок «Клуба Адского Пламени», – сказал наконец полицейский, нарушив наступившую тишину. Звуки проезжающих повозок, топот копыт по мостовой, крики случайных прохожих слабым отзвуком доносились сюда, словно из другого мира.

– Это не мой значок, – осторожно ответил Джонс. – Свой я много лет назад выбросил в реку. Зачем вы пришли ко мне, мистер Питт? Я ничего не знаю об убийстве. Если бы знал, сам пришел бы к вам и рассказал. Вам не пришлось бы меня разыскивать.

Томас не был в этом уверен. У Яго Джонса было лицо человека, который следовал велению своей совести, а не законам, и не задумывался над тем, во что это может ему обойтись. Если речь шла об одном из его прихожан, который пришел к нему на исповедь, терзаемый страхом и чувством вины, то Питт не сомневался в том, что Джонс не стал бы сообщать об этом на Боу-стрит или куда-нибудь еще.

– Я знаю, что значок не ваш, – повысив голос, ответил суперинтендант. – Это значок Финли Фитцджеймса.

Было совсем уже темно, и Питт не видел, изменился ли в лице Яго, но по тому, как резко дернулась его голова, каким стал его взгляд и как горько сжались губы его собеседника, он понял чувства, терзающие беднягу.

Затянувшееся молчание было тяжелым, как сгущающаяся темнота улицы. Какой ужас, должно быть, испытывает сейчас Яго! Страх за человека, некогда бывшего его другом, смятение? Или вину, ибо случилось то, на что намекнул Томасу Тирлстоун: Джонс случайно обменялся с Финли значками и потерял его на месте преступления?

– Вы сомневаетесь в его невиновности? – тихо спросил полицейский. – Означает ли это, что вы не удивлены?

– Это… ничего… – Яго с трудом сглотнул. – Это ничего не означает, мистер Питт, кроме, конечно, моего огромного огорчения. Я не верю, что Финли виновен, но не могу дать вам каких-либо мало-мальски стоящих объяснений, кроме тех, что вам уже, должно быть, пришли в голову. – Он переменил позу, словно от усталости. – Возможно, Финли когда-то и бывал там и мог потерять свою эмблему, только я удивлен тем, что она у него до сих пор сохранилась. Не скрою, очень удивлен! Возможно, он сам дал его Аде… в качестве платы за услуги? Тот факт, что значок найден у нее, совсем не означает, что он попал к ней именно в тот вечер, когда ее убили.

– Вы пытаетесь быть верным другом, мистер Джонс, – устало заметил Томас. – Я уважаю ваши чувства, но не могу согласиться с вашими доводами. Разумеется, я проверю каждую улику и все, что может относиться к этому делу. Если вы вспомните еще что-либо, касающееся Ады Маккинли или того, что произошло вчера вечером, пожалуйста, сообщите мне. Можете оставить сообщение в участке на Боу-стрит.

– На Боу-стрит? – В темных глазах Яго блеснул интерес. – Не в участке Уайтчепела?

– Следствие ведется на Боу-стрит. Я – суперинтендант и начальник участка.

– Начальник участка на Боу-стрит? И вы занимаетесь делом об убийстве какой-то проститутки? – Голос молодого человека прервался, и в нем послышался испуг. – Опасаетесь, что появился новый Потрошитель?

Питт непроизвольно вздрогнул, почувствовав холодок под ложечкой.

– Нет. Я занимаюсь этим только потому, что здесь замешан мистер Фитцджеймс.

– Это мне ничего не объясняет… – Его собеседник снова сглотнул. В глазах его, устремленных на Томаса, была мольба.

– Человек, похожий на него, был замечен в это время двумя свидетелями. Он был в обществе Ады.

Яго посмотрел на Питта так, будто тот внезапно ударил его.

– О боже!.. – вздохнул он. Но это были скорее слова молитвы, чем выражение эмоций.

– Преподобный отец Джонс, вам известно что-либо еще, о чем вы могли бы рассказать мне?

– Нет! – вырвалось из пересохшего горла бедняги.

Суперинтенданту хотелось бы поверить в это, но он не мог этого сделать. Откровенность, установившаяся между ним и Джонсом, исчезла так же неостановимо и быстро, как отблески заката на вечернем небе. Незаметно прошел фонарщик, зажигая газовые луны, которые через равные интервалы освещали Питту путь к Уайтчепел-роуд, а оттуда, наконец, домой.

– Помочь вам с тележкой? – спросил хозяйственный Томас.

– Нет… спасибо. Я привык к ней, да она и не так тяжела, – отказался Яго, берясь за ручки.

Они шли вместе по Кок-стрит и завернули за угол к церкви Святой Марии. За все это время никто из них не промолвил ни слова. Прощание было коротким и официальным.

Питт вернулся домой в Блумсбери усталым и подавленным. Поужинав тем, что заботливо оставила ему Шарлотта, он сидел теперь в гостиной перед широко открытой дверью в сад. Тепло дня сменилось вечерней прохладой с лужайки, воздух пах скошенной травой.

Шарлотта сидела у лампы и что-то шила. Она спросила мужа о новом деле, которое поднимало его ни свет ни заря и не отпускало до позднего вечера. Он сказал жене, что это всего лишь убийство, но в нем замешана важная персона и поэтому оно представляет опасность с точки зрения политики.

Суперинтендант поглядывал на жену и любовался бликами света на ее волосах, чистых и блестящих, уложенных короной на голове: при свете лампы они казались цвета красного дерева, а в тени – почти черными. У Шарлотты была нежная кожа и легкий румянец на щеках. От всей ее фигуры веяло уютом и покоем. Розовое платье было ей к лицу, как, впрочем, и все, что она носила. Пальцы молодой женщины умело орудовали иглой, которая легко входила в ткань и тут же тянула за собой нитку, подгоняемой нажатием серебряного наперстка. Семья Питтов жила не так далеко от кварталов Уайтчепела, всего в нескольких милях, и вместе с тем там был совсем другой мир, в который трудно было поверить. А мир Шарлотты был безопасен, чист и постоянен своими ценностями: в нем легко было оставаться честной, целомудренной и добродетельной. Миссис Питт любили, и она никогда в этом не сомневалась. Ей не нужно было идти на компромиссы или бороться ради выживания, страдать душой, постоянно сомневаться, бояться и испытывать отвращение к себе.

Поэтому на ее лице играла улыбка. Что бы подумал о ней Яго Джонс? Не счел бы он ее недопустимо самодовольной и непростительно спокойной благодаря своему полному невежеству и незнанию жизни?

Шарлотта шила, внимательно следя за иглой, – работать иначе она не умела. Эта женщина всегда старалась, чтобы ее руки находили для себя дело. Так было легче. День казался бесконечно длинным. Она проснулась вместе с мужем, а потом уже не могла уснуть.

Утром к ней заехала Эмили. Они не говорили ни о чем особенном, но Шарлотту беспокоила странная нервозность сестры, что обычно совсем не было ей свойственно. Это не было избытком неиспользованной энергии, а скорее походило на тщетные поиски чего-то, что она хотела найти или хотя бы понять. Эмили была раздражительна и придирчива и несколько раз даже обиделась из-за какого-то пустяка. Это было совсем не похоже на нее.

Шарлотта опасалась, что в этом повинно постоянное пребывание в доме Эмили их бабушки, после того как их мать Кэролайн вновь вышла замуж. Бабушка наотрез отказалась жить в одном доме с ее новым мужем. Он был актером и на несколько лет моложе жены. То обстоятельство, что молодожены были безумно счастливы, лишь подливало масла в огонь бабушкиного негодования.

Эмили уехала, так и не объяснив сестре причины своего беспокойства.

А теперь миссис Питт видела перед собой мужа, нахохлившегося и ничего не объясняющего. Он лишь хмурился и сжимал губы. Шарлотта понимала, что Томаса беспокоит порученное ему дело. За все годы супружеской жизни она успела привыкнуть к его молчанию. Вот и теперь он сидел в кресле, неудобно сгорбившись и положив ногу на ногу. Обычно, желая расслабиться, Питт вытягивал ноги и клал их на решетку камина независимо от времени года и от того, горел ли в камине огонь. А в такой вечер, как этот, не будь Томас так озабочен, он прошелся бы до конца лужайки, постоял бы под любимой яблоней и подышал ароматами сада. При этом он, бесспорно, захотел бы, чтобы Шарлотта была с ним, и говорили бы они только о пустяках.

Несколько раз молодая женщина подумывала о том, чтобы разговорить мужа, но лицо его было замкнутым, и он явно предпочитал молчать. Это означало, что Томас не желал говорить с ней о деле, которое расследовал. Возможно, ему не хотелось, чтобы его рассказ о жестокости и неприглядных деталях преступления нарушил покой их дома. Это было единственное место, где он освобождался от всего злого – если не полностью, то до тех пор, пока сам не заговорит об этом. Но решать это должен был он, а не его жена.

Шарлотта знала, что муж побывал в Уайтчепеле, и хорошо представляла, что он мог там увидеть. Томас не мог забыть, что его супруга тоже бывала в этих грязных трущобах, где тянуло гнилью из сточных канав и теснились темные от копоти дома, стены которых впитали в себя вековую грязь многих поколений. В них ютились усталые, голодные и разочарованные люди.

Чтобы помочь им, надо быть сильным человеком. Сочувствием здесь не обойдешься. Нужны законы и перемены в умах и сердцах тех, кто правит, у кого в руках власть. Чтобы помочь хотя бы одному человеку, нужны знания, умения и, возможно, деньги. Но прежде всего здесь нужна уверенность в своей цели, трезвая оценка обстоятельств и сила духа.

Поэтому Шарлотта молча шила и ждала, когда Томас сам захочет поделиться с ней тем, что его тревожит, или же отвлечется от служебных забот и хотя бы на время восстановит душевное равновесие в доброй атмосфере собственного дома.