Текст книги "ГУЛАГ. Паутина Большого террора"
Автор книги: Энн Эпплбаум
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 47 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]
Хотя берлинский филиал Политического Красного Креста немедленно осудил МОПР за попытку отвлечь внимание от положения заключенных и ссыльных в Советской России, многие попались на эту удочку. В 1924 году общество заявило, что в нем состоит четыре миллиона человек, и даже провело свою первую международную конференцию, собрав представителей из многих стран.[94]94
Там же.
[Закрыть] Пропаганда оказывала свое действие. Когда французского писателя Ромена Роллана попросили высказаться об опубликованном собрании писем социалистов, содержащихся в советских тюрьмах, он заявил: «Почти то же самое происходит в польских тюрьмах и в тюрьмах Калифорнии, где мучат членов организации „Индустриальные рабочие мира“. То же самое происходит в английских тюрьмах на Андаманских островах».[95]95
Letters from Russian Prisons, с 1—15.
[Закрыть]
ВЧК, кроме того, пыталась заглушить протесты, посылая причиняющих беспокойство социалистов подальше от возможных контактов. Некоторых в административном порядке сослали в отдаленные места, как делал в свое время царский режим. Других отправили в дальние лагеря близ Архангельска, один из которых устроили в бывшем монастыре около Холмогор. Тем не менее даже там люди находили способы сообщаться с внешним миром. Небольшая группа «политических», содержавшаяся в маленьком концлагере в Нарыме (Западная Сибирь), ухитрилась переправить письмо в эмигрантскую социалистическую газету. Заключенные жаловались, что наглухо отгорожены от остального мира: письма доходят лишь в том случае, когда в них не говорится ни о чем, кроме здоровья арестантов и их родственников. Восемнадцатилетнюю анархистку Ольгу Романову, сообщали авторы письма, три месяца держали на хлебе и кипятке.[96]96
Там же,с. 20–28.
[Закрыть]
Отдаленность мест лишения свободы не гарантировала покоя тюремщикам. Привыкшие к привилегированному положению, которое у них было в царских тюрьмах, социалисты почти всюду, куда их посылали, требовали газет, книг, прогулок, неограниченного права на переписку и, прежде всего, права выбирать своего представителя в отношениях с властями. Когда не шибко грамотные местные чекисты им отказывали – для них понятия «социалист», «анархист» мало что значили, – социалисты протестовали, иной раз яростно. Согласно одному документу, группа заключенных Холмогорского лагеря пришла к выводу, что необходимо бороться за самое элементарное, в частности за то, чтобы социалистам и анархистам были предоставлены обычные права политзаключенных. В ходе этой борьбы, писали заключенные, их подвергали всевозможным наказаниям: сажали в одиночные камеры, избивали, морили голодом, бросали на колючую проволоку. По зданию, где они находились, открывали огонь. К концу года у большинства арестованных набралось до тридцати пяти дней голодовки.[97]97
Там же, с. 162–165.
[Закрыть]
В конце концов этих заключенных перевели из Холмогор в другой монастырь – в Пертоминске. Как говорилось в жалобе, которую они позднее направили властям, их встретили там «грубыми криками и угрозами», заперли по шесть человек в крохотные бывшие кельи «со сплошными нарами, изобилующими паразитами», запретили прогулки, отобрали книги, записки и рукописи.[98]98
Там же; «Заявления политзаключенных…».
[Закрыть] Комендант Пертоминского лагеря Бачулис пытался сломить волю заключенных: их лишали света и удовлетворительного отопления, в подошедшего к окну арестанта могли выстрелить.[99]99
Letters from Russian Prisons,с. 162–165.
[Закрыть] В ответ заключенные начали новую длительную кампанию голодовок и письменных жалоб. Напоследок они потребовали увезти их из лагеря, где, утверждали они, свирепствовала малярия.[100]100
«Заявления политзаключенных…»
[Закрыть]
В свою очередь, лагерные начальники жаловались на таких заключенных. Один из них сообщал Дзержинскому, что в его лагере белогвардейцы, считающие себя политзаключенными, чрезвычайно затрудняют работу администрации.[101]101
«Заявления политзаключенных…»
[Закрыть] Некоторые начальники брали дело в свои руки. В апреле 1921 года группа заключенных в Пертоминске отказалась работать и потребовала увеличения пайка. Разъяренные таким неподчинением, архангельские власти приказали расстрелять 70 заключенных, что и было сделано.[102]102
Дойков.
[Закрыть]
Иной раз, однако, власти выбирали другой путь и спокойствия ради исполняли требования социалистов. Берта Бабина, член партии эсеров, вспоминала свое появление в так называемом социалистическом корпусе Бутырской тюрьмы в Москве как радостную встречу с друзьями, с товарищами «по петербургскому подполью, по студенческим годам, по работе в разных городах во время наших скитаний». Заключенным в тюрьме было предоставлено полное самоуправление. Они проводили утреннюю гимнастику, организовали оркестр и хор, устроили «клуб» со свежими газетами и журналами (включая издававшийся за границей «Социалистический вестник»), пользовались богатой библиотекой. По традиции, идущей от дореволюционных времен, каждый освобождающийся оставлял в тюрьме книги. Совет старост распределял заключенных по камерам, в одной из них на стене висел ковер, а на полу лежал коврик. Тюремная жизнь показалась Бабиной нереальной: «Ведь не могут же они нас всерьез здесь держать».[103]103
Берта Бабина-Невская, «Первая тюрьма (февраль 1922 года)». В кн. «Доднесь тяготеет», вып. 1,с. 139.
[Закрыть]
Руководство ВЧК решило вести себя более серьезно. В рапорте Дзержинскому, датированном январем 1921 года, инспектор тюрем сердито докладывал, что в Бутырках мужчины общаются с женщинами, на стенах камер висят анархистские и контрреволюционные лозунги.[104]104
РГАСПИ, ф. 76, с. 3, д. 149.
[Закрыть] Дзержинский посоветовал ужесточить режим, но ужесточение вызвало очередные протесты заключенных.
Так или иначе, бутырская идиллия вскоре кончилась. Как сказано в письме, направленном властям группой эсеров, однажды в апреле 1921 года между тремя и четырьмя часами утра в камеры ворвались вооруженные люди. Заключенных избивали, женщин выволакивали из камер за ноги и за волосы. Позднее в документах ВЧК этот «инцидент» трактовался как бунт вышедших из повиновения заключенных, и власти решили больше не собирать в Москве такого количества «политических».[105]105
РГАСПИ, ф. 76, с. 3, д. 227; Hoover, с. 89, 73/25, 26, 27.
[Закрыть] В феврале 1922-го «социалистический корпус» Бутырок прекратил существование.
Репрессии не действовали. Уступки не действовали. Даже в своих особых лагерях ВЧК не могла контролировать «особый контингент» заключенных. Несмотря на все усилия, вести о них доходили до внешнего мира. Было ясно: необходимо другое решение как для социалистов, так и для других непокорных арестантов. К весне 1923 года решение было найдено: Соловки.
Глава 2
Первый лагерь ГУЛАГа
Глядя вниз с колокольни в дальней части старого Соловецкого монастыря, и сегодня можно увидеть строения, составлявшие Соловецкий концентрационный лагерь. Массивная каменная стена Соловецкого кремля окружает центральный комплекс церквей и монастырских зданий XV века, где после создания лагеря располагались его администрация и основная часть заключенных. На западе – пристань, где сейчас стоят лишь несколько рыбацких лодок, а в свое время толпились заключенные, которых в короткую северную навигацию доставляли морем еженедельно, а то и ежедневно. Дальше простирается Белое море. Путь от Кеми – пересыльного лагеря на материке – занимал несколько часов. Морское путешествие от Архангельска длится целую ночь.
На севере можно разглядеть очертания Секирной горы с церковью, в которой был устроен знаменитый соловецкий штрафной изолятор. На востоке – построенная заключенными электростанция, она работает по сей день. За ней – участок земли, где располагалась биостанция. Здесь в начальный период существования лагеря некоторые заключенные экспериментировали, пытаясь определить, какие культуры можно выращивать в здешних условиях.
А дальше – другие острова Соловецкого архипелага: Большая Муксалма, где заключенные разводили черно-бурых лисиц; Анзер, где жили особые категории заключенных – инвалиды, женщины с детьми и бывшие монахи; Заяцкий остров, где находился женский штрафной изолятор.[107]107
О географии и истории Соловецкого архипелага см. Мельник, Сошина, Резникова и Резников.
[Закрыть] Не случайно Солженицын для описания советской лагерной системы использовал метафору архипелага. Первый советский лагерь, создававшийся всерьез и надолго, Соловецкий лагерь вырос на настоящем архипелаге, забирая себе остров за островом, церковь за церковью, здание за зданием.
Монастырский комплекс и в старину исполнял тюремные функции. С XVI века соловецкие монахи, верные слуги царя, стерегли здесь «впавших в ересь» священников и опальных дворян.[108]108
«Соловецкая монастырская тюрьма», Соловецкое общество краеведения, вып. VII, 1927 (СКМ).
[Закрыть] Теперь же безлюдье, высокие монастырские стены, холодные ветра и чайки, которые в свое время привлекали сюда склонных к уединению монахов, пробудили воображение большевиков. Уже в мае 1920 года газета «Известия Архангельского губернского ревкома и Архгубкома РКП/б» описывала острова как идеальное место для трудового лагеря: «суровая природная обстановка, трудовой режим, борьба с природой будут хорошей школой для всяких порочных элементов». Первые заключенные начали прибывать летом того же года.[109]109
Ю.Бродский. с. 38.
[Закрыть]
Архипелагом заинтересовалось и более высокое начальство. По-видимому, сам Дзержинский убедил советское правительство постановлением от 13 октября 1923 года передать ОГПУ конфискованные монастырские здания наряду со зданиями монастырей в Пертоминске и Холмогорах. Так возник Соловецкий лагерь особого назначения (сокращенно – СЛОН).[110]110
ГАРФ, ф. 5446, оп. 1, д. 2. См. также ссылку Наседкина на инициативу Дзержинского в кн. «ГУЛАГ: Главное управление лагерей», с. 296–297.
[Закрыть]
В фольклоре лагерников Соловки навсегда остались «первым лагерем ГУЛАГа».[111]111
См., например, Солженицын, «Архипелаг ГУЛАГ», часть третья, гл. 2 (мал. собр. соч. т. 6).
[Закрыть] Хотя исследователи указывали, что к тому времени уже действовало немало тюрем и лагерей, Соловки несомненно заняли особое место не только в памяти бывших заключенных, но и в памяти сотрудников советских «органов».[112]112
О советских системах мест заключения в 20-е годы см. Jakobson.
[Закрыть] Пусть Соловки и не были в 20-е годы единственной тюрьмой страны, это была их тюрьма, тюрьма ОГПУ, где начальство училось извлекать доход из рабского труда. В 1945-м в лекции по истории советских лагерей В. Г. Наседкин, который тогда возглавлял ГУЛАГ, заявил, что в 1920 году Соловки положили лагерной системе начало и что в 1926-м именно там зародилась вся советская система «трудового использования как метода перевоспитания».[113]113
«ГУЛАГ: Главное управление лагерей», с. 296–297.
[Закрыть]
Заявление на первый взгляд кажется странным: ведь принудительный труд с 1918 года был в Советской России признанным средством наказания. Его можно понять, если проследить за развитием представлений о принудительном труде на самих Соловках. Ибо хотя заключенные там трудились, их труд поначалу не был организован ни в какую «систему». Нет указаний и на то, что он приносил значимый доход.
Прежде всего, одна из двух главных категорий соловецких заключенных поначалу не трудилась вовсе. Это были примерно 300 «политических» из социалистов, которых начали привозить в июне 1923-го. Переведенные из Пертоминска, а также из Бутырок и других тюрем Москвы и Петрограда, они были сразу же размещены в Савватиевском скиту в нескольких километрах от главного монастырского комплекса. Теперь надзиратели могли быть уверены, что социалисты изолированы от других заключенных и не заразят их склонностью к голодовкам и другим формам протеста.
Первое время социалисты пользовались привилегиями политических заключенных, которых они так долго добивались. У них были газеты и книги, была свобода перемещения на территории, огороженной колючей проволокой, и их не заставляли работать. Каждая из главных политических группировок – левые и правые эсеры, анархисты, социал-демократы, а позднее и социалисты-сионисты – выбрала старосту и заняла свою часть монастырской гостиницы, которая по мнению Екатерины Олицкой, молодой левой эсерки, арестованной в 1924-м, «ничем не походила на тюрьму».[114]114
Juri Brodsky, с. 30–31; Ю. Бродский; Олицкая, кн. 1, с. 237–240; Мальсагов,с. 64–70.
[Закрыть] После месяцев в мрачной камере на Лубянке Олицкая была поражена. Вот как она описывает женскую эсеровскую камеру: «Светлая, чистая, свежепобеленная, с двумя большими, настежь открытыми окнами, выходящими на озеро, камера была полна света и воздуха. Конечно, никаких решеток. Посреди камеры стоял небольшой, покрытый белой скатертью стол. Вдоль стен четыре топчана, аккуратно застеленные постели. У каждой по маленькому столику. На них – книги, тетради, чернильница».
«Мы хотим жить по-человечески», – объяснили Олицкой сокамерницы, разливая чай в чашки с блюдцами и ложечками и ставя на стол вазочку с сахарным песком.[115]115
Олицкая, кн. 1,с. 237–240.
[Закрыть] Новоприбывшая вскоре узнала, что хотя соловецкие «политические» болели туберкулезом и другими болезнями и жили впроголодь, они имели возможность самостоятельно организовать свой быт. Выбранные завхозы ведали хранением, приготовлением и раздачей пищи. Благодаря своему особому «политическому» статусу заключенные могли получать продуктовые посылки не только от родственников, но и от Политического Красного Креста. Хотя эта организация начала испытывать трудности (в 1922-м на ее помещение был совершен налет и ее имущество было конфисковано), ее руководителю Екатерине Пешковой, обладавшей большими связями, все еще дозволялось оказывать политзаключенным помощь. В 1923 году она отправила в Савватиевский скит целый вагон продовольствия. В октябре того же года она послала на Север одежду.[116]116
Hoover, Nicolaevsky Collection, Box 99; Hoover, ô. 89, 73/34.
[Закрыть]
Так до поры до времени решалась проблема «политических»: им давали некоторые поблажки, но их постарались упечь так далеко, как только возможно. Впрочем, это решение устраивало власти недолго: советская система не терпела исключений. В любом случае возникавшие у социалистов иллюзии быстро рассеивались: на Соловках содержалась и другая, куда более многочисленная группа заключенных. «Ступив на соловецкую землю, мы все почувствовали, что у нас начинается новая, странная жизнь, – писал один из „политических“. – Из разговоров с уголовниками мы узнали об ужасающем режиме, который ввело для них начальство…»[117]117
Letters from Russian Prisons, с 165–171.
[Закрыть].[118]118
Здесь и ниже цитаты из книги Letters from Russisn Prisons, вышедшей на английском языке, даются в обратном переводе на русский. – Прим. перев.
[Закрыть]
Куда более деловито и бесцеремонно, и притом очень быстро, власти заполняли главные помещения Соловецкого кремля не столь привилегированными заключенными. От нескольких сотен в 1923-м их число к 1925 году выросло до 6000.[119]119
Juri Brodsky, с 194; Ю.Бродский.
[Закрыть] Среди них были белогвардейские офицеры и сочувствующие белым, «спекулянты», дворяне, матросы, участвовавшие в Кронштадтском восстании, и обычные преступники. Этим категориям заключенных вряд ли доставался чай в фарфоровых чашках и сахар в вазочках. Точнее – кому-то доставался, кому-то нет, поскольку главным, что характеризовало жизнь в «общих» камерах СЛОН в те ранние годы, была иррацинальность и непредсказуемость с самого момента прибытия. В первый лагерный день, пишет в мемуарах бывший заключенный Борис Ширяев, партию новоприбывших «приветственной речью» встретил первый начальник Соловецкого лагеря Ногтев: «Вот, надо вам знать, что у нас здесь власть не советская (пауза, в рядах – изумление), а соловецкая! (Эта формула теперь широко растеклась по всем концлагерям). То-то! Обо всех законах надо теперь позабыть! У нас – свой закон».[120]120
Ширяев, с. 30–37.
[Закрыть]
В последующие дни и недели большая часть заключенных на своей шкуре испытывала эту «власть соловецкую», которая была смесью преступного пренебрежения и бессистемного насилия. Условия жизни в бывших церквах и монастырских кельях были тяжелыми, и администрация ничего не делала для их улучшения. В первый вечер на Соловках, вспоминал писатель Олег Волков, ему дали место на сплошных нарах, представлявших собой длинные дощатые настилы, на которых люди лежали в ряд.[121]121
Волков пишет о пересыльном пункте в Кеми, который тоже входил в состав Соловецких лагерей. – Прим. перев.
[Закрыть] Едва он лег, на него набросились клопы, которые ползли по стойкам нар «сплошными вереницами, как муравьи». Он не мог спать и вышел на улицу – но «тут другой враг: тучи комаров. <…> С тоской глядел я на мирно спящих, покрытых клопами людей, завидовал им и… И не мог решиться лечь!».[122]122
Волков, с.53–55.
[Закрыть]
Тем, кого помещали вне кремля, приходилось не лучше. Формально на Соловецком архипелаге было девять отдельных лагерей, а заключенные делились на роты. Но некоторым приходилось жить прямо в лесу.[123]123
Juri Brodsky, с. 65; Ю.Бродский.
[Закрыть] Дмитрий Лихачев, будущий знаменитый филолог, увидев один из этих безымянных лесных лагерей, почувствовал себя привилегированным: «В одном из них я был и заболел от ужаса виденного. Людей пригоняли в лес, заставляли рыть траншею (хорошо, если были лопаты). Две стороны этих траншей были повыше и служили для сна».[124]124
Лихачев, «Книга беспокойств», с. 98—100.
[Закрыть]
На более мелких островах центральная лагерная администрация еще слабее контролировала поведение отдельных охранников и лагерных заправил. Бывший заключенный Киселев описывает в мемуарах лагерную командировку на острове Анзер. Командировка, над которой начальствовал «чекист Ванька Потапов», состояла из трех бараков и бывшего монастырского здания, где располагалась охрана. Заключенные валили лес. Работали без отдыха до изнеможения и получали очень мало пищи. Отчаявшись, рубили себе руки и ноги. Как утверждает Киселев, Потапов развешал по стенам бараков и показывал посетителям «ожерелья» из отрубленных пальцев и кистей рук; многих он убил своими руками и показывал ямы, где лежало более четырехсот трупов. «Никто из присланных к нему не возвращался», – пишет о Потапове Киселев.[125]125
Ю.Бродский, с. 331
[Закрыть] Даже если он преувеличивает, чувствуется подлинный ужас, который внушали заключенным дальние лагеря.
По всему архипелагу ужасающие санитарные условия, непосильный труд и плохое питание, разумеется, приводили к болезням, прежде всего тифу. Зимой 1925–1926 года во время памятной эпидемии из 6000 соловецких заключенных умерла примерно четверть. Согласно некоторым оценкам, смертность не снижалась и дальше: за год от недоедания, от эпидемий тифа и других болезней умирало, возможно, от четверти до половины заключенных. В одном документе говорится о 25 552 случаях заболевания тифом за зиму 1929–1930 годов (соловецкие лагеря к тому времени сильно расширились).[126]126
Juri Brodsky, с. 195–197; Ю.Бродский.
[Закрыть]
Но для некоторых Соловки оборачивались еще более мучительными испытаниями, нежели примитивные бытовые условия и болезни. На островах заключенные чаще становились жертвами садизма и бессмысленных истязаний, чем в последующие периоды существования ГУЛАГа, когда, как пишет Солженицын, «рабочий гон становится продуманной системой».[127]127
Солженицын, «Архипелаг ГУЛАГ», часть третья, гл. 2 (мал. собр. соч., т. 6, с. 37).
[Закрыть] Эти зверства описаны во многих воспоминаниях, но самый подробный их перечень содержится в документах комиссии, посланной из Москвы на Соловки в 1930 году для расследования злоупотреблений. Московские следователи с ужасом узнали, что соловецкие надзиратели регулярно оставляли заключенных зимой в одном белье на колокольне церкви. Людям при этом связывали сзади руки и привязывали к ним отогнутые назад до крайнего положения ноги. Так их держали до 48 часов. Заключенных сажали «на жердочки» – это были узкие скамьи, на которых люди должны были сидеть без движения по 18 часов. Если при этом ноги не доставали до пола, то они отекали. Совершенно голых людей гоняли в баню при 20-градусном морозе на расстояние до полукилометра от бараков. Заключенных кормили гнилым мясом, больным не оказывалась медицинская помощь. Людей заставляли выполнять бессмысленные приказы: перекидывать с места на место снег или прыгать в воду с моста по команде надзирателя: «Дельфин!»[128]128
Чухин, «Каналоармейцы», с. 40–44; «Два документа…», с. 359–388. Публикатор И. И. Чухин разъясняет, что эти два документа, приводимые полностью, входили в состав следственных дел № 885 и 877. Они хранились в петрозаводском архиве ФСБ (?), где работал Чухин.
[Закрыть]
Другой пыткой, о которой говорится как в архивных документах, так и в мемуарах, были так называемые «комарики». Белогвардейский офицер А. Клингер, осуществивший одну из немногих успешных попыток побега с Соловков, впоследствии написал о том, как обошлись с заключенным, который потребовал выдачи реквизированной чекистом посылки с продуктами. С него сняли всю одежду и голого привязали к столбу. Дело было летом, и на него тучами набросились комары. «Через полчаса все тело несчастного было покрыто волдырями от укусов», – пишет Клингер. Когда заключенного снимали со столба, он был «в бессознательном состоянии».[129]129
Клингер, с. 210; перепечатано в журнале «Север», № 9, сентябрь 1990, с. 108–112. Пытка комарами упоминается, кроме того, в архивных документах (см. «Звезда», вып. 1, с. 383) и в мемуарах.
[Закрыть]
Массовые убийства происходили без всякой системы, и многие заключенные жили в постоянном ужасе от возможности погибнуть в любой момент. Лихачев вспоминал, как он сам едва не стал одной из жертв массового расстрела в конце октября 1929 года. В архивных документах говорится, что тогда действительно казнили около 50 человек, обвиненных в подготовке восстания (Лихачев утверждает, что их было 300).[130]130
Чухин, «Два документа…», с. 359; Лихачев, «Книга беспокойств», с. 196–198.
[Закрыть]
Немногим лучше расстрела была отправка на Секирку (Секир-ную гору), где в церкви был устроен «штрафной изолятор». Хотя о том, что там творилось, ходило много рассказов, с Секирки мало кто вернулся, поэтому о тамошних условиях трудно говорить с уверенностью. Один бывший заключенный описывает бригаду штрафников, идущую на работу: «…мимо нас вели истощенных, совершенно звероподобных людей, окруженных многочисленным конвоем. Некоторые были одеты, за неимением платья, в мешки. Сапог я не видел ни на одном».[131]131
Ю.Бродский, с. 204.
[Закрыть]
Как гласит соловецкая легенда, длинная деревянная лестница в 365 ступеней, которая ведет вниз с крутой Секирной горы, увенчанной церковью, сыграла свою роль в лагерных убийствах. В какой-то момент начальство запретило охранникам расстреливать заключенных, и тогда пошли «несчастные случаи»: людей стали сбрасывать с горы по ступеням.[132]132
Об этом пишут путеводители по Соловецким островам. См. также Солженицын, «Архипелаг ГУЛАГ», часть третья, гл. 2 (мал. собр. соч., т. 6, с. 24).
[Закрыть] Недавно потомки соловецких узников поставили у подножья лестницы, где, согласно рассказам, гибли заключенные, деревянный крест. Сейчас это мирное на вид и довольно красивое место – настолько красивое, что в конце 90-х годов местный исторический музей напечатал новогоднюю открытку с фотографией Секирки, лестницы и креста.
Иррациональность и непредсказуемость соловецкой жизни в начале 20-х оборачивалась для заключенных тысячами смертей, но эта же иррациональность и непредсказуемость помогала лагерникам не просто выживать, но и, буквально, петь и плясать. В 1923 году небольшая группа заключенных начала создавать лагерный театр. Поначалу «актеры», многие из которых перед репетицией десять часов работали на лесоповале, не имели текстов, так что им приходилось играть классические пьесы по памяти. Театр получил мощное пополнение в 1924-м, когда появилась целая группа бывших профессиональных актеров (все они были арестованы за «контрреволюционную деятельность»). В том году были поставлены «Дядя Ваня» Чехова и «Дети солнца» Горького.[133]133
Цыганков, с. 196–197.
[Закрыть]
Позднее в соловецком театре стали исполнять оперы и оперетты, демонстрировать акробатические номера, показывать фильмы. В программу одного концерта входили музыкальные пьесы для духового оркестра, для симфонического квинтета и для хора, фрагменты из оперы.[134]134
Лихачев, «Книга беспокойств», с. 212.
[Закрыть] Репертуар на март 1924-го включал в себя спектакль по пьесе Леонида Андреева (его сын Даниил, тоже писатель, позднее стал узником ГУЛАГа), спектакль по пьесе Гоголя и вечер памяти Сары Бернар.[135]135
«СЛОН», 3, май 1924 (ГАРФ).
[Закрыть]
Театр не был на Соловках единственным проявлением культурной жизни. В лагере была библиотека, число книг в которой с годами дошло до 30 000, и «биосад», где заключенные экспериментировали с северной флорой и фауной. Соловецкие заключенные, среди которых было много бывших ученых из Петербурга, создали также музей местной флоры, фауны, искусства и истории.[136]136
Ширяев, с. 115–132; Лихачев, «Книга беспокойств», с. 201–205. См. также книги и журналы в СКМ.
[Закрыть] Соловецкая «элита» посещала «клуб», который на фотографии выглядит по-буржуазному уютным. Пианино, паркетный пол – и портреты Маркса, Ленина и Луначарского.[137]137
«СЛОН», 3, май 1924 (ГАРФ).
[Закрыть]
Используя старое монастырское литографское оборудование, соловецкие заключенные издавали газеты и ежемесячные журналы, где помещали стихи, полные тоски по дому, карикатуры и на удивление откровенную прозу. В декабрьском номере журнала «Соловецкие острова» за 1925 год можно было прочесть рассказ о бывшей актрисе, которую заставили на Соловках работать прачкой. Героиня никак не может приспособиться к новой жизни. Рассказ заканчивается ее плачем: «Все кончено, у-у-у, Соловки проклятые!»
В другом рассказе «старый барин», который в прошлом посещал «интимные вечера в круглой гостиной Зимнего дворца», находит на Соловках утешение только в разговорах с другим таким же «барином» о былых временах.[138]138
«Соловецкие острова», № 12, декабрь 1925 (СКМ).
[Закрыть] Клише соцреализма явно не стали еще обязательными. Не у всех рассказов счастливый конец, не все вымышленные заключенные радостно перековываются в советских людей.
В соловецких журналах печатались и исследовательские материалы – от работы Лихачева о картежных играх уголовников до статей об искусстве и об архитектуре оскверненных церквей Соловецкого монастыря. За 1926–1929 годы типография СЛОН опубликовала двадцать девять изданий трудов Соловецкого общества краеведения. Общество изучало флору и фауну островов, делая особый упор на некоторых видах, в частности на северном олене. Печатались статьи об изготовлении кирпича, направлениях ветра, полезных минералах и пушном деле. Последнее заинтересовало некоторых заключенных настолько, что в 1927-м, в разгар экономической деятельности на острове, они добились завоза черно-бурых лисиц из Финляндии для улучшения местной породы. Помимо прочего, общество краеведения провело геологические исследования, результатами которых директор местного музея пользуется до сих пор.[139]139
Из разговора с директором СКМ Татьяной Фокиной 12 сентября 1998 г. См. также, например, «Соловецкие острова», 1925, № 1–7; «Соловецкие острова», 1930, № 1; бюллетени Соловецкого общества краеведения в собрании музея и в АКБ. См также Дряхлицын.
[Закрыть]
Заключенные из числа более привилегированных участвовали по случаю новых советских праздников в торжествах, из которых лагерников последующих поколений сознательно исключали. Заметка в сентябрьском номере «Соловецких островов» за 1925 год описывает празднование 1 Мая. Увы, погода была неважная: «Первого мая почти по всему Союзу цветы цветут, а на Соловках еще море от льда не очистилось и снега лежит достаточно.
А все-таки торжественен и строен пролетарский праздник.
С самого раннего утра в общежитии волнение.
Чистятся. Бреются. Кто починкой одежды занят, кто сапоги „до третьего блеска“ наяривает».[140]140
«Соловецкие острова», № 9, сентябрь 1925, с. 7–8 (СКМ).
[Закрыть]
Куда сильней удивляет, если иметь в виду порядки последующих лет, отправление религиозных обрядов на островах. Бывший заключенный В. А. Казачков вспоминает: «Пасху 1926 года я очень хорошо помню. Незадолго до нее новый начальник Управления потребовал, чтобы все, кто хочет ходить в церковь, подали ему заявления. Почти никто из заключенных не подавал заявлений – боялись последствий. Но вот перед Пасхой огромное количество людей подали заявления. <…> По дороге к кладбищенской Онуфриевской церкви двигалась огромная процессия, люди шли в несколько рядов. В церкви все, конечно, не поместились. Стояли вокруг, а тем, кто пришел позднее, не было слышно пения».[141]141
Резникова, с. 46–47.
[Закрыть]
Даже лагерный журнал «СЛОН» в майском номере за 1924 год поместил статью, где о Пасхе осторожно, но вполне определенно говорилось как о старинном празднике весны, который можно отмечать и в советском государстве.[142]142
«СЛОН», 3, май 1924 (ГАРФ).
[Закрыть]
На Соловках, к изумлению многих, до конца 20-х годов продолжало жить небольшое количество монахов. Возможно, они исполняли роль «инструкторов», передавая заключенным свои богатые земледельческие и рыболовные навыки (соловецкая сельдь в прошлом шла на царский стол) и знакомя их со сложной системой старинных каналов между озерами. В лагерь привозили и заключенных из числа духовенства – тех, кто возражал против конфискации церковного имущества или нарушал декрет об отделении церкви от государства и школы от церкви. Духовенству, как и социалистам, позволяли жить отдельно, и оно до 1930–1931 года могло посещать богослужения в маленькой церкви на кладбище. Другие лагерники, помимо особых случаев, такого права не имели.
Эти «привилегии» порождали определенное недоброжелательство и служили причиной эпизодических трений между духовенством и обычными заключенными. Одна женщина, после рождения ребенка переведенная в особый «мамочный» лагерь на остров Анзер, вспоминала, что монахини на острове «держались от нас, неверующих, на большом расстоянии. Они были злые, детей не любили, нас ненавидели». Однако другие духовные лица, как пишут многие мемуаристы, вели себя прямо противоположным образом: активно проповедовали Евангелие и всячески помогали как обычным, так и политическим заключенным.[143]143
Резникова, с. 7—36; Hoover, Melgunov collection, Box 7, Folder 44.
[Закрыть]
Те, у кого были деньги, могли купить себе освобождение от тяжелой работы в лесу и застраховаться от пыток и насильственной смерти. В Кеми, где находился один из Соловецких лагерей, между прочим, был ресторан, в котором нелегально обслуживали и заключенных. За взятки они могли получать с материка еду.[144]144
Анциферов, с. 341.
[Закрыть] В какой-то момент администрация даже открыла на острове небольшие магазины, торговавшие продуктами и одеждой по ценам в полтора-два раза выше общесоветских.[145]145
Клингер, с. 170–177.
[Закрыть] Одним из тех, кто, по рассказам, выкупил себя из беды, был «граф Виоляро», сумасбродная личность, чье имя в разнообразной транскрипции фигурирует в нескольких мемуарах. Граф, которого называли «мексиканским консулом в Египте», опрометчиво отправился после революции в Тифлис к родственникам своей жены-грузинки. И он, и его жена были арестованы и отправлены на север. Вначале им не давали на Соловках больших поблажек и графине приходилось работать прачкой, но затем, гласит лагерная легенда, граф за 5000 рублей купил себе право жить вместе с женой в отдельном доме, где в их распоряжении были лошадь и слуга.[146]146
Там же, с. 200–201;Мальсагов, с. 74–75; Розанов, с. 55; Hoover, Melgunov Collection, Box 7.
[Закрыть] Писали также про богатого индийского коммерсанта из Бомбея, которого вызволило с Соловков британское консульство в Москве. Его мемуары впоследствии были опубликованы в эмигрантской печати.[147]147
Цыганков, с. 96—127; Hoover, Melgunov Collection, Box 7.
[Закрыть]
Эти и другие примеры относительно легкой жизни и быстрого освобождения богатых заключенных были настолько разительны, что в 1926 году группа менее привилегированных лагерников отправила в президиум ЦИК ВКП(б) жалобу на «произвол и насилие, царящие в Соловецком концлагере». Используя «пролетарскую» фразеологию, рассчитанную на то, чтобы подействовать на коммунистическое руководство, они писали: «Люди, имеющие деньги, устраиваются за те же деньги и вся тяжесть ложится на рабочих и крестьян, к несчастью не имеющих денег». Если богатые, говорилось в письме, покупают себе право на легкую работу, то безденежные работают по 14–16 часов.[148]148
История отечества в документах, часть вторая, с. 51–52.
[Закрыть] Как выяснилось, авторы письма не были единственными, у кого соловецкие произвол и непредсказуемость вызывали недовольство.
Если заключенных волновали лагерная несправедливость и хаотические всплески насилия, то советское руководство было озабочено по иной причине. К середине 20-х годов стало ясно, что соловецкие лагеря, как и «обычные» лагеря и тюрьмы, не продвигаются к самой важной из поставленных целей – самоокупаемости.[149]149
Jakobson, с. 70–102.
[Закрыть] Начальники концлагерей, как «обычных», так и «особого назначения», постоянно требовали у государства денег.
В этом Соловки напоминали другие советские лагеря того времени. На островах из-за особого характера заключенных и надзирателей контраст между жестокостью и комфортом был, вероятно, резче, чем в других местах, но в целом подобная неупорядоченность царила в те годы в лагерях и тюрьмах по всему Советскому Союзу. В теории обычная система мест лишения свободы тоже состояла из трудовых «колоний» при сельскохозяйственных предприятиях, заводах и фабриках, и их экономическая деятельность тоже была плохо организована и убыточна.[150]150
Красильников, «Рождение ГУЛАГа», с. 142–143. Это собрание документов, касающихся возникновения ГУЛАГа, подлинники которых хранятся в Архиве Президента Российской Федерации, обычно закрытом для исследователей.
[Закрыть] В 1928 году в инспекторском отчете об одном таком лагере в сельской Карелии (59 заключенных, 7 лошадей, 2 свиньи и 21 корова) говорилось, что только у половины заключенных есть одеяла, что лошади не ухожены (а одну самовольно продали цыгану), что надзиратели регулярно используют лошадей для своих нужд, что когда лагерного кузнеца освободили, он унес с собой все инструменты, что лагерные помещения, за исключением жилища начальника, не имеют ни отопления, ни теплоизоляции. Мало того, этот начальник проводит три-четыре дня в неделю вне лагеря, часто самовольно отпускает заключенных, упрямо отказывается учить лагерников агрономии и открыто заявляет, что не верит в их перевоспитание. Некоторые заключенные живут в лагере с женами; охранники пьянствуют.[151]151
НАРК.
[Закрыть] Неудивительно, что центральные власти дали карельскому руководству нагоняй за непонимание социального значения принудительного труда.[152]152
НАРК.
[Закрыть]
