Текст книги "ГУЛАГ"

Автор книги: Энн Эпплбаум

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 49 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]

Такие лагеря, как свидетельствуют документы, с самого начала были явно убыточны. В июле 1919 года руководители гомельской ЧК послали Дзержинскому письмо с требованием срочной субсидии в 500 000 рублей: сооружение местного концлагеря застопорилось из-за недостатка средств[152]152
  РГАСПИ, ф. 17, оп. 3, д. 65.


[Закрыть]. В 1920‑е годы различные министерства и ведомства, оспаривавшие контроль за лагерями, бились не только за власть, но и за деньги. Для разгрузки тюрем и лагерей периодически объявлялись амнистии, главной из которых стала амнистия 1927 года, приуроченная к десятой годовщине Октябрьской революции. Тогда из “обычных” мест заключения было выпущено более 50 000 человек (главным образом из-за нехватки помещений и ради экономии)[153]153
  Система ИТЛ в СССР. С. 18.


[Закрыть].

К 1925 году необходимость более эффективного использования заключенных была осознана на высшем уровне. 10 ноября заместитель председателя ВСНХ СССР Г. Л. Пятаков писал Дзержинскому: “…я пришел к заключению о необходимости организации в некоторых местах принудительных поселений в целях создания мало-мальски элементарных культурных условий работы. Вероятно, с точки зрения разгрузки мест заключения эти вопросы точно так же имеют некоторый интерес. Я просил бы поручить ГПУ заняться этими вопросами…” Далее Пятаков перечислил четыре района, настоятельно требовавших развития: Сахалин, устье Енисея, Киргизская степь (территория современного Казахстана) и окрестности Нерчинска (всюду позднее были построены лагеря). Дзержинский одобрил предложение и поручил двум сотрудникам ОГПУ подготовить по этому вопросу заключение[154]154
  Иванова. ГУЛАГ в системе тоталитарного государства. С. 83–85.


[Закрыть].

Поначалу, однако, ничего не произошло – возможно, потому, что Дзержинский вскоре умер. Тем не менее предложение Пятакова стало предвестьем перемен. До середины 1920‑х годов советское руководство колебалось: в чем состоит главная задача тюрем и лагерей – в перевоспитании заключенных, в их наказании или в извлечении прибыли? Теперь ведомства, имевшие отношение к концлагерям, медленно приходили к согласию: места заключения должны окупать себя. К концу десятилетия на смену хаотическому миру послереволюционных советских тюрем и лагерей должна была прийти новая система. Соловки должны были стать не только организованным экономическим предприятием, но и образцовым лагерем, примером, тысячекратно копируемым по всему Советскому Союзу.

Важность Соловков, пусть даже вначале ее не сознавали, в ретроспективе стала вполне ясна. В 1930 году, отчитываясь на Соловках перед партийным собранием, местный начальник Успенский заявил, что именно опыт Соловецкого лагеря привел партию и правительство к мысли о создании общегосударственной системы исправительно-трудовых лагерей[155]155
  ГАОПДРФК, ф. 1033, оп. 1, д. 35.


[Закрыть].

Как показывает докладная записка Пятакова Дзержинскому, в определенной мере эти перемены планировались на самом верху. Однако детали новой системы – новые методы управления лагерями, способы организации заключенных, режим их труда – разрабатывались на самих Соловецких островах. Да, в середине 20‑х на Соловках царили хаос и произвол, но из этого хаоса и произвола родилась система ГУЛАГа.

Одной из движущих сил перемен на Соловках, отчасти определившей характер этих перемен, был Нафталий Аронович Френкель – бывший заключенный, который стал одним из самых влиятельных соловецких начальников. Солженицын в “Архипелаге ГУЛАГ” утверждает, что именно Френкель первым предложил кормить заключенных в зависимости от результатов их труда. Эта смертельная система, убивавшая более слабых лагерников за считаные недели, впоследствии стоила жизни огромному числу людей. С другой стороны, ряд российских и западных историков оспаривает роль Френкеля и считает, что многие истории о его всесилии – это легенды, и не более того[156]156
  Jakobson. P. 121; разговоры в 1998 и 1999 годах с Никитой Петровым, Олегом Хлевнюком и Юрием Бродским. В итальянском издании книги Бродского Френкель не упоминается.


[Закрыть].

Скорее всего, Солженицын действительно преувеличил значение Френкеля: люди, побывавшие в большевистских лагерях раннего периода, еще до Соловков, тоже вспоминали о питании “по выработке”, и в любом случае эта идея, можно сказать, лежит на поверхности и вряд ли зародилась в голове только одного человека[157]157
  Например, Клементьев; Елисеев С. Г. Тюремный дневник / Уроки гнева и любви. С. 30–32.


[Закрыть]. Тем не менее документы из недавно открытых архивов, и в первую очередь архивов Карельской АССР, показывают, что Френкель и вправду играл важную роль. Даже если он и не разработал систему во всех деталях, он нашел способ превратить лагерь в доходное (по крайней мере, по видимости) экономическое предприятие и сделал это в такой момент, в таком месте и таким образом, что вполне мог привлечь к своим достижениям внимание Сталина.

Расхождениям по поводу Френкеля трудно удивляться. Его имя появляется во многих воспоминаниях о лагерях раннего периода, и эти воспоминания показывают, что уже при жизни этот человек был окутан легендой. На официальных фотографиях – подчеркнуто зловещее лицо, фуражка, аккуратно подстриженные усики; один мемуарист вспоминает, что Френкель одевался как денди[158]158
  Ширяев. С. 138.


[Закрыть]. Один из восхищавшихся им соратников по ОГПУ расхваливал его великолепную память и способность делать расчеты в уме: “Никогда в жизни, кажется, он не писал бумаг: у него не было даже ручки”[159]159
  Чухин. Каналоармейцы. С. 30–31.


[Закрыть]. Позднее советская пропаганда называла его “блестящим знатоком древесины и вообще лесного дела”, расписывала “совершенно невероятную емкость его памяти”, его опыт в сельском хозяйстве и инженерии, его эрудицию:

Однажды в поезде он ввязался в разговор двух работников треста ТЭЖЭ и заставил их замолчать, так как проявил исключительные познания в парфюмерном деле и оказался даже знатоком мирового рынка и обонятельных симпатий малых народностей на Малайских островах[160]160
  Беломорско-Балтийский канал. С. 328.


[Закрыть].

Кое-кто, однако, ненавидел и боялся его. В 1928 году на ряде специальных собраний соловецкой партийной ячейки коллеги Френкеля обвиняли его в создании своей личной шпионской сети[161]161
  ГАОПДФРК, ф. 1033, оп. 1, д. 35.


[Закрыть]. За год до этого рассказы о нем достигли Парижа. В одной из первых книг о Соловках французский антикоммунист Р. Дюге писал о Френкеле, что “из-за его бесчеловечных нововведений уделом миллионов несчастных стали непосильный труд и жестокие страдания”[162]162
  Duguet. P. 75.


[Закрыть].

Современники расходились и по вопросу о его происхождении. Солженицын назвал его турецким евреем, родившимся в Константинополе[163]163
  Солженицын. Архипелаг ГУЛАГ. Часть третья. Гл. 3 / Мал. собр. соч. Т. 6. С. 54.


[Закрыть]. Другой автор утверждает, что он был “крупным венгерским фабрикантом”[164]164
  Мальсагов. С. 39.


[Закрыть]. Ширяев писал, что он родом из Одессы, другие – что он из Австрии, из Палестины, что он работал на заводе Форда в Америке[165]165
  Ширяев. С. 137–138; Розанов. С. 174–191; Наринский. Время тяжких потрясений. С. 128–149.


[Закрыть]. Некоторую ясность вносит его тюремная регистрационная карточка, где говорится, что он родился в Хайфе в 1883 году (Палестина входила тогда в состав Османской империи). Оттуда (возможно, через Одессу, возможно, через Австро-Венгрию) он прибыл в Советский Союз, где называл себя “коммерсантом”[166]166
  Розанов. С. 174–191; Ширяев. С. 137–148.


[Закрыть]. В 1923‑м его арестовали за нелегальное пересечение границы. Это может означать либо то, что он занимался контрабандой, либо что он добился как коммерсант слишком больших успехов, которых советская власть не пожелала терпеть. Его приговорили к десяти годам лагерей и отправили на Соловки[167]167
  Тюремная регистрационная карточка Френкеля, Hoover, St. Petersburg Memorial Collection.


[Закрыть].

Как именно Нафталий Френкель превратился из заключенного в одного из начальников СЛОНа, тоже не вполне ясно. Согласно легенде, оказавшись в лагере, он был настолько потрясен плохой организацией дела, бессмысленной тратой денег и сил, что сел и написал очень подробные предложения, где точно указал, что именно не выдерживает критики в каждом из лагерных производств, включая заготовку леса, сельское хозяйство и кирпичное дело. Он опустил предложения в лагерный “ящик для жалоб”, после чего они привлекли внимание одного из начальников, и тот послал их как диковинку Генриху Ягоде, быстро поднимавшемуся по служебной лестнице в советских “органах” и впоследствии возглавившему НКВД СССР. Ягода якобы пожелал немедленно встретиться с автором. Как утверждает один из современников (и Солженицын, который не называет источника), Френкель сам заявлял, что его возили из лагеря в Москву, где он излагал свои идеи Сталину и Кагановичу[168]168
  Чухин. Каналоармейцы. С. 30–31; Солженицын. Архипелаг ГУЛАГ. Часть третья. Гл. 3 / Мал. собр. соч. Т. 6. С. 55.


[Закрыть]. Эта часть легенды наиболее туманная: хотя документы показывают, что в 30‑е годы Френкель действительно встречался со Сталиным, и хотя Сталин пощадил его в годы партийных чисток, о посещении им Сталина в 1920‑е годы сведений пока не найдено. Но это не означает, что такой встречи не было: возможно, документы просто не сохранились[169]169
  См.: Посетители кабинета И. В. Сталина // Исторический архив. № 4. 1998. С. 180.


[Закрыть].

Эти сообщения косвенно подтверждаются некоторыми обстоятельствами. К примеру, быстрота, с какой Френкеля перевели из заключенных в начальники, удивительна даже с учетом царившего в СЛОНе хаоса. В ноябре 1924‑го, когда Френкель находился в лагере менее года, администрация СЛОНа уже ходатайствовала о его освобождении. Ходатайство было удовлетворено в 1927‑м. Тем временем лагерная администрация регулярно отправляла в ОГПУ письма, превозносившие Френкеля до небес[170]170
  Hoover, St. Petersburg Memorial Collection.


[Закрыть].

Мы также знаем, что Френкель создал и затем возглавил “экономическо-коммерческую часть” СЛОНа. В новом качестве он постарался добиться для соловецких лагерей не только самоокупаемости, которой требовали положения о лагерях принудительных работ, но и подлинной прибыльности – вплоть до того, что лагеря стали отбирать работу у других предприятий. Хотя эти предприятия были государственными, в 1920‑е годы в советской экономике сохранялись элементы конкуренции, и Френкель этим воспользовался. Уже в сентябре 1925‑го СЛОН, экономическим руководителем которого стал Френкель, добился права вырубить 130 000 кубометров карельского леса, оттеснив лесозаготовительное предприятие обычного типа. СЛОН также стал акционером Коммунального банка Карелии и вступил в борьбу за право построить дорогу от Кеми до Ухты[171]171
  НАРК.


[Закрыть].

С самого начала карельские власти были недовольны этой деятельностью. Они вообще были против создания лагеря на Соловках[172]172
  Baron. P. 615–621.


[Закрыть]. Впоследствии их протесты стали звучать громче. На собрании, созванном по поводу расширения СЛОНа, местные власти пожаловались, что лагерь несправедливо поставлен в более выгодное положение, чем обычные лесозаготовительные предприятия, поскольку пользуется дешевой рабочей силой. Позднее стали звучать и более серьезные обвинения. В феврале 1926 года на заседании Совнаркома Карелии некоторые местные руководители подвергли СЛОН резкой критике, утверждая, что лагерная администрация требует слишком много денег за постройку тракта Кемь – Ухта. Один из выступавших гневно назвал СЛОН “коммерсантом”, чья главная цель – извлечение прибыли[173]173
  НАРК.


[Закрыть].

Кроме того, звучали возражения против решения СЛОНа открыть в Кеми свой магазин. Государственное торговое предприятие не могло этого себе позволить, но лагерная администрация имела возможность использовать дешевый – почти дармовой – труд заключенных[174]174
  Там же.


[Закрыть]. Мало того – власти жаловались, что особые связи с ОГПУ позволяют СЛОНу не считаться с местными правилами и не отчислять денег в региональный бюджет[175]175
  Куликов. С. 99.


[Закрыть].

Споры о прибыльности, эффективности и справедливости в связи с использованием принудительного труда велись еще четверть века (далее в этой книге мы обсудим их более детально). Так или иначе, в середине 1920‑х годов карельские власти потерпели в этих спорах поражение. В датированных 1925 годом отчетах об экономическом положении соловецких лагерей Федор Эйхманс (в то время заместитель Ногтева, позднее он возглавит лагерь) хвастался экономическими достижениями СЛОНа, заявляя, что кирпичный завод, ранее находившийся в жалком состоянии, теперь процветает, что план по лесозаготовкам перевыполняется, что постройка электростанции окончена, что улов рыбы удвоился[176]176
  ГАОПДФРК, ф. 1033, оп. 1, д. 15.


[Закрыть]. Перепевы этих отчетов публиковались затем как в соловецкой печати, так и в общедоступных советских изданиях[177]177
  Ногтев. УСЛОН. С. 55–60; Ногтев. Соловки. 1926. С. 4–5.


[Закрыть]. Там содержались точные подсчеты: в одном отчете дневной рацион заключенного оценивался в 29 копеек, расходы на его одежду за год – в 34 рубля 57 копеек. Общая годичная стоимость содержания одного заключенного, включая медицинское обслуживание и транспорт, равнялась 211 рублям 67 копейкам[178]178
  Бродский Ю. С. 126.


[Закрыть]. Хотя в 1929 году лагерный бюджет испытывал дефицит в 1,6 млн рублей[179]179
  О соловецком дефиците см.: Хлевнюк. Принудительный труд…; см. также ГАОПДФРК, ф. 1051, оп. 1, д. 1.


[Закрыть] (вполне возможно, потому, что часть денег прикарманило ОГПУ), об экономических успехах Соловков продолжали трубить вовсю.

Эти успехи вскоре стали главным доводом в пользу перестройки всей советской системы мест заключения. Если результаты были достигнуты ценой уменьшения рационов и ухудшения условий жизни заключенных – ничего страшного[180]180
  Baron. P. 624.


[Закрыть]. Если они были достигнуты ценой ухудшения отношений с местными властями – не беда.

В самих лагерях мало кто затруднялся назвать человека, ответственного за эти “успехи”. Все без колебаний связывали коммерциализацию лагеря с именем Френкеля, и многие ненавидели его за это. В 1928 году на бурном собрании парторганизации Соловков – настолько бурном, что часть его протоколов недоступна до сих пор, – один из лагерных руководителей пожаловался, что экономическо-коммерческая часть СЛОНа приобрела слишком большое влияние. Он атаковал и лично Френкеля, ставшего, по его мнению, слишком незаменимым (его лексика здесь отдает антисемитизмом). Другие интересовались, почему Френкель, бывший заключенный, обслуживается ларьками СЛОНа в первоочередном порядке и по низким ценам. Кое-кто заявлял, что соловецкие лагеря в погоне за коммерческой выгодой пренебрегают другими задачами: работа по перевоспитанию заброшена, заключенных нещадно эксплуатируют. Случаи членовредительства ради освобождения от работы не расследуются[181]181
  ГАОПДФРК, ф. 1033. оп. 1. д. 35.


[Закрыть].

Однако точно так же, как соловецкие лагеря одержали верх в споре с карельскими властями, Френкель, возможно благодаря своим московским связям, выиграл внутрилагерный спор о том, какими должны стать Соловки, как заключенные будут там работать и как с ними будут обращаться.

Как уже было сказано, вряд ли именно Френкель изобрел пресловутую систему “хлеб по выработке”, когда заключенных кормили в зависимости от результатов их работы. Однако он ответствен за развитие и процветание этой системы, за перерастание “оплаты” труда пайком, имевшей место от случая к случаю, в очень четкий, отрегулированный метод распределения пищи и организации лагерной жизни.

Система Френкеля была совершенно неприкрытой. Он разделил заключенных СЛОНа на три категории в зависимости от физических данных: способные к тяжелой работе, способные к легкой работе и инвалиды. Каждая категория получала свои задания и должна была выполнять свои нормы. Кормили соответственно, причем разница рационов была очень велика. В одной таблице, составленной между 1928 и 1932 годами, заключенному первой категории отводится в день 800 г хлеба и 80 г мяса, заключенному второй категории – 500 г хлеба и 40 г мяса, заключенному третьей категории – 400 г хлеба и 40 г мяса. Таким образом, низшая категория потребляла вдвое меньше пищи, чем высшая[182]182
  Бродский Ю. P. 126.


[Закрыть].

На практике эта система очень быстро разделяла лагерников на тех, кто выживет, и тех, кто нет. Более крепкие, которых неплохо кормили, становились еще крепче. Более слабых недостаточное питание делало еще слабее, и в конце концов они заболевали или умирали. Ускоряло этот процесс то, что трудовые нормы часто были очень высокими, невыполнимыми для многих заключенных, особенно для бывших горожан, не привыкших добывать торф и валить лес. В 1928 году центральные власти наказали группу лагерных охранников за то, что они заставили 128 заключенных зимой работать в лесу целую ночь, чтобы дать норму. Месяц спустя 75 процентов этих заключенных все еще страдали от жестоких обморожений[183]183
  Brodsky, Juri. P. 114; Бродский Ю.


[Закрыть].

При Френкеле изменился и характер работ в СЛОНе: его не интересовали такие экзотические безделицы, как пушное хозяйство и выращивание арктических растений. Вместо этого он посылал заключенных строить дороги и валить лес, благо в бесплатной неквалифицированной рабочей силе недостатка не было[184]184
  Brodsky, Juri. P. 195; Бродский Ю.


[Закрыть]. Перемены в характере работы быстро повлекли за собой перемены в характере самого лагеря, точнее – лагерей, потому что опыт СЛОНа начал распространяться далеко за пределы Соловецкого архипелага. В частности, Френкеля не интересовало, содержатся ли заключенные в тюремной обстановке, в тюремных помещениях, за колючей проволокой. Он посылал бригады лагерников работать по всей Карелии и Архангельской области за сотни километров от Соловков – туда, где они были наиболее нужны[185]185
  НАРК.


[Закрыть].

Как менеджер, спасающий убыточную компанию, Френкель “рационализировал” и другие стороны лагерной жизни, постепенно ликвидируя все, что не служило производству. Вся видимость перевоспитания быстро исчезла. Критики Френкеля жаловались, что он закрыл лагерные газеты и журналы, прекратил заседания Соловецкого общества краеведения. Правда, соловецкий музей и театр продолжали существовать, но только для показухи, ради приезжих важных персон.

Вместе с тем беспорядочных вспышек зверства стало меньше. В 1930 году на Соловки приехала комиссия Шанина от ОГПУ, задачей которой было расследовать сообщения о дурном обращении с заключенными. Отчеты комиссии содержат сведения об избиениях и издевательстве над людьми. Вступая в удивительное противоречие с прежней “политикой”, комиссия приговорила к расстрелу девятнадцать человек из лагерной администрации[186]186
  Чухин. Два документа…


[Закрыть]. Их поведение не годилось для лагеря, превыше всего ценившего теперь трудоспособность.

И наконец, при Френкеле навсегда изменилось понятие о “политическом заключенном”. Осенью 1925‑го искусственная черта, разделявшая уголовников и “контрреволюционеров”, была стерта: и тех и других вместе послали на материк на лесозаготовки. В СЛОНе не стало привилегированных заключенных: всех рассматривали как рабочую силу[187]187
  Brodsky, Juri. P. 115; Бродский Ю.


[Закрыть].

Правда, с социалистами, содержавшимися в Савватиевском скиту, дело обстояло сложней. Они не вписывались ни в какие представления об экономической эффективности, поскольку в принципе отказывались выполнять какую бы то ни было принудительную работу. Отказывались даже заготавливать для себя дрова. “Нас выслали административным порядком, – заявил один из них, – и пусть теперь администрация обеспечит нас всем необходимым”[188]188
  Letters from Russian Prisons. P. 183–188.


[Закрыть]. Неудивительно, что их бесчисленные претензии вызывали раздражение лагерной администрации, в частности начальника лагеря Ногтева, хотя весной 1923 года именно он вел переговоры с “политическими” в Пертоминске и лично пообещал им более свободный режим на Соловках, если они не будут сопротивляться переводу туда. На новом месте “политические” спорили с начальством о свободе передвижения, о праве на медицинское обслуживание и на переписку с внешним миром. И вот 19 декабря 1923 года в разгар споров о режиме конвоиры открыли огонь по заключенным у Савватиевского скита и убили шесть человек.

Этот инцидент вызвал шум за границей. Политический Красный Крест передал сведения о расстреле за рубеж. Сообщения о нем появились в западной печати. Между Соловками и московским руководством сновали депеши. Поначалу лагерное начальство оправдывало расстрел, заявляя, что заключенные нарушили комендантский час и что конвоиры перед тем, как открыть огонь, сделали три предупреждения.

Позднее, в апреле 1924 года, все еще не до конца признавая, что стрельба велась без предупреждения (а заключенные утверждали, что дело обстояло именно так), лагерная администрация провела более подробное расследование случившегося. Политические заключенные, говорилось в ее рапорте, принадлежали к другому классу, нежели конвоиры. Заключенные, в отличие от солдат, могли проводить время за чтением книг и газет, получали белый хлеб, масло и молоко. Это была “ненормальная ситуация”. Нарастало естественное ожесточение работающих против неработающих, и когда заключенные стали демонстративно нарушать комендантский час, неизбежно пролилась кровь[189]189
  Hoover, ф. 89, 73/32.


[Закрыть]. В Москве лагерное начальство в защиту своей позиции зачитало отрывки из писем заключенных родным, где лагерники писали, что они хорошо себя чувствуют, хорошо питаются и им не нужно присылать ни еды, ни одежды. В других письмах речь шла о великолепных видах Соловков[190]190
  Ibid. 73/34.


[Закрыть]. Когда некоторые из писем появились в советской печати, заключенные заявили, что послали родственникам эти идиллические описания соловецкой жизни только для того, чтобы успокоить их[191]191
  Letters from Russian Prisons. P. 218–220.


[Закрыть].

Московские власти вознегодовали и приняли меры. Соловецкий лагерь и пересыльный пункт в Кеми посетила комиссия, в которую входил заведующий спецотделом ОГПУ Глеб Бокий. Затем в сентябре – октябре 1924 года газета “Известия” опубликовала серию статей о Соловках. “Глубоко ошибаются те, кто думает, что Соловки представляют унылую, мрачную тюрьму, где люди сидят и изнывают в тесном заключении, – писал член комиссии Н. Красиков. – Весь лагерь представляет огромный хозяйственный организм с 3000 рабочих, работающих в самых разнообразных отраслях производства”. Воздав хвалу промышленности и сельскому хозяйству Соловков, Красиков перешел к описанию жизни социалистов в Савватиево:

Образ жизни, какой они ведут, можно характеризовать как анархо-интеллигентский, со всеми его отрицательными сторонами. Вечная бездеятельная толчея, митингование, мелкие семейные дрязги, фракционные разногласия, а главное, резко вызывающее агрессивное отношение к власти вообще и к местной администрации и к красноармейской охране в частности <…> – все это ставит эту группу в 300 с лишним человек в состояние откровенной вражды к каждому мероприятию, к каждой попытке местной власти наладить правильно регулируемую жизнь и работу…[192]192
  Красиков. С. 2.


[Закрыть]

В другом советском периодическом издании утверждалось, что заключенные-социалисты питаются лучше, чем красноармейцы. Эти заключенные якобы могут свободно встречаться с родственниками – как иначе они могли бы передавать наружу сведения? – и пользуются лучшим медицинским обслуживанием, чем жители обычных рабочих поселков. Автор статьи с издевкой писал, что эти заключенные требуют золотых зубных протезов и редких, дорогих лекарств[193]193
  Letters from Russian Prisons. P. 215.


[Закрыть].

Это было начало конца. После серии дискуссий, в ходе которых ЦК РКП(б) рассмотрел и отверг план высылки политических за границу (испугались реакции западных социалистов, в особенности британских лейбористов), было принято решение[194]194
  Hoover, ф. 89, 73/34, 35, 36.


[Закрыть]. На рассвете 17 июня 1925 года Савватиевский скит окружили конвоиры. Заключенным было дано два часа на сборы, после чего их отвели на пристань, посадили на суда и отправили в дальние материковые тюрьмы – одних в Тобольск, других в Верхнеуральск. Там условия были гораздо хуже, чем в Савватиево[195]195
  Hoover, Nicolaevsky Collection, Box 782; Melgunov Collection, Box 8.


[Закрыть].

Хотя социалисты продолжали бороться за свои права, переправлять письма за границу, перестукиваться через тюремные стены, устраивать голодовки, их протесты тонули в большевистской пропаганде. В Берлине, Париже и Нью-Йорке старые организации, помогавшие заключенным, испытывали все большие трудности со сбором денег[196]196
  Ibid. Folder 1.


[Закрыть]. “После событий 19 декабря, – писал один арестант зарубежному другу, имея в виду расстрел шести человек в 1923 году, – нам казалось, что мир содрогнется – наш социалистический мир. Но он словно бы не заметил того, что произошло на Соловках, и трагедия превратилась в фарс”[197]197
  Letters from Russian Prisons. P. 160.


[Закрыть].

К концу 1920‑х заключенные-социалисты потеряли свой особый статус. Они делили камеры с большевиками, троцкистами и обычными уголовниками. На политических, точнее, на “контрреволюционеров” стали смотреть не как на привилегированную группу, а как на людей, стоящих в лагерной иерархии ниже уголовников. Лишенные прав, которые они пытались отстаивать, они теперь интересовали тюремщиков лишь в той мере, в какой могли работать. И только способные работать получали достаточно еды, чтобы выжить.