Текст книги "Реквием в Брансвик-гарденс"
Автор книги: Энн Перри
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
– Как и все мы, – печально улыбнулась миссис Андерхилл. – Однако сожаление еще никому и ни в чем не помогало.
Ее муж шумно прокашлялся:
– Полагаю, вы будете держать меня в курсе всякого прогресса по делу?
– О том, что затрагивает благополучие Церкви, я извещу вас немедленно, – пообещал Корнуоллис без капли тепла во взгляде. С тем же самым выражением он мог бы смотреть на капитана вражеского корабля в ледяном море.
Айседора задумалась, религиозен ли ее гость. Быть может, власть океана, а также относительная беспомощность человека, его зависимость от света звезд, ветров и могучих течений возбудили в нем глубокое знание Бога, опору на веру, держащую в своих руках жизнь человека, а не на удобные похвалы и репутацию среди собратьев? А сколько времени прошло с тех пор, когда Реджинальд имел дело с вопросами жизни и смерти, а не с чистым администрированием?
Разговор стих. Слуги убрали суп и подали следующее блюдо. Епископ что-то сказал. Корнуоллис ответил и добавил какой-то комментарий.
Айседоре следовало бы заполнять паузы невинными репликами, однако разум ее был занят более глубинными и настоятельными вопросами. Почему Реджинальд не настолько хорошо знает Рэмси Парментера, чтобы не знать, способен ли он на интрижку с этой женщиной или нет? Ему полагалось бы быть в курсе такого страшного дефекта веры и нравственности, не говоря уже о грехе, у одного из священников!
Чего ради он так ходатайствовал о дальнейшем продвижении Парментера, если не знает его в такой мере? Только ради того, чтобы иметь своего человека среди церковных иерархов? Случалось ли ему разговаривать с Рэмси о чем-то истинно значимом? O добре и зле, о радости, o покаянии и понимании жуткого саморазрушения, приносимого грехом? Разговаривал ли он с ним когда-либо о грехе, как о чем-то реальном, а не как о пустом слове, произнесенном с кафедры? Было ли у него время разглядеть тот эгоизм и несчастье, которые рождают грех… это смятение и пустоту?
Занимался ли он когда-нибудь вообще чем-то, кроме административных дел… делал ли он что-то, кроме того, как указывать людям, что и как им делать? Посещал ли он больных и бедных, запутавшихся и заплутавших, озлобленных, утомленных, честолюбивых и жестоких… Предоставлял ли он зеркало их слабостям? Утешал ли он верой усталых, испуганных и осиротевших? Или он говорил о зданиях, музыке и обрядах – и о том, как воспрепятствовать Рэмси Парментеру устроить скандал? Но если он не способен предстать перед действительной болью, чего стоит все это пение и молитвы? Какой человек на самом деле скрывается под облачением епископа Андерхилла? Тот, которого она любила, или тот, к которому просто привыкла?
Согласно правилам приличия, помощник комиссара полиции откланялся сразу же после обеда. Реджинальд удалился читать в свой кабинет, a Айседора в безмолвии отправилась в постель, хотя ропот мыслей у нее в голове оставался еще слишком громким, чтобы позволить ей уснуть.
A когда она наконец закрыла глаза, ей позволило расслабиться лицо Корнуоллиса, и на мгновение призрак улыбки прикоснулся к ее губам.
Глава 5
В то самое время, когда Питт выслушивал Смизерса в кабинете Корнуоллиса, Доминик разговаривал с Витой Парментер в гостиной дома в Брансвик-гарденс. Горничные уже подмели и прибрали в комнате, и в камине начинал разгораться огонь. Утро выдалось холодным и ясным, и, расхаживая взад и вперед по комнате, так как у нее не было сил оставаться на месте, Вита зябко поеживалась.
– Хотелось бы знать, что там думает этот полицейский, – проговорила она, обращая к священнику озабоченное лицо. – И где он сейчас находится? С кем разговаривает, если его нет у нас?
– Не знаю, – честно проговорил Кордэ, жалея о том, что стоит вот так, в беспомощности наблюдая за ее страхом, и не может утешить ее. – Мне почти ничего не известно о том, как они работают. Быть может, он что-то разузнает о Юнити…
– Но зачем? – удивилась миссис Парментер. – Что теперь ему до того, какой она была? – Движения ее были неровными, она то широко разводила руки, то плотно сплетала пальцы, до боли вонзая ногти в ладони. – Вы хотите сказать, что, по его мнению, раз в прошлом она вела свободный образ жизни, то могла позволить себе вести себя подобным образом и здесь?
Доминик удивился. Ему и в голову не приходило, что его собеседница могла кое-что знать о прошлом мисс Беллвуд. Это смущало… Впрочем, он мог и понять, что Вита слышала разглагольствования Юнити на темы свободы нравов, права следовать своим эмоциям и потребностям – всю ту чушь, которую она часто несла об освобождающем влиянии страстей и о том, как определенные взгляды душат людей, в особенности женщин. Раз или два Кордэ попытался спорить с ней, пробовал доказать, что на самом деле консервативные взгляды защищают людей, а в особенности женщин, после чего она окатила его гневом и пренебрежением. Так что теперь не стоило и думать о том, что Вита не присутствовала при одной из подобных сцен или не прислушивалась к словам Юнити.
Теперь, стоя на краю обюссонского ковра[10]10
Французское селение Обюссон являлось центром производства ковров и мебельных тканей с XVI в. В 1743 г. там были организованы мастерские по производству ковров методом плоского плетения с цветочными узорами и рисунками в китайском стиле. В XIX–XX столетиях название обюссонских стало прилагаться к любому ковру плоского плетения французского производства.
[Закрыть], хозяйка дома смотрела на него с подлинным страхом в больших глазах. При всей внутренней силе, которой, как ему было известно, обладала эта женщина, она казалась весьма уязвимой.
– Я даже не знаю, занят он именно этим или нет, – негромко ответил священник, делая шаг в ее сторону. – Просто это возможно. Здравый смысл требует внимания к жизни… убитой… если хочешь найти ответственного за ее смерть.
– Наверное, так, – ответила миссис Парментер с легкой хрипотцой. – Но значит ли это… не думаете ли вы… что это не обязательно был Рэмси? – Она посмотрела на Доминика, и на ее бледном лице смешались отчаяние и надежда.
Без раздумий священник осторожно взял ее руку в свою. Пальцы ее на мгновение остались безучастными, а потом ответили отчаянным пожатием.
– Как жаль, – негромко проговорил Кордэ. – Мне так хотелось бы что-то сделать для вас. Что угодно… Я пред вами в неоплатном долгу.
Вита чуть улыбнулась – коротко, на мгновение, уголками губ, – но так, словно эти слова были очень важны для нее.
– Рэмси помог мне, когда я пребывал в бездне отчаяния, – продолжил ее собеседник. – A я теперь, похоже, ничем не способен помочь ему.
Женщина опустила глаза.
– Если он убил Юнити, никто из нас не сможет чем-то помочь ему. Это… – Она судорожно глотнула. – Это… Непереносимо другое – незнание.
Вита заставила себя встряхнуться и продолжила более ровным тоном:
– Глупо говорить такое… это слабость… нам приходится терпеть. – Голос ее притих. – Но, Доминик, как это больно!
– Я понимаю…
– В голове моей кружатся всякие ужасные вещи. – Миссис Парментер по-прежнему шептала, словно не имела сил произнести эти слова вслух, хотя в комнате никого больше не было. – С моей стороны это нелояльно? – Она пристально посмотрела священнику в глаза. – Вы презираете меня за это? Впрочем, мне кажется, что я сама себя презираю. Однако хотелось бы знать, привлекала ли его она… такая… очень… очень яркая, очень наполненная чувствами и эмоциями. У нее были прекрасные глаза, как вам кажется?
Доминик заметил, что улыбается – и это в такой-то горестной ситуации! Глазам Юнити было далеко до той красоты, которой обладали глаза Виты. Но мисс Беллвуд была сладострастна. Вспомнив ее тело и губы, Кордэ поежился.
– В них не было ничего удивительного, – ответил он в общем-то чистую правду. – Ваши глаза куда красивее. – Он не стал обращать внимание на выступившую на щеках хозяйки дома краску. – Трудно поверить, чтобы Рэмси нашел ее привлекательной. Он терпеть не мог ее мнений. Этого ее вечного критиканства…
Доминик по-прежнему держал руку Виты, и она не выпускала его пальцы.
– Если она обнаруживала чью-то ошибку, – продолжил он, – то не могла смолчать и всегда с удовольствием выкладывала свое мнение. Что не располагает собеседников к романтическим идеям.
Внимательно посмотрев на него несколько секунд, миссис Парментер наконец проговорила:
– Так вы действительно не считаете ее привлекательной… Она была резковата, не правда ли? Даже жестока в словах…
– Очень жестока! – Священник выпустил ее руку. – Не думаю, что вам следует бояться этого. Такое поведение абсолютно не соответствует вашему мужу, тому человеку, которого мы с вами знаем.
– Они много работали вместе… – Вита никак не могла избавиться от своего страха. – Она была молода и… очень…
Доминик понимал, что она хочет этим сказать, пусть даже и не решалась произнести эти слова. Физически Юнити была весьма привлекательной.
– На самом деле это не совсем так, – заметил Кордэ. – Рэмси работал в своем кабинете, a она часто трудилась в библиотеке. Они совещались только в том случае, когда это было действительно необходимо. И всегда в присутствии слуг. По сути дела, мы с Мэлори находимся здесь почти так же долго, как и Юнити. Дом полон народа. Не говоря уже о Клариссе и Трифене… Питту должно быть известно и это.
Слова его явно не принесли Вите покоя. Тревожная морщинка по-прежнему лежала между бровями женщины, а лицо ее оставалось бледным.
– Быть может, вы замечали нечто, свидетельствующее о подобном обороте событий? – спросил священнослужитель, почти не сомневаясь в том, что она ответит отрицательно.
Он просто не способен был представить себе, чтобы между Рэмси и Юнити завязались какие-то иные отношения, кроме знакомых ему крайне официальных и враждебных. Во всех тех случаях, когда Кордэ случалось видеть их вдвоем, они были или заняты работой, и их разговор касался чисто академических проблем, часто затрагивая те или иные разногласия между ними, или же он носил официальный и достаточно холодный характер. Многочисленные расхождения во мнениях старательно скрывались под внешней вежливостью, укрывавшей заодно резкости мисс Беллвуд, стремившейся непременно доказать свою правоту. Юнити всегда получала удовольствие от собственных выпадов и никогда не упускала подобной возможности. Она не щадила ничьих чувств. Возможно, это свидетельствовало о ее интеллектуальной целостности. Впрочем, с точки зрения Доминика, эта черта характера скорее указывала на детское стремление к победе.
Рэмси же с трудом признавал поражения в любом вопросе. Он прятал свое неудовольствие под маской напускного безразличия, однако обида все же сквозила в его поджатых губах и затянувшемся молчании. Любая физическая связь между ними казалась просто немыслимой.
– Нет… – покачала головой Вита. – Нет… я ничего не замечала.
– Тогда и не верьте этим мыслям, – заверил ее собеседник. – Не позволяйте им даже войти в вашу голову. Это ниже достоинства вас обоих.
Призрачная улыбка вновь коснулась губ женщины. Глубоко вздохнув, она посмотрела на Кордэ:
– Вы так добры, так ласковы со мною, Доминик… Я даже не знаю, что делали бы все мы без вашей надежной руки. Я верю вам, как никому другому.
– Благодарю вас, – произнес мужчина с приливом такого удовольствия, которое не могли смягчить окружающие обстоятельства.
Быть в доверии – как долго он стремился к этому! В прошлом Доминик не был таким, да и не заслуживал доверия. К тому же он слишком часто ставил собственные потребности и желания впереди всего остального. Он редко бывал недоброжелательным – скорее был самовлюбленным, бездумным, словно ребенок, повинующимся импульсу. Но с тех пор, как Рэмси подобрал Доминика, его желания изменились. Он ощутил вкус одиночества, осознав, что те, кто ценил его, делали это исключительно ради его красивого лица и тех своих потребностей, которые он мог удовлетворить. Его уподобляли хорошей трапезе, которую алчут, съедают – и забывают. Бессмысленно, не касаясь ничего вечного.
Но Вита доверяла ему. Она была знакома с несчетным количеством добрых и ученых людей, посвятивших свою жизнь помощи другим, и все же ощутила, что он обладает силой и честью. И Доминик вдруг понял, что улыбается ей.
– Нет ничего такого, чего я желал бы в большей степени, чем послужить вам утешением в эти страшные дни, – проговорил он с подлинным чувством. – Я сделаю все, что в моих силах, только скажите. Я не могу сказать, что случится дальше, но могу пообещать свою поддержку, в какой бы форме она ни потребовалась, и обещаю быть рядом с вами.
Наконец миссис Парментер несколько расслабилась, и тело ее приняло свободную позу, словно с плеч ее соскользнула тяжесть. Напряжение оставило ее спину, и даже на щеках женщины появился легкий румянец.
– Благословен тот день, когда вы появились в нашем доме, – проговорила она негромко. – Вы будете нужны мне, Доминик. Я очень опасаюсь того, что может выяснить этот полисмен. O, я полагаю, вы правы, что у Рэмси не было никаких романтических отношений с Юнити. – Она чуть улыбнулась. – Чем больше я думаю о ваших словах, тем более глупой кажется мне эта идея. Слишком уж она ему не нравилась.
Вита буквально застыла в паре футов от собеседника, так что он ощущал запах ее духов.
– По правде говоря, мне кажется, что он боялся ее, – продолжила она. – При ее скором соображении и жестоком языке… однако больше всего он боялся того, что она говорила о вере. Юнити говорила жестокие, жуткие вещи, Доминик. Я готова была возненавидеть ее за это. – Набрав воздуха в грудь, она шумно выдохнула. – Это так жестоко – преднамеренно осмеивать чью-то веру, систематически разбирать ее на части, оставляя от них только изломанные куски. Мне следовало бы скорбеть о ее смерти, не правда ли? Однако я не могу этого сделать. Это плохо с моей стороны?
– Нет, – торопливо заверил ее Кордэ. – Нет, это совсем нетрудно понять. Вы видели произведенный ею ущерб. И он испугал вас. В большинстве своем все мы ведем трудную жизнь. Одна только вера позволяет нам преодолевать невзгоды с достоинством и силой. Они, в свою очередь, дают нам возможность исцеления и прощения, a также надежду, – когда мы не видим конца трудностям или горю. Страшно лишить людей надежды, a когда жертвой становится любимый тобой человек, насколько острее ты ощущаешь свое несчастье!
– Спасибо. – Миссис Парментер легким движением прикоснулась к его ладони, а затем, расправив плечи, отправилась прочь – через обитую сукном дверь, мимо комнат дворецкого. Домашние дела не останавливались по причине траура, страха или полицейского, расследовавшего бытовую трагедию.
Доминик отправился наверх, чтобы повидаться с главой семьи. В доме должны были найтись какие-то потребности, с которыми он мог бы помочь. Кроме того, быть может, ему удастся каким-то образом предложить если не утешение, то хотя бы помощь своему старшему другу. Хотя бы дать ему понять, что он, Кордэ, не убежит. Рэмси должен знать, что он не бросит его из подозрения или трусости.
Священник пустил руку в карман, чтобы достать носовой платок, однако его не оказалось на месте. Должно быть, он где-то обронил его – досадное обстоятельство, потому что платок этот был из хорошего полотна с монограммой. Он остался от более благополучных в финан совом отношении дней. Впрочем, это ничего не значит.
Кордэ постучал в дверь кабинета и вошел, услышав ответ хозяина.
– A, Доминик, – проговорил Рэмси с деланой бодростью. Он казался больным или сильно невыспавшимся, и написанная на его лице усталость была глубже обыкновенного физического утомления. Вокруг глаз преподобного Парментера залегли тени, а в них самих царила пустота.
– Рад вашему приходу. – Он что-то поискал на столе среди бумаг, как будто этот так и не найденный предмет имел какое-то значение. – Я хочу, чтобы вы посетили нескольких людей. – Он коротко улыбнулся. – Моих старых друзей в известном смысле этого слова, прихожан, нуждающихся в утешении или наставлении. Я был бы очень обязан вам, если бы вы сегодня нашли время для этого. Вот.
Парментер протянул Кордэ через стол лист бумаги, на котором оказались адреса и фамилии четверых людей.
– Все они живут недалеко. Можно дойти пешком в хорошую погоду. – Он глянул в окно. – Каковая сейчас и стоит.
Взяв список, Доминик прочел его, после чего упрятал в карман:
– Конечно схожу.
Он намеревался что-то добавить, но теперь, оставшись наедине с Рэмси, не знал, что ему можно сказать. Их разделяло целое поколение. Парментер был для него старшим во всех отношениях. Он спас Кордэ, тогда находившегося в отчаянии, исполнившегося такого отвращения к самому себе, что ему даже приходили мысли наложить на себя руки. Именно Рэмси терпеливо учил его другой, лучшей вере – подлинной, а не той, плоской, полной самодовольства и ограничивающейся одними воскресными службами, к которой он привык. Каким же образом он теперь может заставить старшего товарища обратиться к своей трагедии и заставить его рассказать о ней, когда тот явно не хотел этого?
Или же он хотел? Рэмси неуютно пошевеливался в своем просторном кресле. Руки его перебирали бумаги, а взгляд то обращался к Доминику, то опускался к столу, то снова устремлялся вверх.
– Вы хотите поговорить о случившемся? – спросил Кордэ, не зная, не вступает ли он на запретную территорию. Однако молчать далее было просто трусливо.
Парментер не стал изображать непонимание.
– А что здесь можно сказать? – Он пожал плечами. На лице его застыло недоуменное выражение, и Доминик понял, что за попытками этого человека соблюдать деловитый нормальный фасад прячется подлинный страх. – Я не знаю, что произошло. – Лицо его напряглось. – Мы поссорились. Она в гневе вылетела из комнаты, накричав на меня. К стыду своему, должен признать, что я отвечал ей столь же оскорбительным образом. После этого я возвратился к столу. Не знаю, слышал ли я после этого что-то еще. Я не обращаю внимания на домашние звуки, случайные стуки и крики… – На мгновение он отвлекся от темы: – Помню, как одна из служанок вылила ведро воды на ковер в библиотеке, когда мыла окна. Эта девица визжала так, словно на нее набросились грабители. – Его лицо чуть просветлело. – Такой был вопль! Весь дом подняла на ноги. А кроме того, эти вечные мыши…
– Мыши? – растерялся Доминик. – Они же крошечные… пищат тихо…
На мгновение в глазах Рэмси вспыхнул огонек веселья, но тут же погас:
– Они-то тихо, а вот служанки очень громко кричат, Доминик, когда видят мышей. Я давно боюсь, что от визга Нелли разлетятся канделябры.
– Ах да, конечно. – Кордэ понял свою ошибку. – Я не думал…
Вздохнув, его собеседник откинулся на спинку кресла:
– С чего бы? Вы стараетесь быть полезным. Я вижу это и ценю ваши старания. Вы предоставляете мне возможность сообщить вам, отягощает ли мою совесть жуткое бремя… то есть сказать, сталкивал ли я Юнити с лестницы, преднамеренно или случайно. Вам было нелегко обратиться ко мне по этому поводу, и я ценю ту отвагу, которая вам для этого потребовалась. – Он посмотрел своему младшему товарищу в глаза. – Быть может, поговорить об этом станет для меня облегчением…
Доминик ощутил, как его охватывает паника. Он не чувствовал готовности к предстоящему объяснению. Что если Рэмси сознается? Связывает ли его, Кордэ, в таком случае обет молчания или просто безмолвное сочувствие? Что тогда делать? Убедить Рэмси все рассказать Питту? Но зачем? Помочь ему направиться к покаянию перед Богом? Но понимает ли сам Парментер, что натворил? Именно это и было самым важным. Посмотрев на своего друга, Доминик не заметил на его лице признаков страшной вины. Страх, конечно, заметить было нетрудно, как и долю сожаления и некое понимание кошмарности ситуации. Но не вину в убийстве.
– Да… – Кордэ судорожно глотнул и едва не поперхнулся. Он сложил руки на коленях под столом, так, чтобы собеседник не смог увидеть их.
Рэмси улыбнулся чуть шире:
– Ваши мысли отражаются на вашем лице, Доминик. Я не намереваюсь перекладывать на ваши плечи бремя собственной вины. Самое худшее, в чем я могу признаться, – это в том, что не жалею о ее смерти… Ну, не настолько жалею, как следовало бы жалеть о смерти другого человеческого создания, молодого, полного ума и энергии. Мне не следует думать, что, если судить по ее поведению, она не была, как все мы, способна на нежность и надежду, на любовь и боль. – Он прикусил губу, глаза его были полны смятения. – Разум напоминает о той трагедии, которая разлучила ее с жизнью. А чувства уверяют в том, каким облегчением стала для меня возможность не слышать этих наглых утверждений о том, что человечество, а особенно мистер Дарвин, превыше всего. Со всею страстью и настойчивостью… – Священник так стиснул подвернувшееся под руку перо, что оно переломилось. – Я не хочу быть всего лишь организмом, по воле случая происшедшим от обезьяны! – В голосе его слышалось близкое к слезам напряжение. – Я хочу быть творением Бога… Господа, создавшего все вокруг меня и заботящегося о своем творении, который искупит все мои слабости, простит мои ошибки и грехи, каким-то образом распутает закрученный клубок наших жизней и в конечном итоге приведет их к какому-то порядку. – Голос его превратился в шепот: – И я больше не могу в это верить, кроме тех мгновений, когда остаюсь в одиночестве… ночами, когда прошлое словно возвращается ко мне, и я могу забыть все книги и споры, как это было когда-то.
Дождь пробарабанил по окну, и спустя мгновение солнечный луч осветил блеснувшие капли.
– Конечно, не она стала источником всех сомнений на всем белом свете, – продолжил Рэмси. – Естественно, никто так не думает. Все ее аргументы я слышал до того, как эта особа объявилась в Брансвик-гарденс. Все мы слышали их, все мы обсуждали их. Сколько раз мне приходилось вселять уверенность в расстроенных и несчастных прихожан, как не раз приходилось и придется делать это и вам… – Он сглотнул, и рот его превратился в полную боли линию. – Она просто сфокусировала их. Она была так монументально уверена в своих взглядах! – Теперь он смотрел куда-то за спину Доминика, в сторону книжного шкафа, стекла которого блестели под нечаянно пробившимся лучиком солнца. – Дело не в том, что там она говорила… Скорее, причину следует искать в этой ежедневной жуткой всесокрушающей уверенности. Она никогда не упускала возможности для насмешки. Ее логика была безжалостна.
Он умолк на мгновение. Кордэ попытался что-нибудь сказать, но вовремя сообразил, что именно сейчас Парментера перебивать не следует.
– Она могла разнести меня в пух и прах в любом споре, который у нас случался. Память ее была идеальной, – пожал плечами Рэмси. – Случалось, что она заставляла меня чувствовать себя смешным. Признаюсь честно, Доминик, в такие мгновения я ненавидел ее.
Он упорно смотрел на собеседника, умоляя поверить ему, но не желая отягощать его высказанной просьбой. И, быть может, опасаясь услышать ответ.
Кордэ находился в смятении. Он и хотел бы поверить старшему товарищу, но как может быть, чтобы слова его оказались правдой? Четыре человека слышали крик Юнити: «Нет, нет, преподобный!». Или это был не протест, но призыв на помощь? Но тогда столкнуть ее мог только Мэлори…
Но почему? Она не издевалась над его верой, которая находилась в оппозиции вере его отца. Все аргументы мисс Беллвуд только подтверждали его правоту. Всякий раз, когда она пыталась посмеяться над ним или проверить слепую веру логикой, Парментер-младший просто изменял формулировки. Если она не понимала, это следовало из отсутствия у нее смирения. Если его аргументы оказывались ошибочными или полностью порочными, то причина заключалась в тайне Бога, которую нельзя постичь человеческим разумом. Если же она выдвигала неприятный Мэлори научный аргумент, он просто опровергал его и, случалось, сердился, но никогда не чувствовал внутреннего возмущения.
– Доминик, я не убивал ее! – повторил Рэмси, и на этот раз страх и одиночество настолько резко проступили в его голосе, что пробудили бурю чувств в душе его друга.
Этот долг он не может не выплатить. Но как это сделать, не подставив себя под удар? Конечно же, преподобный Парментер, сделавший его таким, каким он теперь стал, не захочет разрушить свое творение, признавшись в собственной нечестности.
– Тогда остается Мэлори, – проговорил Кордэ, заставив себя посмотреть в глаза Рэмси. – Потому что я этого не делал.
Прикрыв лицо ладонями, пожилой священник склонился над столом.
Доминик замер на месте. Он не знал, что делать. Горе Парментера как будто заполняло собой всю комнату. Он не мог не ощутить этого, и изображать непонимание было бы немыслимо. Рэмси никогда не притворялся в его присутствии, никогда не уклонялся от ответа и не говорил неискренних слов. И теперь, в этот самый момент, в этой притихшей комнате, настало время уплатить долг. Настало время привести в действие все добрые идеалы, все верования, с таким трудом обретенные им. Чего стоит теория перед лицом реальности, если он не может или не желает достойно встретить ее? Она превращается в чистый обман, столь же пустой и бесполезный, как это утверждала Юнити Беллвуд.
Он не мог позволить себе такого!
Кордэ было подумал, что, возможно, необходимо протянуть руку над столом и прикоснуться к плечу Рэмси, сжать его. В каких-то отношениях они так хорошо знали друг друга… Преподобный Парментер видел его находящимся в глубинах смятении и отчаяния. Тогда он позволил себе даже обнять Доминика.
Но сейчас дело обстояло иначе. Если прошлое тесно связывало их, то оно же и разделяло, навсегда делало Рэмси проводником, неуязвимым спасителем. Попытка лишить его этого статуса могла лишить его остатков достоинства, и Доминик не мог позволить себе сделать это.
Руки его остались на своем месте.
– Если это сделал Мэлори, нам придется принять этот факт, – проговорил он. – Мы должны помочь ему любыми, всеми возможными способами. Должны помочь ему признать случившееся и, если возможно, понять свой поступок. Либо он сделал это случайно, либо преднамеренно.
Голос Кордэ дышал холодом и жутким рационализмом. А ведь он хотел совсем другого.
– Если это было не случайно, значит, у него должна быть серьезная причина, – продолжил он. – Быть может, она слишком часто дразнила его, и он, наконец, утратил самообладание. В таком случае он должен сейчас горько сожалеть об этом. Кому из мужчин не случается забыться хотя бы раз в жизни? Это нетрудно понять, особенно в отношении Юнити.
Рэмси неторопливо поднял голову и обратил к Доминику пепельное лицо с полными муки глазами.
Кордэ едва удавалось держать во власти собственный голос. Произносимые слова доносились до него как бы издалека, от кого-то другого… Звуки их переполняло чрезвычайное спокойствие.
– А потом нам придется помочь ему уладить свои отношения с полицией и законом. Он должен понимать, что мы не оставим его и не осудим. В том, что он понимает разницу между грехом и человеком, который его совершает, сомневаться нельзя. Нам придется продемонстрировать эту разницу на практике.
Рэмси вдохнул и очень медленно выдохнул:
– Он говорит, что не делал этого.
Доминик притих. Неужели Парментер думает, что это сделал он? Не это ли означают его слова? Это было бы вполне естественно. При всех разногласиях между ними, какими бы глубинными они ни были, Мэлори оставался сыном Рэмси.
– Неужели вы считаете виновной Клариссу? – Кордэ попытался прибегнуть к помощи рассудка. Он должен был сохранять здравый смысл.
– Нет, конечно же нет! – На лице пожилого священника отразилось, насколько абсурдной, с его точки зрения, была эта мысль.
– Я не делал этого, – ровным тоном проговорил Кордэ. – Не скажу, чтобы она была мне симпатична, однако у меня не было причин убивать ее.
– В самом деле? – спросил Рэмси с некоторым удивлением. – Я не слепой, Доминик, пусть со стороны и кажется будто я закопался в свои книги и бумаги. Я замечал, как ее тянуло к вам, как она смотрела на вас. Она поддразнивала Мэлори, провоцировала его, однако он был слишком легко раним, чтобы представить для нее реальный вызов. B отличие от вас. Вы старше, мудрее… Вы знали женщин, многих, как вы говорили при нашем знакомстве. Да я все равно понял бы это, даже в том случае, если бы вы промолчали. Это следует из вашей уверенности при общении с дамами. Вы слишком хорошо понимаете женщин, чтобы быть новичком. Вы ведь отвергли Юнити, так?
Кордэ ощутил чрезвычайное неудобство.
– Да…
– А значит, стали идеальной целью для нее, – заключил Парментер. – Она любила сражения. Победа приносила ей высший восторг. Для нее была сладка и победа интеллектуальная… Ведает бог, сколько раз она бросала мне вызов и скольких добивалась побед… – На лице его на мгновение проступил гнев и память об испытанном унижении. – Однако власть эмоциональной победы куда более сильна. Можете ли вы доказать, что она не зашла в общении с вами чересчур далеко, и вы не потеряли на мгновение власть над собой? Я вполне могу понять вас, если вы оттолкнули ее от себя буквально и физически, вызвав тем самым погубивший ее несчастный случай.
– Возможная ситуация, – согласился Доминик, ощущая, как крепнет у него в груди страх. Питт также может посчитать такую версию вероятной. Она позволит уцелеть Рэмси и Вите. Именно об этом мечтала Кларисса: об избавлении для своего отца и брата. Конечно же, этому будет рад и Мэлори. Только Трифена останется безразличной, ей главное – чтобы в принципе отыскался виноватый.
Кордэ попытался глотнуть и ощутил, что глотку его перехватило. Он не толкал Юнити. Он и близко не подходил к лестничной площадке, когда она упала, и не имел представления о том, кто мог там оказаться. Ситуация оказалась даже хуже, чем тогда, на Кейтер-стрит. Тогда все для него было ново. Он не знал, чего ожидать. Гибель Сары лишила его дара речи. Теперь же он был жив и всем своим телом, каждым нервом осознавал жуткие перспективы. Он уже был знаком с ними.
– Я не толкал ее, – вновь повторил Кордэ. – Но вы правы, я – человек опытный. – Священник попытался глотнуть пересохшим ртом. – Я знаю, как надо отказать женщине, не вызывая паники и не провоцируя ссоры, не говоря уже о насилии.
Это было не совсем справедливо, однако момент не допускал пространных объяснений.
Рэмси промолчал.
Доминик попытался найти, что сказать. Тяжесть обвинения ложилась на Парментера-старшего. Если он был невиновен, то должен был ощущать такой же ужас, какой только что прикоснулся к Кордэ, а пожалуй, и худший. Все обвиняли Рэмси, даже члены его собственной семьи. И полиция как будто бы верила им. Он должен был ощущать такое одиночество, какого не в состоянии было понять любое воображение.
Инстинктивным движением Доминик протянул руку и положил ее на запястье наставника, и только потом, когда отнимать руку было уже поздно, понял, что сделал.
– Питт установит правду, – решительно произнес он. – Он не позволит, чтобы обвинили или арестовали невинного человека. Поэтому его и прислали сюда. Он не склонится перед чьим-либо давлением и не сдастся.
Рэмси несколько удивился:
