Текст книги "Теория убийства"

Автор книги: Эндрю Мэйн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

Глава 11
Кошачья мята

Проходя мимо рядов пустых кресел в терминале аэропорта, я продолжаю думать о Маркусе и Эмерсоне. В частности, о том, как один несчастный случай смог так повредить мозг Эмерсона, что превратил совершенно нормального человека в монстра. Это изменение не было плавным и постепенным. Резкий срыв, после которого он стал совершенно другой личностью, или по крайней мере освободил ту часть личности, которая есть в каждом из нас и только и ждет малейшего раздражителя, чтобы броситься в атаку.

Джо Вик и Ойо были устроены совершенно иначе – оба прекрасно контролировали свои порывы. Именно это и позволяло им оставаться в тени долгие годы. Эмерсон и Маркус действовали под влиянием секундного импульса и были пойманы вскоре после первого убийства, по крайней мере насколько нам известно.

Опасно полагаться на первое и самое очевидное объяснение, которое дает популярная психология. В 1990-м, когда кривая жестоких преступлений резко пошла вверх и либералы, и консерваторы заговорили о новом типе преступников. Так называемые суперхищники были детьми, которые присоединялись к уже известным бандам и начинали продавать наркотики, совершать грабежи и убийства с невиданным раньше размахом. По крайней мере так говорили. А еще этим термином заменяли словосочетание «черные подростки». Но, несмотря на страшные прогнозы, эти дети – так называемое жестокое поколение – выросли и стали поколением, совершившим меньше всего преступлений с 1960-х. Суммарно суперхищники оказались менее жестокими, чем представители предыдущего поколения, которые предлагали сажать их в тюрьму чуть ли не с рождения. Как представитель несостоявшихся суперхищников, я все еще жду извинений.

Несмотря на несостоятельность идеи о суперхищниках, а также несбывшихся пророчеств о следующем поколении крэковых наркоманов, тенденции культурной и естественной среды, обуславливающие усиление агрессивного поведения, все же существуют. Мне доводилось читать убедительные исследования, в которых говорилось, что представители того самого поколения, чьи дети так и не стали суперхищниками, сами в свою очередь провели детство и юность, подвергаясь действию различных соединений свинца, который тогда использовался повсеместно – от газетной краски до обоев. Это, предположительно, повлияло на их поведение, приводя к повышенному уровню агрессии в семьях и сообществах. Корреляция – это еще не причинно-следственная связь, но и ее нельзя оставлять без внимания.

Именно поэтому я не могу полностью отмести вероятность существования какого-то фактора окружающей среды, повлиявшего на Маркуса. Это очень трудно доказать. Некоторые факторы влияют слишком тонко, чтобы их было легко определить. Прямо сейчас мой желудок говорит, что я голоден, и мне совершенно необходимо шоколадное печенье с ореховым маслом из закрытого магазинчика. Причем я не уверен, что именно генерирует нервный импульс – мой мозг или триллионы бактерий в желудке, которые научились управлять моими дофаминовыми рецепторами. Да, они и такое могут. В некоторых исследованиях приводятся пугающие данные о том, что некоторые виды ожирения могут быть вызваны не генетическими сбоями, а микробами, которые заставляют нас есть вредную калорийную пищу. Да, я в курсе, что иногда очень хочется списать нашу лень и дурной выбор на обстоятельства или гипотетического внешнего виновника, однако постоянно растет количество известных болезней и шаблонов поведения, которые вызваны механизмами выживания тех микросуществ, что живут внутри нас.

А то, что человеческое тело, в свою очередь, представляет собой среду обитания миллионов других существ – многие из которых глубоко чужды нам генетически – и экосистем, известно уже давно. Уже больше ста лет мы всерьез подозреваем, что митохондрии в клетках нашего тела когда-то были отдельными организмами. Союз первых эукариотов и древних бактерий оказался настолько эффективным, что благодаря ему возникло огромное множество организмов – от простейших губок до велоцирапторов. Тем самым природа как бы показала, что не важно, откуда берется хорошая идея, если она помогает выживанию вида.

Другие доказательства межвидового взаимопроникновения можно найти, изучая все странности и нелогичности в строении ДНК, которых не должно было быть, развивайся все живое по четким и понятным правилам. В нашем геноме есть фрагменты, доставшиеся нам от вирусов, которые нас когда-то заразили и ухитрились прописать куски своего кода в программу хозяина. Именно поэтому я не особо боюсь потенциального восстания машин. Наш генокод все равно где-нибудь да останется, пусть даже в файле с пометкой «При обнаружении немедленно уничтожить».

Я сажусь напротив девушки в толстовке Техасского университета. У нее на коленях котенок, с которым она играет. Котенок черепаховой окраски, и я пытаюсь разглядеть в его поведении элементы «черепаховости», на существовании которых настаивают владельцы кошек такого окраса. Я улыбаюсь девушке, стараясь при этом не выглядеть маньяком. Она улыбается в ответ. Раздосадованный паузой в игре котенок пытается оцарапать ей подбородок.

Интересно, как котенок воспринимает хозяйку? Как маму-кошку? Большого товарища по игре? Или как-то совершенно иначе, для чего в человеческом понятийном аппарате нет аналога? Вовсе не факт, что все кругом легко классифицировать. Конечно, природа долгое время воспитывала в нас инстинкты и безусловные рефлексы, однако иногда мы вырабатываем странные новые отношения с действительностью. Звук стиральной машинки помогает некоторым детям заснуть, определенная песня вдруг придает нам сил и всегда поднимает настроение. И хотя мы пытаемся объяснить такие отношения и дать им имена, на базовом уровне получается, что некоторые вещи или события просто активизируют определенные наборы нейронов. Например, кишечные бактерии отчетливо говорят мне: «Разбей стекло и сожри уже это печенье с арахисом».

Котенок зацепляется когтем за толстовку девушки, и она пытается его успокоить.

– Успокойся, Илон!

Это интересно. Самцы черепаховой окраски встречаются чрезвычайно редко.

– У вас кот, не кошечка? – спрашиваю я.

– Нет, это кошка. Нашла ее в Остине на научном фестивале после выступления Илона Маска, решила, что это подходящее имя.

И пока я наблюдаю за шкодливой Илон, одновременно пытаясь переубедить триллионную армию бактерий, что не стоит прямо сейчас громить магазинчик и жрать все шоколадное печенье, что там осталось, мне в голову приходит мысль. Это шальная идея, но тем не менее у меня появляется ощущение, что кусочек головоломки, который все время лежал перевернутым и никуда не подходил, со щелчком встал на место. Я звоню Николсону.

– Доктор Крей? Что случилось?

– У вас есть телефон юриста Маркуса? Можете дать? – начинаю тараторить я.

– Да, могу спросить у коллег. А что происходит?

– Нужно убедить его как можно скорее сделать МРТ.

– Зачем? Что случилось?

– Пока не уверен, но если моя догадка верна, то ответы нам нужны прямо сейчас. Другие люди могут быть в опасности.

– Но Маркус под стражей. Он сам попросил.

– Знаю. Я не за него беспокоюсь. Нужен список всех, кто работал в доме Ойо. Всех, кто болел тем самым гриппом, о котором говорил Маркус.

Я вскакиваю так резко, что Илон чуть не сбегает от девушки.

Это может быть плохо, очень плохо. Надеюсь, что я ошибся. Я никогда в жизни так не хотел ошибиться.

Глава 12
Мембрана

Майк Джессап, адвокат Дэниела Маркуса, сидит рядом со мной в кабинете Генриетты Лид в здании Технологического института Джорджии и косится с подозрением. Это довольно полный человек с румяным лицом, который выглядит так, будто спал в одежде. Хотя его красные глаза говорят скорее о том, что он не спал с того момента, как ему позвонили друзья Маркуса. За окном кипит университетская жизнь, студенты спешат на утренние занятия по аллеям с уже облетевшими деревьями.

– Кто-нибудь может объяснить мне, что я делаю в кабинете врача, показания которого ФБР может использовать против моего клиента?

– Я уже сказала им, что не буду в этом участвовать, – говорит Лид и бросает на меня короткий взгляд. – Я уже, так сказать, скомпрометирована.

– Вы сделали МРТ?

– Вы вообще представляете, как трудно сделать МРТ посреди ночи? – огрызается Джессап. – А уж тем более получить расшифровку результатов.

– Вы штатный юрист больницы. Я думал, можно было попросить об одолжении.

– Я и попросил. Я просто хочу подчеркнуть, что вот так вот, по щелчку пальцев, это не делается. А сюда я приехал потому, что навел о вас справки. Но почему вы попросили меня быть здесь? По уму, мне нужно готовиться к подаче апелляции в случае, если ФБР выдвинет обвинения против моего клиента.

– У меня есть гипотеза.

– О-о-о, гипотеза, – передразнивает он. – Ну, тогда мне не о чем волноваться. Сейчас просто скажу прокурору и его людям, чтобы не напрягались, у вас же есть гипотеза. Если только вы не собираетесь сами сознаться в этом убийстве, то ваша гипотеза – просто пшик и не стоит моего времени.

– Мистер Джессап, на карту поставлена жизнь не только вашего клиента, но и многих других людей. И если я прав, хотя я очень хотел бы ошибиться, то ситуация может быть куда хуже, чем можно вообразить.

– И какой от этого прок моему клиенту?

– Им потребуется его полное и безоговорочное сотрудничество. Возможно, это поможет предотвратить другие убийства.

– Которые совершит кто?

– Это я объясню чуть позже. Как я уже сказал, есть шанс, что я ошибаюсь. Однако если я прав, у вас будет лишний козырь на переговорах с ФБР.

– Он вообще может говорить по делу? – спрашивает Джессап у доктора Лид.

– Снимки МРТ у вас с собой? – в свою очередь спрашиваю я.

Джессап вынимает из кармана флэшку.

– Вот они. Сделаны анонимно. Устроит?

Это довольно умно со стороны Джессапа. Если то, что снимки принадлежат Маркусу, документально не подтверждено, в суде их будет использовать проблематично. Если захочет, Джессап все еще сможет настаивать, что его клиент стал невменяемым в результате травмы. Лид берет флэшку и вставляет в свой компьютер.

– Опустите, пожалуйста, экран вон там и выключите свет, – обращается она ко мне.

Я выполняю просьбу и возвращаюсь на свое место. На экране сначала появляется изображение рабочего стола ее компьютера, а затем снимок МРТ, весьма похожий на тот, что мы видели совсем недавно. По этому изображению лично я ничего не могу сказать, и у меня чешутся руки вырвать флэшку из компьютера Лид, чтобы воткнуть в свой и загрузить в программу-анализатор. Но я сдерживаюсь, чтобы сначала доктор сказала свое мнение.

Доктор Лид встает из-за стола и подходит к экрану. Конечно, она могла просто увеличить изображение у себя на компьютере, но, похоже, использование огромного изображения на проекционном экране – часть ее рабочего ритуала. Я отвлекаюсь, задумавшись, как могла бы выглядеть виртуальная реальность, в которой можно было бы попасть внутрь трехмерного изображения нашего мозга и проверить каждый отдельный нейрон. Лид достает свою линейку и начинает сравнивать области. Если верить тому, что я недавно прочел, она измеряет толщину некоторых областей префронтальной коры лобных долей. Белые и красные точки позволяют судить о насыщенности кровью. Если белых точек больше, чем красных – значит, эта область не работает.

– Вам это все что-нибудь говорит? – спрашивает меня Джессап.

– В таком виде нет. Мне нужны математически обработанные данные, – признаюсь я.

– Стало намного понятнее.

До меня доходит, что мой ответ для него слишком туманен.

– Мне нужно сравнить этот снимок с другими образцами, чтобы найти различия. Доктор Лид за свою практику видела тысячи снимков и может определить отличия невооруженным глазом.

– Если бы все было так просто, – отвечает доктор. – Майк, не возражаешь, если я позволю нашему компьютерному гению прогнать данные через… ну, что там у него на ноутбуке.

– Хорошо, но ты теперь официально работаешь консультантом защиты, без оплаты, естественно.

– Эм, ладно.

Я беру из рук Лид флэшку и вставляю в свой «Макбук». Нужна всего пара мгновений, чтобы загрузить изображение в программу и получить ответ.

– Доктор Крей, – спрашивает Лид, – что говорит ваша программа?

Я закрываю ноутбук.

– Вы первая. У меня только цифра.

Я осознаю, что мне хочется проверить ее. В прошлый раз она заставила меня говорить первым и вполне может что-то затевать и в этот раз.

– Ладно. Я начну, – говорит она и указывает на участок изображения в передней части черепа. – Видите? Все белое. Как будто никакой перегородки. Чтобы вызвать такие разрушения, нужно хирургическое вмешательство или лучевое воздействие.

Она поворачивается к Джессапу.

– Хватит, давайте настоящие.

– Настоящие что? – спрашивает он, не понимая.

– Снимки Маркуса. С этими можете над судом насмехаться, но со мной такое не сработает.

– Генриетта, Господь свидетель, это именно та флэшка, что я получил от врача, делавшего МРТ.

– Серьезно? – Доктор Лид искренне удивлена.

– Абсолютно!

Она садится на край стола.

– Черт подери! Черт, мать его, подери, простите мой французский, джентльмены. Но я тоже не шутила. Подобные разрушения в мозге могут возникнуть только по тем причинам, которые я назвала. Хирургия или лучевой импульс. Снимки точно настоящие?

– Сто процентов.

Лид поворачивается ко мне:

– Ладно, компьютерный гений, а что говорит твоя волшебная коробочка?

– Ноль девяносто два, – называю я цифру вероятности совпадения с изображениями поврежденного мозга. – Опять же, программа не идеальна, но пока срабатывала точно.

– Черт подери! – снова восклицает она.

– Кто-нибудь может объяснить мне, что происходит? Мой клиент совершил убийство или не совершил? – вмешивается Джессап.

– О, конечно совершил, – отвечает ему Лид. – Судя по тому, что я вижу, даже если бы это был не он, то срыв, после которого Маркус сделал бы что-то подобное – всего лишь вопрос времени. Видите вот эту область? Она позволяет контролировать желание убить на месте человека, косо на нас посмотревшего. Алкоголь и наркотики ухудшают ее функционирование. У твоего клиента она не работает вовсе. По сути он был тикающей бомбой.

Джессап кивает, в голове намечая основную линию защиты.

– Я могу засвидетельствовать, что он не более виновен, чем тот, кто заражает других смертельно опасным гриппом, не зная, что сам болен, – продолжает доктор Лид. – Его мозг физически не способен контролировать импульсивное поведение. Он похож на человека, которого столкнули с крыши и который упал на прохожего, убив того.

– Но если мы будем настаивать на невменяемости, его на всю жизнь упекут в писхушку, – замечает Джессап, обдумав сказанное.

Лид некоторое время сверлит его взглядом.

– Твоего клиента нужно изолировать. Прямо сейчас. Он может сорваться в любой момент. Я такое уже видела, – наверняка она имеет в виду Эмерсона. – Ему нужна помощь.

– Этот процесс обратим?

– В современных условиях – нет. Но, кто знает. Если в этой области нейрохирургии будут испытывать терапию на основе стволовых клеток, то он будет отличным кандидатом. – Она сокрушенно качает головой. – И все-таки расскажите мне, как это произошло.

– Мне кажется, я знаю, – отвечаю я. – И чертовски этим напуган.

Глава 13
Токсин

– Чушь! – говорит специальный агент Вельц, возглавляющий расследование. – Оставьте эти фантазии в стиле детективных сериалов для суда и тупых присяжных, они на это поведутся.

Я в очередной переговорной в ФБР – интересно, сколько их тут, может, они бесконечные и появляются как по мановению волшебной палочки, когда в них появляется нужда. Галлард, Николсон, Ван Оуэн и еще несколько агентов сидят вокруг стола. Моей репутации хватило на то, чтобы они согласились на тридцатиминутную встречу. Но уже через десять минут становится ясно, что мы не то что тридцати, а и пятнадцати минут не высидим. Вельц готов официально предъявить Маркусу обвинение и закрыть дело. И ему совершенно не по душе то, что откуда ни возьмись появляется безумный профессор в моем лице и объявляет подозреваемого невменяемым еще до начала суда. Но, к сожалению, сейчас на карту поставлено слишком много.

– Выслушайте, – умоляю я. – Разрушение префронтальной коры лобных долей, как у Маркуса, никогда не встречалось раньше.

– Тем более он виновен. В чем вообще дело? Его адвокат прекрасно использует ваши доводы в суде. Почему вы еще здесь?

– Пожалуйста, попробуйте понять. Поскольку никаких признаков скрытой физической травмы у него нет, я попытался понять, как это могло произойти. И мне пришла в голову одна мысль, я вспомнил про токсоплазмоз…

– Это глисты из кошачьих какашек, что ли? – спрашивает Ван Оуэн.

– Типа того. Одноклеточные паразиты, обитающие в почве, воде, человеческом организме, словом, везде. В высоких концентрациях могут вызвать шизофрению. Возможно. Но точно известно, что токсоплазмы влияют на поведение мышей, заставляя тех терять всякий страх перед кошками. Что, естественно, кончается тем, что кошки ловят и едят этих мышей, а потом через зараженные экскременты способствуют более широкому распространению паразита. Кроме того, они и на человеческое поведение могут влиять, заставляя людей заводить больше кошек.

– Великолепно, «защита на кошачьем дерьме», – произносит Вельц. – Уверен, адвокат Маркуса будет вам за это чрезвычайно благодарен. Все, я могу идти?

– Я не сказал, что поведение Маркуса вызвано токсоплазмозом или его возбудителями – слишком короткий цикл в нашем случае.

– Слава богу! И спасибо, что объясняете понятным не слишком научным языком, – Вельц с ухмылкой обводит комнату взглядом.

Я делаю глубокий вздох, стараясь сохранить самообладание… но у меня не выходит.

– Заткнетесь вы хоть на секунду, черт бы вас побрал? Серьезно. Где был ваш острый ум, когда я пытался найти Джо Вика? Что вы делали, когда Ойо Диалло убивал детей непосредственно у вас под носом? Буквально на соседней улице. Коннера Брауна, одну из первых жертв, Ойо подобрал в нескольких кварталах отсюда. Его мать звонила вам восемьдесят раз. Восемьдесят чертовых раз! Вы ей ответили? Хоть кто-нибудь потрудился проверить церковный лагерь, в котором жертва была за неделю до исчезновения? – Мой голос срывается. – Когда его череп нашли, он был проломлен. Проломлен, потому что я наступил на него, прячась в том кошмарном дворе. На детский череп! Я еще потом осколок кости нашел в ботинке. – Я делаю глубокий вдох. – Поэтому дайте мне, пожалуйста, договорить, не перебивая.

Повисает мертвая тишина. Я оглядываю шокированные лица и понимаю, что сам вот-вот расплачусь.

– Мои извинения. – По тону Вельца можно решить, что он действительно раскаивается, хотя я подозреваю, что он просто решил подыграть мне и провести отведенные полчаса без дальнейшей пикировки.

Ладно. Не важно.

– Я хочу сказать, что известно множество примеров, когда паразиты влияют на поведение носителя. Даже кишечные палочки обладают такими способностями. Кроме Toxoplasma gondii существуют Ophiocordyceps unilateralis. Это грибы, которые превращают муравьев в зомби и заставляют их уползать далеко от муравейника, пока не найдут подходящее для распространения грибов место. После этого они прицепляются намертво к травинке или стеблю растения и гниют заживо.

При этом Ophiocordyceps unilateralis вовсе не уникальны. Существует множество паразитов, заражающих насекомых, – от грибов до круглых червей. Мы обнаружили лишь некоторых из них, тех, что вызывают наиболее странные отклонения в поведении. Кто знает, сколько еще видов действует тоньше, влияя, например, на маршруты миграции птиц, или воздействуют на акул, или на людей.

– Вы предполагаете, что какой-то вид паразитов мог повлиять на утрату Маркусом способности контролировать свое поведение? – спрашивает Галлард.

– Хуже! Он же жаловался на головную боль, верно? И другие специалисты из его команды тоже были чем-то больны. Но никто не брал больничный на неделю, как при гриппе. Это было что-то другое. Под описание Маркуса больше всего подходит грибковая инфекция. Но это лишь догадка. Нужно провести анализ выдыхаемого воздуха на наличие спор. А еще нужно понять, как произошло первоначальное заражение.

– Первоначальное? – переспрашивает Вельц. – Может, плесень у него под холодильником разрослась.

– Это тоже нужно будет проверить, но нет. Вы что, не слушаете? – Я обвожу взглядом комнату. – Или не понимаете? Уже был случай, связанный с агрессивным поведением среди тех, кто работал у дома Ойо. Они все могут быть заражены.

– Заражены чем? – спрашивает Галлард. – Этими спорами? Почему именно там?

– Не знаю. Но у вас там пол-акра разложившихся тел и тканей мозга. Криминалисты, конечно, были в защитных костюмах, но они могли не сработать против переносимых по воздуху спор. Особенно в высокой концентрации.

– Вы хотите сказать, что это от Ойо? Он был носителем?

– Не знаю. Его сдержанность и импульсивность Маркуса кажутся полными противоположностями. Но, может быть, на разных людей патоген воздействует по-разному. Может, он был невосприимчив. А может быть, Ойо и вовсе тут ни при чем.

– Доктор Крей, при всем уважении, это все весьма запутанно. Мы попросим Маркуса сдать необходимые анализы. То же самое касается и остальных членов команды, если они согласятся. Это максимум, что мы можем сделать.

– Вы смеетесь? Такие вещи стандартным анализом крови не определяются.

– У нас здесь очень неплохая больница.

– И они знают, как сделать анализ на патоген, к которому даже нет тест-комплектов? И как? Нужно звонить в Центры по контролю и профилактике заболеваний. Нужно закрыть дом и участок Ойо на карантин. Нужно провести тщательное обеззараживание всего и всех, кто там побывал – вас, меня, всех.

Они уже меня не слушали. Я видел такое выражение на лицах, как у них сейчас, и раньше. Так же на меня смотрели, когда я говорил, что Джунипер Парсонс убил человек, а не медведь. И когда я пытался объяснить, что Тоймен существует. Несмотря на эти случаи, на слово они мне все равно не поверят. Наоборот, будут еще активнее требовать доказательств. Они считают, что мне случайно повезло дважды, и теперь я убежден в собственных фантазиях. Еще мгновение, и меня попросят удалиться. Они согласятся проверить мою теорию, но поручат это кому-то, кто совершенно в этом деле не разбирается.

– Знаете что? – говорю я собравшимся. – С меня хватит. Я все это уже видел и не раз. И за своими монстрами гоняйтесь сами, меня на всех не хватит. Удачи.

С этими словами я выхожу из комнаты. Хотелось бы, чтобы случай Маркуса был единичным, но рано или поздно выясниться, что жену агента, которая сейчас в коме, избил муж. Начнут накапливаться и другие случаи агрессии. Возможно, кто-то еще пострадает или погибнет, но я сделал все, что мог.