Текст книги "Реквием в Брансвик-гарденс"
Автор книги: Энн Перри
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
– Идите любым путем, который сочтете нужным, – проговорил он. – Но добейтесь результата! Вам все понятно?
Питт малость подобрался:
– Да, сэр. Буду докладывать вам, как только узнаю что-то определенное.
– Исполняйте. – Помощник комиссара набрал в грудь воздуха, словно бы намереваясь что-то сказать, но передумал и лишь пожелал Томасу удачи.
Получить новые показания было практически невозможно. Питт не мог представить себе, каким образом можно узнать, кто был отцом ребенка Юнити – во всяком случае, до того, как ему удастся еще раз опросить всех домочадцев Рэмси. Доминика он знал по прошлым дням, хотя в последние шесть-семь лет их знакомство прервалось, и за это время в жизни Кордэ произошло немало всякого. По чести говоря, Томас считал абсолютно несправедливым судить человека по тому, каким он был, и не учитывать настоящее.
Следует также поближе познакомиться с Мэлори Парментером. У суперинтенданта не было особых оснований подозревать его, если не считать пятна на домашних туфлях Юнити, однако умолчание о том, что она заходила в оранжерею, было вполне понятным, пусть и детским, лишенным достоинства или зрелости суждения, которого следовало ожидать от человека, готовящегося стать священником любой веры.
Однако начинать нужно было с подробного ознакомления с личностью Рэмси Парментера. Если он действительно настолько близок к умственной или эмоциональной неуравновешенности, каковую предполагало убийство мисс Беллвуд, то на его личности должны были остаться соответствующие следы, которые следовало найти и понять.
Вторую половину вчерашнего дня Томас потратил на розыски тех, кто мог знать Рэмси в течение долгих лет. Телман сумел найти его университетского друга, ныне проживавшего в Хайбери, на окраине Лондона, и договорился о том, чтобы они с Питтом встретились.
Суперинтендант сел на поезд до станций Айлингтон и Хайбери, a затем нанял экипаж, который доставил его в тихую резиденцию преподобного Фредерика Гловера, находящуюся в Абердин-парке возле церкви Святого Спасителя.
– Чем могу помочь вам, сэр? – осведомился Гловер, провожая гостя в небольшой и тесный кабинет. Все стены его были заставлены книгами, если не считать крошечных окошек в глубоких нишах, выходивших на сад, уже пестревший первыми цветами в сени деревьев и поросших мхом стен. В любое другое время Питт принялся бы расспрашивать хозяина о саде и, быть может, даже усвоил бы один-другой аспект садоводческого мастерства – ибо за цветами и деревьями здесь ухаживали с любовью и радостью. Однако дело, которое он вел, в данный момент полностью исключало все прочее.
– Насколько мне известно, вы учились в университете вместе с Рэмси Парментером, – начал Томас, принимая приглашение сесть в большое, крытое коричневой кожей кресло, вполоборота обращенное к окну.
– Да, – согласился Фредерик. – Я уже говорил это вчера вашему человеку.
Он посмотрел на полицейского кротким взглядом. Гловеру было уже под шестьдесят, годы наделили его брюшком, а волосы его далеко отступили к затылку. Лицо священника показалось суперинтенданту приятным, разве что нос у него был, пожалуй, чересчур длинным. В молодости он, бесспорно, был вполне обаятельным. Черты его лица украшала природная доброта, в которой не было и тени глупости.
– А почему вас так интересует Рэмси Парментер? – поинтересовался он.
Объяснять данный вопрос не было нужды. Этот человек не любил обсуждать других и не нарушал чужого доверия. Это следовало из его манер и вежливого внимания, а также из определенной дистанции, которой требовало уважение.
Ответить Томасу было нечем, кроме правды – по крайней мере частичной.
– Дело в том, что в доме Парментера произошла трагедия, – ответил суперинтендант, скрестив ноги и поудобнее устраиваясь в кресле. – В данный момент нам не известно, что именно там произошло. Показания противоречат вещественным доказательствам и описаниям событий разными людьми.
– Дело потребовало внимания полиции, а значит, оно достаточно серьезно, – кивнул Фредерик. – Иначе вас не прислали бы… Кажется, вы говорили, что служите на Боу-стрит? – Он нахмурился. – Мне казалось, что Парментер живет в Брансвик-гарденс.
– Это так. Но дело крайне деликатное.
– Думаю, суперинтендант, что вам лучше рассказать мне правду, и я попытаюсь сообразить, чем помочь вам. – Священник был явно озадачен. – Впрочем, трудно представить себе, чем именно я могу оказаться полезным. Я не видел Рэмси Парментера много лет. Конечно, мы не раз виделись мельком по служебным обязанностям, однако в последний раз обстоятельно разговаривали лет пятнадцать или даже двадцать назад. О чем конкретно идет речь? Вы можете не сомневаться в том, что, как священник, я сохраню наш разговор в тайне. Этого требует как мой долг, так и желание.
– Я все расскажу вам, преподобный Гловер, – ответил Питт. – Однако позвольте мне сперва задать вам несколько вопросов, не имеющих приватного или конфиденциального характера.
Сомкнув ладони на объемистом животе, Фредерик чуть склонил голову набок, готовясь слушать. Судя по легкости, с которой его собеседник принял эту позу, Томас решил, что ему достаточно часто приходится делать это.
– Когда вы впервые познакомились с Рэмси Парментером? – начал полицейский расспросы.
– В пятьдесят третьем году, когда мы оба поступили в университет, – ответил Гловер.
– Каким он был в молодые годы? Как учился?
– Такой спокойный в личной жизни, внимательный… – Священник погрузился в воспоминания, обратив свое зрение к прошлому. – Мы любили дразнить его, потому что у него не было чувства юмора. Он был чрезвычайно честолюбив. – Гловер улыбнулся. – Лично я всегда считал, что Бог должен обладать обостренным чувством юмора и абсурда, иначе Он не породил бы нас и не назвал Своими детьми, а потом не полюбил нас. Такими нелепыми и вздорными мы подчас бываем…
Укрываясь за привычной благообразной и непринужденной манерой, он внимательно изучал своего гостя.
– Ну а кроме того, я считаю способность смеяться в высшей степени разумной и здравой реакцией как на испытания, так и на удовольствия, которые приносит нам жизнь, – продолжил Фредерик. – Подчас она является основанием и внешним проявлением храбрости… Впрочем, вы приехали сюда не для того, чтобы слушать мои разглагольствования. Прошу прощения. Рэмси великолепно, даже блестяще учился. Безусловно, много лучше, чем я. Он всегда отлично сдавал все экзамены, часто становился лучшим…
– И чего же он стремился добиться? – с любопытством спросил Томас, не вполне уверенный в том, о чем может мечтать молодой теолог. – Высокой должности в церкви?
– Ну это, вне сомнения, было частью его стремлений, – подтвердил Гловер. – Но кроме того, он хотел написать важную работу на какую-нибудь тему. Так сказать, обеспечить себе известного рода бессмертие. Конечно, не такое, которого достигает душа. Признаю, в этом есть нотка тщеславия, не правда ли? Впрочем, я не хочу сказать, что Рэмси был тщеславен.
– Так ли это? – позволил себе усомниться в его словах полицейский.
Священник пожал плечами, не желая отрицать:
– Ну, не совсем. По крайней мере, он был немного тщеславен в академическом плане. Кроме того, Рэмси был блестящим проповедником. В те дни он горел… просто пылал энтузиазмом, обладал великолепным голосом, богатым и разнообразным словарем, а кругозор его был настолько широк, что он редко повторялся.
Описание это никак не вязалось с тем человеком, которого видел вчера Питт. Но что лишило его этого огня – смерть Юнити Беллвуд? Или же пламя погасло задолго до этого?
– А вы прочили ему блестящее будущее и выдающуюся карьеру в Церкви? – спросил он вслух.
– Думаю, что все мы этого ждали, – согласился Гловер. На лице его появилась тень сожаления, его губы слегка поджались, и в глазах промелькнуло какое-то грустное чувство.
– Однако Парментер не оправдал ожиданий, – заключил суперинтендант. Уголком глаза он видел отражение в окне золотых нарциссов и волну света, пробежавшую по траве.
– Да, я не так представлял себе его будущее. – Фредерик внимательно посмотрел на собеседника, пытаясь понять, что еще можно сказать. – Я ожидал, что… в нем останется эта страстность, колоссальная внутренняя убежденность. Я ожидал чего-то более личного, чем, помилуй бог, ученые и сухие книжки.
– Что же произошло с его страстью? – настаивал на своем Питт.
Гловер тихо вздохнул, с печалью, но без укоризны:
– Не знаю наверняка и могу только догадываться. В пору нашего тесного знакомства Рэмси испытывал меньше сомнений, чем любой из нас. – Он улыбнулся чему-то своему. – Помню, как мы просиживали всю ночь напролет за скверным вином, пылко споря обо всем на свете: о Боге и смысле жизни, об изгнании из Эдема, о роли Евы, предопределения, благодати и дел, об оправдании Реформации, о разнообразных еретических представлениях о природе Божества… мы всё разбирали на части. Рэмси, во всяком случае, сомневался в себе меньше всех остальных. Его аргументы оказывались настолько разумными и уравновешенными, что он всегда побеждал.
– А вы поддерживали знакомство после окончания университета? – спросил Питт.
– O да, какое-то время. Помню, как он познакомился с Витой Стурбадж и начал ухаживать за ней. – Взгляд священнослужителя ушел куда-то вдаль, сделался мягким и чуть удивленным. – Мы все завидовали ему: так хороша она тогда была. – Гловер помотал головой. – Нет, «хороша» – не то слово: Вита была более чем хороша. Она была совершенно очаровательна… полна энергии и разума. Не сомневаюсь в том, что он сразу влюбился в нее, однако в любом случае, ошибаюсь я или нет, лучшей жены у него просто не могло быть. Она поддерживала его во всем; в ней горел такой же энтузиазм, как и в нем самом. – Он чуть усмехнулся. – Ну и, конечно, лучшей добычи и быть не могло, поскольку ее отец был человеком богатым и известным, истинным столпом Церкви.
Итак, Вита с тех пор не переменилась… Питт мог угадать в ней охарактеризованную Фредериком девушку. Правда, он ничего не знал о ее происхождении, которое, впрочем, его не удивило.
– А написал ли он какие-нибудь глубокие труды по обсуждавшимся вами тогда вопросам? – задал полицейский следующий вопрос.
Все помянутые только что темы никогда не приходили ему в голову. Для него религия была вопросом поведения, основанного на подлинных основах веры в высшее существо – попросту сохраненная им с детства – и в нравственное поведение, уходящее корнями в постоянно углубляющееся понимание сострадания и чести. Быть может, в этом отношении у него было много общего с Корнуоллисом, несмотря на то, что к такой вере они пришли по-разному.
– Насколько я знаю, пока нет, – ответил Гловер. – Истеблишмент в высшей степени уважает его труды, однако для простого читателя они слишком…
Он умолк, не умея подобрать нужное слово.
Питт посмотрел на него – а потом на нарциссы и солнце.
– Тяжелы для понимания, – закончил священник. – Их трудно понять из-за чрезвычайной сложности аргументов. Далеко не все обладают интеллектуальным багажом, достаточным для того, чтобы разбираться в подобных вещах.
– Но вы все-таки их поняли? – преодолевая внутреннее сопротивление, Томас вновь обратил свое внимание к собеседнику. Слова Фредерика казались абсолютно не имеющими отношения к делу.
Гловер ответил с виноватой улыбкой:
– Увы, нет. Я прочел всего лишь половину его труда. Подобные рассуждения повергают меня в скуку. Живой спор – другое дело. По крайней мере, когда я был молод… я любил спорить. Однако, когда оппонент не присутствует здесь во плоти – или, быть может, точнее будет сказать «в уме», – мне это не интересно. Честно признаюсь, суперинтендант, тонкости высшего знания не для меня. С профессиональной точки зрения это моя слабость.
– A Рэмси Парментеру они интересны?
– Он привык. Теперь я не чувствую страсти в его трудах. И не спрашивайте почему. Я просто не знаю. Быть может, мне не хватает способностей, чтобы следовать за ходом его мысли. Некоторым их вполне хватает. Им многие восхищаются.
– А можете ли вы назвать мне человека, способного побольше рассказать о его нынешних убеждениях и способностях?
– Если угодно. Но вы так и не сказали мне, зачем вам понадобилось все это знать.
– В его доме при трагических обстоятельствах погибла молодая женщина, и смерть эта нуждается в объяснении.
Фредерик был явно удивлен: он вздрогнул и уронил руки.
– Самоубийство? – проговорил он с печалью, и голос его дрогнул: – Боже мой! Как жаль… Увы, так случается. Любовная история, надо думать. Она была беременна?
Угадав по лицу Питта ответ, он вздохнул:
– Как это печально. Такая утрата… всегда читал такие поступки напрасными. Нам следовало бы найти лучший способ реакции на подобные вещи. – Он снова глубоко вздохнул. – Но какое отношение к этой истории могут иметь академические достижения Рэмси? O боже – наде юсь, это случилось не с одной из его дочерей, так ведь? Помню, младшая – или, наоборот, старшая?.. Ее, кажется, зовут Клариссой… Так вот, она собиралась выйти замуж за какого-то молодого человека, но в последний момент отказала ему. Свадьба так и не состоялась – такое несчастье… Полагаю, она была наделена слишком романтической натурой и так и не смогла заключить необходимый компромисс с жизнью. – Он скорбно, не без сочувствия, улыбнулся.
– Нет, – ответил Томас, делая в памяти отметку по поводу ситуации с несостоявшимся замужеством Клариссы. – Несчастье случилось не с дочерьми Рэмси. Эта девушка занималась древними языками и помогала ему в работе.
На лице Гловера по-прежнему оставалось недоуменное выражение.
– И смерть не была самоубийством, – подчеркнул полицейский. – В настоящий момент кажется, что она имела преднамеренный характер.
Теперь его собеседник был ошеломлен.
– Вы подразумеваете убийство? – хриплым тоном произнес он. – Но Рэмси, уверяю вас, не может быть убийцей, если вы это предполагаете. Теперь в нем нет нужной страсти, не говоря уже о жестокости, которой в нем никогда не было.
Припомнив свой разговор с преподобным Парментером, Питт не был удивлен. Однако он полагал тогда, что прохладное поведение клирика вызвано шоком и самоконтролем, вполне ожиданным от человека его общественного положения. Его до сих пор удивляло то, что кто-то еще может сказать такую вещь, сразу служившую и защите, и осуждению. Но когда и почему умерла в душе этого человека страстность? Что погубило ее?
Фредерик внимательно наблюдал за ним.
– Простите, – проговорил он с тенью раскаяния на лице. – Мне не следовало говорить такого. – Насмешка над собою наполнила его взгляд. – Быть может, я завидую его интеллектуальным способностям и сержусь оттого, что он не оценил их, как должен был сделать, по моему мнению. Мне хотелось бы помочь вам, суперинтендант, однако опасаюсь, что ничего полезного для вас просто не знаю. Мне чрезвычайно жаль эту погибшую молодую женщину. Не могу ли я хотя бы предложить вам чашку чая?
Томас улыбнулся:
– Пожалуй, я предпочту пройтись по вашему саду… Быть может, вы поделитесь со мною секретом, который позволяет вам выращивать такие превосходные нарциссы?
Гловер мгновенно поднялся на ноги – почти одним движением, не обращая внимания на укол боли в спине.
– С величайшим удовольствием, – просияв, ответил он и приступил к изложению собственной методики ухода за цветами еще до того, как оба вышли в сад, подкрепляя свои слова жестами.
Доктор Сикстус Уиткрофт оказался совсем другим. Он проживал в Шордиче – на расстоянии пяти остановок по железной дороге и короткой поездки в кэбе. Дом его оказался просторным, однако сада при нем не было. Впрочем, библиотека его оказалась еще более объемистой, чем у Гловера.
– Чем я могу помочь вам, сэр? – спросил он с легким нетерпением. Доктор явно был занят чем-то интересным и не стал скрывать сожаления по поводу того, что его оторвали от этого дела.
Питт официально представился, назвав свою фамилию и чин:
– Я расследую обстоятельства внезапной смерти мисс Юнити Беллвуд…
После чего он вкратце изложил ситуацию.
Уиткрофт покачал головой:
– Весьма прискорбно. Какое несчастье… Надо бы посетить преподобного Парментера и выразить ему свои соболезнования. Горестно, когда подобные вещи происходят в твоем собственном доме, особенно с помощником в работе, каким бы он ни был. Не сомневаюсь в том, что преподобный скоро сможет найти себе более подходящего ассистента, однако ситуация радости не сулит. Несчастная молодая особа! А каким боком это дело касается вас, суперинтендант?
Он посмотрел на Питта поверх очков, оставаясь стоять и не предлагая сесть своему визитеру.
– Нам необходимо подробнее разобраться в том, что произошло… – начал полицейский.
– Разве это и так не ясно? – Брови Сикстуса взлетели над его светло-карими глазами. – Неужели требуются еще какие-то свидетельства и выводы?
– Она упала с лестницы и сломала шею, – ответил Томас. – И похоже, что ее столкнули.
Уиткрофт в течение пары мгновений переваривал эту удивительную информацию, а потом нахмурился, вернувшись к прежнему нетерпению:
– Но зачем, скажите на милость? Зачем вообще кому-то сталкивать молодую особу с лестницы? И что вообще по этому поводу могу сказать вам я? Мне известна научная репутация Парментера, так же как и политические – и радикальные – воззрения покойницы, которые мне отвратительны. Ее вообще не следовало допускать к серьезным исследованиям теологических проблем. – Губы его поджались, и все тело под плохо сидящей кофтой неосознанно напряглось. – Тема эта, по своей природе, не подходит для женщин. Они не пригодны к ней уже по своей конституции. В области этой действуют не эмоции, но чистый дух и разум, свободные от тумана естественных чувств и предрассудков. – Он не без труда овладел собственными чувствами. – Тем не менее все это уже ушло в прошлое, и теперь нам ничего не изменить… Бедный Парментер! Подчас нам приходится крупно платить за свои ошибки в суждениях, и я не сомневаюсь в том, что он намеревался всего лишь проявить известный либерализм в своих воззрениях, что никогда не оправдывает себя.
– Но разве мисс Беллвуд не была хорошим ученым? – поинтересовался Питт, полагая, что Рэмси мог заранее ощутить какую-то симпатию к ней и нанять скорее по личным, чем по профессиональным причинам.
Его собеседник все еще оставался стоять, как бы не намереваясь предоставить гостю и доли комфорта, достаточной для того, чтобы тот мог забыть о своем незваном вторжении. Чуть ссутулясь, он хмуро проговорил:
– Мне казалось, что я уже все объяснил вам, суперинтендант. Женщины по своей природе не способны к серьезным интеллектуальным исследованиям. – Он покачал головой. – И мисс Беллвуд не была исключением. Она обладала быстрым умом и не хуже прочих умела ухватывать и запоминать информацию, однако глубоко осмыслить ее не могла. – Он внимательно посмотрел на Питта, словно бы пытаясь оценить его возможный образовательный уровень. – Одно дело – перевести слова в каком-нибудь отрывке… Другое же дело – проникнуть в разум автора этого отрывка, осознать его фундаментальный смысл. Она не была способна на то, в чем заключается смысл чистой науки. Все прочее, – Сикстус развел руками, – имеет сугубо техническое значение, пускай и весьма полезное конечно. Она могла послужить великолепной цели… могла учить молодых людей механике чужого языка. Такое место было бы идеальным для нее. Однако женщина эта была самонадеянна и упряма. Она была мятежна во всем, суперинтендант, и вела личную жизнь за пределами всяких ограничений. Это само по себе способно донести до вас мою мысль.
– Тогда почему же, по вашему мнению, преподобный Парментер воспользовался ее услугами, если сам он является таким превосходным ученым? – спросил Томас, без особой, впрочем, надежды на полезный ответ.
– Не имею представления. – Уиткрофт явно не был заинтересован в продолжении разговора.
– А не мог ли у него существовать личный резон? – предположил полицейский.
– Не могу представить себе такового, – нетерпеливо проговорил Сикстус. – Эта женщина не могла оказаться дочерью какого-нибудь его родственника… друга или однокашника?
– Нет.
– Нет… так я и думал. Она принадлежала к абсолютно другим кругам. Либеральным и артистическим по духу. – Слова эти он произнес так, будто они уже сами по себе могли послужить основанием для приговора.
– Вот что, суперинтендант, не знаю, что именно вы рассчитываете услышать от меня, однако боюсь, что ничем не сумею помочь вам.
– А какого вы мнения, доктор Уиткрофт, об академических публикациях преподобного Парментера?
Ученый ответил без малейшей задержки:
– Они великолепны, поистине великолепны. Более того, их можно назвать выдающимися. Он наделен самым глубинным пониманием самых сложных вопросов. Парментер сумел подробнейшим образом исследовать некоторые из глубочайших тем. – Сикстус энергично закивал головой, и голос его возвысился: – Труды его со всей серьезностью воспринимают те немногие, кто способен в полной мере оценить их значение, и надолго переживут самого автора. Вклад его в науку не имеет цены. – Он бросил на Питта суровый взгляд. – Вы должны расследовать это дело с предельной быстротой. Какое несчастное событие!
– Обстоятельства дела указывают на убийство, доктор Уиткрофт, – с равной суровостью произнес Томас. – Справедливость здесь важнее скорости.
– Надо думать, виновен кто-то из слуг, – недовольным тоном произнес его собеседник. – Не пристало дурно говорить о покойных, однако в данном деле, мне кажется, честность намного важнее милосердия. – Подражая интонации Питта, он добавил: – Эта женщина верила в то, что самоограничение в вопросах плотской похоти не просто не нужно, но и нежелательно. Боюсь, что подобное поведение уже принесло ей заслуженную награду.
– Вы столь же суровы, как и ваши слова, – едким тоном проговорил суперинтендант.
– Прошу прощения?
– Вы явно предпочитаете честность милосердию.
– Ваша реплика, сэр, свидетельствует о дурном вкусе, – с досадой удивился Сикстус. – На мой взгляд, она просто оскорбительна. Будьте добры не забываться в моем доме.
Питт пожал плечами, словно сменяя неудобную позу, и улыбнулся, блеснув зубами:
– Благодарю вас за гостеприимство, доктор Уиткрофт. С моей стороны было бы упущением не поблагодарить вас за него.
Ученый покраснел.
– И за помощь, – добавил Томас. – Я передам преподобному Парментеру ваши соболезнования, как только в следующий раз получу возможность допросить его по этому делу, хотя думаю, что он оценит ваше сочувствие, если вы выразите его в письменном виде. До свидания, сэр. – И прежде чем Сикстус успел что-то произнести, он повернулся и направился к двери. Слуга выпустил его из дома.
Оказавшись на улице, Питт пошел прочь быстрым шагом. Он был чрезвычайно сердит, как на Уиткрофта за его бестактное поведение, так и на себя самого – за то, что позволил ему спровоцировать себя на резкий ответ. Впрочем, воздаяние доставило ему удовольствие, и напыщенный доктор остался посрамленным.
Домой в Блумсбери суперинтендант явился незадолго до темноты, все еще не остыв. После обеда, когда Джемайма и Дэниел уже отправились в постель и Томас с Шарлоттой остались возле камина в гостиной, она спросила мужа о причине его гнева, и он рассказал ей о своих визитах к Гловеру и Уиткрофту.
– Это чудовищно! – взорвалась миссис Питт, выпуская вязание из рук. – Он наговорил все это о ней, просто потому что она – женщина и ему не нравится то, что он считает ее моральными принципами. A потом ему хватает ханжества и наглости утверждать, что она неспособна к абстрактному мышлению, потому-де, что ею управляют эмоции… Большего ханжества придумать невозможно!
Шарлотта приготовилась к баталии, воткнув для сохранности спицы в клубок шерсти:
– Если Юнити Беллвуд постоянно приходилось сражаться с такими людьми просто для того, чтобы отыскать себе место, где она могла бы найти применение собственным способностям, не стоит удивляться тому, что с нею время от времени было трудно поладить. Я так же поступала бы на ее месте, если бы меня унижали, оскорбляли и отвергали подобным образом – не по причине незнания или неумения, но просто потому, что я не мужчина!
Она набрала воздуха в грудь, не позволяя супругу вставить даже слово.
– Чего же они боятся? – потребовала молодая женщина ответа, чуть подавшись вперед. – Это не имеет никакого смысла. Будь она лучше их или хуже, глупа она или некомпетентна, какая разница, кто она – женщина или мужчина?! Не одинаков ли результат? Если она лучше, они теряют свое место, и женщина занимает его. Если некомпетентна, то уже она теряет работу, портит ее, и ее выгоняют. Разве не так обошлись бы с нею, будь она мужчиной? – Шарлотта взмахнула рукой. – Ну, разве не так?
Томас против воли улыбнулся этой вспышке праведного негодования, но не потому, что гнев его остыл. Подобное поведение было очень характерно для его жены. По крайней мере, эта черта осталась в ней неизменной со дня их первой встречи десять лет назад. Та же самая порывистость, та же самая отвага, понуждающая ее без размышлений броситься в бой со всякой замеченной несправедливостью… Все угнетенные мира могли немедленно рассчитывать на ее поддержку.
– Да! – вполне искренне согласился он. – И я начинаю испытывать некую симпатию к Юнити Беллвуд, если она позволяла себе время от времени вспыхивать или давала понять, что радуется всякой ошибке Рэмси Парментера. Подобные поступки вполне понятны, тем более, если на самом деле она была умнее его.
Полицейский и в самом деле так думал. Стоя в кабинете Уиткрофта, он буквально ощущал тот непроницаемый барьер, который не позволял Юнити Беллвуд добиться научного авторитета – не благодаря ограничениям ее интеллекта, но всецело вследствие страхов и восприятия других людей. Неудивительно, что ее снедал гнев, заставлявший ее по мере сил бороться с мужчинами, по ее мнению, погрязшими в нестерпимом самодовольстве. Столь же легко можно было понять и гнев Трифены на случившуюся несправедливость и ее уверенность в том, что Юнити просто заткнули рот после брошенного ею вызова.
Посмотрев на Шарлотту, ее муж заметил, что она внимательно глядит на него и, судя по всему, испытывает те же самые чувства.
– Он ведь мог это сделать, правда, – проговорила она утвердительным тоном. – Несправедливость настолько душила Юнити, что, бросая вызов, она отвечала ему единственным возможным для себя методом – идеями, которых он терпеть не мог! А ему не хватало ума на то, чтобы опровергнуть ее убеждения, и они оба понимали это… Так что он наконец вышел из себя и ударил ее. Наверное, он и не хотел сбивать ее с ног. Все произошло за несколько секунд, превратившихся для него в сущий, нереальный кошмар, который он мог только отрицать.
– Да, такое возможно, – негромко согласился Томас.
На следующий день Питт посещал других людей, ка кое-то время поддерживавших знакомство с Рэмси Парментером. После полудня он оказался у мисс Алисы Кэдуоллер. Этой старушке изрядно перевалило за восемьдесят, однако она проявила намного больше соображения и наблюдательности, чем оба его предыдущих собеседника, и уж куда больше гостеприимства, чем доктор Уиткрофт. Алиса пригласила его в свою маленькую гостиную и предложила чаю в роскошном, костяного фарфора сервизе, вручную расписанном колокольчиками. Сандвичи были не длинней пальца, а пирожки толщиной не превышали полутора дюймов.
Устроившись в своем кресле с наброшенной на плечи шалью, хозяйка деликатным движением поднесла свою чашку к губам и посмотрела на гостя круглыми глазами пожилого, видавшего виды дрозда.
– Итак, суперинтендант, – проговорила она с легким кивком, – что вы хотите от меня услышать? Я не боюсь недобрых слов. И всегда сужу людей по тому, что они говорят о других. Вовремя сказанное недоброе слово говорит о человеке куда больше, чем принято считать.
– Действительно, мисс Кэдуоллер, – согласился Томас. – Однако в случае внезапной и насильственной смерти, когда следует осуществить правосудие, избегая ошибок, обычно необходимо говорить те истины, которые в других случаях можно было бы оставить при себе. Мне хотелось, чтобы вы поведали мне свое мнение о Рэмси Парментере. Полагаю, что вы знакомы с ним по меньшей мере двадцать лет.
– Да, так можно сказать, – согласилась пожилая дама. – А можно сказать и что я наблюдала за ним. Это далеко не одно и то же.
– Как вам кажется, вы знаете его? – Питт сделал глоток чая и впился зубами в сандвич, стараясь разделить его на два укуса.
– У него есть публичная физиономия, которую он демонстрирует своим прихожанам, – пояснила его собеседница. – Есть ли у него лицо, так сказать, приватное, мне неизвестно.
– А почему вы считаете, что личная его физиономия может оказаться другой?
Алиса посмотрела на Томаса с полным терпения любопытством:
– Потому что он обращался ко мне как к общественному собранию, даже когда мы с ним оставались вдвоем. Скорее даже, он обращался к Богу… как к тому, на кого хочешь произвести впечатление, не навязываясь, однако, слишком близко, на тот случай, чтобы не забрести на его территорию и не нарушить течение его мыслей или планы.
Суперинтендант с большими усилиями удержался от улыбки. Он в точности понял, что имела в виду эта старая женщина. Полицейский и сам ощутил в Рэмси подобную отстраненность. Однако, учитывая обстоятельства их знакомства и их взаимное положение, на такую реакцию можно было рассчитывать. В случае же мисс Кэдуоллер дело обстояло иначе.
– Полагаю, он оказал большую помощь мистеру Кордэ, когда тот пребывал в расстроенном состоянии несколько лет назад, – заметил Томас, не зная, как она отреагирует на эту мысль.
– Меня это не удивляет, – кивнула старушка. – Мистер Кордэ отзывался о Парментере самым выгодным образом. Его уважение и благодарность идут прямо от чистого сердца. Этот молодой человек искренне верит и, как мне кажется, еще хорошо послужит Господу.
– В самом деле? – вежливо усомнился Питт. Он просто не мог представить себе Доминика Кордэ в качестве священнослужителя. Одно дело – проповедовать с кафедры. Тут требовалось актерское мастерство, к которому, по его мнению, у Доминика имелись определенные способности. И к тому же у него были говорящие глаза, превосходный профиль, обаяние, осанка и великолепный голос. Кроме того, он умел изящно становиться центром внимания. Однако, оказавшись вне центра, этот человек утрачивал свою привлекательность. Тихо и незаметно служить нуждам людей – совсем другое дело.
– Вы находите это удивительным? – проницательно подметила собеседница Томаса.
– Я… – Он помедлил.
– Я вижу это по вашему лицу, молодой человек, – беззлобно улыбнулась Алиса.
– Ну что ж, да, – согласился полицейский. Надо ли говорить ей о том, что они с Кордэ родственники? Это может повлиять на ее ответы. Впрочем, если судить по ее покрытому морщинами лицу с ясными глазами на нем, то едва ли. Тут суперинтендант с неудовольствием припомнил ее слова о том, что высказанное мнение о другом человеке больше говорит о говорящем, чем об объекте реплики, и попросил: – Пожалуйста, объясните мне свои слова. Как я вижу, у вас есть основания для подобного утверждения.
