Текст книги "Пучеглазый"

Автор книги: Энн Файн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

6

Не так-то просто организовать свой собственный арест. Во-первых, вечно не хватает кусачек для резки проволоки.

– Кто должен был принести вторую пару?

– Та группа из Мюрглена. Они обещали встретить добровольцев у полицейского участка и развезти по домам.

– И какой в этом прок? Как, скажите на милость, мы попадем в полицейский участок, если нам нечем резать проволоку?

– Эти кусачки совершенно тупые!

– И эти тоже!

Я закрыла уши руками, чтобы не слышать перебранку у забора, растянулась на земле и уставилась в небо. Когда мы совершаем один из наших актов «имитации всеобщей гибели», я стараюсь совершенно расслабиться и отключиться, чтобы бетон подо мной не казался таким твердым и чтобы не чувствовать, как колется гравий сквозь куртку. Я лежала и следила за облаками, плывшими надо мной. Я пыталась забыть, что рядом со мной, тесно прижавшись, словно сардины в банке, лежат еще другие люди – кто-то жалуется, что угодил в лужу, кто-то погружен в свои мысли, а кто-то пытается завести разговор – вроде тех, что можно услышать, оказавшись среди незнакомых людей. Потом по сигналу нашего руководителя мы смолкаем, и воцаряется мертвая тишина. Сколько бы я в подобном ни участвовала, все равно не перестаю удивляться. Вдруг все замирают на несколько минут – будто самое страшное уже произошло и все кончено; мир же словно делается больше, и начинаешь относиться к нему серьезнее и бережнее, как к драгоценности. А рации полицейских представляются ничтожной безделушкой, не имеющей значения. Да и сами полицейские застывают в растерянности, если вдруг из их нагрудных карманов раздается идиотское пиканье.

Лежать и смотреть в небо. Вроде – пустяк, но как все меняется! Небо кажется таким поразительно огромным. Это можно заметить лишь когда лежишь на спине. Прогуливаясь по улицам или глядя из окна, видишь только его крошечную часть. А ляжешь на спину – и видно все-все: громадный перевернутый купол, простирающийся на мили и мили, накрывая мирную синеву, или нависающий прямо над тобой в темных кровоподтеках, грозя вот-вот разорваться.

Пожалуй, каждому стоило бы вот так лежать понемногу каждый день – смотреть в небо и поражаться.

Но наши минуты молчания закончились, и я не удержалась:

– Я думаю, что все люди должны вот так лежать на спине каждый день и смотреть в небо.

–  Шутишь?

Пучеглазый содрогнулся от подобного предложения, он стоял рядом с полицейскими, стараясь сберечь то, что уцелело от его костюма и гордости. Он протянул маме руку и помог подняться.

– Китти права, – сказала мама, смахивая песок с джинсов. – Люди тратят слишком много времени, пытаясь создать новое и разрушить старое. Им стоит посмотреть на то, что было и будет вечно.

– Пустое небо?

– Бесконечность, – поправила мама. – Вечность.

– Ну, не всем же нам быть доморощенными философами.

– Ты принесла бутерброды? – перебила я, похлопав по оттопыренным карманам маминой куртки. – Я уже проголодалась.

Тут и терпение Джуди подошло к концу.

– И я тоже, – захныкала она. – Когда мы поедем до-о-мой?

– Прекрати ныть, пожалуйста, – оборвала ее мама. – Ты знаешь, я этого не выношу.

Джуди не огрызнулась в ответ. Она никогда этого себе не позволяет. Но, всхлипывая, притулилась к Джеральду Фолкнеру – точно так же, как прижималась к папе, ища у него поддержки, когда мама сердилась. И Джеральд, ясное дело, тут же за нее вступился, точно как папа.

– Успокойся, Розалинда. Денек и впрямь выдался трудный.

Но мама такая же, как я: терпеть не может, если кто позволит себе лишь намекнуть, что она вела себя неразумно.

– Ради всего святого! – выпалила она. – Не так уж все было ужасно! Когда я была девчонкой, нам приходилось по воскресеньям два часа кряду высиживать в холоднющей церкви, умирая от скуки, а все ради того, чтобы спасти наши эгоистичные маленькие душонки. А Джуди повезло! Несколько раз в год ей удается хоть ненадолго выбраться на свежий воздух ради спасения всего мира. И ничего в этом нет ужасного!

Джеральд Фолкнер выдержал свою обычную паузу. Я ждала, что же будет дальше. (Обычно-то причиной его молчания бывала я.)

И вот:

– Знаешь, кто ты, Розалинда? Ты просто невероятная командирша.

У нас с Джуди перехватило дыхание. Да посмей только папа заявить нечто подобное, из него бы пух и перья полетели, так что впору было бы хорониться где-то от беды! Но папа-то сказал бы это иначе. У него это бы вышло как упрек, как ужасное оскорбление. А Джеральду Фолкнеру каким-то образом удалось сказать это мягко, будто он ею любовался, словно мамина страсть покомандовать вызывала в нем восхищение.

И, о чудо, она стерпела!

– Так я командирша? – переспросила мама. – Что ж, твоя правда.

Я вздохнула с облегчением. (И Джуди тоже. Я слышала.)

– Ты напрасно растрачиваешь себя в этой больнице, – заявил Джеральд маме, втыкая палки моего транспаранта поглубже в грязь, чтобы тот стоял, не падая, сам по себе. – Тебе бы управлять «Бритиш Телеком». Да что там – всей Британией! Всем миром!

Я заметила, что людям вокруг нас стало не по себе от его слов.

– Ну да. Я могла бы управлять миром. – Мама, похоже, говорила всерьез. – И неплохо бы справилась. Из меня бы вышел отличный диктатор.

Просто диву даешься! Она явно не замечала, что половина слушавших их – из тех, кто потянулись было к своим непромокаемым рюкзакам за термосами и банановыми йогуртами – в смущении отошли в сторонку. Другие застыли на месте с набитыми ртами и недожеванными бутербродами в руках, на их лицах читалось явное изумление.

А Пучеглазый словно и не замечал этого вовсе. А если и замечал, не обращал никакого внимания.

– Ты была бы идеальным диктатором, – заверил он маму. – У тебя есть все задатки. Ты уже знаешь: главное, чтобы люди во всем с тобой соглашались.

– А он прав, – сказала мама тем немногим, кто еще оставался поблизости. – Он совершенно прав!

Я тут же на месте поклялась себе, что сменю имя, перекрашу волосы и перейду в другую группу. Я тоже вместе со всеми стала отходить в сторонку, делая вид, будто внезапно заинтересовалась происходящим у забора, где добровольцы по-прежнему тщетно пытались перерезать проволоку на выделенных им участках, меж тем как полицейские стояли поодаль, наблюдая, как на горизонте неумолимо собираются тучи, и терпеливо ждали, когда можно будет начать аресты.

Добровольцы трудились в поте лица и постоянно переговаривались.

– Можно мне одолжить ваши кусачки, когда вы закончите?

– Да они паршивые. Я сам думал попросить ваши.

– Эти? От них никакого толку!

Одна из женщин-полицейских беспокойно поежилась и посмотрела на часы. Ей явно хотелось поскорее вернуться в участок. Инспектор Мак-Ги указал на облака, приближавшиеся медленно, но неумолимо. Другие офицеры многозначительно переглядывались, пока добровольцы-снеговики пыхтели у забора, и наверняка думали: «Хорошо, что эти типы не защищают страну!» Догадаться, что у них на уме, было несложно: у них все на лицах было написано – точь-в-точь как у Пучеглазого, только он-то, само собой, выкладывал все начистоту. В конце концов его замечания надоели даже Джуди, и она направилась к добровольцам, посмотреть, кто лучше справляется. Но на полпути она вдруг застыла за спиной Рыбьих Глаз, словно покупатель в супермаркете, который наконец решил, какая касса освободится первой. Вскоре и впрямь оттуда, где она стояла, донеслось радостное перешептывание.

– Моя поддается! Похоже, моя поддалась! Да!

А спустя несколько секунд справилась и Мятая Зеленая Куртка.

– Готово! Разрезал-таки эту проволоку!

Первые двое счастливцев вскинули кулаки вверх и расплылись в улыбках. Полицейские вздохнули, двое из них направилась к забору.

– Ладно, тогда собирайтесь.

– Хорошо.

Рыбьи Глаза и Мятая Зеленая Куртка гордо улыбались, пока их вели к распахнутой двери синего автобуса. Потом все снова уставились на тех, кто оставался у забора.

– Ну, кто следующий?

– Попробуйте ножовку.

– Жмите посильнее.

– Не давите так!

– Сетка с виду такая тоненькая, а какая прочная!

Мы хлопали каждому добровольцу, когда тот завершал свое дело и отправлялся в автобус. Бабулька Бет смухлевала. Она позволила разрезать за себя проволоку беременной тетке в розовых лосинах, а сама лишь сунула ножовку в дыру и лицемерно провозгласила:

– Я справилась! Я разрезала сетку!

Инспектор Мак-Ги благородно сделал вид, что не заметил обмана. Розовые Лосины были уж слишком беременны, чтобы надолго задержаться в полицейском участке, да к тому же инспектор Мак-Ги не горел желанием связываться с бабулькой Бет. Та, как обычно, взяла его под руку, позволила отвести себя к автобусу и понести ее «подушку мира». Все посмеивались, глядя, как она ковыляет с инспектором под ручку. Она умела заставить даже самых угрюмых и злых полицейских быть с ней внимательными и вежливыми при аресте, я сама видела. Мама говорит, что ей это удавалось только потому, что она такая старая. А еще – что офицеры знают: бабулька Бет помнит еще те времена, когда полицейские и впрямь были слугами народа, а не просто орудием парламентарной власти, какими стали сегодня. Вот они и чувствовали себя пристыженными, объясняла мама, а поэтому вели себя с ней как подобает.

Дождевые облака подбирались все ближе, наши советы помогли добровольцам, они набрались опыта, и теперь аресты пошли быстрее. Вот у забора осталось лишь трое наших. Цветастой Косынке из Сент-Томаса и Сент-Джеймса достались наконец хорошие кусачки. Помешкав лишь минуту, чтобы прихожане ее церкви успели ее сфотографировать, она лихо разрезала проволоку и завопила от радости, а потом, совсем потеряв голову, протянула кусачки женщине-полицейскому, стоявшей рядом.

– Эгей!

Оставшиеся двое добровольцев оторвались от своих участков. Один был тот самый скромняга-бухгалтер, которому Джеральд Фолкнер утром растолковывал достоинства переработки пищевых отходов. Другой – студент Бен, он как-то раз всю дорогу до военно-воздушной базы в Эдзеле помогал Саймону объяснять Джуди десятичные дроби.

– Простите, – обратился седой бухгалтер к женщине-полицейскому. – Эти кусачки нам нужны. Наши никуда не годятся.

Это была та самая женщина, которая поглядывала на часы. Теперь она посмотрела на кусачки, оказавшиеся у нее в руках, и сказала раздраженно:

– Но я не могу их вам вернуть!

Бухгалтер был тихоня и спорить не посмел. Он пожал плечами и поплелся к забору. Но Бен так просто не сдался. (Тот, кому удалось объяснить Джуди десятичные дроби, не отступится так запросто.) Он провел ладонью по волосам и попытался договориться с женщиной-полицейским.

– Да ладно вам, – попробовал он урезонить ее. – Мы тут еще долго провозимся. Эти-то совершенно тупые.

И выразительно посмотрел на огромные сизые тучи, нависшие над нашими головами.

Видела бы ты выражение лица этой тетки! Как она мучилась! Она еще раз посмотрела на свои часы, а потом на неумех, возившихся с проволокой. Она явно проклинала себя за то, что дотронулась до этих дурацких кусачек. В довершение всех бед пара холодных дождевых капель упала на землю, угрожая всем нам – тем, кто стояли рядом с ней. Тем-то, кто уже сидели преспокойненько в автобусах, готовые к отправке, опасаться было нечего!

– Но если я верну вам инструмент, случайно оказавшийся в моих руках, то тоже стану пособницей преступления!

– Мы все равно разрежем проволоку. Просто с этими кусачками справимся быстрее.

– Намного быстрее, – подтвердил бухгалтер, тщетно пытавшийся перепилить забор.

Женщина-полицейский покосилась на своего сослуживца, который стоял за спиной бухгалтера и был готов в любую минуту арестовать его. От него помощи ждать не приходилось. Он лишь таращился на нее в ответ. Тогда она поискала взглядом инспектора Мак-Ги. Но тот был за автобусами: наверняка усаживал поудобнее бабульку Бет на ее «подушку мира» и вспоминал с ней давнишний Марш против бомб в Шотландии.

Бен пожал плечами и повернулся к забору.

– Этак мы никогда не закончим, – пригрозил он.

Женщина-полицейский наконец-то решилась. Ее словно озарило (хотя мама потом приписала ее поступок хорошей выучке), она бросила единственную острую пару кусачек в траву.

– Ой! – воскликнула она. – Уронила!

Бухгалтер и Бен разом нагнулись. Бен был помоложе и порасторопнее, так что ухватил их первым. Подняв кусачки одной рукой, он другой протянул женщине-полицейскому свою бесполезную пару.

– Позвольте мне, – произнес он учтиво, словно просто возвращал ей то, что она обронила.

– Спасибо, – пробормотала она.

– И вам тоже спасибо.

Бен повернулся к забору. Да только зря он набросился на проволоку с той же яростью, ведь теперь у него в руках были уже не тупые ножницы. Это он явно перестарался. Обращайся он с ними как следует, они бы у него не выскользнули и не прокололи ему палец.

Просто ужас как!

– Ой! Ой-ой!

И снова кусачки оказались на траве, а бедняга Бен, сунув палец в рот, запрыгал на месте, крича от боли:

– Ой-ой! Как больно!

– Дайте-ка я посмотрю, – забеспокоилась женщина-полицейский.

Бен протянул руку и медленно, осторожно разжал ладонь, чтобы было показать, где ножницы проткнули палец. С двух сторон, там, где сдавило кожу, виднелись побелевшие пятна: было ясно, что скоро – как только кровь вновь наполнит капилляры – на их месте появятся кровоподтеки.

– Ой, как не повезло! – воскликнула женщина-полицейский.

– Бедненький Бен, – пожалела Джуди, и глаза ее наполнились слезами сострадания. Наша Джуди хоть и тихоня, но сердце у нее доброе. Она не забыла ни одного из тех, кто хоть раз пытался помочь ей совладать с домашним заданием по арифметике, а таких было немало.

Мама стояла поодаль, но, услышав стенания Бена, прекратила предлагать Пучеглазому место великого визиря в ее диктаторском королевстве и вскарабкалась по насыпи посмотреть, что стряслось. Мама знает, что делать при несчастном случае. Она сразу становится совершенно спокойной и – как же иначе! – просто невероятной командиршей.

– Покажите мне, – велела она Бену. И когда тот послушался, повторила вслед за женщиной-полицейским:

– Да, не повезло.

– Вот вам, пожалуйста, заключение двух профессионалов!

Бен никак не отреагировал на этот туманный диагноз. Бедняга побелел как полотно и, казалось, вот-вот потеряет сознание.

Женщина-полицейский обернулась к Джеральду, тот вскарабкался по насыпи вслед за мамой и теперь стоял рядом с ней, переводя дыхание.

– Не поможете мне довести этого парня до автобуса, а то он того гляди упадет?

Наверное, она выбрала Джеральда из-за его приличного костюма или того, что от него осталось. По крайней мере, уж точно не из-за его физической силы. Он все еще не мог отдышаться, но послушно поддержал Бена под другую руку.

Бен попытался было отмахнуться.

– Не пойду я в автобус, – заупрямился он. – Ведите меня к полицейским машинам. Меня же арестовали.

– Вовсе нет, – возразила мама. – У вас вот-вот появятся серьезные кровоподтеки. Вам надо домой.

Она обернулась к женщине-полицейскому за поддержкой, и та встала на ее сторону.

– Я бы все равно вас не арестовала, – заявила она Бену. – Вы ведь даже не успели разрезать проволоку.

Ну, тут уж она явно перегнула палку! Парочка квакеров [7]7
  Члены одной из христианских протестантских сект, активной в Англии и в США. Они борются за мир и занимаются благотворительностью. А еще так называют тех, кто бурно – свистом, улюлюканьем, криком – выражает свое недовольство.


[Закрыть]поглядела на нее с упреком, а Бен прямо-таки взъярился. Но Джеральд и женщина-полицейский не позволили ему разбушеваться и решительно повели к нашему автобусу. Когда они ковыляли мимо меня по грязному склону, я услыхала, как Бен бормочет что-то в сердцах о проклятых провокаторах, но Джеральд и женщина-полицейский не обратили на это никакого внимания, а только ухватили его покрепче и ускорили шаг.

Тем временем бухгалтер усердно трудился над своим участком забора, который никак не желал поддаваться. Мама оглядела группку наблюдателей и, как обычно, взяла командование в свои руки.

– Теперь нам нужен еще один доброволец, – объявила она. – Вместо Бена. Есть желающие?

Молчание. Словно поторапливая того, кто решится заполнить брешь в строю, на землю упало еще несколько холодных дождевых капель. Все косились друг на дружку, пожимали плечами, словно хотели сказать: «Я бы с радостью, если бы мог» – и всем своим видом давали понять, что у них назначена важная встреча, или приехала погостить теща, или, на худой конец, перенесли на воскресенье занятия йогой.

– Ну же, – уговаривала мама. – Всего-то пара часов в полицейском участке! А до судебного разбирательства еще не одна неделя пройдет.

Но все вдруг уставились на свои грязные ботинки. – Нам нужен новый доброволец, – настаивала мама. – Наша акция будет курам на смех, если мы не сумеем набрать даже шестнадцати человек.

Уж и не знаю, как они устояли против нее, право, не знаю. Но я дрогнула:

– Давай я.

– Ну уж нет!

Тут и Джуди приуныла. Она пару раз попробовала было открыть рот, чтобы предложить себя в добровольцы, но даже страстное обожание инспектора Мак-Ги не в силах было побороть ее усталость; к тому же у нее замерзли ноги, да и упоминание какого-то неизвестного места – «полицейского участка» – настораживало. Но мама все равно бы не обратила на нее внимания. Так что мы просто стояли и были готовы сквозь землю провалиться. Последний полицейский пытался сохранить строгое выражение лица, а мама меж тем оглядывала каждого – точь-в-точь как миссис Хатри, когда ждет, чтобы кто-то в классе признался в совершении ужасного проступка: бросил конфетную обертку на пол или опустил на миллиметр оконную фрамугу, пока она отвернулась написать что-то на доске.

Но нашу братию так легко не запугать! Если бы они страшились людской молвы, то никогда бы не вышли на демонстрацию. Так что все продолжали вежливо разглядывать носки ботинок. Я уверена: не случись то, что случилось – и все бы обошлось. Ну, мы бы еще немного подождали, а потом мама пожала бы плечами и, нарушив тишину, сказала бы: «Ну ладно. Пятнадцать – шестнадцать, какая разница?»

Но тут полицейский хмыкнул.

Лично я не обратила бы на это внимания.

Будь здесь Джеральд Фолкнер, он бы, возможно, тоже хмыкнул, и не менее громко. Но Пучеглазому-то мама готова была все простить. А вот полицейскому – нет.

– Платок дома забыл? – поинтересовалась она тем самым тоном, каким бабушка обычно спрашивает: «Насмотрелся?» И я уже тебе рассказывала, что звучит это так грубо, что мама раз и навсегда запретила нам с Джуди это повторять.

Полицейского, ясное дело, рассердило, что мама на него так напустилась. Он был совсем еще молоденький. Может быть, мамино ехидное замечание напомнило ему о днях, когда его собственная мамаша отчитывала его за то, что он принес домой грязь на форменных ботинках и натоптал на ее замечательных чистых полах. По крайней мере, на его лице появилось то же самое выражение, что бывает у Джуди, когда мама ее допечет.

– Ну же, решайте побыстрее! – пробормотал он угрюмо. – Пятнадцать или шестнадцать, не могу я больше тратить на вас свое время.

Тут он дал маху!

– Ваше время! А как насчет моего? – Уж теперь-то мама говорила точь-в-точь как его мамаша. – Это ваша работа, забыли? Вам за это платят.

Мама погрозила полицейскому пальцем, словно он был трехлетним карапузом.

– У меня дел побольше вашего, если хотите знать. И работа у меня не менее важная. Да к тому же мне еще надо двух дочек воспитывать и за домом следить. Так что лучше не заикайтесь, что я трачу ваше время. Мне гораздо важнее мое собственное.

Надо признать, что инспектор Мак-Ги здорово вымуштровал своих подчиненных. Меня саму так и подмывало арестовать маму за оскорбления. Но, возможно, полицейский смекнул, что поступи он так – и мы таки добьемся своего: арестованных станет именно шестнадцать. Трудно судить, был ли это достойный пример удивительного самообладания или просто мелкая месть, но в любом случае ему удалось удержать себя в руках. Он просто смотрел в пустоту перед собой, словно был за тысячу миль отсюда, и молчал, будто воды в рот набрал.

Мама только было собралась вновь открыть рот, чтобы еще пуще на него напуститься, но тут, завершив миссию милосердия, вернулся Джеральд и услышал, что происходит. Рванув вверх по скользкой насыпи, он схватил маму за руку.

– Прекрати, Розалинда! – одернул он ее. – Полицейский не виноват, что вы весь день здесь убили.

– Ну и я не виновата, – раздраженно ответила мама. – Я бы тоже предпочла провести воскресенье в тишине и покое, задрав ноги кверху, будь я уверена в разумности нашей оборонительной политики. Вместо всего этого! – и она махнула рукой окрест. Поди догадайся, на что именно она указывала: на грязь или на колючие струи дождя, на бесконечный забор, протянувшийся в обе стороны на многие мили, или на нашу изгвазданную в грязи компанию. – Разве я стала бы тогда околачиваться около унылых военных постов и размахивать намокшими от дождя плакатами, таща за собой моих бедных маленьких крошек!

Я пропустила мимо ушей «бедных маленьких крошек», решив, что это как раз то, что миссис Хатри называет «весьма неудачный образец красноречия». Но Джуди – я заметила – надулась. Она снова притулилась к Джеральду Фолкнеру, почти уткнувшись носом в его заляпанные грязью брюки. Из этой удобной позиции она, не отводя глаз, следила за мамой.

И полицейский тоже. Но он явно решил не ввязываться в бесконечный спор о действенных способах влияния на государственную политику обороны. Стиснув зубы, он пробормотал лишь:

– Может, теперь пойдем? Все пятнадцать.

В его словах не было насмешки. Я там стояла. Я сама слышала. Возможно, он лишь слегка подчеркнул это «пятнадцать», ну совсем чуть-чуть. Но мама утверждает, что он растянул рот, словно клоун в дешевом балагане, и буквально усмехался ей в лицо. Однако все остальные позже согласились, что в данных обстоятельствах, когда мама прилюдно задирала беднягу, словно он был лично ответственен за перевооружение всех ядерных подлодок в Британии, полицейский держался с удивительной выдержкой.

По крайней мере, лучше, чем она. Я-то знаю, что мама терпеть не может всяких шутников – как и я сама, но, если честно, она, видимо, совсем голову потеряла, раз так взъярилась, услышав, что он сказал «пятнадцать». Высвободившись из рук Джеральда, она плюхнулась на траву перед забором. Потом, схватив острые кусачки, которые всё еще лежали поблизости, разжала их и, не успели мы сообразить, что она задумала, живенько перерезала кусок заборной сетки.

– Шестнадцать!

Все захлопали. Ну конечно, начали-то квакеры – они всегда рады стараться. Но и другие присоединились к ним, даже Джуди.

Лишь мы с Джеральдом застыли в ужасе и молча наблюдали за происходящим.

Наконец и до мамы дошло, что она наделала. Она повернулась ко мне, не менее испуганная, чем я.

– Ой, Китти! – проговорила она. – Прости меня!

Хлопки квакеров смолкли. У них тоже было сердце.

Я старалась держаться молодцом. А что еще мне оставалось? Полицейский уже направился к маме.

– Ничего, – сказала я ей. – Не беда. Всего-то пара часов в участке. А до судебного слушания пройдут еще недели.

Мама все-таки покраснела. Она повернулась к Джуди.

– Золотце?

Джуди посмотрела на нее озадаченно. Думаю, мое упоминание «полицейского участка» заставило ее понять, что у нее нет повода так уж ликовать и хлопать со всеми в ладоши. Но все же до нее пока не дошло, что мамочка исхитрилась устроить свой собственный арест.

Джеральд вышел вперед и положил руку Джуди на плечо. Он был явно взбешен маминым поведением. Когда он обратился к маме, в его голосе прозвучали стальные ноты осуждения.

– Конечно, я присмотрю за девочками до твоего возвращения.

Несмотря на то что костюм Джеральда был весь заляпан свежей грязью, он держался и говорил как один из тех чопорных адвокатов викторианских времен, которых показывают в сериалах по телевизору. Но Джуди, казалось, не замечала недовольства в его голосе. Она с искренней благодарностью посмотрела на него, когда он это сказал, и сунула свою руку в его ладонь.

– Я не задержусь, честное слово, – ответила мама взволнованно. – Я скоро вернусь, вот увидите.

Полицейский взял ее за руку.

– Не обещайте заранее, – посоветовал он. Теперь настал его черед отыгрываться. – Боюсь, у нас в участке не хватает сотрудников. А вас целых шестнадцать – вдвое больше, чем в прошлый раз.

Он явно хотел припугнуть маму. Но, конечно, слова его произвели на нее совершенно иное воздействие. Она воспряла духом:

– Шестнадцать! Мы добились этого!

Раздались жиденькие аплодисменты и заморенные возгласы ликования. Даже миляги квакеры хотели теперь побыстрее убраться восвояси.

– Пройдемте, – сказал маме полицейский, почувствовав перемену в общем настроении. – Последний арестованный, пройдите в синий фургон!

Вы бы видели выражение лица Джеральда! Ему все это вовсе не казалось смешным. Маму повели к полицейскому автобусу. Всю дорогу она оборачивалась и через плечо полицейского отдавала мне всякие глупые распоряжения и наставления. Чтобы я не забыла выключить гриль, когда пожарю тост. Чтобы не оставляла включенным электрическое одеяло, когда лягу в кровать и выключу свет. Что на верхней полке в кладовке стоят банки с супом.

Можно подумать, я никогда прежде не бывала в нашем доме!

– Ради всего святого! – резко оборвал маму Джеральд. – Прекрати суетиться, Розалинда! Китти прекрасно со всем справится, да и я буду рядом.

Не иначе как инспектор Мак-Ги посылал своих подчиненных на курсы по предотвращению насилия в семье. Молодой полицейский поспешил распахнуть дверцу синего фургона. Сидевшие внутри радостно приветствовали маму.

Шестнадцать!

– Молодец, Рози!

– Забирайся скорее внутрь!

Прежде чем влезть в фургон, мама обернулась.

– Спасибо, Джеральд, – сказала она. Ясно было, что ей очень хотелось, чтобы он сменил гнев на милость и хоть раз улыбнулся ей одобряюще, прежде чем полицейский автобус отправится в путь. Но не на того напала.

– Не стоит благодарности, – ответил он холодно, когда мама забралась внутрь. – Хоть кто-то должен вести себя ответственно.

Это ее проняло. Она перестала взывать к сочувствию и поддержке и выпустила иголки.

– Заткнись, Джеральд! – рявкнула она. – Разве не безответственно сидеть сложа руки, пока недоучки-политики и жаждущие пострелять генералы цепляются за оборонительную политику, которая означает, что каждый ребенок на планете может быть зажарен заживо?!

И она захлопнула дверцу автобуса прямо перед его носом.

Я очень ей гордилась. Все же она сумела его заткнуть!

Люди, стоявшие сзади нас, затянули песню. Двое полицейских проверили, надежно ли закрыты двери фургона, а потом заняли свои места. Тем временем мы пели для добровольцев, сидевших внутри. Когда затянули «Мы победим», я расплакалась. Я всегда плачу, когда мы ее поем. Мама говорит, это потому, что в песне все правда, и когда-нибудь мы победим. Она говорит, что эту песню исполняли при самых разных обстоятельствах, и что в конце концов певцы расходились по домам с победой. И наш день наступит, убеждена она. Надо только быть сильными и терпеливыми.

Когда дождь зарядил не на шутку, автобусы наконец тронулись в путь, разбрызгивая грязь из-под колес. Все, кроме Джеральда, махали как сумасшедшие, даже тогда, когда уже те, кого увозили, больше не могли нас видеть. И все продолжали петь. Кроме меня. Мне хотелось поскорее уехать. Джуди ничуть не горевала. Она по-прежнему стояла рядом с Джеральдом и крепко держала его за руку. Но у меня на душе кошки скребли. Не то чтобы я волновалась, но мне было не по себе. Не слишком-то приятно смотреть, как твою маму увозит полиция, особенно когда твой папа живет за сотни миль от твоего дома.

Песня закончилась, но я не могла унять слезы. Ну и пусть! Дождь теперь хлестал так сильно, что никто их и не заметил бы. Но я все же отвернулась, на всякий случай, и в последний раз спустилась по склону.

Вытащила из земли свой транспарант, свернула, забросила обе палки на плечо и поплелась одиноко по дороге – к нашему автобусу.

Джеральд был прав. Денек выдался тяжелым. Я была сыта им по горло.