Текст книги "Невидимка с Фэрриерс-лейн"
Автор книги: Энн Перри
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
Она была бледна, правое веко у нее подергивалось.
– С моей стороны не будет невежливо спросить, что за дело было у судьи к нам? Наша семья не подавала никаких просьб в Апелляционный суд, насколько мне известно.
О’Нил колебался только мгновение.
– Все в порядке, бабушка, – он слегка усмехнулся, – я тогда ничего не рассказывал, чтобы не расстраивать вас, но беднягу судью преследовала Тамар Маколи, которая настаивала на повторном слушании дела о смерти Кингсли, да упокоит Господь его душу. Мистер Стаффорд раз и навсегда хотел доказать ей, что дело завершено по всей справедливости, приговор законен и не в силах этой несчастной что-либо изменить, как бы она ни старалась. Он хотел, чтобы люди навсегда забыли обо всем этом и жили в мире с собой и с другими.
– И я так думаю, – яростно отвечала старая дама. – Эта несчастная, должно быть, рехнулась, если требует, чтобы опять стали раскапывать дело ее брата. С ним давным-давно покончено! – Глаза ее сверкнули, взгляд стал жестким. – Дурная кровь, – сказала она с горечью. – И с этим ничего не поделаешь. Кингсли спит в могиле, этот проклятый еврей – тоже! И давайте наконец успокоимся. – Суровое лицо ее было полно застарелой ненависти и невыносимой боли.
– Совершенно верно, бабушка, – ответил ласково О’Нил, – и пусть оно вас больше не беспокоит. Бедняга мистер Стаффорд тоже в могиле, или его вот-вот похоронят. Будем надеяться, что этого будет довольно даже для мисс Маколи.
Ада вздрогнула, и взгляд ее выразил еще большее отвращение.
Внезапно вернулся к действительности Проспер. До этого момента он, казалось, пребывал в оцепенении, которое сейчас как рукой сняло.
– Всё, мистер Питт, на этом разговор закончен! Мы ничем не в силах помочь вам, – заключил он отрывисто. – Всего хорошего. Вам надо искать ответ на вопрос, кто убил мистера Стаффорда, в другом месте. Несомненно, у него были враги… – Он оборвал себя, и фраза повисла в воздухе. Ему не хотелось говорить плохо о мертвом – это вульгарно, – но было совершенно ясно, что он имеет в виду.
– Благодарю за любезность, которую вы оказали, приняв меня, мэм, – адресовался Питт к несгибаемой Аде, а заодно и к Харримору.
С ними разговор окончен, ничего не поделаешь. Тем более что из О’Нила тоже ничего не удастся выжать. Мнение о том, что Стаффорд желал лишь снова утвердиться в своей правоте, очень правдоподобно, на это нечего возразить. Эти люди не причастны к убийству Кингсли Блейна, и следствие по делу не обращалось к ним за информацией.
– Не стоит благодарности, – ответила старая дама, но с непримиримостью и повинуясь только требованиям вежливости. – Желаю вам удачного дня, мистер Питт.
Проспер взглянул на мать, потом на инспектора, натянуто улыбнулся и протянул руку к звонку, чтобы горничная проводила гостя до выхода.
Вновь очутившись на спокойной, тихой улице, Питт стал обдумывать случившееся. Да, все больше и больше становится похоже на то, что опиум во фляжку влили или Джунипер Стаффорд, или Адольфус Прайс. И действительно, какой бы тщетной или просто невозможной ни выглядела такая затея по здравом размышлении, в горячке страсти они могли вообразить, что смогут быть счастливы, если Стаффорд умрет, что обретут радость, в которой им отказано при его жизни. Одержимость часто неспособна видеть дальше определенной границы, и плотский голод пожирает все силы ума, пока его не удовлетворишь любой ценой.
Неужели эти двое охвачены именно таким чувством? Вот это и надо расследовать. Губы Томаса искривило отвращение. Он ненавидел вмешательство в запретную область чувств. Есть людские слабости, о которых не полагается знать третьему, всегда лишнему, и безрассудная, неутолимая страсть одного человека к другому относится к их числу. Такие страсти не делают человека духовно богаче – нет, они делают его мельче и в конечном счете разрушают, как, по-видимому, разрушили Джунипер Стаффорд и ее любовника.
Но прежде чем искать доказательства этого преступления, Томасу совершенно необходимо освободить голову от мысли о деле Блейна – Годмена. Ему уже весьма много известно о нем, хотя могут существовать еще кое-какие обстоятельства и подробности, известные лишь полиции. Кроме того, Питту хотелось составить собственное представление о людях, которые проводили тогда расследование, и о давлении, оказанном на них, а также определить область возможных неточностей и ошибок. И, если удастся, ознакомиться с их собственными впечатлениями от дела и следствия.
Томас медленно шел по направлению к уличному перекрестку, сунув руки в карманы и обдумывая все на ходу. Он не любил обращаться к давним впечатлениям и прежним расследованиям, но выбора не было. Нет, он попытается заняться этим делом, причем самым тактичным образом, и теперь тщательно и не спеша обдумывал, с чего начать расспросы, и подыскивал нужные слова.
Незадолго до полудня Томас приехал в полицейский участок на Шефтсбери-авеню.
– Да, сэр? – вежливо обратился к нему дежурный сержант с подобающе бесстрастным выражением лица.
– Я инспектор Питт с Боу-стрит. У меня возникло одно затруднение; полагаю, вы могли бы разрешить его, если уделили бы мне немного времени.
– Да, сэр. Полагаю, мы сделаем все, что в наших силах. Какое же это затруднение?
– У меня на руках трудное дело. Его можно до некоторой степени прояснить, если знать кое-какие обстоятельства другого дела, о котором вы можете кое-что знать. Я был бы очень благодарен за возможность поговорить с полицейским, которому было доверено заниматься расследованием, имевшим место примерно пять лет назад. Это убийство на Фэрриерс-лейн.
Лицо сержанта омрачилось.
– Но тогда все было расследовано до конца и незамедлительно, мистер Питт, и наведен полный порядок. Не осталось никаких сомнений, все было закончено. Я сам имел отношение к тому делу и знаю об этом наверняка.
– Да, это мне известно, – успокаивающе произнес Питт, – и мое затруднение не связано с вопросом, кто виноват, – лишь с выводами, к которым пришло следствие. Мне необходимо переговорить с офицером полиции, в чьем ведении находилось это дело, если позволите. Он все еще служит?
– Не только служит, но его еще и повысили тогда. Он замечательно со всем управился. – Дежурный сержант бессознательно расправил плечи и слегка вздернул подбородок. – Это старший инспектор Ламберт. Смею сказать, он будет рад, если сможет вам помочь. Я тоже попрошу его об этом, инспектор.
Таким образом поставив Питта на место, он направился в помещение, находившееся в глубине здания, и через несколько минут вернулся с сообщением, что если мистер Питт изволит подождать минут десять, то мистер Ламберт не прочь с ним повидаться.
Томас вежливо согласился, хотя его так и подмывало ответить сержанту столь же снисходительно.
Пять минут он прождал стоя, постукивая каблуками, затем сел на деревянную скамью и прождал еще десять минут, потом опять встал, но тут появился молодой констебль и повел его в маленький неопрятный кабинет, где от потрескивающего огня в камине было так жарко по сравнению с холодной приемной, что хотелось бежать отсюда без оглядки. Чарльз Ламберт принял его вежливо, но настороженно. Ему было около пятидесяти, он уже сильно полысел, но черты его лица были правильны и приятны, а взгляд ясен.
– Доброе утро, Питт, не так ли? Садитесь. – И он махнул на второй стул. – Извините, что заставил вас ждать. Очень занят. Полно всяких скверных краж и ограблений. Мой сержант сказал, что вам требуется помощь. Чем могу быть полезен?
– Я занимаюсь делом об убийстве судьи Сэмюэла Стаффорда.
Ламберт удивленно вскинул брови.
– А я не знал, что его убили! Считал, что он внезапно умер в театральной ложе.
– Совершенно верно. От яда.
Ламберт покачал головой, выпятив нижнюю губу.
– Мой сержант упомянул о Фэрриерс-лейн. Какое отношение может иметь убийство Стаффорда к этому делу? – Голос у него звучал настороженно. – Ведь с ним было покончено пять лет назад, и не он председательствовал на суде. Судьей был Телониус Квейд. Впрочем, я это говорю не к тому, что остались какие-то сомнения в справедливости приговора или судопроизводства.
– Но последовала апелляция, – ответил Питт так спокойно, как только мог. Необходимо помнить, твердил он себе, что ничего не добьется, если рассердит Ламберта или заставит его защищаться. – Полагаю, после суда не возникло никаких новых свидетельств?
– Абсолютно ничего и никогда. Просто имела место отчаянная попытка спасти человека от виселицы. Понятная, но безуспешная.
Питт сделал глубочайший вдох. Ничего он не достиг. В данном случае такт себя не оправдывает.
– Стаффорд опять стал рассматривать то дело. В день своей смерти он опросил нескольких людей, которые сначала тоже подозревались в убийстве.
Лицо Ламберта стало жестким, и он слегка выпрямился.
– Не понимаю, зачем ему это понадобилось. – В его голосе зазвенела стальная нотка. – Разве только сестра повешенного каким-то образом повлияла на судью… – Он пожал плечами в знак того, что не одобряет как саму идею пересмотра дела, так и чье-то возможное давление на Стаффорда. – Она красивая женщина и одержима мыслью, что брат ее невиновен. Да, очень неприятно делать такое допущение, даже думать об этом противно. – В голосе Ламберта снова послышалось раздражение, он словно собирался с силами. – Но такое бывает. Стаффорд не первый мужчина, который потерял самообладание перед красивой и решительной женщиной.
Питт рассердился, но попытался скрыть свои эмоции.
– Да, конечно, бывает и так. Но, понимаете ли, чтобы говорить об этом наверняка, я должен располагать очень вескими доказательствами. Вдова воспримет это болезненно, а также и его коллеги по судейскому цеху, – он выдавил из себя улыбку, хотя совсем не чувствовал желания улыбаться. – Это поставило бы под вопрос добродетель и здравый смысл всех этих людей, если мы заявим, что Стаффорд просто задурил из-за красивого личика и до такой степени потерял рассудок и забыл то, чему его научила жизнь, что решил пересмотреть дело. Мое положение будет очень незавидно, если я стану утверждать подобное и не смогу этого доказать.
Ламберт тоже улыбнулся и немного расслабился – в конце концов, это трудности Питта.
– Да, вам нужно иметь неопровержимые доказательства, – согласился он с облегчением. – Всяким разным светлостям такое очень не понравится, и вам придется искать место полицейского, который занимается карманными кражами и карточными мошенниками.
– Точно. – Питт слегка поерзал – атмосфера в кабинете была просто удушающая. – Так что вы, наверное, можете рассказать мне все, что помните об убийстве на Фэрриерс-лейн. Тогда я буду иметь возможность доложить начальнику, что Стаффорд не имел никакого резона для пересмотра дела. – И мысленно попросил прощения у Мики Драммонда за то, что сомневается в безупречной репутации достойного человека.
– Ну, если вы думаете, что это вам поможет… Расследование шло стремительно, хотя поначалу мы этого не ожидали.
– И вам было, конечно, очень тяжело, – прожурчал Питт, – при таком общественном возмущении…
– Никогда не встречал подобного дела ни до, ни после, – согласился Ламберт, откидываясь на спинку стула и усаживаясь поудобнее. Он понимал, чего хочет Питт и, что важнее, почему хочет. – За исключением, конечно, убийств в Уайтчепеле, но те несчастные ребята так и не поймали Потрошителя, почему и последовало несколько отставок.
– Но вы своего голубчика достали.
Светло-карие глаза Ламберта взглянули на Питта с явными одобрением, относящимся и к тому, что осталось недосказанным.
– Да, мы поймали его, и я получил повышение в должности, и в этом нет ничего бесчестного. – В его голосе зазвучала самолюбивая нотка. – Опять-таки, доказательства были неопровержимы. Да, нам иногда просто-напросто везло, это так. Но мы проделали чертовски хорошую работу! Мои люди отличились – такие дисциплинированные, преданные, выдержанные в самых трудных обстоятельствах… Публика была настроена истерически. Произошло много террористических акций, а в восточных районах Лондона – несколько весьма скверных происшествий. Ворвались в парочку синагог, разбили стекла, одного ростовщика избили почти до смерти… Повсюду висели листовки, много нехороших надписей появилось на стенах. Некоторые газеты требовали даже, чтобы всех евреев повыгоняли из города. Было очень противно – но людей за это нельзя осуждать. Случилось одно из самых чудовищных убийств, когда-либо совершавшихся в Лондоне.
Ламберт пристально наблюдал за Питтом, следя за выражением его лица и пытаясь понять, что тот думает. Томас попытался согнать с лица всякое выражение и выглядеть совершенно бесстрастно, но был почти уверен, что ему это не удалось.
– Да, – ответил он вежливо. – Мне известно, что тело Кингсли Блейна было найдено на Фэрриерс-лейн. А кем?
Ламберт задумался. Наконец он произнес:
– Рано утром, мальчиком – подручным кузнеца, и это зрелище так потрясло беднягу, что он, насколько мне известно, долго был не в себе и в конце концов вроде бы уехал из Лондона в деревню, куда-то в Сассекс.
– А в ту ночь больше никто не проходил по Фэрриерс-лейн? Странно, согласитесь, если учесть, что многие ею пользуются…
– Если кто и проходил, то они или не видели Блейна, распятого на двери конюшни, или не сообщили об этом. Думаю, что возможно и то и другое. В темноте смотришь только куда ногу поставить, да и мало что можно увидеть ночью…
– А конюшня стоит в стороне от дороги?
– Да… да. Она в дальнем конце двора.
– Значит, тот, кто убил Блейна, либо как-то заманил его в глубь двора, либо был достаточно сильным человеком, чтобы затащить его туда, – размышлял Питт вслух.
– Полагаю, что этот вывод напрашивается сам собой, – согласился Ламберт. – Но Блейн же был знаком с Годменом, и тому нетрудно было убедить его сойти с дороги и направиться во двор.
– Неужели? Я бы не захотел направиться в темный двор с мужчиной, чью сестру я соблазнил, а вы?
Ламберт уставился на него, покраснев от смущения и оскорбленных чувств.
– Думаю, вы спешите с выводами, Питт, для которых нет никаких оснований. Кингсли Блейн был красивый молодой мужчина с хорошо подвешенным языком, но при этом довольно простодушный. Он влюбился в талантливую актрису, не то чтобы по-настоящему красивую, но… привлекательную женщину, которая знала, как манипулировать мужчиной. – В голосе Ламберта одновременно звучали уверенность и презрение. – И если кто был соблазнен, так это именно Блейн, а не она. Годмен мог яростно отрицать это, но он знал правду. – Ламберт покачал головой. – Нет, Питт, Тамар Маколи вовсе не была невинной девушкой, соблазненной грубым, развратным мужчиной. Никто из знавших всех этих людей не мог и вообразить себе иное. Думаю, очень легко поверить, что Блейн охотно пошел вместе с Годменом, считая себя в совершенной безопасности.
Томас немного помолчал, потом сказал, стараясь, чтобы в его голосе не было слышно сомнения:
– Возможно, именно Тамар Маколи была инициатором любовной интриги и соблазнительницей. Но, вы думаете, она допустила бы, чтобы Блейн это тоже понимал?
– Понятия не имею, – Ламберт был по-прежнему настроен презрительно, – но какое это имеет значение?
Питт слегка переменил позу. Ему очень хотелось попросить Ламберта открыть окно. В комнате совершенно нечем было дышать.
– Дело ведь не в характере их отношений; важно, что о них думал сам Блейн. И если он считал себя чертовски развращенным человеком, который закрутил интрижку с актрисой, тогда, значит, он мог чувствовать себя виноватым и опасаться за себя, как бы это ни казалось смешно.
– Сомневаюсь, – ответил Ламберт, но по мере того, как резонность соображений Питта доходила до него, его лицо становилось все более угрюмым и недовольным. – Годмен был невысок и субтильного сложения. Блейн тоже был худощав, но высок. И не думаю, что он мог испытывать перед Годменом чисто физический страх.
Питт пошевелился. Он чувствовал себя неважно и бессознательно потянулся к воротнику, опасаясь, что вот-вот задохнется.
– Хорошо, но если Блейн был высок, а Годмен – мелок и субтилен, вряд ли он смог, убив Блейна, поднять тело, приставить его к стене и держать в таком положении, пока не прибьет ступни и руки к двери… Вы не знаете, кстати, выяснилось ли, как он со всем этим справился?
Ламберт покраснел еще гуще.
– Нет, не знаю и знать не хочу, инспектор Питт. Он пребывал, очевидно, в такой ярости, что оказался в силах это сделать. А может, он все-таки не был настолько слаб, как кажется. Говорят, у сумасшедших может появиться сверхъестественная сила, когда на них находит приступ безумия.
– Возможно, – ответил Томас, очень сильно сомневаясь в этом.
– Но сейчас-то какое это может иметь значение? – резко наступал Ламберт. – Дело было сделано, и совершил это Годмен, что несомненно. Блейн, бедняга, был прибит кузнечными гвоздями к двери конюшни.
Теперь старший инспектор побледнел и говорил с глубоким чувством горечи.
– Я сам видел тело, – он невольно вздрогнул, – прибитое кузнечными гвоздями к двери конюшни. Руки раскинуты, как у Христа, ноги сведены вместе, и все вокруг залито кровью. Годмена видели, когда он выходил из переулка весь в пятнах крови. Значит, он как-то сумел поднять тело, может, сначала пригвоздив одну руку, потом другую.
– А вы когда-нибудь пытались поднять мертвое тело, Ламберт? – очень ровно спросил Питт.
– Нет. Я также не пытался кого-нибудь распять или прокатиться на велосипеде по натянутому канату, – отрезал Ламберт, – однако факт, что мне это не по силам, еще не означает, что это невозможно осуществить. Что вы пытаетесь всем этим сказать, Питт? Что убийца не Годмен?
– Нет, я просто пытаюсь понять, что тогда случилось и что заставило судью Стаффорда снова опросить всех свидетелей. Очевидно, его беспокоило заключение медицинской экспертизы. Интересно, так ли это на самом деле?
– А что вас заставляет думать, что что-то было не так?
– Он очень был скуп на слова, но разве медицинское заключение не могло тогда стать основанием для апелляции?
– Да, но в том заключении не содержалось ничего важного, потому апелляцию и отклонили.
– Возможно, это и обеспокоило позже Стаффорда, – предположил Питт.
– Но это не имеет отношения к свидетельским показаниям, – с совершенной уверенностью заявил Ламберт. Он слегка подался вперед, сосредоточенно вглядываясь в Томаса. Лицо его опять стало жестким, хмурым. – Послушайте, Питт, это было очень трудное дело для следствия, но не для свидетельства, нет – там было все совершенно ясно, свидетели преступления нашлись. Трудным оно было из-за общей атмосферы. Мои люди испытывали ужас, как и все общество. Мы видели мертвое тело Блейна, помилуй нас Господь. Мы видели, что с ним, беднягой, сделало это чудовище.
У Питта на мгновение сжалось сердце. Ему приходилось видеть трупы, и он ощутил одновременно ужас и жалость, вообразив себе страх жертвы в тот момент, когда она глядит в глаза своей смерти, безумие ненависти, исказившей лицо убийцы, потрясение полицейских при виде изуродованного тела, ту ярость, которая пусть ненадолго, но лишила их разума и отпущенного природой запаса гуманности.
Ламберт, очевидно, заметил раздумье Питта:
– Но можно ли осуждать полицейских за такие чувства?
– Нет, нельзя, – согласился Томас. – Разумеется, я не могу их за это осуждать.
– А заместитель начальника полиции каждый день нас песочил, иногда по несколько раз в день, и требовал, чтобы мы как можно скорее нашли того, кто это совершил, и доказательства его вины.
Ламберт вздрогнул, как от холода, хотя в комнате было невыносимо жарко, и лицо его исказила болезненная гримаса.
– Вы представить не можете, как это было! Он каждый день рассказывал, что об этом пишут в газетах, какие страшные антиеврейские выступления происходят на улицах, какие надписи появляются на стенах домов; что народ побивает евреев камнями, швыряет в них отбросы, разбивает стекла в синагогах. Он так распространялся, словно мы сами ничего слыхом о том не слыхали. Говорил, что мы должны все расследовать в течение сорока восьми часов. – Губы Ламберта искривила презрительная усмешка. – Однако не сообщил, каким способом. А мы делали все, что могли, – клянусь, Питт. И все сделали как надо. Мы опросили всех людей в окрестностях места убийства, начиная со швейцара, который сообщил Блейну просьбу, переданную через мальчика…
– Какого мальчика? – перебил Питт.
– О, Годмен передал просьбу Блейну о встрече через какого-то уличного мальчишку, – объяснил Ламберт. – Это была не письменная просьба, а устная; во всяком случае, Годмен был тогда достаточно трезвомыслящ, чтобы так сделать. И, очевидно, затаился в дальнем темном конце улицы и подождал, пока в театре погаснут огни, а Блейн выйдет, и затем сразу же подослал мальчишку сообщить, что О’Нил ждет его в клубе. Чтобы знать наверняка. И поэтому Блейн повернул на север и пошел в Сохо. Это засвидетельствовал швейцар. А Годмен, очевидно, следовал за Блейном, затем опередил его и напал уже на Фэрриерс-лейн, где и убил.
– И все это он спланировал заранее? – полюбопытствовал Питт. – И заранее знал, что найдет там кузнечные гвозди? Или это было неожиданное решение?
– Не имеет значения, – пожал плечами Ламберт. – Главное, он заманил Блейна туда с помощью сообщения, якобы исходящего от Девлина О’Нила, а это уже доказывает, что у него имелись дурные намерения. Это было преднамеренное убийство.
– Вы так решили на основании свидетельства швейцара?
– И уличного мальчишки.
– Продолжайте.
– Мы также располагаем свидетельствами прохожих, которые были тогда поблизости от Фэрриерс-лейн и видели, как с нее появился Годмен. Когда он проходил под уличным фонарем, они заметили пятна крови на его пальто. Конечно, они тогда подумали, что это просто пьяница, который шатается по окрестностям, а кровь – от его собственных травм, может быть полученных вследствие падения; например, кровь из носа. Поэтому они не обратили на это должного внимания.
– Он шатался? – полюбопытствовал Питт.
– Наверное. Возможно, от изнеможения после такой затраты сил или от помрачения ума.
– Но тем не менее он совершенно владел собой – настолько, что остановился по пути и стал шутить с продавщицей цветов, пройдя всего две улицы?
– Очевидно, так, – раздраженно ответил Ламберт, – но к тому времени он действительно совершенно владел собой. И свидетельство цветочницы сыграло особую роль. Оно по-настоящему и привело Годмена на виселицу. – Голос Ламберта опять звучал настороженно; старший инспектор весь подался вперед. – И добыл это свидетельство сержант Патерсон, очень достойный человек.
– Свидетельство цветочницы?
– Да.
– А можно с ним поговорить?
– Конечно, если желаете, но он расскажет только то, что я уже сказал.
– А что вы можете сообщить насчет пальто, запачканного кровью?
– Годмен отделался от него где-то на пути между Фэрриерс-лейн и Сохо-сквер, где повстречался с цветочницей. Мы так и не нашли пальто, но это вряд ли удивительно. Любое пальто недолго пролежит на улицах Лондона. Нашедший мог продать его старьевщику за сумму достаточную, чтобы уплатить недельную квартирную аренду, и даже больше.
Питт знал, что это вполне возможно. Хорошее пальто джентльмена стоит достаточно, чтобы продержаться на дешевой квартире месяц и обеспечить продавшему ежедневный кусок хлеба и тарелку супа к нему. Для кого-то это означало бы жизнь вместо смерти. А то, что на нем немного крови, не имело значения.
– А ожерелье?
– Ожерелье? – удивился Ламберт. – Ради бога, старина, ну конечно же Маколи оставила его себе. Оно было очень дорогое, судя по словам костюмерши, которая знала, что такое бриллианты, и могла их распознать. Конечно, будучи театральной костюмершей, она часто встречалась и с поддельными, но и с настоящими тоже.
Теперь голос его звучал иначе, на лице промелькнула тень – он презирал все фальшивое, непрофессиональное, любительское. Ламберт не делал никаких различий между иллюзией ради пустого развлечения и актерской игрой, передающей глубинную правду; он видел во всем этом лишь способ ввести в заблуждение.
– А вы искали ожерелье?
– Конечно, но мисс Маколи могла при желании припрятать его в сотне разных мест. Она ведь не украла его, и мы вряд ли могли на законном основании учредить полицейский розыск. Могла спокойно отнести его в соседнюю закладную лавочку, после того как стихло всеобщее возмущение.
– А после этого мисс Маколи когда-нибудь носила ожерелье, кто-нибудь видел его на ней?
– Понятия не имею. – Голос Ламберта казался уставшим и раздраженным. – Блейн мертв, Годмена повесили; кому интересно, что сталось с ожерельем?
– Вдове Блейна. Очевидно, ожерелье принадлежало ей.
– Ну, я бы сказал, что у нее были потери посерьезнее, – отрезал Ламберт. – Она, бедняжка, очень порядочная женщина.
Питт с трудом сдерживался, и только потому, что в его интересах было сохранять спокойствие. Ссора ничего не дала бы. По правде говоря, Ламберт не вызывал у Томаса симпатии, несмотря на то что ему можно было посочувствовать. Ему, конечно, сильно досталось в то несчастливое паническое время, когда в обществе царила истерия, а начальство загоняло подчиненных в угол, неотступно следя за каждым их шагом и требуя совершенно невозможных, но скорых результатов.
– А что вы скажете насчет оружия?
Лицо Ламберта опять напряглось.
– Ничего окончательного. Были использованы с полдюжины гвоздей, чтобы распять Блейна. Медицинская экспертиза пришла к выводу, что причиной смерти явился один из них.
– Можно ли мне теперь повидаться с сержантом Патерсоном? Мне кажется, вы рассказали все, что мне хотелось бы знать. Не могу представить, что еще вы могли бы сделать, и сомневаюсь, способен ли кто-нибудь пролить дополнительный свет на случай со Стаффордом. А доказательства вины Годмена мне кажутся – по крайней мере, на сегодняшний день – исчерпывающими. Непонятно, что могло заинтересовать Стаффорда. Никто так и не нашел ни пальто, ни ожерелья. Никто не изменил своих показаний… А вы больше не встречались с цветочницей или с тем уличным мальчишкой, который передал сообщение Блейну?
– Нет; как вы сами сказали, ничего нового не имеется. – Ламберт явно смягчился. – Извините, я был, наверное, не очень-то любезен, – и, сделав усилие, он едва заметно улыбнулся. – Это всё скверные воспоминания, а мисс Маколи пытается опять возбудить дело и утверждает, что мы осудили не того человека. С этим нелегко смириться. Если Стаффорд хотел заставить ее замолчать раз и навсегда, надеюсь, что Господь ему в этом помогал.
– Ну, может, я сумею ее убедить, – улыбнулся в ответ Питт.
Ламберт вздохнул, в глазах его промелькнуло облегчение.
– Тогда пожелаю вам удачи. Сейчас пришлю к вам Патерсона.
Он поднялся и прошел мимо Питта в коридор, Томас слышал его удаляющиеся шаги. Инспектор медленно встал, открыл окно и с наслаждением вдохнул холодный воздух, затем наполовину прикрыл окно и снова сел на место – как раз когда дверь отворилась и вошел сержант в форме. Мундир его был безукоризненно свеж, а пуговицы так и сияли. Сержанту немного перевалило за тридцать, он был среднего роста и довольно плотно сложен, но лицо у него было необычное: длинный орлиный нос и довольно маленький рот. Непропорциональность черт искупали очень красивые темные глаза и прекрасные вьющиеся, откинутые назад волосы.
– Сержант Патерсон, сэр, – представился он и остановился, вытянувшись не то чтобы по стойке смирно, однако явно с уважением.
– Спасибо, что пришли, – ровно проговорил Питт, – садитесь, – и указал на стул Ламберта.
– Благодарю вас, сэр, – принял приглашение Патерсон. – Мистер Ламберт сказал, что вы хотели поговорить со мной о деле Блейна – Годмена.
Лицо его омрачилось, но Питт не заметил в сержанте желания уклониться от разговора.
– Верно, – подтвердил он. Ему не надо было объяснять сержанту, для чего он собирается его расспрашивать, но тем не менее Томас пояснил: – Убийство, которое я сейчас расследую, по-видимому, имеет отношение к тому давнему делу. Мистер Ламберт уже рассказал очень многое, но мне хотелось бы услышать от вас о передвижениях мистера Годмена в ту ночь.
Лицо Патерсона очень ясно выражало его чувства. Только одного воспоминания было достаточно, чтобы сержант снова ощутил гнев и отвращение. Он весь напрягся, плечи его словно свело, голос изменился.
– Я один из первых добрался до того двора на Фэрриерс-лейн. Блейн был очень высокий и совсем еще молодой…
Патерсон остановился, лицо его сморщилось, словно от боли, и было совершенно очевидно, что он припоминает все тогда увиденное во всех жутких подробностях. Сержант глубоко вздохнул и продолжал, пытливо глядя на Питта и пытаясь убедиться, что тот понимает весь ужас случившегося:
– Он уже довольно давно был мертв. Ночь была холодная, почти морозная, и он закоченел. – Голос Патерсона дрогнул, но он с усилием взял себя в руки. – Я бы не хотел описывать его, сэр, если вам не обязательно это знать.
– Не надо, – быстро ответил Питт, испытывая сочувствие к этому человеку.
Патерсон хрипло кашлянул.
– Спасибо, сэр. Не то чтобы я и прежде не видел трупов – да нет, видел, и даже очень много. Но это было по-другому. Это было святотатство. – Голос у него сел, и он опять весь напрягся.
– Есть ли у вас соображения насчет того, как такой несильный человек, как Годмен, мог поднять тело и распять его?
Патерсон задумался, позабыв о своих чувствах, и сосредоточенно нахмурился.
– Нет, сэр. Я сам удивлялся. Но никто ни разу не допустил, что, может, ему кто-нибудь помогал. Он был точно один; насколько мы знаем, он вышел с Фэрриерс-лейн один. Да такое и не делают в компании с другими. Наверное, Годмен знал прием, как поднять человека в таком случае. Может, его научили этому, ведь он актер. Умеют же пожарные…
– Возможно, – согласился Питт. – Продолжайте. А как вы думаете, куда он направился, выйдя с Фэрриерс-лейн?
– Погодите немного, сэр. Я тогда стал расспрашивать всех, кто там бывает, – уличных торговцев, мусорщиков, зеленщиков и так далее. И нашел цветочницу, которая видела его очень близко. Она стояла под фонарем на Сохо-сквер, где он остановился и заговорил с ней. И это был именно Годмен, он сам в том признался. Он сказал, что это было в четверть первого ночи. Она сначала думала, что это правильно, а когда мы ее допросили построже, то заявила, что это было без четверти час и что в первый раз она ошиблась. Это он сам, наверное, пытался ей внушить, что было только четверть первого. Там часы висят как раз над головой, и она слышала, как они били, но они отбивают по одному удару каждую четверть, а в половине бьют два раза, не как все остальные часы; значит, за пятнадцать минут бывает три удара.
