Текст книги "Легенда о заячьем паприкаше"

Автор книги: Енё Тершанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

С этого дня, если бы кто-нибудь захотел подслушать, что делает Гажи у себя в летней кухне, он все время слышал бы вот такие странные речи.

Гажи мало-помалу приучал к себе зайца, посланного ему небом и облюбовавшего жильем печку. Он сделал ему постель из тряпицы, а уже к вечеру первого дня настолько продвинулся в приручении, что Паприкаш в самом деле пожевал немножечко хлебных крошек. А когда Гажи сообразил, что этому зайцу надо, и, ковыляя и охая, принес из сада молодую веточку, Паприкаш уже без боязни грыз ее прямо у него на глазах.

Во как! Гажи чувствовал, что в самом деле правильно поступил, оставив Паприкаша в живых. Ведь для него зверек этот будет чистое развлечение. Он может сделать его совсем ручным… И, если надо будет, всегда успеет выручить за эту забавную скотинку, подаренную ему небом, столько, сколько захочет!..

Объездчику и его жене он, конечно, не стал сообщать, кто у него прячется в печке.

Да тем что? Тем было мало дела, чем занимается Гажи зимой в летней кухне! Они и не заглядывали туда… Разве что объездчиковы детишки разговаривали иногда с Гажи… Но и они никогда не заходили к нему. А уж чтобы еще в печку лезть!..

Утром и вечером Гажи, даже с больной ногой и хромая, приносил хозяйке, а заодно и себе, дневную норму воды из колодца. В полдень он являлся на кухню к обьездчице со старой побитой кастрюлькой за остатками от обеда.

А вообще Гажи с тех пор жил только для Паприкаша. И в этом никто ему не мешал. Особенно пока больная нога не давала ему уходить из дома.

Вообще все как-то так складывалось, что Паприкаш, этот посланец неба, обязательно должен был оставаться в живых. На радость Гажи.

Собаки у объездчика уже не было, некому было учуять рядом, во дворе, живого зайца. Нога у Гажи заживала долго и трудно. Не очень-то он мог ходить в деревню, даже если бы и хотел.

К тому времени, когда Гажи стал выбираться из дому, Паприкаш, воспитываемый Гажи, не просто стал совсем ручным, ученым, домашним зверем, но проявил такие феноменальные способности, какие имеются разве что у дрессированных зверей в цирке.

Честное слово! Например, в летней кухне Паприкаш расхаживал как хотел, в открытую дверь разве что осторожно выглядывал, но на волю не убегал. Заслышав голос или шаги, он тут же прятался в печку, в самую что ни на есть глубину.

Это был первый урок, которому он обучился. Первый и самый главный.

Кроме того, Паприкаш по команде Гажи прекрасно «служил». По команде «Умывайся!» тер морду лапками. Но это еще что!

Гажи, скажем, брал в руку прутик, а Паприкаш плясал вприсядку, точно выдерживая такт. Еще он умел прыгать вперед и назад, и через прутик, и просто.

Гажи ему аккомпанировал, напевая веселую мелодию. Что-нибудь в таком роде:

– Хайя-хайя-тра-ла-ла! Тра-ла-ла-ла-хайя-я! Хоп-хоп-хоп!

Удивительно легко удалось Гажи научить Паприкаша всем этим штучкам. Ведь он, по простодушию своему, добивался, чтобы Паприкаш делал по команде все то, что делал и так, без команды.

И еще Гажи все время играл с Паприкашем: когда кормил, когда спать укладывал, когда звал из укрытия. Он ему пел, он с ним разговаривал, и цокал, и свистел, и крякал на том наречии, основы которого освоил за пятьдесят лет, проведенных рядом со свиньями.

Так Паприкаш стал самым лучшим, самым преданным другом Гажи, а Гажи – Паприкашу.

* * *

Объездчик мог бы привлечь банковского возчика к суду за своего погибшего пса, да и с господ из банка мог за него потребовать деньги.

Вот только возчик прочно держал его за глотку как сообщника в похищении зайцев. Судиться же с банком, который ему хлеб давая… Нет, не мог пойти на это объездчик.

Словом, немного облегчив душу пятью тысячами самых отборных ругательств, объездчик совсем было смирился с потерей легавого пса. Но, на свою беду, он читал иногда газеты – и как-то, из одного интервью графини, узнал с удивлением, что причиной несчастья, которое произошло с нею ранней зимой, была желтая легавая собака, напугавшая лошадей. А тут еще довелось объездчику поговорить с мужиком из соседней деревни, который ехал тогда с телегой и помог графине спасать кучера; мужик тоже ему рассказал про какую-то желтую собаку. Объездчику после этого стало ясно, что собаку его погубила графская упряжка. А потому подумал он и решил потолковать с одним адвокатом.

Адвокат же ему объяснил как дважды два, что графиню следует обязательно привлечь к суду, так как это ее понесшие лошади сломали хребет его обученному, породистому, дорогому охотничьему псу, который тихо-мирно гнал себе зайца и никого не трогал. Готовое свидетельство уже есть: интервью графини в газете.

Теперь надо было установить лишь точную стоимость пса.

И объездчик с помощью некоторой хитрости добился этого.

Дело в том, что желтый пес к объездчику попал как раз с графской псарни. Сам граф подарил ему в свое время щенка.

Значит, родословная пса занесена была в какие-то книги. Имя, возраст, имя отца и так далее, как уж водится. Там даже записано было, когда и за сколько купил граф первых собак этой породы.

Так что объездчик, много лет состоявший у графа на службе и потому частенько бывавший в усадьбе, за какую-то пустячную услугу добыл у одного писаря бумагу насчет предков своего пса.

К графу эта порода легавых попала аж из Германии, и цена одного экземпляра, конечно уже натасканного для охоты, была, страшно сказать, двести форинтов.

Вот из эту сумму и предъявил адвокат иск графине.

Задумано все это было великолепно. Да только ведь у графиня тоже был адвокат. И графский адвокат не просто оборонялся против иска объездчика.

Графский адвокат быстро докопался, что объездчиков пес бегал где попало как раз во время установленного властями строгого ареста на всех деревенских собак. Так что иск объездчика никакого веса заведомо не имеет.

Более того, как показала графиня, лошади в графской упряжке понесли как раз потому, что их напугала шляющаяся в нарушение закона собака объездчика. А потому объездчик несет всю ответственность за этот несчастный случай.

Таким образом, против объездчика возбужден был ответный иск: пускай возместит расходы на лечение кучера, такую-то и такую-то сумму, все документально подтверждено.

Это тоже была сумма нешуточная.

Два параллельных иска; для адвокатов это было дело очень запутанное, увлекательное и к тому же весьма доходное. Для объездчика же ничего, кроме волнений, огорчений, хлопот, потерянного времени да бесконечных расходов.

В конце концов объездчик был несказанно рад, когда полюбовное соглашение положило конец тяжбе: обе стороны отказались от иска, оплатили собственные судебные расходы, а объездчик, вместо утраченного охотничьего пса, получил бесплатно щенка с графской псарни.

Надо ли говорить, что щенок этот обошелся объездчику дороже, чем если бы он сам заказал его за границей?

* * *

Читатель, возможно, начинает уже ворчать, кому это нужно, следить ad infinitum[1]1
  До бесконечности (лат.) – прим. Переводчика.


[Закрыть] за сухими перипетиями какой-то судебной тяжбы. Смею уверить, читатель глубоко не прав.

Перипетии этой тяжбы имеют прямое отношение к нашей Bö-вероятной истории. Ведь у графини благодаря им все время были какие-то неотложные хлопоты.

Но графиня вовсе и не сердилась, что на нее наседают с каким-то там иском. Если некое дело отбрасывает на вас особый, благоприятный отблеск, то вас даже наглые наскоки не так раздражают.

Графиню эти судебные перипетии горячо интересовали и волновали.

Она с готовностью давала адвокату новые и новые пояснения, касающиеся несчастного случая. А после с воодушевлением выступала и на суде как главный свидетель по обоим процессам. Вся эта волокита оказала на самочувствие графини какое-то необычное, бодрящее действие.

А показания пострадавшего кучера, получившего сотрясение мозга и трещину в черепе!.. Они каждый раз приводили графиню в сильнейшее возбуждение.

Этот болван кучер, когда у него брали показания, упрямо твердил, что несчастье с коляской случилось из-за какого-то зайца. Ведь если заяц тебе дорогу перебежит, значит, жди беды, это ясно, как божья заповедь! Он еще там, на дороге, об этом барыне говорил.

Кучер больше ни о чем не хотел помнить! Ни о какой собаке он и понятия не имел.

Это и приводило графиню в отчаяние. Какое невероятное, дремучее невежество! Чтобы заяц – да перебежал им дорогу перед коляской, да еще где-то далеко впереди, да еще чтобы это как-то подействовало на лошадей!.. Но ведь вот она-то ничего подобного не помнит.

Удивительно, до чего странное действие оказывает суеверие на души таких вот простых людей из народа!.. У графини действительно что-то такое брезжило в памяти… вроде бы кучер за минуту перед несчастным случаем рассказывал ей про забавный, невежественный обычай… какое-то заклинание против дурного влияния зайцев… Иначе она в самом деле подумала бы, что тот бред, который упорно несет кучер, лишь следствие сотрясения мозга!..

Это феноменальное свойство крестьянской души весьма занимало графиню даже после того, как процесс, связанный с несчастным случаем, завершился.

* * *

Ну так вот! Была уже поздняя весна, буйная, щедрая, полная зелени. Как-то утром, выехав из усадьбы, графиня остановилась выкурить сигарету на том самом месте, где она зимой спасла своего кучера… Говорят, преступника вот так же неодолимо тянет на место совершенного им преступления.

В то время у графини появилась новая привычка: одна, в мужском пуловере она на стокилометровой скорости носилась по дорогам на своем мотоцикле с коляской.

Словом, останавливает графиня, просто так, без всяких особых намерений, свой прекрасный английский мотоцикл на обочине и оглядывает окрестности.

Конечно, было чистой случайностью, что мимо как раз проходил, осматривая Заячью поляну, объездчик со своей новой рыжей легавой.

– Спаси Христос, ваше сиятельство! – самым естественным тоном приветствовал объездчик графиню, широким жестом приподняв шляпу.

– Добрый день! – дружелюбно кивнула графиня и добавила. – Это ведь вы тот егерь, чья собака, не эта, другая еще, зимой столько бед моему кучеру причинила? Как интересно: на этом самом месте.

– Да, ваше сиятельство, вот тут вы и раздавили своей коляской мою дорогую собачку! – полностью согласился с ней объездчик.

Но уж коли ему представился случай пожаловаться такой важной особе на свою судьбу, на ущерб, им понесенный, он, не теряя времени, завел:

– Ведь кучер-то ваш сам показал на ваше сиятельство, что лошади из-за зайца того взбесились, а уж потом на собачку мою наехали, будто осатанели… Она, бедняжка, и отскочить не успела.

Графиня и на этот раз вся взволновалась, услышав про зайца.

– Послушайте, егерь! – ответила она. – Я знаю, во время судебного разбирательства нельзя обижаться, если одна сторона в глаза уличает другую во лжи. Но уж коли мы с вами не судимся больше, вы мне, без свидетелей, поверите, думаю, если я слово дам, что к тому несчастному случаю, к лошадям, которые кучера сбросили, никакой, совершенно никакой заяц не имел ну ни малейшего отношения. Иначе бы я ведь его хоть как-нибудь да увидела… Ведь увидела же я собаку, как она лошадям под копыта бросилась. Заяц только померещился моему суеверному кучеру, который уверен, что если заяц дорогу перебежит, значит, будет беда…

Тут графиня вдруг замолчала, почти в отчаянии, видя, как объездчик упрямо, убежденно трясет головой и говорит:

– Не так это было, ваше сиятельство! Потому что насчет зайца все чистая правда: иной заяц несчастье приносит. Вот и этот заяц такой был. Пятнистый. Об этом не только кучер говорит, а и другие! Я сам не видел, как тут все было, да и не посмел бы я в глаза вашему сиятельству говорить, что вы врете. Только я побожиться могу, да и не один я.

– Нет, это просто фантастика! – возмутилась графиня. – Чтобы люди, в наше-то время, верили в такую бессмысленную примету! Но объясните мне, очень вас прошу, откуда вы это берете, что тут вообще заяц замешан? Ведь если он и пробегал, то где-нибудь в стороне, и лошади его не испугались, тогда как собака… еще раз вам говорю…

Объездчика так распирало, что он непочтительно перебил графиню:

– Коли вы, ваше сиятельство, ни кучеру вашему, ни мне, ни всей деревне не верите, что в этом зайце бес прячется, или оборотень, или черт знает кто… и что он силой в деревню ворвался и слушает только деревенского дурачка и все понимает, как человек… так вы своими глазами в этом можете убедиться… Я раньше и сам не верил, что в животину лесную лукавый может вселиться… и порчу на людей напускать…

Графиня, конечно, улыбалась, слушая эти речи… И все-таки ее очень заинтриговал фанатизм объездчика. В этом его фанатизме она угадывала нечто совсем другое, чем то суеверие, которое тесно переплелось с происшествием, оказавшим на нее столь сильное действие.

Так что она с удовольствием и с вниманием слушала объездчика, который увлеченно толковал про своего зимнего квартиранта Гажи, старого деревенского свинаря, и про летнюю кухню, и про зайца, который зовется Паприкаш и умеет плясать… ну и так далее.

* * *

– Так ведите же меня к этому вашему полоумному пастуху. Мне ужасно все это интересно. Особенно заяц! Где он сейчас?

В ответ на просьбу графини объездчик оглядел местность.

– Сию минуту, ваше сиятельство!.. Сейчас рано, стадо еще далеко где-нибудь. Я так думаю, оно как раз около графского леса. Здесь напрямик надо идти, чтобы быстрее добраться. Только машину эту в такую даль с собой волочить – дело ой какое нелегкое».

– А вы что, сесть в нее не хотите? – спросила графиня.

– Как? Вы на ней поедете? Без дороги, прямо по пастбищу? – не поверил объездчик. – Разобьете только машину.

– Посмотрим, что выйдет. Садитесь-ка!

Объездчик забрался в коляску и вздохнул. Примерно так вздыхает человек, приготовившись отдать богу душу.

Пастбище сплошь заросло репейником, дурнишником, терном. Не говоря уж о кочках и ямах. Больше трясти могло разве что на проселочной дороге, где колея глубиной в полметра.

Графиня, махнув рукой на всякую осторожность, помчалась прямиком через пастбище. Мотоцикл, рыча и фыркая, прыгал, словно взбесившийся козел. Объездчик на всякий случай стиснул зубы, чтобы не поплатиться за эту прогулку собственным языком.

И все равно из него чуть душу не вытрясло, пока добрались они до деревенского стада.

Но самое грустное было не это. Если графиня тряслась затем, чтобы увидеть волшебного зайца-оборотня, то ужасную эту дорогу она проделала зря.

* * *

Когда Гажи с первым весенним солнышком от объездчика перебрался в летнюю свою резиденцию, в сторожку возле деревни, жизнь у него там стала совсем другая.

Дверей у сторожки вообще не было. И внутри – никакого укромного уголка. Например, печурки, куда Паприкаш, пока Гажи нет дома, мог бы забиться. Какое там!

Вот и приходилось Гажи, куда бы он ни направился, таскать зайца с собой, чтобы с ним ничего не случилось. Да это бы еще ничего!

Паприкаш был так предан Гажи, что за ним бы попрыгал на край света. Но ведь надо было оберегать его от бродячих собак, да и от котов посмелее, которые считали своим долгом кидаться на Паприкаша, едва только его увидят.

Короче говоря, Гажи сшил для косого специальный мешок и сажал в него зайца там, где было опасно.

Ну а на пастбище, пока Гажи стерег свиней, Паприкаш, ясное дело, что хотел, то и делал. Вел себя свободно.

Даже слишком свободно! До того свободно бродил Паприкаш по лугу, что иной раз на два-три часа, а то и на полдня пропадал с глаз. А Гажи и не тревожился насчет зайца. К тому времени, как стадо домой гнать, Паприкаш всегда сам находился.

Гажи, конечно, поругает чуть-чуть Паприкаша, будто мальчишку-неслуха. Шкурка у Паприкаша в грязи, в репьях. Гажи чистит его, оглаживает.

Порой бродячие собаки нападали на Паприкаша. Гажи их прогонял прочь.

А то еще… и это случалось все чаще и чаще… Гажи видел, что следом за Паприкашем прыгает похожий на того, дикий заяц. И никак не хотел тот заяц от Паприкаша отстать.

Гажи быстро догадался, в чем тут дело. А дело было в том, что Паприкаш оказался зайчихой и был как раз невестой на выданье. Появляющиеся же с ним косые были, конечно, ухажерами.

Гажи из деликатности не обращал внимания на эти увлечения Паприкаша, как и на другие его проделки.

Однако что факт, то факт: Паприкаш (или уж как его теперь звать: Паприкашиха, что ли?) даже своих ухажеров бросал ради Гажи.

Зато уж и Гажи любил своего Паприкаша так, как еще никого не любило человечье сердце. Ни за что в жизни он с ним не расстался бы. А у него уж просили продать зайца… и всерьез, и ради шутки…

Но к чему растравлять незажившую, кровоточащую рану?

Шлялся где-то Паприкаш, шлялся, да и не вернулся однажды… Что с ним стало, один бог знает…

Горько плакал Гажи по своему Паприкашу… И каждый день молил бога, чтобы вернул он ему своего посланца… Прямо в черную тоску впал Гажи из-за косого…

Но что делать: сгинул Паприкаш бесследно. Как раз за две недели до того дня, когда объездчик встретил на тракте графиню. И когда они совершили то безбожное путешествие на мотоцикле по целине, чтобы посмотреть на Паприкаша.

Вот какие дела!

* * *

– Так у тебя уже нету зайца? Старый ты, проклятый осел! Знал я, что ты его потеряешь тут со стадом! Чтоб тебя черти за это на вертеле жарили! – сердито кричал объездчик, размахивая своей палкой над бедным Гажи.

Дело в том, что к Паприкашу объездчик относился немного как к своей собственности. Ведь как-никак это его пес пригнал зайца к его летней кухне, куда тот, по свидетельству Гажи, таинственным образом проник через закрытую дверь.

– Да разве ж мне не жалко его? Разве я его не искал? Разве не ждал каждый божий день? – вертел Гажи в руках драную свою шапку, стоя перед объездчиком, и крупные слезы капали у него из глаз.

– А… – махнул на него рукой объездчик. – Пойди вот к барыне, расскажи ей, какой это был заяц. А то я вроде как ей все наврал.

Графиня остановилась со своим мотоциклом в сторонке.

Потому что истоптанное, изрытое свиньями пастбище было к тому же все в лужах. Да и вонь от свиней, если нюхать ее вблизи, не всем по вкусу.

Так что объездчик, все еще насупленный, направился вместе с Гажи к графине.

И вот стоят они перед ней. А графиня, будто в каком-то странном экстазе, глядит за их спины, на луг.

Объездчик смущенно откашливается и принимается объяснять барыне: дескать, заяц-то… он у Гажи… того…

Но графиня, не давая ему говорить, показывает куда-то:

– Ах, смотрите!.. Конечно же!.. Как интересно!..

Объездчик оборачивается – и вдруг рот его и глаза широко раскрываются, он стоит как остолбенелый.

Невдалеке от них спокойно, как ни в чем не бывало, скачет по травке, направляясь в их сторону, Паприкаш. Время от времени он останавливается, торчком поднимает уши, опять прижимает их. Садится на задние лапы, умывается. Снова делает пару скачков.

Сразу видно, держится он так не из страха. А из вежливости. Он ведь пришел к Гажи, к хозяину, а тот беседует с посторонними, и воспитанному зайцу в такой ситуации негоже встревать.

Но… смотрите-ка! Это еще что такое?

Ведь Паприкаш не один. Позади него прыгают, резвятся на травке еще четверо-пятеро крохотных, с детский кулак, зайчат.

Господи Иисусе! Да ведь Паприкаш-то семьей обзавелся!

Вот почему он на две недели покинул Гажи! Ему, то есть ей, предстояли материнские радости, и Паприкаш, из стыдливости или из осторожности, не хотел причинять хозяину лишних хлопот. Да и то сказать: где бы Гажи устроил его на это время?… Паприкаш предпочел найти себе какое-то надежное и укромное место, как делают другие зайчихи.

– Так ты вернулся ко мне? – кинулся к Паприкашу Гажи. – И детишек своих мне привел… А я, старый дурень, не верил, что ты меня больше всех любишь, даже больше, чем своих зайчат… О-о, о-о! Ну, иди ближе!.. Тут как раз посмотреть пришли на тебя… Мне уж влетело, что ты пропал!..

Гажи своим намотанным на кнутовище кнутом весело манил Паприкаша и хохотал во весь рот… Захохотал и объездчик… Захохотала следом за ними графиня… Хохотал весь луг, залитый солнечным светом раннего лета…

– Ну давай, покажи ее сиятельству, что умеет твой заяц!

И Гажи с Паприкашем послушно продемонстрировали все свои незамысловатые достижения.

– Поклонись, Паприкаш!.. Та-ак!.. Теперь попляши вприсядку! Хайя-хайя-тра-ла-ла! Хоп-хоп-хоп!..

Объездчик с торжествующим видом обернулся к графине:

– Ну что, может сделать такое зверь, если лукавый в него не вселился? Видели вы такое где-нибудь, ваше сиятельство? Видели?

А графиня и в самом деле забыла, что в ослепительном свете цирковых арен и душных варьете в больших городах она видела сотни куда более поразительных номеров, настоящие чудеса дрессировки, когда звери говорили, считали, отплясывали канкан, катались на велосипеде, курили сигары, играли в карты.

Графиня стояла в сиянии ласкового, но не палящего еще солнца, завороженная совсем иным чудом. В голове у нее всплывали слышанные или читанные в детстве мифы, легенды о святых старцах с незапятнанной, детской душой, к которым без страха приближались лесные звери и которые возглашали слова добра и милосердия птицам небесным… Казалось графине, что она видит сияющий нимб над седыми, редкими волосами старого, блаженно улыбающегося свинаря в лохмотьях.

– Скажите мне, милый дядюшка, чего бы вы хотели?… Чем я могу вам помочь? – спросила вдруг Гажи графиня.

Но Гажи лишь бессмысленно улыбался, глядя ей в глаза.

Потому что уже непривычное обращение это растрогало Гажи… Неловко было ему просить что-нибудь… Все желания, что приходили ему в голову, не простирались дальше десяти крейцеров на табак… Ну, может, двадцати…

Объездчик же, видя беспомощность Гажи, впервые в своей жизни ощутил, как жалость щиплет ему глаза, жалость и сочувствие к ближнему своему, к этому отвергнутому другими людьми нищему старику, которому бог не дал большого ума.

– Ваше сиятельство, – сказал он, повернувшись к графине. – Уж коли я говорю, что этот полоумный лучшей доли заслуживает, стало быть, оно так и есть! Он любое дело делает хорошо, вы мне поверьте, ваше сиятельство, я ведь его с детства знаю. И все равно вперед никогда не вылезет, такой уж он есть, простофиля то есть, все только улыбается и всем доволен. Его бы в имении где пристроить… Заслужил он, чтобы хоть на старости лет получше пожить: вон какая душа в нем, чистая добрая, он даже в звере лесном укротил лукавого…

* * *

Так оно и было дальше! Графиня сама увезла Гажи, вместе с нехитрым его барахлишком, в коляске своего мотоцикла. Паприкаш тоже прыгнул в коляску и сел там в ногах у Гажи. А объездчик кое-как собрал семью Паприкаша, рассыпавшуюся по лугу, и посадил их к матери.

И стал Гажи, по строжайшему наказу графини, одним из графских работников, уважаемым человеком. Служил он при свинарне, делая дело, к которому был приспособлен… И жил долго и счастливо, пока не помер.