Текст книги "Смерть в Миракл Крик"

Автор книги: Энджи Ким

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

Мэтт Томпсон

Он многое готов был отдать, чтобы сегодня быть в другом месте. Может, не правую руку целиком, но оставшиеся три пальца уж точно. Он и так уже калека, пальцем больше, пальцем меньше, неважно. Он не хотел видеть репортеров, вспышки камер, устремлявшихся на него, как только он совершал ошибку и закрывал лицо руками. Он смущался, представляя себе, как вспышка отражается от блестящего шрама на пухлой культе, оставшейся от его правой руки. Он не хотел слышать шепотков: «Смотрите, вот тот доктор-импотент». Не хотел смотреть в глаза Эйбу, прокурору, который лишь один раз взглянул на него, склонив голову набок, будто решая головоломку, и спросил:

– Вы с Жанин рассматривали возможность усыновления? Я слышал, что в Корее множество детей-метисов.

Он не хотел болтать с родителями жены, семьей Чжоу, слушать, как Жанин отчитывает их за стыд, вызванный каждым приобретенным недостатком, который она называла очередным «типично корейским» предрассудком и проявлением нетерпимости. Меньше всего ему хотелось видеть кого-либо с «Субмарины Чудес»: пациентов, Элизабет, а тем более Мэри Ю.

Эйб встал и подошел к Янг, протянул руку через загородку и положил поверх ее руки. Он нежно похлопал ее, она улыбнулась. Пак сжал зубы, а когда Эйб улыбнулся ему, растянул губы в неудачном подобии улыбки. Мэтт понимал, что Пак, как и его корейский свекр, недолюбливал афроамериканцев и считал, что президент-афроамериканец – это один из самых больших промахов Америки.

Впервые встретив Эйба, он был удивлен. Бухта Чудес и Пайнбург казались такими белыми провинциальными городами. Все присяжные были белые. Судья – белый. Полиция, пожарные – все белые. Здесь он точно не ожидал увидеть черного прокурора. С другой стороны, здесь никто не ожидал увидеть корейского иммигранта, управляющего миниверсией подводной лодки и называющей ее медицинским оборудованием, но ведь так и было.

– Дамы и господа присяжные, меня зовут Абрахам Паттерли, я прокурор. Я представляю иск Содружества Виргинии против подзащитной, Элизабет Уорд, – Эйб ткнул указательным пальцем правой руки в сторону Элизабет. Та даже вздрогнула, словно не знала, что ее в чем-то обвиняют. Мэтт уставился на палец Эйба, гадая, что тот станет делать, если лишится его, как он сам. Перед самой ампутацией хирург сказал:

– Благодарите Бога, что это не помешает вашей работе. Представьте, каково было бы пианисту или хирургу.

Мэтт много об этом размышлял. Представители каких профессий не сильно пострадали бы от потери указательного пальца правой руки? Раньше он бы отнес к таковым юристов, но теперь уже сомневался в этом, наблюдая, как Элизабет сжалась под таким простым жестом, под властью, которую давал Эйбу его палец.

– Почему Элизабет оказалась сегодня здесь? Вы уже выслушали обвинения. Поджог, нанесение телесных повреждений, попытка убийства, – Эйб внимательно посмотрел на Элизабет, прежде чем повернуться к присяжным. – Убийство.

– Пострадавшие собрались в зале, все готовы и жаждут поведать, что произошло с ними, – Эйб махнул рукой в сторону передних рядов, – и еще с двумя жертвами подзащитной: Китт Козловски, старинной приятельницей, и Генри Уордом, ее восьмилетним сыном, которые ничего не могут рассказать сами, поскольку мертвы.

– Кислородный баллон на Субмарине Чудес взорвался около 20:25 двадцать шестого августа 2008 года, вызвав неконтролируемый пожар. Шесть человек при этом находились внутри помещения, еще трое в зоне взрыва. Двое погибли. Четверо получили тяжелые травмы, много месяцев провели в больнице, были парализованы, перенесли ампутацию конечностей.

– Подсудимая должна была находиться вместе с сыном. Но ее там не было. Она сказала всем, что нехорошо себя чувствует. Заболела голова, поднялось давление, все такое. Она попросила Китт, мать другого пациента, приглядеть за ее Генри, пока она отдохнет. Взяла бутылку вина и пошла к протекающему неподалеку ручью. Она выкурила сигарету той самой марки, от которой начался пожар, подожгла ее спичкой той самой марки, от которой начался пожар, – Эйб оглядел присяжных. – Все это неоспоримо, – заверил он и помолчал, чтобы подчеркнуть важность своих слов. – Не-о-спо-ри-мо, – повторил он по слогам и снова ткнул указательным пальцем в обвиняемую. – Подсудимая признала, что она намеренно задержалась снаружи, что она сымитировала дурноту, и что пока ее сын и подруга сгорали заживо внутри, она потягивала вино, курила сигарету, которая вызвала взрыв, и слушала Бейонсе на Айподе.

Мэтт знал, почему есть стремление заслушать его показания первыми. Эйб объяснил, как важно получить общую информацию.

– Барокамеры, кислород, все это очень сложно. Вы – доктор, вы сможете всем все объяснить. К тому же вы сами там были. Идеальная кандидатура.

Идеален или нет, но Мэтт изо всех сил внутренне противился необходимости говорить первым, задавать настроение процессу. Он знал, что Эйб считал всю эту историю с исцелением на субмарине подозрительной и хотел сказать: «Смотрите, вот нормальный американец, настоящий врач, из настоящего медицинского университета, и он туда пошел. Значит, это не совсем сумасбродство.»

– Положите левую руку на Библию и поднимите правую руку, – произнес судебный пристав. Мэтт положил на Библию правую руку, поднял левую и пристально посмотрел на пристава. Пусть считает его идиотом, который право от лево не отличает. Все лучше, чем показывать искалеченную руку, чтобы все начали отводить взгляд, как птички над помойкой, не знающие, куда приземлиться.

Эйб начал с легких вопросов. Откуда Мэтт родом (Бетесда, Мэрилэнд), в какую школу ходил (Тафтс), где изучал медицину (Джорджтаун), где живет (там же), где работает (там же), какая у него специализация (радиология), подтверждение квалификации от больницы (Фэрфакс).

– Теперь я должен задать первый вопрос, который пришел мне в голову, когда я услышал о взрыве. Что такое Субмарина Чудес, и зачем в Вирджинии субмарина, ведь моря поблизости нет?

Несколько присяжных улыбнулись, словно испытав облегчение от того, что не их одних посещал такой вопрос.

Мэтт растянул губы в улыбке.

– Это не настоящая субмарина. Помещение просто оформлено в стиле подводной лодки, с иллюминаторами, люком и стальными стенами. На самом деле это медицинский прибор, помещение для гипербарической кислородной терапии, или гипербарической оксигенации, сокращенно ГБО.

– Расскажите, как это работает, доктор Томпсон.

– Вас закрывают в камере, потом нагнетают давление до таких значений, которые в полтора – три раза превышают нормальное. Вы вдыхаете стопроцентный кислород. Высокое давление способствует тому, что насыщение крови, жидкостей и тканей кислородом растет. Поврежденным клеткам для восстановления нужен кислород, поэтому глубокое проникновение дополнительного кислорода может привести к ускоренному выздоровлению и регенерации. Многие больницы практикуют терапию ГБО.

– Но Субмарина Чудес не была частью больницы. Это важно?

Мэтт вспомнил стерильные условия больничных камер, находящихся под наблюдением техников в операционных одеждах, потом представил себе ржавую камеру Ю в старом ангаре.

– Не очень. В больницах обычно используют камеры, куда может лечь один человек. Субмарина Чудес больше, так что в ней могут разместиться четыре пациента со своими опекунами, что удешевляет процедуру. К тому же частные центры обеспечивают лечение пациентам с такими заболеваниями, с которыми в больницах отказывают.

– Какого рода заболеваниями?

– Там много всего. Аутизм, ДЦП, бесплодие, болезнь Крона, невропатии.

Мэтту послышались хохотки из-за спины, когда он назвал диагноз, который так старался спрятать в середине списка. Бесплодие. А может это лишь воспоминание, как он сам рассмеялся, когда Жанин впервые предложила опробовать ГБО, получив результаты спермограммы.

– Спасибо, доктор Томпсон. Итак, вы стали первым пациентом Субмарины Чудес. Вы можете рассказать, как так получилось?

Может ли он? Он может часами распространяться о том, как Жанин идеально все подстроила, пригласила его на обед к родителям, не упоминая ни Ю, ни ГБО, ни, что хуже всего, ожидаемый «вклад» Мэтта. Подлая западня.

– Я встретил Пака в доме родителей жены в прошлом году, – сказала Мэтт Эйбу. – Он друг их семьи. Мой свекр и отец Пака родом из одной корейской деревни. У отца жены я узнал, что Пак собирается открыть клинику ГБО, а мой свекр вкладывает в это деньги.

В тот день они все сидели за обеденным столом и поспешили встать при появлении Мэтта, словно он был королевской особой. Пак заметно нервничал, его тонкая улыбка подчеркивала острые черты лица, а когда он пожимал Мэтту руку, можно было почувствовать, что пальцы дрожат. Янг, жена Пака, слегка поклонилась, опустив глаза. Мэри, их шестнадцатилетняя дочь, была копией матери, но со слишком большими глазами для тонких черт лица. Она непринужденно и шкодливо улыбалась, словно знала какой-то секрет и ей не терпелось увидеть его реакцию, когда он все узнает, а это несомненно должно было произойти.

Как только Мэтт сел, Пак спросил:

– Вы слышали о ГБО?

Эти слова послужили сигналом к хорошо отрепетированному представлению. Все сгрудились вокруг Мэтта, заговорщически склонялись к нему и говорили по очереди, не умолкая. Свекр твердил, как это нынче популярно у его азиатских клиентов по акупунктуре, что в Японии и Корее процветают центры оздоровления с саунами и ГБО. Свекровь рассказала, что у Пака многолетний опыт работы с ГБО в Сеуле. Жанин заявила, что недавние исследования показали, что ГБО является многообещающим средством лечения многих хронических заболеваний.

– И как вы на все это отреагировали? – спросил Эйб.

Мэтт заметил, как Жанин сунула большой палец в рот и принялась обкусывать кожу вокруг ногтя. Она делала так, когда очень сильно переживала. Так же она сидела и за тем обедом, без сомнения потому, что точно могла предугадать его мнение. Как и мнение их друзей из больницы. Полнейшее дерьмо. Еще один закидон от ее отца, альтернативный универсальный вид терапии, на который ведутся отчаявшиеся, тупые, сумасшедшие пациенты. Мэтт этого, конечно, не сказал. Мистер Чжо и так не в восторге от Мэтта, просто потому, что он не кореец. Что будет, если он узнает, как Мэтт относится к делу его жизни, что считает восточную «медицину» ерундой? Нет. Ни к чему хорошему это не приведет. Поэтому Жанин проявила чудеса смекалки, объявив обо всем перед своими родителями и их друзьями.

– Все воодушевились, – сказал Мэтт Эйбу. – Мой свекр более тридцати лет занимается акупунктурой, он все и спланировал, а моя жена, врач-терапевт, подтвердила действенность методики. Мне этого было достаточно.

Жанин перестала обкусывать ноготь, а Мэтт добавил:

– Важно учитывать, что у нее в университете оценки были лучше, чем у меня.

Тут Жанин рассмеялась вместе с присяжными.

– И вы записались на курс лечения. Расскажите об этом.

Мэтт закусил губу и отвернулся. Он ожидал такого вопроса и даже продумал, как на него отвечать: максимально буднично. Тем же тоном, каким Пак тем вечером рассказал, что свекр Мэтта вкладывает деньги в его бизнес, а Жанин «назначается» – словно у них президентская комиссия или что-то в этом роде – медицинским консультантом. Все дружно решили, что мистер Томпсон должен стать первым пациентом. Мэтт тогда подумал, что ослышался. Пак хорошо говорил по-английски, но все же с акцентом и синтаксическими ошибками. Может, он перепутал слова и имел в виду «директором» или «председателем»? Но потом Пак добавил: «В основном пациентами будут дети, но хорошо, если будет и один взрослый».

Мэтт молча отпил вина, гадая, как Паку могло взбрести в голову, будто он, вполне здоровый мужчина, нуждается в ГБО, и тут увидел единственное возможное объяснение. Не могла ли Жанин упомянуть об их – его – затруднении? Он постарался отбросить эту мысль и сконцентрироваться на обеде, но руки у него дрожали, так что никак не получалось подцепить еду, скользкие кусочки маринованных ребрышек не держались тонкими серебряными палочками. Мэри это заметила и пришла на выручку. «Я тоже не могу есть металлическими», – сказала она и предложила ему деревянные палочки, такие, как дают в китайских забегаловках. «Ими легче. Попробуй. Мама говорит, мы поэтому и уехали из Кореи: кто возьмет в жены девушку, которая палочками есть не умеет. Так, мама?» Остальные недовольно промолчали, но Мэтт рассмеялся. Она вторила, и они принялись хохотать вдвоем и корчить рожи, как два непослушных ребенка в полной комнате взрослых.

Именно в тот момент, пока Мэтт и Мэри смеялись, Пак сказал:

– ГБО показывает высокую эффективность в борьбе с бесплодием, особенно в твоем случае, при низкой подвижности сперматозоидов.

Получив подтверждение, что его жена поделилась подробностями – медицинскими, личными – не только с родителями, но и с людьми, которых он впервые видит, Мэтт почувствовал в груди что-то горячее, словно наполненный лавой шар взорвался в легких, вытеснив весь кислород. Мэтт уставился Паку в глаза и старался дышать спокойно. Как ни странно, сложнее было избегать взгляда не Жанин, а Мэри. Он не хотел знать, как эти слова – бесплодие, низкая подвижность сперматозоидов – повлияют на ее мнение о нем. Раньше она смотрела на него с любопытством, возможно даже с интересом. А вдруг теперь в ее глазах отразится отвращение или, что еще хуже, жалость?

Мэтт сказал Эйбу:

– У нас с женой были проблемы с зачатием, а ГБО является экспериментальным методом лечения мужчин с подобными проблемами, так что разумно было воспользоваться предложением.

Он не стал уточнять, что сначала отказался, не хотел даже упоминать об этом до конца обеда. Жанин произнесла явно заготовленную фразу, что, если Мэтт согласится стать пациентом, это поможет раскрутить бизнес, потому что присутствие «настоящего врача» (слова Жанин) убедят потенциальных клиентов в безопасности и эффективности ГБО. Кажется, она не заметила, что он ничего не ответил и не поднимал глаз от тарелки. А вот Мэри заметила. Она раз за разом выручала его, то посмеиваясь над тем, как он пользуется палочками, то вставляя шуточки о смешении вкусов кимчи и чеснока с вином.

В последующие дни Жанин превратилась в занозу в заднице, все время говорила о безопасности ГБО, множестве вариантов применения, бла-бла-бла. Когда он не уступил, она принялась давить на чувство вины, говорила, что его отказ лишь укрепит подозрение ее отца, будто Мэтт не верит в его бизнес.

– А я в него и не верю. Я не считаю его занятия медициной, и ты это знала с самого первого дня, – сказал он, что привело к еще более болезненному высказыванию с ее стороны:

– Да ты просто ненавидишь азиатов. Не воспринимаешь нас всерьез.

Не успел он запротестовать, что она обвиняет его в расизме, отметить, что он вообще-то на ней женился (и вообще, разве это не она все время твердила, что старомодные корейцы типа ее родителей – жуткие расисты), как Жанин вздохнула и с мольбой в голосе сказала:

– Один месяц. Если сработает, сможем избежать ЭКО. Не надо будет сдавать сперму в баночку. Разве ради этого не стоит попытаться?

Он не сказал ничего. Она восприняла его молчание за знак согласия, а он не стал ее разубеждать. В ее словах была правда, по крайней мере, они не были в корне неверны. К тому же, может, тогда свекр хоть частично простит его за то, что он не кореец.

– Когда вы приступили к терапии? – спросил Эйб.

– В первый же день после открытия. Я хотел пройти сорок сеансов к августу – тогда пробок меньше. Так что записался на два ежедневно, первый в 9:00 и последний в 18:45. Всего в день проводилось шесть сеансов, и эти два были отведены для тех, кто приходит дважды.

– Кто еще был в вашей группе? – спросил Эйб.

– Трое: Генри, ТиДжей и Роза. И их матери. Было пару раз, что кто-то заболевал или застревал в пробке, но в основном мы все были там ежедневно, дважды в день.

– Расскажите о них.

– Без проблем. Роза старше всех. Ей около шестнадцати. У нее ДЦП. Передвигается в инвалидном кресле и получает питание через зонд. Ее мама – Тереза Сантьяго, – он показал на нее. – Мы прозвали ее мать Тереза за необычайные доброту и терпение.

Услышав такие слова, Тереза зарделась, как и всегда, когда ее так называли.

– Далее, ТиДжей, ему восемь. Аутизм. Он не говорит. А его мама, Китт…

– Китт Козловски, погибшая прошлым летом?

– Да.

– Вы узнаете эту фотографию? – Эйб положил фото на подставку. Постановочная фотография, лицо Китт в центре, немного напоминавшая знаменитые работы Анны Геддес с младенцами и цветами. Только на фото Китт вместо лепестков вокруг нее была семья. Сверху (стоял прямо за спиной) ее муж, внизу (у нее на руках) ТиДжей, по две девочки справа и слева. У всех пятерых детей такие же рыжие кудри, как у нее. Эталон счастья. Теперь, когда матери нет, подсолнух остался без серединки, на которой держались лепестки.

Мэтт сглотнул и прочистил горло.

– Это Китт, с семьей, с ТиДжеем.

Эйб поставил рядом еще одну фотографию. Генри. Это не показное студийное фото, а слегка расфокусированное изображение, где он смеется летним днем, позади лишь синее небо и зеленые листья. Светлые волосы слегка взлохмачены, голова запрокинута, голубые глаза от смеха сузились до щелок. В середине щель от выпавшего зуба, словно он ею хвастается.

Мэтт снова сглотнул.

– Это Генри. Генри Уорд. Сын Элизабет.

– Подсудимая сопровождала Генри на все сеансы, как другие матери? – спросил Эйб.

– Да, – ответил Мэтт. – До последнего раза она всегда заходила вместе с ним.

– Каждый раз, но тот единственный, когда она осталась снаружи, случайно оказался тем, когда все внутри погибли или оказались искалечены?

– Да, тот единственный раз, – Мэтт смотрел на Эйба, изо всех сил стараясь не переводить взгляда на Элизабет, но краем глаза все равно видел ее. Она глядела на фотографии, покусывая губы, розовой помады уже не осталось и следа. Это выглядело неправильно: лицо с подведенными голубыми глазами, румянами на щеках, пудрой на носу, а рот совсем невыразительный. Словно клоуну забыл нарисовать губы.

Эйб поставил на вторую подставку карту.

– Доктор Томпсон, поможет ли это вам объяснить, как устроена Субмарина Чудес?

– Да, очень, – сказал Мэтт. – Это мой приблизительный чертеж. Она находится в городке Бухта Чудес, в десяти милях к западу отсюда. Через весь город проходит ручей Чудес, и он же протекает по лесу прямо рядом с ангаром, где проводилась терапия.

– Извините, вы сказали «ангар»? – Эйб изобразил замешательство, словно сам не видел его несколько тысяч раз.

– Ну да. Посреди двора там деревянный ангар, а камера для ГБО находится внутри. Когда заходишь, слева панель управления, там всегда сидел Пак. И еще шкафчики, где можно оставить запрещенные предметы, например, украшения, электронику, бумагу, синтетические предметы одежды, все, что может дать искру. Пак строго соблюдал технику безопасности.

– А что было снаружи?

– Перед ангаром гравийная площадка на четыре машины. Справа лес и ручей. Слева – небольшой домик, где жил Пак с семьей, сарай для инструментов и линии электропередач.

– Спасибо. А теперь расскажите, как проходил обычный сеанс. Что происходило? – попросил Эйб.

– Мы забирались в камеру через люк. Я обычно заходил последним и садился у выхода. Там висели наушники, чтобы связаться с Паком.

Такое обьяснение звучало убедительно, но на самом деле Мэтт просто предпочитал держаться особняком. Мамы любили поболтать, пообсуждать экспериментальные протоколы лечения, порассказывать истории из жизни. Ну и пусть, только Мэтт не такой. Во-первых, он врач и не верит в альтернативные методы лечения. К тому же он не был родителем, тем более родителем ребенка с особыми потребностями. Он бы рад был приносить с собой журнал или бумаги с работы. Они бы хоть как-то защищали его от града вопросов. Ирония судьбы – он пришел туда, чтобы завести детей, но от этих сеансов у него все настойчивее появлялись мысли о том, действительно ли они нужны, ведь столько всего может пойти не так.

– Потом начинали нагнетать давление, – сказал Мэтт. – Ощущения похожи на настоящее погружение под воду.

– И каково это? Объясните тем из нас, кто никогда не плавал на подводной лодке? – спросил Эйб, вызывая одобрительные улыбки у нескольких присяжных.

– Как посадка самолета. Уши так закладывает, словно они сейчас лопнут. Пак повышал давление медленно, чтобы минимизировать неприятные ощущения, так что процесс занимал около пяти минут. По достижении полутора атмосфер – это соответствует семнадцати футам ниже уровня моря – мы надевали кислородные шлемы.

Помощник Эйба передал ему прозрачный пластиковый шлем.

– Вот такие?

Мэтт взял шлем. – Да.

– Как он действует?

Мэтт повернулся к присяжным и указал на синий латексный круг внизу.

– Вот здесь он прилегает к шее, а голова оказывается внутри, – пояснил он, растянул латекс и надел шлем. Голова оказалась будто в прозрачном пузыре.

– Затем шланг, – сказал Мэтт, когда Эйб передал ему прозрачную пластиковую катушку. Она скользила и, казалось, не имела конца, как маленькие змейки, которые, если распрямляются, достигают десяти футов в длину.

– Зачем это, доктор?

Мэтт вставил трубку в отверстие в шлеме у подбородка.

– Она соединяет шлем с кислородным краном в камере. Позади ангара находится резервуар с кислородом, который по шлангам подается в краны. Когда Пак включает кислород, он идет по трубкам нам в шлемы. Кислород расширяется, и шлем надувается, как мячик.

Эйб улыбнулся.

– И тогда выглядит, будто у вас на голове аквариум, – засмеялись присяжные. Мэтт видел, что им нравится Эйб, который говорил прямо, как есть, не притворялся, будто он умнее их всех. – И что дальше?

– Все просто. Четверо из нас дышали как обычно, но вдыхали чистый кислород в течение шестидесяти минут. Через час Пак перекрывал кислород, мы снимали шлемы, потом возвращение к нормальному давлению и на выход, – сказал Мэтт и снял шлем.

– Спасибо, доктор Томпсон. Ваше объяснение было очень полезным. Теперь я хотел бы перейти к причине, по которой мы здесь сегодня собрались, а именно, к событиям двадцать шестого августа этого года. Вы помните тот день?

Мэтт кивнул.

– Извините. Вам придется ответить вслух. Для записи заседания.

– Да, – Мэтт прочистил горло, – помню.

Эйб слегка сощурился, потом распахнул глаза, словно не знал, сочувствовать ему, или предвкушать продолжение.

– Расскажите своими словами, что случилось в тот день.

Зал суда пришел в движение, почти незаметно все присяжные и зрители подались вперед на десятую часть дюйма. За этим все и пришли. Не только за ужасами, хотя и за этим тоже – фотографии места взрыва, покореженные остатки оборудования но и за трагедией. Мэтт насмотрелся этого в больнице – сломанные кости, автоаварии, шрамы после рака. Люди плакали, конечно, от боли, несправедливости, неудобств всего этого, но практически всегда кто-то из родственников просто подпитывался энергией, находясь на периферии страданий. А у пациентов буквально каждая клеточка их тел вибрировала чуть чаще, пробужденная от сонной рутины обычной жизни.

Мэтт опустил взгляд на покалеченную руку, культю с торчащими большим и безымянным пальцами, а также мизинцем. Он снова прокашлялся. Он уже столько раз все это рассказывал. Полиции, врачам, страховой, Эйбу. Еще один раз, сказал он сам себе. Всего один раз осталось пережить этот взрыв, обжигающее пламя, исчезновение головки Генри. И он никогда больше не станет об этом говорить.