Текст книги "Пучеглазый"

Автор книги: Энн Файн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

– Что ж, поедем сами по себе.

Мама покачала головой.

– Не выйдет. Джеральд едет с нами.

– О, нет! – я не могла сдержаться. И снова принялась причитать. – Он-то зачем едет? Он ведь даже не верит в то, что мы делаем.

Мама смутилась, но ответила твердо:

– Китти, он спросил, можно ли ему поехать с нами, и я сказала да.

– Так скажи, что ты передумала.

Теперь мама тоже огорчилась.

– Не могу, – ответила она наконец. – Извини. Если бы могла, сказала, но я не могу. Я могу сказать ему правду – что ты хотела бы, чтобы он не ехал; но я не могу сказать ему, что я передумала.

Я тихо сидела у мамы на коленях и обнимала ее за шею. Одна моя половина всё бы отдала за то, чтобы хоть на один денек мы трое – мама, Джуди и я – остались одни.

Но другая половина точно знала: я ни за что на свете не допущу, чтобы Пучеглазый узнал, что способен так сильно меня огорчить.

Я потерла глаза.

– Не говори ему, – сказала я со злостью. – Пообещай мне. Так и быть, пусть едет завтра с нами. Но только если ты не проболтаешься ему, как меня это раздражает.

– Обещаю. Не скажу ни слова.

Я соскользнула с маминых колен прежде, чем у нее окончательно остановился ток крови и началась гангрена.

– Пойду умоюсь.

Я на цыпочках прокралась через холл. Но я напрасно боялась, что меня услышат. Дверь в гостиную была лишь чуть-чуть приоткрыта. Джуди и Джеральд сидели вместе на диване. Она обхватила рукой его шею, точно так же, как обнимала прежде папу, и он читал ей биржевой отчет.

– Биржевой индекс «Файненшл Таймс» упал на 44,9 пункта, достигнув вчера отметки 1658,4, – бубнил он. – В один момент он опустился на 105,3 пункта.

Палец Джуди проскользнул к ней в рот, и глаза закрылись.

– Индекс РТ 30 к завершению торгов достиг 33,5 пунктов, опустившись на 1288,5. Государственные бумаги удержались…

Я поплелась наверх. У меня на душе кошки скребли. Идти против большинства всегда трудно. Но если знаешь, что твоя победа обернется бедой для дорогих тебе людей, то становится совсем тошно. Чьи чувства важнее? И почему? Вот что я тебе скажу: когда речь идет о твоем родном отце, все намного проще.

– Это ты мне говоришь?!

Ох! Я так увлеклась своим замечательным рассказом, что совершенно забыла: это и ее проблема. Но Хелен так и не успела рассказать мне, что с ней стряслось, потому что как раз в этот момент раздался резкий – тук-тук-тук! – стук в дверь.

Я было решила, что это снова Лиз пришла выведывать на перемене. И уже собиралась крикнуть ей «Проваливай!», как сквозь деревянные панели ясно услыхала голос миссис Хатри: его ни с каким другим не спутаешь.

– Центр управления полетом вызывает Пропавший корабль. Как дела на борту?

Я не знала, что ей отвечать, и прокричала в ответ:

– Отлично.

– Хелен?

Хелен глубоко вздохнула.

Мне показалось, будто она проверяет себя каким-то глубоким психическим катетером. Потом она ответила:

– Я чувствую себя намного лучше, миссис Хатри.

– Что?

(Голосок Хелен не обладал такой способностью проникать сквозь деревянные панели, как мой или миссис Хатри.)

– Она говорит, что чувствует себя лучше, – проорала я.

А выходить она собирается? – крикнула миссис Хатри. – Интергалактическое время заканчивается. Вы пропустили все уроки. Есть у вас обеих шансы на возвращение?

Я покосилась на Хелен, а та замотала головой, словно маленький ребенок, перепуганный до смерти.

– Еще нет, – прошептала она. – Сначала я хочу дослушать твою историю до конца.

– Миссия умиротворения продолжается, – проорала я. – Инструктаж еще не завершен. Спускаемая кабина нуждается в небольшом ремонте перед возвращением на землю.

(Если взрослым подыгрывать, то можно добиться чего угодно.)

– Хорошо, номер Двадцать один, – сказала учительница. – Поверю вам на слово.

И ушла.

5

Не могу сказать, что по пути на базу подлодок Пучеглазый из кожи вон лез, стараясь влиться в наши ряды. Во-первых, он заявился в своем лучшем костюме, повязал клубный галстук и начистил туфли.

– Ой, боюсь, ты испачкаешься! – заволновалась мама.

– Неужели? – Пучеглазый с явным неодобрением разглядывал наши неказистые куртки и ботинки на толстой подошве. – А вы, похоже, собираетесь устроить демонстрацию в свинарнике?

Мама предпочла принять это как шутку.

– Когда мы доберемся до места, придется еще топать по территории, принадлежащей министерству обороны, – объяснила она. – Мы намерены потребовать назад наши холмы.

– Правда? – по выражению лица Джеральда Фолкнера сразу было видно: он-то думал, что требование вернуть холмы означает как минимум проделывание дыр в дорогущем заборе из колючей проволоки, экстренный вызов военной полиции для предотвращения массового вторжения, а также марш-бросок с криками и воплями прямо на никем не охраняемые склады ядерных боеголовок. Я встретилась взглядом с мамой. «Ошибка! Ошибка! – попыталась я просигналить ей нашим семейным семафором. – Отошли его домой, пока автобус не приехал, а то будет поздно». Мама меня поняла.

– Джеральд, – начала она осторожно. – Ты уверен, что на самом деле хочешь поехать с нами? Может, тебе лучше остаться дома, полежать, задрав ноги и почитать газеты?

– Это, конечно, лучше, – сказал Пучеглазый, многозначительно оглядывая нашу боевую группу, состоящую из невыспавшихся зевающих людей. – Намного лучше.

– Ну тогда…

– Нет, – отрезал он и решительно мотнул головой, отметая все мои надежды на чудесный денёк. – Я сказал, что поеду с тобой, значит, поеду.

Я не сдержалась и спросила:

– Но почему?

– Чтобы насладиться твоей компанией, конечно.

Ответ меня озадачил.

– Но ведь ты и так наслаждаешься ей почти каждый день, – напомнила я ему. – А дополнительный денек сверх прочих – чистое безумие.

– Мне так не кажется, – невозмутимо ответил Джеральд, беря меня за руку. – По крайней мере, искать твоей компании один лишний день не большее безумие, чем искать ее вообще.

Бесполезно спорить с тем, кто пребывает в таком блаженном настроении. Ну, я и не стала и смолчала, даже когда Пучеглазый забрался в огромный автобус, который мы наняли, и плюхнулся на сидение рядом с мамой, не позаботившись спросить, как мы с Джуди к этому отнесемся. Джуди было все равно. Она без споров устроилась на сидении за ними. Я тоже не спорила. Но мне было не все равно.

Я села у окна, Джуди не возражала. Мне было видно мамино отражение в стекле, а если чуть отклониться и посмотреть в щель между сидениями – то и Пучеглазого. Немного погодя водитель заявил, что даже если мы кого и ждем, пора отправляться, а то вообще не доберемся до места. Курильщики вдавили в землю последние окурки и, чихая и кашляя, поднялись в салон. Я заметила, как Джеральд Фолкнер многозначительно посмотрел на часы. Что ж, мы задержались с отправлением всего-навсего на двадцать минут, так что его ехидный жестик был неуместен. Ну откуда ему было знать, что мы всегда опаздываем!

И вот автобус покатил мимо полей и деревень. Постепенно все перестали зевать, отложили воскресные газеты и стали разговаривать. Надо признать, что Пучеглазый охотно завязывал знакомства. Я услышала, как он говорит стеснительному сельскому бухгалтеру с Оксфарм: «Лично я за переработку пищевых отходов». А когда младший сынишка Бета Робертса потянул газету Джеральда, чтобы лучше рассмотреть карикатуру, тот нарочито громко и четко произнес: «Позволь, я сперва дочитаю, а потом уж ты отнесешь ее на утилизацию». Пучеглазый откровенно ухмылялся, когда Джози затеяла петь хором, и не пожелал поддержать даже самые простые припевы вроде: «Отнимите у мальчишек игрушки» и «Что нам делать с ядерными отходами?». В общем, он нас всех достал, и могу сказать, что все, кто, проходя по автобусу, пытались наладить с ним дружеские отношения, в конце концов начинали на него коситься: уж не затесался в наши ряды «легавый»? Дорога казалась бесконечной. Большую часть пути Джеральд донимал маму вопросами:

– Как же так? Почему собралось так мало людей?

Автобус и впрямь был полупустой. Я услышала, как мама осторожно пытается ему объяснить:

– Иногда наше телефонное древо дает сбои.

– Телефонное древо?

В его голосе явно зазвучали ликующие нотки. Пучеглазый знал, что победа останется за ним. И мама тоже.

– Так мы рассылаем срочные сообщения, – объяснила она. – Каждый из нас знает телефонные номера еще двоих, а те в свою очередь еще двоих, ну и так далее. Если все работает нормально, то сообщение доходит очень быстро, – мама запнулась. Ясное дело: на этот раз наша система оказалась не на высоте. Она скорее была похожа на прогнивший телефонный пень, чем на телефонное древо.

– Понятно, – кивнул Пучеглазый. Выдержав небольшую паузу, таившую, как обычно, скрытую угрозу, он сказал с издевкой: – Похоже на то, как сплетни разлетаются по городу.

Мама отвернулась и стала смотреть в окно. Ее отражение было таким размытым, что я не могла разобрать выражение ее лица. Гнев или смех пыталась она сдержать? Понять было невозможно. Но я-то точно знала, что чувствовала. У меня руки чесались повырывать ему все седые волосенки из торчавшей над сидением розовой лысины и проорать вдобавок, что он может сколько угодно насмехаться над нашими куртками, вечно опаздывающим автобусом и допотопным способом связи; но в отличие от министерства обороны, жирующего на деньги налогоплательщиков, у нас нет восемнадцати биллионов фунтов стерлингов на организационные расходы – чтобы наша группа работала как часы.

Да какой толк? Таким, как Джеральд Фолкнер, хоть кол на голове теши. Мама говорит: «Не кипятись, лучше на кашу подуй». Когда люди потешаются над нашими убеждениями или поступками, она только улыбается в ответ.

– Не позволяй им задеть себя за живое, – учила она меня всякий раз, когда я, не утерпев, взрывалась. – Таков ход Истории. На любую перемену требуется время. Любой, кто хоть раз пытался изменить что-то важное, бывал осмеян теми, кто хотел, чтобы все оставалось по-старому. Вспомни борцов за отмену рабства! «Не суйте нос ни в свое дело! Невежды! Смутьяны!» А женщины, боровшиеся за право голоса? «Выскочки! Самозванки! Вандалы! Позор своего пола!» Все это лишь доказывает, что мы на верном пути.

– Ага, – кивнула я. – Куда только?

(Не забывай: в тот день у меня было паршивое настроение и все было не по мне.)

– Послушай, – сказала мама, – хуже всего, когда люди, стоящие у власти, тебя вообще не замечают. Но если они почувствуют, что на твоей стороне сила, то примутся насмехаться над тобой и обзывать глупой и неразумной. Это первый шаг. Потом всё новые и новые люди начнут разделять твои убеждения, и ты будешь становиться все сильнее и сильнее. Тут-то властям станет не до смеха. Ты сама это заметишь. Тогда они начнут называть тебя опасной, а не только глупой, и попробуют убедить всех, кто еще не перешел на твою сторону, не отсиживаться в сторонке, а тоже насмехаться над тобой.

– Не больно-то это приятно!

– Да. Приятного мало. Но так было и так будет.

– И что же тогда? (Я хотела сказать: мало радости в том, чтобы провести всю жизнь под градом насмешек.)

– И тогда ты победишь, конечно, – заключила мама. – Зачем им из кожи вон лезть, насмехаясь над твоей шерстяной шапкой и грязными ботинками, если бы они могли разделаться с твоими аргументами? – она усмехнулась. Это ее очень развеселило. – Знаешь, что я поняла, изучая историю, Китти? Если твои противники перешли на личные оскорбления, будь уверена – твоя победа не за горами.

Вот что сказала моя мама. Она сказала это мне, а я ей верю. Поэтому я и усидела на месте, а не вскочила, и не набросилась с криками на Пучеглазого, и не повыдергала ему все волосы. Я для этого слишком хорошо воспитана и умею держать себя в руках.

А вот о нем такого не скажешь. Только послушай, что он отчебучил, когда Бет Робертс пошла по проходу, предлагая всем направо и налево домашнее овсяное печенье.

– Ой, спасибо! – прощебетала мама, беря две слипшихся лепешки. – Я так проголодалась.

Пучеглазый же выудил самую маленькую печенюшечку, которую высмотрел среди слипшихся комочков.

– Как мило, – сказал он. – И как непривычно. Petits fours [5]5
  Птифур (фр.) – ассорти из печений


[Закрыть]из зародышей пшеницы.

По тому, как Берт на него зыркнула, было ясно, что она уловила насмешку в его голосе. Но как раз в этот момент автобус начал тормозить, все перегнулись через передние сидения – посмотреть, что впереди. Оказалось, мы встали в хвост огромному трейлеру со здоровенной блестящей надписью «Широкий груз» и эскортом мотоциклистов.

– Полюбуйтесь-ка на эту махину! – охнула Бет. – Что это такое? – Вдруг ее осенило. – Кажется, я догадалась! – воскликнула она. – По этой дороге проезжают грузовики с ядерным грузом. – Она пригнулась, чтобы лучше разглядеть. – Наверняка это один из них. Какой здоровенный! Точно, это часть ядерного конвоя.

В ответ на сигналы мотоциклистов наш автобус свернул к обочине, давая дорогу широченному грузовику, и поехал с ним рядом. Все слышали, что сказала Бет, и с любопытством уставились в окна.

– Ну конечно, – проговорил вдруг в наступившей тишине Джеральд Фолкнер, когда мы наконец хорошенько разглядели прицеп. – Миленькая ядерная ракета на трех человек с уютной кухонькой и газовой плитой в придачу.

Бет покраснела как свекла. Челюсть у нее отвалилась. Когда громадный трейлер с домом на колесах проплыл мимо нас, она захлопнула коробку с печеньем и поспешила скрыться в задней части автобуса, даже не угостив нас с Джуди. Пришлось мне протиснуться мимо сестры и самой сходить за угощением.

– Кто этот тип рядом с твоей мамой? – прошипела Бет, все еще пунцовая как рак.

Я глубоко вздохнула.

– Это мамин двоюродный брат, – соврала я. – Из Перта.

Бет с облегчением пожала плечами. Одно дело – друзья, и совсем другое – родственники. За родную кровь никто маму упрекать не станет.

– И долго он у вас гостит? – спросила она и сунула мне в руку еще одно печенье – из сострадания.

– Слишком долго, – отвечала я. – Вы ведь знаете, как мама терпелива.

– Слишком терпелива, – кивнула Бет и снова пустилась с коробкой по автобусу, извиняясь за маму перед всеми направо и налево: – Похоже, это какой-то ее родич. Бедняжке Рози просто не удалось от него отделаться. Она сама не рада.

Все кивали. И жалели маму. Те, кто сидели в самом конце, не видели усмешек Пучеглазого, но слышали его громкие презрительные замечания, когда Джози дала петуха, исполняя «О, городок Селлафильд» [6]6
  10 октября 1957 года, во время профилактических работ на одном из реакторов на заводе в городе Селлафильд (Уиндскейл, Великобритания), где производился плутоний для британского ядерного оружия, загорелись три тонны урана. В результате пожара произошел выброс радиации. Радиоактивное облако накрыло пол-Европы: одна часть достигла Норвегии, другая – Швейцарии. Последствия аварии тщательно скрывались. Только по истечении 30 лет стали известны некоторые подробности.


[Закрыть]. Все понимали, как нам тяжело.

Я вернулась на свое место. Когда я перелезала через Джуди, она предложила мне комикс про Астерикса, который мама купила ей в эту поездку (Джуди все еще приходится заманивать в наши походы, но мне мама говорит, что я уже достаточно большая, чтобы сознательно исполнять свой гражданский долг). Это был новый выпуск, который я еще не читала. И пусть печенья Бет не были верхом кулинарного искусства, чтение и выковыривание зернышек из зубов помогло мне скоротать время в пути.

Мы остановились в совершенно пустынном месте. Я здесь уже несколько раз бывала. Там на мили вокруг один лишь забор из колючей проволоки и больше ничего. Сама база скрыта в глубине за густым лесом. На этот раз всё выглядело не так уныло, как обычно. Солнце отражалось в воде залива, и по берегу стлался туман. На холмах начинал темнеть папоротник, цвел вереск.

Но Пучеглазому пейзаж явно пришелся не по душе.

– Зачем требовать возвращения этого клочка земли? – сказал он, глядя в окно. – Это же какое-то болото!

Он посмотрел в противоположную сторону.

– Посмотри-ка, – указал он, – подкрепление.

Неподалеку нас поджидали три темно-синих автобуса.

– Не глупи, Джеральд, – сказала мама. – Это же полиция.

– Полиция? – удивился он. – Но как они очутились здесь еще до того, как вы начали?

– Они всегда приезжают первыми, – объяснила мама, натягивая куртку и застегивая молнию. – Они расторопнее нас. Если мы говорим – в десять часов, они поджидают нас с десяти, даже если мы подкатим лишь к одиннадцати.

– Так вы посвящаете полицейских в свои планы?

Мама уставилась на Пучеглазого с таким видом, будто он только что спросил, верит ли она в фей.

– Ну конечно, мы сообщаем им о своих планах, – ответила она. – В Шотландии десятки ядерных установок. Если мы станем ждать, пока полиция сама нас отыщет, то проторчим здесь допоздна.

Воздев очи горе, она потащила его по проходу.

Мы все высыпали из автобуса. Курильщики облегченно вздохнули и принялись рыться в карманах курток. Бет направилась к полицейским выяснить, кто у них на этот раз за главного, а остальные поплелись за водителем на противоположенную сторону автобуса, чтобы достать вещи из багажного отделения.

Я выудила свой транспарант. Пучеглазый, как истинный джентльмен, потянулся, чтобы помочь мне, как только увидел, какие длинные и громоздкие у него палки. Но он не знал, что полотнище следует держать крепко смотанным даже при самом слабом ветерке. Стоит ему чуть-чуть размотаться, как палки разлетаются в стороны и транспарант надувается словно парус.

– Что это? – спросил Джеральд.

– Обыкновенный транспарант, – скромно объяснила я.

Но это был отнюдь не «обыкновенный транспарант». Мы с бабушкой две недели над ним трудились, и он удался на славу. У нас есть десятки картонных плакатов и самодельных знаков, но мой транспарант – совершенно другое дело. Сравниться с ним может разве что сшитое Бет лоскутное полотнище «Голубь мира» да видавшая виды радуга, которую мы делим с гринписовцами.

Но мой транспарант больше их всех – три метра в ширину и один в высоту, его надо нести, маршируя в шеренге. При сильном ветре его трудно удержать, так что потом еще долго болят руки. Но он такой потрясающий, что стоит пострадать. Я тебе его опишу. Само полотнище белое, а поверху надпись черной краской – КАК УНИЧТОЖИТЬ МИР. Посередине пустой белый квадрат с одной-единственной черной точкой в центре. А все остальное полотнище занято черными точками – их тысячи, – словно это смертоносные ракеты.

Забрав одну палку из рук Пучеглазого, я начала отступать назад, чтобы транспарант развернулся – фут за футом. Ветер натянул полотнище, и Пучеглазый впервые смог разглядеть его во всей красе.

– Что это? – спросил он снова.

– Это мой плакат «Огневая мощь».

– Огневая мощь?

– Да, – я указала на белый квадрат в центре и попыталась объяснить. – Вот эта точка, одна-одинешенька в самом центре, символизирует все оружие, которое было использовано во время Второй мировой войны.

– Всё? С обеих сторон?

– Всё, – кивнула я. – Всех воевавших стран. Три мегатонны оружия.

– А остальное?

Он махнул рукой в сторону скопления точек-ракет.

– А это ядерное оружие, которое есть на планете теперь.

– Господи!

Бедняга Пучеглазый был явно потрясен.

– И сколько же здесь точек? – поинтересовался он немного погодя. (Все об этом спрашивают.)

– Шесть тысяч, – ответила я. – Ровным счетом. Бабушка помогала мне не сбиться. Это восемнадцать тысяч мегатонн.

Джеральд присвистнул.

– Шесть тысяч Вторых мировых войн, – произнес он медленно.

– Вот именно.

Дай им время подумать, говорит мама. Дай им дотумкать самостоятельно. Я стояла, стараясь удержать древко на ветру, и наблюдала, как Пучеглазый рассматривает транспарант. На него невозможно просто смотреть. Все эти точки словно мельтешат и прыгают перед глазами. Если долго на них глядеть, может голова заболеть. Уж нам-то с бабушкой это известно! Этот транспарант нас чуть не доконал.

Вот и Пучеглазый вскоре начал моргать и щуриться. Но не отрывал взгляд от полотнища.

– Я лучше сверну его до поры, – сказала я немного погодя. – Пока не начнем марш.

Он смотрел, как я скручиваю полотнище, фут за футом, пока транспарант не исчез, а потом шагнул вперед и забрал его у меня.

– В одном ты права, – сказал он, закинув палки на плечо, – если все это когда-нибудь взорвется, от земли ничего не останется.

Я закатила глаза, а потом зашагала за ним. У автобуса все притоптывали в нетерпении.

– Пора нам уже выступать, – говорила Джози. – «Катание снежков» может затянуться на часы.

– Снежки? – удивилась мама. – Мне казалось, мы собирались требовать вернуть нам холмы.

– Так и было задумано поначалу, – подтвердила Джози. – Но Бет вчера вечером передумала. Теперь, кажется, мы «катим снежный ком».

На лице Джеральда Фолкнера отразилось полное недоумение. Он поднял глаза к ясному октябрьскому небу и всем своим видом говорил: Как можно играть в снежки в такой день? Он повернулся к маме, ища объяснения, но она уже вовсю препиралась с Джози:

– Для меня эта перемена – совершенная новость. Да откуда мы возьмем столько народу?

– Совершенно верно, – поддержал маму Джеральд Фолкнер. – О какой игре в снежки можно говорить в такой день? Никаких шансов.

Все на него уставились, и мама тоже. Теперь и она с сомнением покачала головой и посмотрела вверх.

Нетрудно было догадаться, о чем она думала. О чем это ОН говорит? Какие снежки, когда нет снега? Тогда Джози просветила Джеральда Фолкнера.

– Речь идет не об обыкновенной игре в снежки, – объяснила она. – А совсем о другом.

– О чем другом?

– Неужели вы никогда не слышали? – вздохнула Джози. – Группы, подобные нам, занимаются этим по всей стране. Сначала два человека разрезают проволочное ограждение, и полиция их арестовывает. На следующий раз их уже четверо. Потом восемь, шестнадцать, тридцать два, шестьдесят четыре, – она запнулась. (Хоть она и казначей в нашей группе, но с устным счетом у нее не очень.) – Ну и так далее, – закончила она. – Людей становится все больше и больше, их число растет как снежный ком.

– Но какой в этом смысл? – удивился Пучеглазый.

Тут все на него уставились с еще большим осуждением, если ты понимаешь, что я имею в виду.

Я изо всех сил старалась показать, что не имею с ним ничего общего – хоть лицо руками закрывай от стыда!

– Что вы имеете в виду, спрашивая, какой смысл? – пролепетала бедняжка Джози.

Пучеглазый развел руками.

– Зачем весь этот огород городить?

Теперь уже Джози опешила.

– А зачем вообще что-либо делать? – спросила она. – Зачем мы требуем возвращения холмов и пишем все эти петиции? Зачем устраиваем марши протеста со свечами в руках? Зачем посылаем письма политикам, носим значки на одежде и пишем в газеты?

Она остановилась и с нетерпением покосилась на маму, словно хотела сказать:

«Знаешь, Рози, ты привела это чудовище, ты ему и объясняй».

Мама тронула Пучеглазого за плечо:

– Джеральд…

Он не заметил. Он все еще допытывался ответа у Джози:

– Но какой смысл добиваться, чтобы тебя арестовали?

– Послушайте, – сказала Джози, – миллионы людей думают так же, как и вы. Миллионы. Самые разные люди. А мы таким путем показываем полиции, судьям, газетчикам, что не все люди безмозглые придурки и не всем можно голову морочить. И не обращать на них внимания. Они не могут не замечать, что число сознательных граждан, которым не по нраву такие вот места, растет. А из наших выступлений в суде они смогут понять почему.

– И что тогда?

– Мы платим штраф. Или отказываемся платить по своим убеждениям.

– И тогда отправляетесь в тюрьму?

– Это лучше, чем ко львам на съедение, – вставила мама. – Так поступали те, кто отстаивали свою веру много веков назад.

Джеральд Фолкнер умолк. Он глядел на нас, а мы смотрели на него. По его взгляду ясно было, что всех, за исключением разве что Джуди, которая по-прежнему была поглощена своими комиксами, он считает чокнутыми. Все вздохнули с облегчением, когда вернулась Бет.

Увидев, кто шел за ней следом, я ткнула Джуди в бок. Она неохотно подняла глаза.

– Что?

– Погляди.

Джуди посмотрела, и глаза ее засияли. Она в первый раз после нашего приезда захлопнула книгу. К нам направлялся инспектор Мак-Ги, а Джуди в нем души не чаяла. Она влюблена в него с тех пор, как мы на Пасху украшали цветами забор, тогда она протянула полицейскому нарцисс, а он его сжевал. (Я своими глазами видела: съел все до самого конца! И при этом и бровью не повел! Ну, насколько это возможно, когда жуешь нарцисс. После этого Мак-Ги в глазах Джуди сделался настоящим героем.)

– Рад видеть вас снова, – сказал он и осмотрелся, ища знакомые лица. А увидев Джуди, подмигнул ей. Она вся зарделась от удовольствия. – На этот раз вы выбрали денек получше, – добавил он.

И был совершенно прав. Последний раз, когда мы устраивали демонстрацию на его участке, дождь со снегом бил нам в лицо не переставая. Мы все были как мокрые курицы, полицейские ворчали и не желали сотрудничать с нами, а автобус еще больше опоздал и приехал за нами позже обычного. В тот раз я ясно слышала, как мама сказала Бет, что душу бы продала за то, чтобы с неба свалилась бомба и избавила нас от страданий. (Позже, приняв горячую ванну, она, конечно, это отрицала.)

– Итак, кто сегодня желает быть арестованным? – спросил инспектор Мак-Ги, потирая руки.

Он одарил Джуди задорным взглядом, но она затрясла головой, смутилась и спряталась за Джеральда Фолкнера. Все еще немного поспорили, а потом добровольцы выступили вперед. Инспектор Мак-Ги оглядел их. Он явно считал, что бабушка Бет слишком стара для таких подвигов, а два шестиклассника из Сент-Серфа чересчур малы. Но ничего не сказал.

– Шестнадцать, – гордо заявила Бет. – В два раза больше, чем в прошлый раз!

На инспектора это произвело сильное впечатление. Он послал за подкреплением.

– Для меня это только лишняя писанина.

Мак-Ги обернулся к поджидавшим добровольцам и сказал деловито:

– Учтите, забор новенький, не переусердствуйте: не больше одной дырки на каждого.

Потом он обернулся к оставшимся:

– Мне сказали, что остальные будут просто изображать тихо умирающих.

На этот раз мама успела наступить Пучеглазому на ногу и не дала ему рта раскрыть. Она тоже была сыта по горло его дурацкими вопросами:

– Совершенно верно, остальные будут просто тихо умирающими.

Джуди ткнула Джеральда.

– Ты испортишь свой костюм, – заботливо предупредила она. – Саймон говорил маме, что стоило ему лишь разок лечь умирающим, и его лучшая куртка превратилась в лохмотья.

– Ложиться? – Это внезапное открытие привело Пучеглазого в ужас. Он уставился на лужи. – Не стану я ложиться!

– Не здесь, – успокоила его Джуди. – Перед главными воротами.

Пучеглазый застонал. Да так искренне и так горько, что, если бы я не кипела от ненависти, изо всех сил желая ему испачкать свой костюм, то и мне бы стало его жалко.

Мама почувствовала, что в Джеральде зреет протест.

– Пойдемте, – сказала она. – Пошевеливайтесь. Если мы умрем по-быстрому, а добровольцы не станут долго валандаться с забором, может, еще успеем домой к чаю.

– Уж я об этом позабочусь, – сказал инспектор Мак-Ги. – Мои парни промерзли насквозь, вас дожидаясь.

Все заторопились по своим местам, подняли картонные плакаты и развернули транспаранты. Обычно мама предлагала подержать вторую палку, но на этот раз она была занята: приносила извинения инспектору Мак-Ги за то, что после всех обещаний, данных в последний раз, мы снова опоздали. Джуди, конечно, как ягненок последовала за ними. Поэтому, когда Джеральд Фолкнер вздохнул и протянул руку, чтобы взять вторую палку, я ему это позволила. Если честно, я подумала: весьма мило с его стороны предложить помощь, ну, учитывая, что он был против всего, что провозглашалось на транспаранте. (Напрасно он только боялся, что его кто-то увидит: кроме нескольких промчавшихся мимо автомобилей да овец, с любопытством наблюдавших за происходящим с другой стороны дороги, вокруг не было ни души. Эти ядерные базы не строят в людных местах, сама знаешь. На это у них ума хватает: не хотят лезть на рожон.)

Едва мы выступили маршем, как из-за угла вырулила машина, полная военных. Высунувшись из окна, водитель довольно громко отпустил пару шуточек по нашему адресу, а потом нарочно проехал по лужам, обдав нас грязью с ног до головы.

– Господи, спаси!

Пучеглазый уставился на свой промокший, заляпанный костюм. Глаза его гневно сощурились, наступило опасное мгновение. Он отпрыгнул, но успел заметить, как военная машина исчезла за следующим поворотом.

Ну, нельзя же ввязываться в драку с военными, верно? Ясное дело, нет. Так что он напустился на нас.

Сердито покосившись на меня, он махнул свободной рукой в сторону процессии, которая плелась впереди.

– Ты понимаешь, – проворчал Джеральд, – что всем этим людям куда лучше бы жилось при какой-нибудь диктатуре. Они бы уже не чувствовали себя обязанными отстаивать свои гражданские права!

Я подняла повыше свой конец транспаранта. Он сам виноват. Надо было послушаться маму и надеть куртку и прогулочные ботинки.

– При диктатуре, – заявила я ему с гордостью, – все эти люди уже, наверное, были бы мертвы.

Итак, шагая в ногу, хоть и не в согласии, мы следовали в колонне по дороге, направляясь к главным воротам военной базы.

Полицейские, вздыхая, вылезали из автобусов и тащились следом.