Текст книги "Невидимка с Фэрриерс-лейн"
Автор книги: Энн Перри
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
– Но тогда как же можно считать судебный процесс справедливым? – возразила Шарлотта.
– Полагаю, что так считать было нельзя.
– Но зачем же Квейд разрешил проведение судебного процесса? Почему он ничего не предпринял?
Сейчас в глазах Веспасии не было ни смешинки, ни тени снисходительности. Она сразу же бросилась защищать Квейда.
– А что, по-твоему, он должен был сделать?
– Я… я не знаю…
Внезапно Шарлотта почувствовала, что тон Веспасии изменился и во взгляде ее промелькнуло нечто такое… и вспомнила, что Телониус Квейд был ее старым другом. Шарлотта ни за что не хотела ссориться с ней. А ведь она невольно поставила под сомнение честь человека, к которому Веспасия питала симпатию и уважение. И, возможно, чувства эти были очень сильные…
– Извините, – поспешно сказала Шарлотта, – наверное, он просто ничего не мог поделать. Закон накладывает очень большие ограничения на своих служителей, да? Он вряд ли мог заявить о недостаточной корректности следствия, если все делалось в соответствии с законом.
Взгляд Веспасии немного смягчился.
– Он раздумывал над тем, не сделать ли что-нибудь самому и заставить защиту последовать его примеру. Затем решил, что не станет делать ничего недостойного по отношению к своему цеху вроде заявления о недоверии тому самому закону, который он должен был соблюдать, как того требововал его долг.
– О, – нахмурилась Шарлотта: чрезвычайная серьезность того, о чем говорила Веспасия, произвела на нее впечатление. – Если у судьи возникли такие мысли, тогда, значит, процесс был отвратителен, и судья проявил большую деликатность, взвесив все обстоятельства и оценив возможные последствия.
– Он необыкновенный человек, – ответила Веспасия, на мгновение опустив глаза и отведя их в сторону.
Шарлотта невольно улыбнулась, подумав о том, какого рода дружба связывала Веспасию и Квейда. Но, может быть, это была не дружба, а обоюдная нежность? Приятно думать об этом. Улыбка Шарлотты стала шире. Она любовалась прямой осанкой Веспасии, ее изящно причесанной головой. Тут же представила, как Веспасия спрашивает ее: «А что тебя забавляет?», но та молчала, только щеки ее окрасились румянцем.
– Я вам очень благодарна, тетя Веспасия, – нежно сказала Шарлотта, – благодарна за то, что вы расспросили обо всем мистера Квейда, хотя, по-видимому, ничего нового узнать не удалось.
– Нет, удалось, – возразила Веспасия. – Немногое и не имеющее непосредственного отношения к делу, но судья Квейд совершенно уверен, что Годмена во время заключения избивали. Когда он явился в суд, на нем были кровоподтеки слишком недавнего происхождения, чтобы считать их полученными во время ареста. А непосредственно перед арестом он был невредим.
– О господи! Какое безобразие… Вы думаете, его избили тюремные надзиратели?
– Возможно. Или полицейские, когда тащили его в каталажку, – взволнованно глядя на Шарлотту, ответила Веспасия. – Сожалею, но это не кажется невероятным.
– Вы хотите сказать, что он сам первый набросился на них?
– Нет, дорогая, этого я сказать не хочу. Полицейский, который арестовывал Годмена, совершенно не пострадал.
– О! – Шарлотта глубоко вздохнула. – Однако все это ничего не доказывает, не так ли? За исключением того, что в то время, как вы заметили, бушевали очень бурные и недостойные страсти…
Веспасия ждала.
– Действительно ли мистер Квейд косвенно дал вам понять, что полиция так отчаянно стремилась найти виновного и осудить его, идя навстречу желаниям общества, что она сознательно обвинила не того человека?
– Нет, – решительно ответила Веспасия. – Нет. Телониуса тревожил сам образ действий, манера, в которой велось расследование, лихорадочный всплеск эмоций и безразличие защиты к судьбе обвиняемого; но он верил в законность обвинения, верность свидетельств и справедливость приговора.
– Понимаю, – вздохнула Шарлотта. – Тогда, вероятно, нынче судья Стаффорд пытался доказать, что дело завершено как положено, а это значит, что его убили безотносительно к делу Блейна – Годмена. И тогда все-таки виноваты его жена или мистер Прайс.
– По-видимому, так. К сожалению.
Шарлотта пристально посмотрела на леди Камминг-Гульд, насколько уверенно она это говорит.
– Можно, однако, предположить, что кому-то есть что скрывать, причем нечто скверное, поэтому у этого «кого-то» были причины опасаться расследования Стаффорда, не зная даже, в чем оно заключается. Тем более если они знали… – Веспасия нахмурилась. – В любом случае он мог показаться кому-то слишком любознательным, и его убили. Допускаю, это может показаться не слишком вероятным…
– Может, – кивнула Шарлотта. – Однако нельзя начисто отрицать такую возможность. Думаю, мы должны продолжать расследование, как вы считаете? Я хочу сказать… – Она осеклась. Слишком многое принимается ею за данность. – Смогли бы мы что-то предпринять в этом отношении? – спросила она вкрадчиво.
– Не вижу, почему бы и нет, – улыбнулась Веспасия, одновременно забавляясь и радуясь вопросу. – Не вижу, почему бы и нет, но понятия не имею, каким образом, – и она вопросительно вскинула брови.
– Я тоже не знаю, – вздохнула Шарлотта, – но обязательно все это обдумаю.
– Не знаю, удастся ли тебе это, – тихо промурлыкала Веспасия, – но если бы я могла помочь, я бы с радостью это сделала.
– Не знаю, сможете ли вы, – усмехнулась в свою очередь Шарлотта.
Шарлотту раздирало сомнение, стоит ли рассказать Питту о визите к Веспасии. Если она сделает это, то муж обязательно спросит, зачем она так беспокоится об этом деле. И решит, что поступок Шарлотты продиктован симпатией к Джошуа Филдингу, который, возможно, причастен к убийству Кингсли Блейна и вследствие этого к смерти судьи Стаффорда. Она, конечно, будет пытаться убеждать его, что все это из-за Кэролайн, которая, как любительница драмы, не может оставаться равнодушной к самой атмосфере трагического убийства, но Питт очень скоро распознает уловку и сочтет ее мать неумной пожилой женщиной, недавно овдовевшей, одинокой и ставшей жертвой внезапной привязанности к более молодому, блестящему мужчине из совершенно другого сословия и с иным житейским опытом, который снова – и в последний раз – позволит ей ощутить себя молодой. Но объяснять все таким образом, пожалуй, слишком сентиментально. Питт, конечно, не станет осуждать Кэролайн – скорее выразит снисходительное сочувствие; но она не может так унизить мать… Шарлотта удивилась, как сильно она во что бы то ни стало стремится отстоять репутацию матери, как нестерпимо ей хочется защитить ее ранимую душу…
Поэтому она рассказала Томасу лишь то, что ездила к Веспасии, – и немедленно опустила взгляд на свое шитье.
– И как она? – поинтересовался Питт, внимательно поглядывая на Шарлотту.
– Она прекрасно себя чувствует. – Шарлотта улыбнулась мужу. Томас что-нибудь обязательно заподозрит, если она остановится на полуслове, – он слишком хорошо знает жену. – Я не видела ее в таком расположении духа ни разу после смерти бедняги Джорджа. Она снова обрела спокойствие и так оживлена и здорова, как при первом нашем знакомстве.
– Шарлотта!
– Да? – Она подняла широко раскрытые, невинные глаза, держа в руке иголку.
– Что еще было? – требовательно спросил он.
– О чем ты? Тетя Веспасия в отличном настроении и прекрасно себя чувствует, и я подумала, что тебе будет приятно об этом узнать.
– Мне это, конечно, приятно, но я хочу знать о том, что тебе еще стало известно и почему у тебя такое довольное выражение лица.
– Ах! – Шарлотта была просто в восторге. Она его замечательно провела. Женщина широко улыбнулась, на этот раз без всякого притворства. – Тетя Веспасия повидалась со старым другом, и я подумала, что она, очевидно, относится к нему с большой нежностью. Разве это не замечательно?
Томас сел.
– Ты имеешь в виду роман?
– Ну, это вряд ли. Ей ведь за восемьдесят.
– Возраст не помеха таким делам. Сердце не перестает любить всю жизнь.
– Роман?.. Нет, я так не считаю. – Шарлотта удивленно раздумывала над его словами, но сама мысль доставила ей удовольствие. – Впрочем, почему бы и нет? Хотя я все же думаю, что если у них и был роман, то он остался в прошлом, когда они только познакомились. Не исключено, конечно, что он возобновился…
– Отлично, – Питт широко улыбнулся. – А кто он?
– Что? – Внезапно Шарлотта почувствовала себя в ловушке.
– Кто он? – повторил Томас, уже с подозрением.
– О… – Она снова принялась за шитье, не отрывая взгляда от иголки и полотна. – Это ее давний друг. Телониус… Телониус Квейд.
– Телониус Квейд, – повторил он медленно. – Шарлотта!
– Да, – она усердно шила.
– Ты сказала – Телониус Квейд?
– Да, кажется.
– Судья Телониус Квейд?
Шарлотта колебалась, но лишь мгновение.
– Да…
– Который совсем случайно председательствовал на суде над Аароном Годменом за убийство Кингсли Блейна?
Лгать было нельзя, но она попыталась уклониться от прямого ответа:
– Мне кажется, что тогда их дружба уже пошатнулась.
Питт решительно потряс головой:
– Это не имеет никакого отношения к делу! Почему Веспасия внезапно возобновила знакомство? Именно теперь?
Шарлотта молчала.
– Потому, что ты ее об этом попросила?
– Ну, ладно, созна ю́сь, мне было просто интересно. Судья умер в театре, у меня на глазах. Я держала за руку его бедную жену…
– …И не думала, что, может быть, именно она его убила, – сурово сказал Томас. Он не сердился – скорее все это его забавляло, но по его тону Шарлотта поняла, что он не потерпит никаких дискуссий.
– Нет, нет, я, конечно, ни о чем таком и не помышляла. – Шарлотта взглянула наконец на мужа. – Но судья Квейд, очевидно, вполне был удовлетворен приговором, даже если ему не вполне нравилось, как проходит судебное расследование. – Она улыбнулась мужу – на сей раз совершенно искренне. – Такое впечатление, что бедняга Годмен был действительно виновен, даже если они доказали его вину не лучшим способом. Но, Томас, ведь вполне вероятно, не правда ли, что сам факт повторного обращения судьи Стаффорда к делу мог так напугать кого-то – и совсем по другой причине, в связи с чьим-то еще грехом, – что испугавшиеся его убили? – Шарлотта, волнуясь, ожидала ответа, внимательно вглядываясь в выражение его лица.
– Да, это возможно, – мрачно подтвердил Питт, – хотя и не очень. Какой такой еще грех?
– Не знаю. Ты и должен это выяснить.
– Может быть, но мне опять нужно заниматься убийством Стаффорда и добыть доказательства, что Джунипер Стаффорд или Адольфус Прайс приобрели опиум. Мне нужно знать о них гораздо больше, чем известно сейчас.
– Да, конечно, но ты ведь не забудешь о деле Блейна – Годмена, правда? Я хочу сказать… – И вдруг ее осенило. – Томас! Что, если в этом деле замешана чья-то запретная связь, недостойное поведение, подкуп, насилие, какое-то другое действие, которое затрагивает интересы кого-то из сильных мира сего, или любовная интрига, которая могла бы кого-то погубить? Тогда появился бы повод убить судью Стаффорда, прежде чем тот что-то обнаружил, даже если это никак не снимало вину с Годмена. Так не могло бы случиться?
– Да, – осторожно ответил Томас, – да, такое не исключено.
– И тогда ты расследовал бы такую возможность? – настаивала Шарлотта.
– После того, как выяснил бы все о Джунипер и Адольфусе. Не раньше.
Она улыбнулась:
– Ну и хорошо. Не хочешь ли чашку какао на сон грядущий?
На следующий день Шарлотта поручила Грейси следить за порядком в доме, а сама села в омнибус и покатила на Кейтер-стрит к Кэролайн. Прибыв в начале двенадцатого, она узнала, что мать уехала по какому-то делу, а бабушка сидит в большой, старомодно обставленной гостиной у камина и кипит от негодования.
– Ну, – сказала она, яростно взглянув на Шарлотту, сидя очень прямо, сцепивши старые, похожие на птичьи лапки руки на набалдашнике палки, – ты наконец явилась навестить меня, не так ли? Наконец вспомнила про свой долг. Немного поздно, девочка.
– Доброе утро, бабушка, – спокойно отвечала Шарлотта. – Как поживаете?
– Болею, – ответила она колючим тоном, – не задавай глупых вопросов, Шарлотта. Разве я могу не болеть, если твоя мать ведет себя как отчаянная дура? Она вообще-то никогда не была особенно умна, но сейчас, кажется, растеряла последние остатки умственных способностей. После смерти твоего отца она словно с цепи сорвалась. – Бабушка сердито фыркнула. – Полагаю, этого и следовало ожидать. Некоторые женщины не могут справиться со вдовством. Нет умения вести себя, не знают, что подобает, а что нет. И она никогда не понимала это как следует. Моему бедному Эдварду все время приходилось ее учить!
В другое время Шарлотта не обратила бы внимания на столь оскорбительное мнение. Ее бабушке всегда было свойственно подобное направление мыслей, и Шарлотта привыкла к этому, но сейчас она почувствовала необходимость защитить мать.
– Какие глупости, – ответила она резко, садясь на стул напротив. – Мама всегда обладала совершенным пониманием того, что и как надо делать.
– Не смей говорить мне «глупости», – отрезала бабушка. – Ни одна женщина с малейшим пониманием приличий не разрешила бы своей дочери выйти замуж за полицейского, даже если бы та была безобразна, как лошадь, и глупа, как курица. – Она подождала, чтобы Шарлотта как следует насладилась этим язвительным замечанием, но так как внучка и глазом не моргнула, неохотно продолжала: – А теперь она ведет себя как дурочка, гоняясь за дружбой людей, выступающих на сцене. И, клянусь небом, это вряд ли лучше! Они, возможно, знают, как говорить на правильном английском языке, но их мораль ниже всякого уровня. Все они ведут себя недостойно, и половина из них евреи – я точно это знаю. – И она опять яростно взглянула на Шарлотту, вызывая ее на словесный поединок.
– А какое отношение это имеет ко всему остальному? – спросила Шарлотта, стараясь показать, что ей о том ничего не известно.
– Что? Что ты сказала? – Старая леди была глухой не всегда, а в зависимости от обстоятельств и теперь решила заставить Шарлотту повторить замечание в надежде утихомирить ее, а за это время самой придумать какой-нибудь сокрушительный ответ.
– Я спросила, какое имеет отношение к делу то, что они евреи? – повторила, улыбаясь, Шарлотта.
– Какое это имеет отношение? – сердито возразила бабушка. – О чем ты говоришь, девушка? Иногда ты несешь такую чепуху! Вот что происходит, когда якшаешься с низшими необразованными классами, которые не могут даже выразить подобающим образом свои мысли. Я скажу тебе, что случится в будущем. Я и твоей матери говорила, но разве она меня слушает? Тебе придется что-нибудь предпринять в отношении ее.
– Но я ничего не могу сделать в этом отношении, – терпеливо ответила Шарлотта. – Я не могу заставить ее слушаться вас, если она не желает этого.
– А теперь послушай меня, глупая ты девчонка. Честное слово, ты и святого выведешь из себя.
– Да? Я никогда не думала, что вы святая.
– Не дерзи! – Старая леди ткнула палкой в ногу Шарлотты, однако она находилась на таком расстоянии, что палка только задела юбку внучки.
– Мама скоро приедет домой?
Брови бабушки подскочили почти до линии прически.
– А ты воображаешь, что она сообщает мне об этом? – пронзительным от негодования голосом вопросила она. – Приходит и уходит в любое время дня – и, насколько мне известно, ночи, – одетая так, словно сама играет в мелодрамах… Глупое создание! В мои дни вдовы носили только черное и знали свое место. Ее поведение совершенно неприлично. Твой отец, бедняга, совсем недавно умер, пяти лет еще не прошло, а Кэролайн скачет по Лондону, как взбалмошная двадцатилетняя девица, которая пытается выйти замуж в свой первый же сезон, а то будет слишком поздно.
– А она что-нибудь говорила?
– О чем? Она ничего и никогда не рассказывает о том, что действительно важно. Не смеет, надо полагать.
– Когда она будет дома? – Шарлотта с трудом удерживалась от резкостей.
– А если она и сказала, неужели ты думаешь, что ей можно верить, девушка? Нет, и еще раз нет!
– Но все-таки она что-нибудь сказала?
– Да! Что ей надо поехать к модистке и она вернется через полчаса. Чепуха! Она могла поехать куда угодно.
– Спасибо, бабушка. Вы очень хорошо выглядите.
Та действительно выглядела недурно. Она так и кипела энергией, лицо ее порозовело, а маленькие, как пуговки на ботинках, черные глаза смотрели очень живо и пронзительно. Ничто на свете так не воодушевляло ее, как хорошая перебранка.
– Тебе надо завести очки, – сказала злорадно старая леди. – У меня все болит. Я старая женщина и нуждаюсь в уходе, заботе и спокойной жизни, без огорчений и тревог.
– Да вы умерли бы от скуки, если бы не считали, что вас постоянно обижают, – ответила Шарлотта с той искренностью и прямотой, на которые никогда бы не осмелилась еще несколько лет назад – во всяком случае, при жизни отца.
Старая леди опять фыркнула и яростно взглянула на нее. Она вспомнила, что надо казаться глухой, но было уже слишком поздно.
– Что? Что ты сказала? Твоя дикция стала очень невнятной, девушка!
Шарлотта улыбнулась и через минуту услышала шаги матери в холле. Она встала, коротко извинилась, оставив старую леди жаловаться наедине на то, что ей ничего не рассказывают и не посвящают в дела семьи, и быстро вышла в холл – как раз в тот момент, когда мать уже начала подниматься по лестнице.
– Мама!
Кэролайн обернулась, и ее лицо просияло от радости. На ней была очень красивая шляпа с широкими полями, украшенными перьями и искусственными цветами из шелка. Это была роскошная, экстравагантная и чрезвычайно женственная шляпа. Шарлотта с радостью приобрела бы такую же, но ей ведь негде было появляться в таком чудесном головном уборе.
– Да? – с жадным любопытством спросила Кэролайн. – Ты что-нибудь узнала?
– Боюсь, немного. – Шарлотта почувствовала себя виноватой: зачем она подает надежды, когда надеяться почти не на что? – Но, по крайней мере, есть с чего начать розыски.
– Значит, мы что-то можем сделать? – Кэролайн повернулась, готовая сию минуту сбежать вниз. – Что ты узнала? И от кого? Томас сказал?
– От тети Веспасии, хотя и немного.
– Неважно! Чем мы в состоянии помочь?
– Надо побольше узнать о людях, причастных к делу, – на тот случай, если осталось незамеченным еще одно преступление или какая-то личная тайна, как ты и думала, которую мог бы открыть невзначай судья Стаффорд.
– Отлично, – быстро ответила Кэролайн. – С чего начнем?
– Очевидно, с Девлина О’Нила, – предложила Шарлотта.
– А как насчет миссис Стаффорд и мистера Прайса? – Лицо Кэролайн выражало беспокойство и некоторое чувство вины. Ей хотелось, чтобы в убийстве оказались замешаны они, а не Филдинг.
– Мы их совсем не знаем, – резонно возразила Шарлотта. – Давай начнем с того, что нам по силам; по крайней мере, мисс Маколи или мистер Филдинг смогут нам чем-то помочь.
– Да-да, конечно… – Кэролайн окинула Шарлотту взглядом с ног до головы. – Ты очень мило одета. Готова приняться за дело прямо сейчас?
– Если ты считаешь, что мы можем явиться к ним без приглашения…
– О да, я уверена, что мисс Маколи примет нас, если мы отправимся к ней сегодня же утром. После обеда они репетируют, и это было бы неудобно.
– Репетируют? – удивилась Шарлотта с ноткой сарказма в голосе. Она не представляла, что ее мать так хорошо знакома с распорядком дня актеров и актрис, и с трудом воздержалась от соответствующего замечания.
Кэролайн отвернулась и принялась делать необходимые распоряжения, велев лакею снова вызвать экипаж и сообщив прислуге, что завтракать будет вне дома.
Несколько членов труппы сообща арендовали большой дом в Пимлико. Менеджер, мистер Иниго Пассмор, пожилой джентльмен, который в свое время был звездой, сейчас предпочитал только характерные роли. Его жена тоже когда-то была актрисой, но теперь редко появлялась на сцене, предпочитая актерской профессии почетное и влиятельное положение хозяйки дома. Она занималась также гардеробом, театральным реквизитом и, когда возникала необходимость, музыкальным оформлением. Они с мужем занимали первый этаж дома и, таким образом, владели и садом.
Комнаты Джошуа Филдинга располагались по фасаду второго этажа, апартаменты молодой, но многообещающей актрисы Клио Форбер – с обратной стороны. На третьем этаже жили Тамар Маколи и ее ребенок.
– Я не знала, что у нее есть дети, – удивилась Шарлотта, когда по дороге с Кейтер-стрит в Пимлико ей об этом рассказала Кэролайн. – Я не знала, что она замужем. Ее супруг тоже подвизается на сцене?
– Не будь простушкой, – резко ответила Кэролайн, глядя прямо перед собой.
– Извини! О, – и Шарлотта смутилась. – Ты хочешь сказать, что она не замужем? Сожалею, что не поняла раньше.
– Наверное, будет тактичней не упоминать об этом в разговоре с ней, – сухо ответила Кэролайн.
– Разумеется. А кто там еще живет?
– Не знаю. В мансарде пара каких-то инженю.
– Пара кого?
– Очень юных актрис, которые играют роли невинных девушек.
– Понимаю.
Больше они не обменялись ни словом, пока не доехали до Клавертон-стрит и Пимлико и не вышли из экипажа.
Дверь открыла девушка лет шестнадцати, хорошенькая и более модно и ярко одетая, чем полагается горничной, чья униформа обычно сводится к темному платью, белому чепчику и фартуку. На ней было довольно изящное розовое платьице, а у передничка был такой вид, словно его только что купили. Густые темные волосы были неприкрыты.
– О, доброе утро, миссис Эллисон, – сказала она приветливо, – наверное, вы хотите повидать мистера Филдинга? Или мисс Маколи? Мне кажется, они оба у себя. – И широко распахнула дверь, чтобы дамы могли войти.
– Спасибо, Миранда, – ответила Кэролайн, поднимаясь по ступенькам в холл. Шарлотта следовала за матерью, очень удивляясь фамильярности, с которой девушка приветствовала Кэролайн. – А это моя дочь, Шарлотта Питт, – представила ее Кэролайн.
– Миранда Пассмор. Мой отец, мистер Пассмор, – менеджер труппы.
– Здравствуйте, Миранда, – ответила Шарлотта, поспешно собираясь с мыслями и надеясь, что именно это она и должна была сказать человеку, занимающему столь необыкновенное положение в доме. Ей никогда еще не приходилось видеть горничную, которая чисто случайно является дочерью театрального управляющего.
Миранда широко улыбнулась. Возможно, ей доводилось попадать и прежде в подобное положение.
– Здравствуйте, миссис Питт. Пожалуйста, входите и поднимайтесь по лестнице. А там постучитесь в дверь.
Кэролайн и Шарлотта прошли через холл, в котором, если бы представилась возможность, Шарлотта задержалась на несколько минут. Как та комната в театре, эта была густо завешана старыми афишами с замечательными именами, которые сразу заставляли вспомнить подмостки, звенящие голоса, дрожь страсти и напряжение драмы: Джордж Конквест, Бирбом Три, Эллен Терри, миссис Патрик Кэмпбелл, а также потрясающая величественная фигура сэра Генри Ирвинга в роли Гамлета. Другая афиша запечатлела Сару Бернар в величественной и трагичной позе. Здесь были изображены и другие актеры. Разглядеть на ходу, кто это, Шарлотта не смогла.
На первой лестничной площадке висели другие афиши – на этот раз опер Гилберта и Салливана – «Иоланта», «Пейшенс» и «Йомены гвардии».
Кэролайн интереса не проявляла, и дело было не только в том, что она их уже видела; просто она целиком сосредоточилась на исполнении своей миссии, и драмы, которые разыгрываются на сцене, сейчас не могли состязаться по важности с житейской драмой. Она лишь на мгновение задержалась на площадке первого этажа, а потом стала подниматься наверх. На второй лестничной площадке висела только одна большая афиша, на которой снова было запечатлено подвижное и чуткое лицо Бернар.
Кэролайн постучала в дверь, и через несколько секунд ей открыла сама Тамар Маколи. В резком утреннем свете Шарлотта ожидала увидеть ее совсем другой, без грима и неодетой, так как до спектакля было еще далеко. Однако та выглядела как в прошлый раз. Волосы черные, как вороново крыло, совершенно без проблеска каштановости, который встречается у самых темноволосых англичанок. Глаза, блестевшие от предвкушения чего-то забавного, хотя и способного причинить боль. Одета она была очень просто, но вместо того, чтобы приглушить драматизм ее внешности, платье, напротив, подчеркивало его.
– Доброе утро, миссис Эллисон, миссис Питт. Как приятно вас видеть.
– Доброе утро, мисс Маколи, – отвечала Кэролайн. – Извините за то, что пришла без предупреждения и вместе с дочерью. Однако у меня такое чувство, что данный визит необходим, или может быть необходим, и нельзя бесполезно терять время.
– Тогда вам лучше войти.
Тамар отступила и позволила им проследовать в большую комнату. Она была обставлена как гостиная, хотя раньше, когда в доме жила только одна семья, возможно, служила спальней. В комнате наблюдалось интересное смешение стилей. У одной стены находилась старинная китайская ширма, когда-то очень красивая. Теперь она выцвела, ее деревянная часть покрылась царапинами, и все же она сохранила остатки прежнего изящества, придававшего комнате обворожительный и уютный вид. На боковом столике красовался русский самовар, в буфете стояло венецианское стекло. Еще были псевдобронзовые французские часы на каминной полке и старинный георгианский стол красного дерева, таких простых и строгих линий, что Шарлотте он показался совершенством и вообще лучшим украшением комнаты. В интерьере преобладали кремовые и бледно-зеленые цвета, и комната получилась очень светлой.
Кэролайн принялась объяснять причину их прихода. Шарлотта же продолжала оглядывать комнату, ища присутствие ребенка, о котором говорила ее мать. Кое-что было не прибрано: брошенная на стул шаль, книга, пачка счетов и раскрытая рукопись; на диване беспорядочная груда подушек. А потом Шарлотта увидела куклу, упавшую с дивана, полускрытую цветастой оборкой чехла, и почувствовала необъяснимую, внезапную печаль, от которой перехватило дыхание и заболело горло. Дитя, не имеющее отца, одинокая женщина… Можно ли заключить отсюда, что Тамар Маколи действительно любила Кингсли Блейна? Или это просто фантазия Шарлотты? Нет оснований думать, что именно Блейн – отец ребенка Тамар. Им мог быть кто угодно, даже Джошуа Филдинг… О господи, только бы не он! Для Кэролайн это было бы невыносимо.
– Разумеется, – проговорила Тамар. – Пожалуйста, садитесь, миссис Питт. Спасибо, что вы тоже проявляете к нам внимание. Мы достаточно долго сражались в одиночку, и теперь, когда все стало сложнее и даже опаснее, мы очень нуждаемся в помощи. Такое впечатление, что кто-то очень сильно испугался и снова ответил насилием. – Лицо у нее было угрюмое и мрачное.
Шарлотта не была в курсе прежних разговоров, но сразу поняла, что к чему, и села.
– Мы были в театре, когда умер судья Стаффорд, – сказала она, слегка улыбнувшись, – и, естественно, хотели бы найти человека, который убил его, а также убедиться, что в прошлом не было допущено судебной ошибки.
Лицо Тамар выражало сложную смесь иронии, гнева и горечи. Если здесь еще присутствовала и надежда, то зрение Шарлотты было слишком слабо, чтобы ее усмотреть. Каким образом эта женщина могла держаться так мужественно все эти годы, после такого ужасающего несчастья? Смерть близкого человека всегда тяжела, но общественное поношение, ненависть, пытка, которой человека подвергает закон, неизмеримо тяжелее. И все время в жизни этой женщины присутствовало страшное осознание, что в назначенный час придут за этим близким человеком, еще молодым и здоровым, и сломают ему шею, повесив на конце веревки, и сделают это с радостью, чтобы удовлетворить ликующую толпу! А что он должен был чувствовать в ночь накануне казни? Какой казалась ему тьма – бесконечной или слишком короткой? Можно ли с б о́льшим страхом ожидать наступления дня?
Тамар пристально смотрела на нее.
– Вы думаете об Аароне? – спросила она напрямик.
На мгновение Шарлотта сжалась, а потом поняла, насколько легче и проще говорить о таких вещах откровенно, чем вилять и уклоняться от болезненной темы, теряясь в поисках слов и продираясь к смыслу сквозь нагромождение эвфемизмов.
– Да, – сказала Шарлотта и опять слегка улыбнулась.
– Вы допускаете возможность несправедливости?
– Конечно, – ответила сочувственно Шарлотта. – Я знала невинных людей, которые не были повешены только по чистой случайности. Это вполне вероятно, и я уверена, что так иногда происходит. Хотела бы я, чтобы это было невозможно, но, увы, это не так.
– Опасная мысль, – сухо ответила Тамар, – людям не нравятся такие мысли. Они не могут смириться с возможностью ошибки. Гораздо легче убедить себя, что человек виновен, и с легким сердцем отправиться сажать цветы.
– Но я так не думаю, мисс Маколи, – заметила Шарлотта. – Я не виновата, если считаю, что он, возможно, был виновен, и могу только горевать в связи с этим. Но я буду виновата, если не сделаю того, что в моих силах, для установления истины – и в деле Кингсли Блейна, и в деле смерти судьи Стаффорда.
Впервые за все время Тамар искренне улыбнулась. Улыбка была очаровательная, она осветила и преобразила ее лицо.
– Какой вы необыкновенный человек… Впрочем, вы и должны быть такой, если вышли замуж за полицейского.
Шарлотта удивилась. Она не знала, что Тамар имеет представление о ее делах.
– Мне рассказал Джошуа, – объяснила актриса, забавляясь ее удивлением, – а ему, наверное, ваша мать. – Она оглянулась и увидела, что Кэролайн уже нет в комнате. – Наверное, она сейчас пошла к нему. Возможно, из чувства такта или… – Выразительно подняв свои хрупкие плечи, она смолкла.
Шарлотта на мгновение смутилась, подумав, что, пожалуй, Кэролайн ведет себя глупо; но она никак не могла сделать вид, что ничего не понимает, без того, чтобы самой не выглядеть еще глупее. И если она хочет принести пользу, то надо заниматься делом, ради которого пришла сюда.
– Вам известно что-нибудь о смерти Кингсли Блейна, что прошло мимо суда? – прямо спросила Шарлотта. – Что-нибудь такое, о чем вы рассказали судье Стаффорду и что заставило его снова вернуться к делу?
Тамар покачала головой.
– Ничего такого, о чем не было бы упомянуто в апелляции. Не совсем убедительно было медицинское заключение о причинах смерти. Хамберт Ярдли, патологоанатом, начал было говорить, что рана, оказавшаяся смертельной… – Лицо у Тамар стало жестким, губы побледнели; она с трудом сдерживалась, стараясь говорить спокойно… – была причинена чем-то более длинным, чем кузнечный гвоздь. А затем сказал: нет, это гвоздь, но какой-то необычный.
– А этот гвоздь нашли?
– Нет, но полиция утверждала, что Аарон мог выбросить его в ближайшую водосточную трубу. А мы подали апелляцию, основываясь только на первоначальной неуверенности Ярдли. Мы пытались привлечь внимание к другим вещам – к тому, например, что никто не нашел ни пальто, ни ожерелья. Но они и это объяснили: дескать, пальто было утащено каким-нибудь бродягой, а ожерелье спрятала я.
