Текст книги "Морская прогулка"

Автор книги: Эмманюэль Роблес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

8

В этот же самый день около двух часов, уже после обеда, все пассажиры собрались на палубе вокруг магнитофона Жоннара, угощавшего их за рюмкой ликера «Страстями по Матфею». Даррас из-за тумана не покидал рубки и ограничивался лишь сандвичем и чашкой кофе. Герда обмахивалась номером «Der Spiegel», а Мари-Луиза снова спрятала глаза за темными очками. На их дымчатых стеклах дрожали отблески, рожденные, казалось, ее мыслями. Молочно-белое свечение, излучаемое туманом, окружавшее их со всех сторон, причудливо освещало лица, лишая их теней, и они представали в своей абсолютной обнаженности, странно «прозрачные»: так отвесно падающие на поверхность пруда лучи солнца освещают его самые далекие глубины. И в Жоннаре, который, вытянув шею, слушал Баха, Жоржу открылись расчетливая энергия, а также грация крупных, хорошо упитанных хищников семейства кошачьих, чувствующих себя весьма привольно в охраняемых заповедниках Африки. Серж Лонжеро говорил ему, что в каждом человеке можно найти типические черты какого-нибудь животного, и в Хартмане он обнаружил сонливую грусть кайманов и свойственную им грозную настороженность, затаившуюся в складках лба. Он был, вне сомнения, умен, толстокож и, зарывшись в свой черный песок, держался в стороне от остального человечества. В делах он, должно быть, был еще более неуступчивым противником, чем Жоннар. Странно было, что жизнь соединила его с Гердой, такой подвижной, великодушной, непосредственной, порывистой! Жорж не решался внимательней взглянуть на Мари-Луизу; он не был ни настолько самодовольным, ни настолько тщеславным, чтобы радоваться случайному любовному приключению, к которому он вовсе не стремился, и, уж конечно, ни настолько циничным, чтобы увидеть в этом возможность, воспользовавшись обстоятельствами, отомстить Жоннару за его наглые выходки. Мари-Луиза со своей стороны разыгрывала полнейшее безразличие; изящным и точным движением руки она осторожно подносила чашечку кофе к губам; она сидела с обнаженными плечами, скрестив ноги, и там, где кончались шорты, виднелась нежная незагоревшая полоска кожи. Черные блестящие волосы, напоминавшие атласный берет, открывали маленькие розовые уши и гибкую шею, и Жорж почувствовал волнение при мысли, что у этой довольно легкомысленной женщины возникло желание побыть наедине с собой, замкнуться в себе, понять, что творится в ее сердце, и что она, возможно, была действительно влюблена.

«Сен-Флоран» продолжал осторожно скользить по воде, окруженный пластами тумана, от которого кожа становилась влажной и который уже в двух или трех метрах так искажал очертания предметов, словно глаза поразила непонятная болезнь. Сирена выла почти не умолкая, так что Жоннару пришлось остановить магнитофон в самом начале большой взволнованной арии «Erbarm’es Gott!»: «Сжалься, о Боже! О, бичевание! О, удары! О, раны!..» При последних словах: «О Schläge! О Wunden!» – магнитофон издал легкий треск, который обеспокоил Жоннара гораздо больше, чем та ватная, давящая пелена, под которой полз корабль.

– Стоп! – заорал вдруг Макс, который нес вахту на носу, и, размахивая руками, повернул обезумевшее лицо в сторону рубки.

Все сразу вскочили с мест, и не успела Герда прошептать: «Mein Gott», как неясная тень, возникшая у правого борта, уже исчезла, растаяла, проглоченная, поглощенная туманом. Слышался разъяренный голос Дарраса, приказания, пересыпанные проклятиями; «Сен-Флоран», заглушив моторы, еще двигался по инерции, а вся команда – Сантелли, Жоффруа, Ранджоне – выскочила на палубу.

Никто не смог бы описать это возникшее всего в нескольких метрах от яхты видение. Жорж, правда, заметил, что в одном месте, где-то в глубине, туман вдруг сгустился, но, если бы не крик Макса, он решил бы, что это оптический обман.

Другой корабль, находившийся в этом районе, преграждал им путь, он, казалось, не слышал сирену яхты и не отзывался на нее. Дарраса засыпали вопросами.

– В конце концов, капитан, мы бы хотели знать! – воскликнул Жоннар.

– Я тоже хотел бы знать, – ответил Даррас не без некоторого раздражения. – Этот идиот чуть было не разрезал нас пополам.

И он снова повел яхту вперед на малой скорости, не переставая подавать сиреной сигналы. Все с тревогой ждали, и Жорж обратил внимание на выражение лица Мари-Луизы, которая была очень бледна, вся косметика, наложенная на лицо, словно отклеилась и казалась слишком яркой маской. Где он уже видел нечто подобное? У своей матери! Да, его мать, болевшая раком – он был тогда еще совсем ребенком, – чрезмерно ярко красилась, чтобы скрыть разрушительные следы болезни и не очень печалить своих близких, но добивалась она весьма жалких результатов – это была ранящая душу пародия на молодость и здоровье! В этом белесоватом свете подобное раздвоение только резче подчеркивало возраст Мари-Луизы. И вдруг темный призрак предстал вновь, и со всех сторон раздались изумленные восклицания. И в самом деле, то была лишь тень, намек, словно плохо стертый след карандашного рисунка на листе бумаги! Герда инстинктивно схватилась за кинокамеру, намереваясь заснять осторожное сближение с этим необычным предметом, застывшим на мраморных плитах моря, бесплотным призраком с расплывшимися контурами, напоминающим неясные очертания за запотевшим стеклом. Пылающие виски Жоржа покрылись потом. Рыжий затылок Жоффруа, его волосы, торчащие как петушиный гребешок, закрывали от него часть этого видения. Смазанные линии мало-помалу затвердели, определились, и перед ними предстало мрачное и, как казалось, угрожающее черное грузовое судно с белой полосой на трубе, с еще плохо различимыми мачтами и снастями. Совершенно неподвижное. Метров пятидесяти-шестидесяти в длину, оно походило на уснувшего кита, который может стать опасным, если вдруг нарушить его покой. В этом мире, где море и небо слились воедино, оно точно повисло в воздухе, без всякой опоры, словно то была шутка, каприз тумана. На «Сен-Флоране» снова упрямо завыла сирена, и никакого отклика! Ни ответа, ни сигнала! Никто не появился на палубе. Она оставалась пустой. Если из-за какой-то аварии кораблю пришлось лечь в дрейф, как же можно было в густом, точно каша, тумане поступать столь неосторожно и не оставить вахтенного! Даррас выругался, но, увидев обращенные к морю шлюпбалки и висевшие вдоль корпуса пеньковые тросы, замолчал. Исчезновение спасательных шлюпок сразу навело всех на мысль о том, что судно потерпело бедствие.

АНАСТАСИС

Салоники

гласила надпись, сделанная греческими буквами на корме. Не было лодок и у триборта, а штормтрап спускался до ватерлинии. Даррас, маневрируя, подвел яхту к самому трапу, крикнул, сложив рупором руки, потом вдруг решился и с удивительной ловкостью вскарабкался на борт судна. Все ждали. Затем старший механик Ранджоне, отдав приказы Жосу и Жоффруа, в свою очередь исчез на судне. Воцарилось непрочное молчание, подобное тому, которое устанавливается после обвала. Жос уже готовил кранцы. Наконец, охваченные нетерпением и любопытством, Жорж, Макс и Герда тоже решились и взобрались на палубу таинственного корабля – пусто, ни Дарраса, ни Ранджоне. Внизу, на яхте, все лица были обращены к ним. Жорж сделал несколько шагов, чувствуя запах машинного масла и жженых снастей. Туман окутывал все предметы, висел ватными клочьями. Запах становился все гуще по мере того, как он приближался к трапу, ведущему к капитанскому мостику. Перед ним зияла дыра с рваными краями. Запах гари шел из этого черного колодца, и оттуда же доносились голоса Дарраса и Ранджоне, звучавшие так громко, словно они находились в специальной резонансной камере. Наклонившись над отверстием, Жорж, Герда и Макс увидели в уходящей вниз перспективе покореженные куски железа, листы жести, системы труб и, как ни странно, висевшую непонятно на чем металлическую дверь, выкрашенную в серый цвет с тремя красными греческими буквами; она висела как неопровержимое свидетельство катастрофы!

– Эй! Капитан! – крикнул Макс. И его крик, усиленный эхом, канул в этот мрак.

– Не спускайтесь сюда, – отозвался Ранджоне, которого все еще не было видно. – Оставайтесь там, где вы есть, черт возьми!

Вот оно что: произошел взрыв, и команда покинула судно. На капитанском мостике Герда снимала своим киноаппаратом покоробившиеся переборки, битые стекла, развороченный машинный телеграф рядом с почти нетронутым рулевым колесом. Корабль бросили, должно быть, в панике, потому что в некоторых каютах, не пострадавших от взрыва, они увидели аккуратно заправленные койки, нетронутые ящики, висевшую на вешалках одежду.

Как и на многих других греческих грузовых судах, на борту, по-видимому, была женщина, конечно, жена самого капитана. И в самом деле, на плечиках висели женские платья, а на узком столике умывальной комнаты еще лежали туалетные принадлежности: губная помада, пудреница. На ее крышке, украшенной идиотским лебедем, было написано «Леда».

Тем временем Даррас и Ранджоне успели подняться на палубу и что-то обсуждали, стоя у лебедки. Их обступили, все хотели знать, что же случилось. Да, это был старый пароход, у него взорвался котел, и находившийся прямо над кочегаркой радиопередатчик сразу вышел из строя. Потому они и не могли позвать на помощь. Непонятно каким образом, но огонь, который они верно не могли сбить, угас потом сам собой. На первый взгляд корпус судна не слишком пострадал: через несколько ненадежных заклепок кое-где просачивалась вода, но положение не было угрожающим. По предположению Дарраса, капитан, который не сумел справиться с пожаром, начавшимся после взрыва, уверенный в том, что корабль погиб, приказал команде немедленно его покинуть, однако головы он не потерял и захватил все судовые бумаги. Где сейчас находились эти несчастные? Катастрофа, вероятно, произошла накануне. Неужели в этот час они все еще плыли в тумане, надеясь достичь Липарских островов или даже берегов Сицилии? А может быть, их уже подобрали? Море было спокойное, и в этих водах, которые постоянно бороздят корабли, трагический конец казался немыслимым.

– А почему бы нам не отправиться на их поиски? – спросила Герда, и Жорж готов был расцеловать ее за эти слова, за тревогу, отразившуюся на ее лице.

Даррас грустно улыбнулся и широко повел рукой: что можно было увидеть в таком тумане? И в каком направлении искать? А Ранджоне добавил, что, скорее всего, одна из шлюпок, снабженная мотором, взяла на буксир остальные. Потерпевшие крушение находились в море уже около двадцати часов и даже при небольшой скорости, вероятно, далеко уплыли.

Сопровождаемые Сантелли, Хартман и Жоннар тоже взобрались на борт и теперь расспрашивали о случившемся, смотрели по сторонам, а в это время Даррас, собрав на «Сен-Флоране» команду, о чем-то говорил им с непривычным для него жаром и убежденностью, и все, казалось, были согласны с ним.

Немного спустя Жоннар вернулся на яхту и сказал Мари-Луизе:

– Ничего таинственного тут нет. Маленькое, видавшее виды грязное грузовое судно, у которого отдала богу душу машина. Спасаясь от пожара, команда, видимо, покинула его, чтобы не пойти вместе с ним ко дну, что, вероятно, довольно скоро и произойдет.

– В таком случае почему мы задерживаемся? – взволнованно-нежным голоском спросила Мари-Луиза и сделала нетерпеливое движение рукой, при котором ее тяжелые браслеты зазвенели.

– Действительно, теряем время.

И Жоннар подошел к Даррасу.

– Я полагаю, – сказал он ему, – что вы примете меры, чтобы эта посудина сейчас же пошла ко дну. Если она останется на воде в таком тумане, вы не хуже меня понимаете, какую она представляет опасность.

Лица всех матросов молча повернулись к нему, и это, видимо, несколько смутило его.

– Что тут происходит, капитан?

Даррас помолчал несколько секунд, прежде чем ответить.

– Это судно в том состоянии, в котором оно находится, с грузом сельскохозяйственных машин и удобрений, стоит около пятидесяти миллионов.

– Ну и что?

– По международному и морскому праву, спасатели получают значительные и первоочередные права на спасенное имущество.

– Послушайте! Уж не хотите ли вы сказать, что намереваетесь отбуксировать куда-то эту калошу?

Даррас ответил, что «Сен-Флоран» мог бы вполне отвести это грузовое судно в Палермо, от которого они к тому же были не так уж далеко.

– На какой же скорости?

– Узел-полтора в час.

Жоннар коротко рассмеялся и обернулся к Хартману, беря его в свидетели того, какую чушь ему приходится выслушивать.

– Да вы с ума сошли! Мы туда никогда не прибудем! На это понадобится два или три дня! Вы это говорите серьезно?

На задней палубе находились Мари-Луиза, Герда и Хартман, а около рубки стояли Жоффруа, Ранджоне, Сантелли и Жос. Между этими двумя группами – Жоннар и Даррас. У правого борта, прямо под черным боком «Анастасиса», опершись на леер, стояли Жорж и Макс.

– Вполне серьезно, – сказал Даррас.

Еще несколько минут гроза набирала силы. Жорж незаметно наблюдал за Мари-Луизой, видел ее неподвижный, странно внимательный взгляд. Какие чувства связывали ее с мужем? Что она в действительности думала о нем? Он представил ее обнаженной, в объятиях любовника, может быть, у нее был тот же взгляд, так же нетерпеливо подергивались губы, выдавая ее волнение и тревогу? Видимо, она тоже спешила в Палермо, навстречу ожидавшим ее там радостям! Но вот Жоннар снова возмущенно заговорил: он резко заявил, что у него есть определенные обязательства, что в Палермо его ждут завтра утром, что он не может согласиться на опоздание, не может допустить подобное сумасбродство.

Несмотря на длинные шорты и широкую рубашку из набивной ткани, в своем гневе он выглядел скорее опасным, чем комичным. Хартман, стоявший в нескольких шагах от них, одобрительно бормотал свое «ja», и, казалось, в его серых глазах стоял тот же туман, который подступал к ним со всех сторон.

– И потом, о чем речь? Вы у меня на службе! Вы же не отрицаете этого? – продолжал Жоннар вызывающим тоном.

Не выказывая волнения, Даррас стал объяснять, какую выгоду принесет его команде и ему лично эта не представляющая риска операция – ведь они разделят прибыль, даже в самом худшем случае весьма значительную, с судовладельцем.

– Весьма сожалею! – воскликнул Жоннар.

И снова Хартман с характерным для него выражением аллигатора, подстерегающего добычу, повторил «ja, ja!»; матросы, с упрямым видом стоявшие плечом к плечу, следили за их разговором.

– Мы небогаты, – сказал Даррас, – и для каждого из нас это неожиданная возможность улучшить свое положение.

Он излагал свои доводы отнюдь не смиренно, а спокойно и уверенно, чуть сдвинув на затылок фуражку, и Жорж, глядя на него и Жоннара, понимал, что дело было не в двух взаимоисключающих оценках сложившейся ситуации и даже не в антагонизме их интересов, а просто-напросто в столкновении двух моралей – морали аристократов и морали тружеников с ее крепкой мужской солидарностью. И сейчас, в споре Дарраса с Жоннаром, по одну сторону находился человек, по выражению Элио Витторини, «ущемленный обществом», а по другую – человек, чьи интересы выражает и охраняет это общество. Жорж восхищался Даррасом и горько сожалел, что не сумел раньше сблизиться с ним, однако Жоннар продолжал настаивать на необходимости немедленно отправиться в путь, говорил об ущербе, который он понесет, о честном выполнении обязательств, он все больше распалялся и даже дал понять, что сможет возбудить судебное дело против агентства; Даррас же, упершись руками в бока, глядя в пол, размышлял. Казалось, он хотел понять, видя бешенство Жоннара, истинные причины его поведения. В конце концов, он предложил без промедления отправиться в Палермо, куда они смогут прибыть сегодня же вечером. А затем, поскольку пассажиры собирались провести неделю в гостинице, «Сен-Флоран», доставив их туда, сможет вернуться за «Анастасисом». То, что им понадобится два или три дня, чтобы на буксире привести его в порт, уже не имело значения. Разве такое решение не улаживало все разногласия?

– Хорошо, – сказал наконец Жоннар. – Но за это время – меня, поверьте, это не трогает – другой капитан может увести у вас эту посудину, если только она сама раньше не пойдет ко дну.

– Нет, если мы оставим матроса. Согласно морскому праву, потерпевшим крушение считается судно, ставшее несамоходным и покинутое экипажем. Достаточно оставить на борту человека, который будет выполнять обязанности вахтенного.

Почему именно в эту минуту в памяти Жоржа возник танк, стоявший у Дамьяно, на броне которого с обеих сторон было выведено желтыми буквами «Народный мститель»? Он вспомнил ту ночь, ночь 1944 года, проведенную у танкистов, после целого дня безуспешных попыток взять приступом Кастельфорте. Вместе с другим офицером, алжирцем по имени Люсьен Коен, которого все звали Джо, они спели «Lied der Werktätigen», песню немецких профсоюзов, слова которой должны были достичь ушей тех, кто притаился по ту сторону рва, среди скал, под звездным дождем.

– Вы хотите сказать, капитан, – произнес Жоннар со сдержанной иронией, – что намереваетесь расстаться с одним из ваших людей?

– Это вполне возможно.

– В самом деле?

– Да.

– Тогда просветите меня. Во время заключения контракта, касающегося нашего путешествия, агентство определило состав экипажа, утверждая, что шесть человек – это тот минимум, который, согласно существующим правилам, необходим на судах подобного водоизмещения. Должен ли я заключить, слушая вас, что это не так, что мне можно было бы сэкономить на численности команды, а следовательно, и на цене?

Во время деловых переговоров у него, вероятно, было такое же насмешливое и хитрое выражение лица.

– Это действительно необходимо во время путешествия, но отсюда до берега…

– Вы хотите сказать, капитан, что берете на себя ответственность нарушить правила мореходства на пути к берегу?

– Не пойму, чего вы добиваетесь! – воскликнул Даррас.

– Отвечайте, капитан. Весьма сожалею, но это еще не ответ.

В голове Жоржа еще навязчиво звучала мелодия немецкой песни, которая тогда ночью, перелетев через усеянный обуглившимися, скрюченными трупами ров у Ривогранде, казалось, неслась навстречу еще возможному братству, а голос Жоннара разрывал эту черно-красную ленту печальных воспоминаний, тянувшуюся из самых глубин его памяти. «Отвечайте, капитан!» – и тогда Жорж, по-прежнему стоявший, облокотись на леер, рядом с Максом, который уже не смеялся, а казался озабоченным и краем глаза следил за Жоннаром, вдруг заявил, что готов остаться на грузовом судне до возвращения яхты, что его предложение должно быть принято и не может вызвать проблем. Тогда рука Макса скользнула по лееру навстречу его руке, но тут раздался голос Жоннара:

– Море, прошу вас, избавьте нас от этого вашего нового номера!

Насмешливый, а потому еще более оскорбительный тон, легкое пожатие плеч, чтобы показать, что на деле любое предложение этого наглеца оборачивается очередным фарсом.

– Мой номер, как вы это называете, менее отвратителен, чем ваш, – отпарировал Жорж.

Короткое молчание; капельки тумана оседали на лицах, отчего они блестели, как покрытые глазурью гончарные изделия; все напряженно ждали, кроме Герды, которая, ничего не понимая, просила мужа объяснить ей по-немецки, что происходит; их приблизившиеся друг к другу лица вырисовывались на фоне борта грузового судна и цепочки открытых иллюминаторов.

– Видите, каким неприятностям вы меня подвергаете, капитан? – произнес полный сарказма Жоннар.

Но по мнению Дарраса, все было улажено.

– Решено, Море! – сказал он. И, обратившись к команде: – За работу, ребята. Подготовьте поскорей нужное снаряжение. – Он хлопал в ладоши, отдавая каждому приказания, а Жоннар, с взбухшими на шее венами, с красными пятнами на щеках, снова подошел к Жоржу.

– Вы мне нужны в Палермо, я вам уже это говорил, Море. Я прошу вас пересмотреть свое решение!

На этот раз голос тихий и угрожающий. Он плохо владел собой, видимо, не привык, чтобы ему давали отпор, и был взбешен поведением Жоржа, которое находил возмутительным. Но Жорж выдержал его взгляд.

– Вы подписали контракт? Да или нет?

Жоннар говорил с ним, дыша ему прямо в лицо, в ярости сцепив за спиной руки.

– Мишель! – жалобно прошептала Мари-Луиза.

– Да или нет? – настаивал Жоннар, раздраженный еще больше вмешательством жены, лицо стало багровым, уши побелели, словно были из гипса.

– Подписал, – сказал Жорж.

– Так и уважайте его! Вот что называется честностью!

Он повернулся и подошел к Хартману, который ограничился тем, что сказал по-немецки:

– Подумайте хорошенько, Море.

Тон был примирительный.

– Оставьте его! Оставьте! Он еще меня узнает! – восклицал Жоннар и обернулся к Жоржу: – Уж в этом можете не сомневаться!

– Я в этом уверен, мсье.

– Вы мне заплатите за эту выходку! И очень дорого! Это вам так не пройдет! Ишь чего захотели!

Все, кто находился на палубе, прислушивались к их разговору, следили за тем, как они себя ведут.

– Почему, – спросил Жорж, – вы не хотите позволить людям подзаработать на этом потерпевшем крушение судне? Почему вы создаете столько трудностей? То, что достанется каждому, для них – целое состояние.

– Я завтра должен быть в Палермо и встретиться там частным образом с человеком, который послезавтра, и ни днем позже, возвращается в Нью-Йорк! Вам ясно? На карту поставлены интересы более значительные, чем ваши, гораздо более значительные!

– Ведь и речи нет о том, чтобы нанести вам ущерб, – сказал Жорж, – и если моя помощь вам необходима в Палермо, что я вполне допускаю, почему не пойти на то, чтобы оставить на судне матроса?

– Потому что я терпеть не могу, когда со мной не считаются! И достаточно!

– В таком случае наше предложение остается единственным выходом, ведь вы сами не допускаете других.

Было очевидно, что все эти приготовления только усиливали ярость Жоннара, представлялись ему вызовом его авторитету, чуть ли не настоящим оскорблением. Он злобно смотрел, как Сантелли вставлял в сигнальные фонари синие и желтые батарейки.

– Я повторяю вам, что не люблю, чтобы меня водили за нос, Море! Запомните это раз и навсегда! Я нанял эту яхту и ее команду, так же как и вас! По отношению к агентству я выполнил все пункты контракта, все свои обязательства! И самым неукоснительным образом! Команда из шести человек! Ни на одного меньше! Плюс переводчик!

– Это лишь буква контракта, мсье. Но ведь случай совершенно исключительный, и если бы вы постарались понять этих людей…

– Я не собираюсь с вами дискутировать! С меня хватит! Пусть каждый отвечает за свои поступки! Суд разберется!

И он спустился в свою каюту. Хартман был в затруднении. Он сказал, и опять по-немецки: «Решительно, это весьма неприятно», и в свою очередь исчез, присоединившись к своему компаньону.

Мари-Луиза словно застыла на фоне мерцающего тумана. Герда же заявила, что с удовольствием последовала бы примеру Жоржа и что она упускает возможность снять потрясающий фильм.

– Как вам повезло! Я завидую вам! И правильно сделали, что послали к черту Жоннара!

– Ты себя вел молодцом, – сказал Ранджоне, хлопнув Жоржа по плечу. Остальные поддержали его.

Жоржу знакомо было это опьяняющее чувство. Со времен войны он особенно дорожил дружбой товарищей, и сейчас их одобрение доставляло ему чистую и ясную радость, совершенно новую и свежую, такую же свежую, как чувство, которое затопило его сердце во время первого же вечера, проведенного с Мадлен.

Они торопились закончить свои приготовления при этом нелепом беловатом свете, который порой начинал колебаться, трепетать у самой поверхности моря. Герда перезаряжала свою камеру, а Мари-Луиза теперь курила, снова опустившись в кресло. Лицо ее было спокойно, она и впрямь напоминала прекрасный распустившийся цветок. В ту минуту, когда Жорж подошел к ней, он заметил, что что-то дрогнуло, промелькнуло в ее взгляде – так иногда в просветах между деревьями видишь, как всколыхнется темная поверхность воды. Он знал, что у нее упругая грудь, горячие губы, сладострастно прильнувшие к его губам, его рот еще помнил эту ласку, этот порыв, и в то же время, да, в то же время он чувствовал себя уже чужим этой женщине, он уже был весь во власти предстоящего, всем существом без остатка отдался своему решению, счастливый от сознания того, что крепкими узами связан с Даррасом, со всей командой; и Мари-Луиза, может быть, интуитивно почувствовала эту его радость, которая отвергала ее, отрицала ее силу, ее обольстительность, и потому она сказала тихим, но дрожащим от обиды голосом:

– Вы глупы, Жорж. Что за безумная мысль! Вы не сумели взять себя в руки! Вы еще пожалеете об этом. У вас будет масса неприятностей, а получите какую-нибудь ерунду.

Резким движением она вновь надела очки. Когда она опускала руку на подлокотник, Жорж перехватил ее и задержал в своей, но она быстро высвободила ладонь. И на этот раз устало добавила:

– В такого рода операции заинтересовано слишком много людей, чтобы вы сумели извлечь из этого существенную для себя выгоду. Выгоду, которой никак не компенсировать те опасности, которые вас подстерегают. Вы подумали, какими трудными будут для вас эти долгие часы ожидания?

– Я знавал и более тяжелые.

– Неужели вам так нужны деньги? Если дело только в деньгах…

Она собиралась сказать: вам легко было бы помочь, – но Жорж перебил ее, заверив, что решение свое принял отнюдь не из-за денег, что их у него, правда, никогда не было, но от их отсутствия он по-настоящему не страдал, что он, пожалуй, даже боялся бы слишком разбогатеть, да, вот именно, и таким образом погубить в себе что-то такое, что он хотел бы так или иначе сохранить!

– Нет, поверьте, мадам, совсем ради другого!

– Ах, страсть к приключениям? И кого собираетесь вы удивить своими подвигами? Если море разбушуется, вы камнем пойдете ко дну.

– Метеосводка не обещает никаких изменений погоды этой ночью.

Он отказывался объяснить ей истинную причину своего решения. Как приняла бы она ее, она, которая должна была чувствовать себя задетой?

– А эта ваша манера, ваша и капитана, разговаривать с моим мужем, противопоставлять себя ему, – недопустимая оплошность. Я бы могла помочь вам убедить его оставить на корабле одного из матросов, но что за глупость вести себя с ним так вызывающе! А капитан, за кого он себя принимает?

– За хозяина на борту, после господа бога! Знаете ли вы, что он вправе принять на корабле любое решение, ни у кого не спрашивая совета?

Она словно не обратила внимания на его слова и, подавленная, продолжала:

– А ведь я предостерегала вас, Жорж. Отношения между вами и мужем приняли несколько необычный, слишком личный характер. Вам бы следовало не забывать об этом, вести себя более гибко, особенно в присутствии свидетелей.

– Действительно, гибкости мне не хватает.

– Он мстителен, предупреждаю вас.

– Вы напрасно полагаете, что, прояви мы больше изворотливости, нам удалось бы его убедить. Он думает только о себе, о своей выгоде. Он так убежден в своем праве. К чему тешить себя иллюзией, что он мог бы в данном случае пойти навстречу другим, попытаться понять их проблемы, столь ничтожные в его глазах по сравнению с его собственными?

– Но вы-то, Жорж, вы? Зачем вы вмешались? Разве не могли вы, о боже, остаться нейтральным в этом споре? Разве у капитана, как вы только что сами сказали, не было достаточно прав, чтобы самому найти решение этого конфликта без вашего вмешательства? Что у вас общего с этими людьми, если то, что вы говорите, правда, если не из-за денег вы встали на их сторону?

Она продолжала бы говорить и говорила бы, наверное, все с той же горячностью, но тут Даррас окликнул Жоржа. Он поклонился Мари-Луизе (она отвернулась от него, сжав губы) и подошел к матросам, уже собравшим нужные ему вещи: лампы, сигнальные фонари, карабин (для чего, черт возьми, карабин?), ручную сирену, надувную лодку, спасательный пояс, кое-какие инструменты; Жорж выслушал указания Дарраса, которые по ходу дела комментировались Ранджоне, обращавшим его внимание на те или иные подробности.

Затем вся команда по очереди пожелала ему удачи, а Макс, самый экспансивный из всех, обнял его и сказал, что он великолепный парень, настоящий товарищ, и все вокруг ему улыбались очень тепло и сердечно. Жос и рыжий матрос отпускали шуточки, а Сантелли поклялся, что они достойным образом отпразднуют свой успех, и пообещал приготовить необыкновенный буйабес по своему рецепту. Даррас сам проводил Жоржа на корабль, и не только чтобы помочь ему перенести весь багаж – он хотел проверить, как тот усвоил его инструкции. Палуба вся была мокрая, какие-то неподвижные призраки вырисовывались между подъемными кранами и лебедками.

– Послушайте, Море. Я думаю, и я, и команда, мы вначале не совсем правильно отнеслись к вам.

– Такие недоразумения вещь довольно частая.

– Пусть так. И все-таки я хочу сказать: все мы, еще до того, как вы вызвались остаться на корабле, признали в вас товарища.

– Я прекрасно это заметил, капитан.

Они стояли друг против друга, одни на этой палубе (Жорж в накинутой на плечи полотняной куртке), им предстояло расстаться, и потому эти последние минуты исполнены были особого волнения, глубокие истоки которого были понятны Жоржу.

Даррас медленно направился к трапу. Старательно поправил фуражку, и вышитый золотом якорь сверкнул на мгновение, когда он оглянулся.

– Да, еще одно слово: если операция удастся, каждый из вас будет волен сделать со своими деньгами все, что ему заблагорассудится. Но есть у меня одна давняя идея…

– Какая идея?

– Создать маленькую верфь на кооперативных началах. Только текущий и капитальный ремонт яхт… Но мы еще успеем вернуться к этому разговору.

Он протянул ему руку, снова поправил фуражку и добавил:

– Мы возвратимся около полуночи. Будьте начеку!

Жорж помог ему опустить трап, чтобы сойти на яхту. Все лица внизу были обращены к ним.

Даррас сразу же приказал запустить моторы, затем дал сиреной несколько коротких прощальных сигналов, а Герда и вся команда, за исключением Ранджоне, находившегося в машинном отделении, махали ему руками. Одна Мари-Луиза так и не встала со своего кресла, и глаза ее по-прежнему были скрыты темными очками. Чтобы ответить на их приветствия, Жорж пустил в ход свою ручную сирену, но туман с невероятной быстротой поглотил «Сен-Флоран», и вокруг воцарилась непроницаемая, как над снежными просторами, тишина. Жорж – стрелки его часов показывали три – закурил сигарету и несколько секунд задумчиво оглядывал свои владения.