Текст книги "Моя Теодосия"
Автор книги: Эни Сетон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)
Поэтому она, Элеонора и ребенок сели на почтово-пассажирское судно, следующее в Александрию, и прибыли туда через два дня. На причале она наняла карету, и они переправились через реку Потомак, затем тряслись по пыльным дорогам до квартиры Аарона, снимаемой им на Индепенденс-авеню. Как сообщила им хозяйка, его ожидали из Филадельфии через пару дней, а пока она могла бы поселить Тео в небольшой квартире.
Так, к радости Тео, она разместилась в трех уютных комнатах на третьем этаже и приготовилась удивить своего отца. Она хорошо знала, какой восторг вызовет у него их неожиданная встреча, и тщательно подготовилась к его приезду. Она купила охапку ранних роз у цветочника на рынке и разбросала их по всем комнатам. Она положила в ящик любимые кубинские сигары Аарона и заказала бочонок вина марки Трент, которое он предпочитал.
Тео была огорчена, что не смогла купить себе новое платье для этого события. Вся ее одежда давно вышла из моды, а Аарон любил видеть свою дочь модно одетой. Во время ее короткой остановки в Нью-Йорке она заметила, что в моду входят туники, ворот с не очень глубоким вырезом, а вместо вышивки – украшения в виде банта. Однако у нее не было времени, чтобы сделать новое платье, в Вашингтоне не было портного, а также магазинов, в которых можно купить хорошие товары. Фактически столица государства почти не изменилась со времени ее первого визита на инаугурацию. Она подошла к окну, которое выходило в сторону Капитолия, и подумала, что это довольно впечатляющее зрелище. Впервые за несколько месяцев она почувствовала себя здоровой и помолодевшей.
XIV
На следующее утро после приезда в Вашингтон Тео проснулась очень рано. В июньском воздухе чувствовались свежесть и оживление. Она вскочила с кровати, побежала в другую комнату к колыбели и поцеловала спящего ребенка.
Элеонора подняла косматую голову с кровати, стоящей рядом, и сонно спросила:
– Мадам поднимается так рано?
– Да, Элеонора. Такой великолепный день. Иди и помоги мне одеться. Я собираюсь прогуляться.
Служанка, немного поворчав, повиновалась. Это было необычно для госпожи – вставать с восходом солнца. Находясь в Каролине, она часто проводила в постели все утро. Однако там, должно быть, еще жарко, да, жарко!
На Элеонору накатил острый приступ ностальгии по ее родному Турину, но он прошел. Она больше не могла представить себя в отрыве от госпожи и ее ребенка. Ради них она готова таскаться по стране на судах, в каретах и в лодках; ради них она готова терпеть, если надо, неудобства и лихорадку в Вэккэмоу.
– Все готово, госпожа, – сказала она, поправляя соломенную шляпку на голове Тео.
Тео поблагодарила ее и помахала на прощание рукой. Направляясь к реке, она что-то тихо напевала, наслаждаясь хорошим самочувствием, ярким июньским рассветом, чистыми трелями жаворонков, сливавшимися с ее собственным голосом: «Спелые вишни!.. Спелые вишни!..» Вишни уже созрели, подумала она, а Аарон очень любит их. Ей следует послать Элеонору посмотреть, продают ли их на рынке.
Она перешла мост, и дорога начала сужаться, по мере приближения к реке. Вскоре она увидела отблески голубой воды между стволами дубов и орешника.
Она вышла к полю с маргаритками. Охваченная воспоминанием детства, она нарвала охапку этих цветов и сплела из них венок. Белые лепестки были покрыты росой. Она приложила их к щекам. «Росинки раннего утра, – вспомнила она, – могут оживить красоту. Я верю, что цвет лица улучшится, а то отец будет ворчать». Внезапно послышался глухой стук копыт, приближающийся к ней по дороге. Тео быстро подняла голову и заметила огромную гнедую лошадь с высоким всадником в белой рубашке. «Еще кому-то с утра не спится», – подумала она безразлично, провожая всадника взглядом, и решила, что он промчится мимо и исчезнет в тихой красоте утра.
Но он не проехал мимо. Лошадь прерывисто и возмущенно фыркнула, так как всадник резко натянул поводья. Изумившись, она повернулась. Как только она узнала всадника, она открыла в изумлении рот, всплеснула руками, и венок, рассыпавшись, упал на траву.
Мужчина спрыгнул с лошади и встал, молча взирая на нее сверху вниз. Его губы скривились в усмешке.
Прошло три года с их последней встречи в Воксхолл-Гарден. Тео снова почувствовала трепетное наслаждение той сентябрьской ночи в Нью-Йорке. «Думала ли я, что это случится? – спрашивала она себя. – Для этого я проснулась такой радостной и счастливой сегодня? – И тотчас внутренний голос вмешался: – Я не повторю эту ошибку. Тогда я была глупым ребенком».
Она взяла себя в руки, усиленно пытаясь сохранить хладнокровие.
– Итак, мы снова встретились, капитан Льюис. Я понятия не имела, что вы служите в Вашингтоне. – Она говорила подчеркнуто холодно.
Льюис слегка поклонился и ответил безразличным тоном, хотя в нем звучали легкие нотки удивления:
– Конечно, госпожа Элстон, это нечаянная радость. Я не живу здесь постоянно. Я личный секретарь господина Джефферсона. Я веду жизнь беззаботную и бесполезную. Но ненадолго, как я полагаю.
– О, несомненно, – пробормотала она, недовольная тем, что его безразличный тон расстроил ее.
Уже не какой-то полевой офицер, а секретарь президента. Тео не могла придумать, что сказать. Она стояла с одеревеневшим лицом, как сельская девушка, и колени ее подгибались. «Какая я глупая», – подумала она сердито.
В нем не было ничего такого, что бы могло взволновать ее. В целом Льюис не был привлекательным: его черты были слишком грубые и мрачные и он был необычайно высок. Ей не нравились высокие и рыжие мужчины, а он сочетал в себе это. Одет он был весьма небрежно: без пальто, без жилета, ничего, кроме кожаных штанов, как у лесорубов, и батистовой рубашки, обнажавшей его мускулистую загорелую шею.
Гнедая нетерпеливо заржала.
Тео воспрянула, найдя тему разговора.
– Хорошее животное, капитан Льюис. Много ли вы здесь ездите верхом?
– Каждое утро. Этот Вайлдэр принадлежит господину Джефферсону. Помимо моих бумажных обязанностей, я должен тренировать гнедую. А вы, вы часто выходите гулять так рано?
– Нет. Но это утро было каким-то необычным. Мне захотелось посмотреть на восход солнца, взглянуть на реку. Я люблю реки… – она смолкла, не договорив. Что за чепуха!
Льюис неожиданно улыбнулся:
– Так же и со мной. Тогда давай погуляем и полюбуемся рекой.
Тео хотела сказать, что ей пора возвращаться, что ей несомненно будет приятно встретиться с ним как-нибудь во дворце президента, но промолчала и пошла рядом с ним вдоль дороги, а Вайлдэр обиженно брел следом.
Когда они достигли берега реки, Льюис привязал гнедую и бросил быстрый взгляд в кустарник. Тео услышала тихий шорох.
– Что это? – спросила она.
– Лиса. Маленькая рыжая лисичка. Смотри.
Она посмотрела в направлении, куда указывал его палец, но ее непривычный глаз не смог различить ничего, кроме зарослей кустов.
– Жаль, что у тебя нет ружья, – заметила она вежливо.
Льюис нахмурился:
– Зачем так? Я не стреляю в животных, если они не нужны мне для пищи. Я не считаю убийство спортом.
Она робко спросила:
– Но ты, наверное, убивал людей? Ты ведь солдат.
– Это другое. Люди должны беспокоиться о себе сами. И добрая часть человечества, – добавил он примиряюще, – должна быть застрелена.
– Господи помилуй! Как свирепо ты выражаешься! – воскликнула Тео. – Я убеждена, что ты не включил меня в это число, – сказала она уже с долей некоторого кокетства и заморгала глазами.
Он одарил ее долгим, холодным взглядом:
– Не кокетничай со мной, госпожа Элстон. Тебе это не идет.
Она покраснела и захлопала ресницами.
– Вы несносны, капитан Льюис.
Он угрюмо усмехнулся:
– Тогда я извиняюсь, но то, что было между нами, не допускает кокетства или ухаживаний.
Ее сердце тревожно забилось. Она напряглась, переплетя пальцы рук.
– Ты говоришь необдуманно. Между нами ничего не было. Я видела тебя только раз в моей жизни, никогда не вспоминала тебя с… – Она запнулась, вспомнив приступ странной тупой боли, вызванный насвистыванием матроса на «Интерпрайзе».
Он пожал плечами:
– Я верю тебе. Ты никогда не допускала мысли, не одобренной твоим отцом, не так ли?
Льюис говорил тихо и размеренно, но его слова больно ранили ее сердце.
– Ты, кажется, забыл, что, кроме отца, у меня есть муж и сын, – ответила она холодно. – Хотя ты, видимо, не знаешь, что у меня есть сын?
Он кивнул:
– Я слышал об этом.
Он молчал, глядя на чистую воду Потомака, и был неприятно поражен волнением, которое вновь охватило его при встрече с ней. Женщины не занимали места в его жизни. Он всегда насмехался над флиртом своих собратьев офицеров и испытывал откровенную тоску от неясного состояния, называемого «любовью».
Но эта девушка – для него она еще девушка – абсолютно завладела им. Она задела какую-то струну в его душе, которая была глубже и богаче, чем страсть. Когда он вновь столкнулся с ней, он почувствовал себя так же, как в те короткие сентябрьские часы, в которые они принадлежали друг другу.
Он нечасто вспоминал ее за годы, прошедшие после их единственной встречи. У него не было времени для этого, и он не был таким сентиментальным, чтобы страдать о девушке, отвергнувшей его. Однако время от времени Льюис слышал упоминания о ней за чашкой чая и бокалом вина, но в последнее время упоминание ее имени больше не волновало его. Он стал безразличен к этому. И все же вид ее маленькой грациозной фигуры в поле маргариток поднял в нем волнующее чувство. Не ее красота или хрупкая женственность были тому причиной. Несколько женщин, которые привлекали его внимание во время его суровой службы, были высокими, божественно великолепными, откровенными и недалекими – женщины малонаселенной страны, обреченные на тяжелую работу, податливые и не стесняющиеся желаний мужчин.
Теодосия не обладала ни одним из этих качеств, и, однако, он желал ее. Понимание этого раздражало Льюиса. Такие переживания были сейчас некстати, когда наконец замкнутая и не соответствующая его характеру жизнь в президентском дворце завершалась и когда он был близок к тому, чтобы вновь окунуться в опасное предприятие, для выполнения которого ему потребуется полное напряжение физических и духовных сил.
Даже теперь его ждет уйма дел. Президент заканчивает завтрак, и будет проявлять нетерпение, пока он слоняется здесь, около нее, как застенчивый школяр, не решающийся расстаться с ней.
– Расскажи о своей жизни, – сказал он внезапно. – Ты счастлива замужем?
Она вспыхнула румянцем.
– Конечно. – Она отвела взгляд, но не раньше, чем он заметил искру растерянности в их темной глубине.
– Мне кажется, что нет, – заметил он спокойно.
– Твои речи заходят далеко, капитан Льюис, и звучат нелепо. Ты забыл, что у меня есть ребенок.
Он коротко и принужденно рассмеялся:
– Любая пятидесятицентовая проститутка может иметь ребенка. Ты отдаешься мужу с восторгом? Твое тело, душа и сердце принадлежат ему? Чувствовала ли ты с ним то же самое, что мы с тобой в тот вечер в Нью-Йорке?
Он сжал губы и раздраженно отвернулся от нее. Что за необузданный порыв толкнул его к этим дурацким расспросам? Она была права, все в прошлом и больше ничего не может быть между ними? Зачем тогда это желание разорвать и влезть в оболочку, в которой она прячется? Он должен оставить ее в покое. Но он не может.
– Ты не ответила мне, Теодосия?
Она сделала глотательное движение. Ее широко открытые испуганные глаза смотрели мимо него. Она встала.
– Я вас не понимаю, сэр. Мне надо идти. Солнце высоко.
Он подошел к ней и положил свою крепкую ладонь на ее руку:
– Подожди!
Она стояла, дрожа, и смотрела на его руку.
– Ждать чего? – тихо спросила она.
Они оба не знали ответа на этот вопрос. Мириады звуков просыпающегося леса носились вокруг них, и каждый из них имел значения для Льюиса, когда он их слушал. Но сейчас он был глух ко всему, за исключением тяжелого стука крови в его жилах и голоса мучительного желания этой женщины, которая была вне пределов его понимания и досягаемости.
– Только ты одна можешь дать облегчение, – процитировал он, едва понимая, что он сказал. – Ты помнишь?
Тео зажмурила глаза:
– Я помню, но позволь мне идти, пожалуйста, пожалуйста…
Он отрицательно покачал головой и потянул ее к себе. Она почувствовала, что не в силах сопротивляться ему. Они взглянули друг другу в глаза и увидели зов страстного желания, их губы соединились в долгом поцелуе, заставившем забыть обо всем. Затем он отстранил ее от себя. «Чертова страсть, – взбешенно думал он. – Дело сделано, глупец! Почему я не дал ей уйти?»
– Мерни, – прошептала она, – я так счастлива.
Она смотрела на него сладкими томными глазами.
Теперь ее лицо казалось ему действительно прекрасным, сияющим великолепием любимой женщины. Он коснулся яркой глади ее рассыпавшихся волос, но голос его был грубым.
– Счастлива! – Он выдавил из себя это слово, как будто оно обожгло ему рот. – Ни одни из нас не отмечен знаком счастья, моя дорогая. Мы должны обходиться без этого.
Она резко возразила ему, едва понимая, что говорит:
– Но мы можем быть счастливы некоторое время: мы можем встречаться, можем быть часто вместе. Есть много разных способов…
Он вздохнул. Морщины на его щеках проступили четче.
– Теодосия, мы не какие-нибудь Джон и Салли из таверны, которые могут заниматься любовью в углу. Неужели мы опустимся до этого? – Он сделал паузу и продолжил: – Почему ты не слушала меня в Нью-Йорке, когда мы встретились? Это был наш шанс, но он упущен. Нам предназначено идти разными путями. Я через пару недель уезжаю на запад. Я буду отсутствовать несколько лет. Вполне возможно, что я никогда не вернусь.
– О, нет, – она испуганно отвернулась от него. – Что ты имеешь в виду? Какой поход на запад?
– На территорию Луизианы и дальше, до Тихого океана. Страна такая большая, что поражает воображение. Это теперь все наше, так как малый Совет Федерации продал это нам. Ты не знала этого?
Она покачала головой:
– Я только вчера приехала, а новости достигают Каролины очень медленно.
– В общем это еще не все знают, и многие критикуют, говоря, что Джефферсон разоряет казну, покупая миллионы акров непригодной пустыни, что он выставляет наше государство на посмешище. Но я так не считаю. Я верю, что эти новые гигантские территории – ключ к нашему будущему.
«Какое мне дело до будущего нации? – думала Тео. – Пусть она сама заботится о себе. Она – наше будущее, вот в чем суть. А наше настоящее…»
– Почему ты должен уйти, Мерни? – прошептала она. – Я не хочу, чтобы ты уходил.
Он повернулся к ней:
– А если я останусь? Что мы будем делать? Я должен буду сделать тебя любовницей? Мы найдем какое-нибудь убежище в Александрии или Балтиморе, где скоротаем час вместе, дрожа от каждого звука? Или мне проводить тебя домой и вызвать твоего мужа… Я отлично стреляю из пистолетов! Или…
– Не надо!.. – Она закрыла своей ладонью его рот. – Ты знаешь, я не имела в виду ничего недозволенного. Но наверняка мы могли бы встречаться только здесь, у реки. Могли бы притворяться некоторое время, что мы только познакомились – как это было три года назад, быть вместе и беседовать. Я так мало знаю о тебе. Пожалуйста, Мерни.
Он обнял ее.
– Что ты за ребенок, Тео! – воскликнул он с нескрываемой нежностью. – А я что за глупец! Ну пусть будет, как ты хочешь. Встречай меня здесь завтра. – Он коротко улыбнулся. – Возможно, к завтрашнему дню звезды снова будут благосклонны к нам.
Он отпустил ее, подтянул узду гнедой и одним махом вскочил в седло. Он не обернулся назад.
Тео, с руками, скрещенными под грудью, стояла там, где он оставил ее, до тех пор, пока лучи солнца не пробились через листву над ее головой.
XV
Элеонора была удивлена поведением госпожи. Она смеялась без причины, хватала ребенка и покрывала его поцелуями. Казалось, она не может усидеть на месте. Вся апатия и сонливость, которые Элеонора считала характерными для нее, улетучились как дым.
Даже когда вечерний дилижанс из Филадельфии прибыл без господина Бэрра, госпожа ничего не сказала по этому поводу. Ее вряд ли можно было понять.
«Что вызвало такую необычную перемену? Климат?» – думала озадаченная Элеонора. Но климат не вынуждал никого проводить часы перед зеркалом, расчесывая волосы и подбирая новые прически, не требовал также спрашивать с нескрываемым любопытством:
– Правда, я привлекательна, Элеонора? Как ты думаешь, я выгляжу болезненной или старой?
– Старая в двадцать лет? – Служанка рассмеялась. Хотя, по правде говоря, в Каролине госпожа выглядела старше своего возраста. Но сегодня ее глаза играли, щеки были розовыми, от нее исходило такое сияние, что его можно было почти ощутить.
Могло ли такое преображение произойти исключительно от предстоящей встречи с господином вице-президентом? Конечно, госпожа была привязана к отцу гораздо сильнее обычного. Но… Объяснение пришло само собой, когда Элеонора помогала госпоже надеть на ночь просторную ночную сорочку.
Тео вдруг повернулась, спрашивая с несколько насмешливым любопытством:
– Элеонора, у тебя был когда-нибудь любовник?
«Ага, вот в чем дело», – подумала служанка. Ее некрасивое лицо расплылось в улыбке.
– Однажды, госпожа. Сын мясника в Чиноне.
– Расскажи мне, – приказала Тео. – Было это… Как ты себя чувствовала?
– Чувствовала? – хихикнула служанка. – Я чувствовала, как будто к моим башмакам приделали крылья и они сами мчатся по улицам; тот черный хлеб и суп, которыми я делилась с Пьером, превращались в деликатесную еду, достойную богов; из-за этого вся окраина улыбалась мне и все обитатели желали мне добра: птицы, река Винне, даже свиньи – все улыбались.
– Что случилось потом?
– Ничего, госпожа. Пьер женился на дочери богатого фермера. Свиньи и птицы перестали улыбаться. Крылья отлетели от моих башмаков. Я приехала в Америку.
– О-о, – Тео поникла. Она почувствовала, что должна с кем-то поделиться своими переживаниями, должна рассказать о Льюисе. – Элеонора, сегодня утром я встретила мужчину, которого не видела три года, но когда мы посмотрели друг на друга, произошло то же самое, о чем ты говорила. Только больше, намного больше. Не сравнимое ни с чем, что я когда-либо представляла. – Ее голос задрожал. – Мне кажется, я люблю его.
Служанка взволнованно посмотрела на нее:
– Ах, госпожа, нечто подобное случается иногда. Вы собираетесь с ним встретиться снова?
– Встретиться с ним снова! – повторила медленно Теодосия. – Как ты можешь спрашивать меня об этом? Говорю тебе, я люблю его. Я не смогу жить, если не встречусь с ним еще.
Элеонора нахмурилась, разглаживая свой фартук. Она думала, что госпожа заведет небольшую интрижку с мужчиной, если ей захочется, и это будет совершенно оправданно. Для нее лично было бы очень тяжело выйти замуж за такого жирного неинтересного плантатора, и никто не смеет обвинить прекрасную молодую женщину за небольшой флирт. Но в голосе госпожи и ее поведении было нечто такое, что настораживало: слишком много страсти, слишком много волнения.
– Тогда госпожа должна быть очень осмотрительной.
– Осмотрительной… да, – пробормотала Тео неуверенно. – Я ни о чем не могу думать, только о встрече с ним. Больше меня ничто не трогает.
«Вот еще забота свалилась, – думала служанка. – Скоро придется прекратить витать в облаках, очень скоро. Господин может обратить на это внимание, не прикажешь же молчать всем длинным языкам и не скроешься от любопытных глаз в маленьком городе». Но она сохраняла спокойствие и поддерживала свою госпожу молчаливым одобрением.
Аарона задержали на три дня дела в Филадельфии и легкое увлечение леди по имени Селеста. В его отсутствие Теодосия была свободна. Но ее свобода не была абсолютной.
Купаясь в тумане блаженства, она оторвалась от действительности. Даже в мыслях она смутно надеялась, что, когда приедет отец, она сможет рассказать ему обо всем, что с ней произошло. Но прошлое и будущее не принималось в расчет. Она стояла одна на острие судьбы, исключая Мерни.
Каждое утро на восходе солнца они встречались у реки. На эти несколько часов он позволял своему здравомыслию отойти на задний план и не обращать внимания на мир за пределами берега реки под сенью дубравы. Они были, как юные невинные влюбленные. Это было новым для них обоих.
Он сделал для нее сиденье из сосновых веток и мха. А как-то раз, когда утро было прохладным, он развел костер, и они уселись около него, наслаждаясь сладким смолистым запахом. Иногда они немного гуляли по роще, и Тео не раз поражалась своей собственной слепоте и невежеству. Он знал привычки диких животных, название каждого растения, даже маленькой травинки, которую она могла не заметить, пока он не срывал ее для нее.
Она охотно слушала его, ее глаза, полные божественного восхищения, были прикованы к нему.
Мало-помалу она подтолкнула его рассказать о своей жизни. А это было трудно для него. Он никогда не рассказывал о себе. Однако его неразговорчивость растаяла под давлением ее неподдельного интереса.
Он родился в графстве Альбемарл, штат Вирджиния, двадцать восемь лет назад в бревенчатом доме, который вплотную примыкал к склону Голубых гор. Его семья жила в относительном достатке, пока не умер отец. Мерни исполнилось тогда четыре года. Для вдовы наступили трудные времена. Дети росли в ужасной бедности.
– В одну из зим, я помню, у нас нечего было есть, за исключением зайцев и опоссумов, которых я ловил. Мы были такими тощими, что наши кости, казалось, гремели, как трещотка. – У него вырвался сдержанный смех от выражения ужаса на лице Тео. – Есть вещи пострашнее, чем пустые желудки, моя дорогая. Хотя, что ты можешь знать об этом!
Он замолк, пораженный своими словами. Какая глубокая пропасть была между ними! Она ничего не знала о нужде, никогда не испытывала ни голода, ни жажды, ни острой безысходности. Невозможно представить ее поднимающей мушкет против грабителей или преодолевающей горную метель, как это делала неоднократно его мать.
– Ну и что случилось потом? Ваши трудности не уменьшились? – выпытывала она.
– Через некоторое время. Когда мне было десять, мать вышла замуж за Джона Маркса, прекрасного человека. Мне он был довольно симпатичен, и наше положение стало намного лучше, однако бывали случаи… – Он снова умолк, хмурясь, затем добавил: – Я часто сбегал в лес. Я всегда находил там покой.
Позднее он рассказал ей, как его упрямая мать-шотландка посылала его ежедневно за десять миль пешком учиться у старого проповедника, ставшего отшельником.
– Мне не нравятся книги, но я ничего не имею против умения писать и хорошо говорить. К тому же я оказался способным и через несколько месяцев выучил все, чему мог научить старик, и больше не ходил к нему. Мать скоро узнала об этом, но не могла ничего сделать ни битьем, ни руганью и оставила меня в покое.
– Мне кажется, Мерни, никто не может тебя заставить делать что-нибудь, – мягко сказала Тео.
Он пожал плечами:
– Может, и нет, я всегда шел своим путем.
Он рассказал ей об одном близком друге, Билле Кларке, парне, который был на четыре года старше его. На некоторое время они были разлучены. Билли пошел в солдаты, но как только позволил возраст, Мерни последовал за ним. Они участвовали вместе в Висковом бунте в 94-м году. После этого несколько лет Мерни выполнял обязанности полкового казначея. Жизнь была к нему благосклонна. Она позволила ему путешествовать, подвергаться опасностям, постоянно иметь возможность испытать свою смекалку, тренированность.
Транспортировка золота была нелегкой задачей. Он регулярно совершал поездки на лошадях с полными сумками золотых слитков от Филадельфии в форты Питтсбурга, Уиллинга, Цинциннати и даже недостроенный новый блокгауз в Детройте. Часто у него не было сопровождающих и возникало много стычек с мародерами – как белыми, так и индейцами. Однако его репутация сохранилась незапятнанной. Не только потому, что он доставлял в сохранности правительственное золото, но и потому, что он никогда не ошибался в счете или дележе. Его балансы кассовой книги сходились до копейки.
Джефферсон знал его с малых лет, так как Монтичелло находился недалеко от дома Льюисов. Когда Мерни произвели в капитаны, Джефферсон завел с ним тесные отношения и два года назад пригласил на должность секретаря президента.
– Мне не очень по душе, – сказал Мерни с кривой усмешкой, – гнуть спину за столом, успокаивать обидчивых министров, подносить чай дамам. Но мне доставляет огромное удовольствие быть рядом с Джефферсоном в любом качестве. Он великий человек и сам по себе неплохой.
– Отец так не считает. Он считает его болваном и крайне нерешительным, – сказала она не подумав, повторив слова, слышанные много раз от Аарона.
Лицо Мерни потемнело.
– Полковник Бэрр… – начал он грубо, но взял себя в руки. – Мы, возможно, не видим множества веских обстоятельств.
Льюис полностью разделял подозрительность Джефферсона к этому маленькому человеку, которому ничего не нужно, только бы ввязаться в интригу против президента. И даже сейчас, он поддерживал побежденных федералистов одной рукой и рекламировал позицию республиканцев другой. Этот Бэрр был смутьяном, Джефферсон убедился в этом.
– Почему ты говоришь о моем отце в таком тоне? – сказала печально Тео. – Ты наслушался сплетен и злых языков его противников. Ты наверняка не поверишь смехотворным обвинениям Александра Гамильтона и его приспешника Читхема. В его оскорбительных статьях нет ни слова правды.
Льюис молчал. Несомненно, ни один человек не мог быть таким скопищем пороков, каким представил Аарона Читхем в газете «Америкэн Ситизен». Но хотя Льюис и Джефферсон в чем-то и не согласны с Гамильтоном, они полностью поддерживают его оценку характера Бэрра. Обсуждать эту тему с Тео было бесполезно. Это могло бы только причинить боль им обоим.
– Мерни, – настаивала она, – если бы ты понимал отца, ты восхищался бы им. Он так великолепен, так образован и смел. Он источник добродетели и бескорыстия. Он великий человек. Я знаю, он такой. Пройдут годы, и всякий убедится в этом. – Ее голос дрогнул. – Ты согласен со мной или нет?
Льюис не мог ей лгать, поэтому он поцеловал мягкие губы, которые просили его, ласково шепча:
– Он заслужил мою внутреннюю признательность тем, что произвел тебя, моя Тео.
Они больше не говорили об Аароне и даже прекратили обсуждать будущее. Он попытался рассказать ей об экспедиции на запад, но ей не хотелось слышать об этом.
– Почему ты должен ехать, Мерни? Кому нужны эти земли за Миссисипи? Мне кажется, риск так бесполезен и так глуп. Если Джефферсону хочется сделать это, пусть поищет кого-нибудь другого для поездки.
– Экспедиция стала моей мечтой с четырнадцати лет, Тео. И мне кажется, по крайней мере только два человека подходят для такого предприятия: это Вильям Кларк и я.
– Какая от этого будет польза? – повторила она безнадежно. – Ты сам говоришь, что ни один белый человек не бывал в тех местах; зачем тогда белым людям вообще ходить туда?
Он вспыхнул, но, взяв себя в руки, ответил примирительно:
– Мы должны получить право на эти земли для нашей страны. Они станут частью Соединенных Штатов. Мы должны утвердиться от одного океана до другого, могучая нация, объединенная одним языком. Это ничего не значит для тебя?
– Я знаю только, что ты хочешь уехать. Не говори об этом сейчас, пожалуйста.
Тео раскрыла ему свои объятия, и он бережно прижал ее к себе, позволив ей втянуть себя в глупую болтовню, которой наслаждаются влюбленные.
Тем не менее он знал, что их идиллия была частью прекрасного безумия, которое не могло продолжаться. Каждый день, покидая ее, он возвращался к своим планам: заказывал продовольствие, тщательно инструктировал людей в Сент-Луисе. Из этого города окончательно скомплектованная экспедиция стартует на Миссури. И он проводил все вечера за изучением астрономии и географии.
Однако с каждым днем ему становилось все труднее расставаться с ней. Джефферсон не спрашивал о его опозданиях, но в его усталых глазах читался вопрос, и Мерни сам проклинал свою слабость.
После обеда четвертого дня Аарон вернулся, и с первым появлением его подтянутой, энергичной фигуры мечтам Теодосии был нанесен удар.
– Как мило с твоей стороны сократить нашу разлуку, госпожа Присей, – сказал он, тепло обнимая ее. – Я не надеялся, что ты меня здесь встретишь, зная твою привязанность к Нью-Йорку и любовь к комфорту. Боюсь, Вашингтон пока мало что может предложить из этого.
– Конечно, я еще не привыкла, – коротко сказала она. – Но мы не чувствовали каких-либо неудобств.
Он обхватил ее рукой за талию.
– А как поживает самый важный член нашей семьи?
Она засмеялась и повела его наверх посмотреть дремлющего ребенка, который открыл свои темные глаза, как только увидел деда, издав радостный звук.
– Я считаю, что он действительно помнит тебя, – воскликнула смеясь Тео.
– Я всегда говорил, что он необыкновенно смышленый малыш. Смотри… – Он вытащил маленькую серебряную погремушку из кармана, позвякивая ей. – Смотри, что дед купил тебе в Филадельфии!
Ребенок подался вперед, его пухлые пальчики сжались вокруг игрушки.
– Деди, – пролепетал он радостно, наградив Аарона ангельской улыбкой.
– Он понимает тебя, мне кажется, – сказала Тео. – Он зовет себя Деди, но и твою фотографию тоже называет Деди – ту, которую я всегда ношу с собой.
– Вот как, – сказал польщенный Аарон. – Тогда мы поделимся даже нашими кличками. Мы оба Деди. – Он потрепал кудри ребенка. – Точно такие же рыжие волосы, как и у тебя, Тео, в его возрасте. Маленький Деди очень похож на тебя, только более привлекательный, конечно.
Брови отца изогнулись вверх, в характерной для него комичной манере, когда он передразнивал. Она рассмеялась над ним, думая, как молодо он выглядит в свои сорок семь лет. Хотя спереди он уже начал лысеть, волосы были еще густые и без седины. Он никогда не худел и не поправлялся ни на фунт. «Да, отец выглядел молодо и бодро, в чем-то моложе, чем Мерни», – думала она с тревогой.
Но сейчас она не могла думать о Мерни.
Сидя с отцом за обеденным столом, Тео незаметно перешла к их старому обычаю, смешав напитки так, как он любил, с волнением ожидая похвалы за выбор вин, отзываясь на его нежное добродушное подшучивание горячим весельем.
Глубоко внутри ее любовь к Мерни мучительно волновала, но сейчас она не смела даже подумать об этом.
То, что она была с ним этим утром, в его объятиях, казалось невероятным, в то время как Аарон сидел здесь, болтая о Джозефе или рассказывая остроумные истории о леди Селесте.
– Эта леди завлекает меня, – сказал Аарон, довольно посмеиваясь. – Затем, когда я галантно приближаюсь, она убегает, щеки краснеют, веки дрожат от волнения, будто ей пятнадцать лет. Она приказывает мне уйти, затем призывает вернуться такими туманными маленькими записками, которые я не могу понять. Каково твое мнение об этом, моя любимая?
