Текст книги "Эммануэль. Римские каникулы"

Автор книги: Эммануэль Арсан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Эммануэль Арсан
Эммануэль. Римские каникулы

Emmanuelle Arsan

EMMANUELLE A ROME

© Belfond, un département de Place des Editeurs, 2013

© Нечаев С., перевод на русский язык, 2015

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Э», 2015

I

Длинная тонкая черная линия появляется на горизонте, а за ней трепещет мягкий свет утренней зари. Эммануэль со вздохом открывает глаза. Другие пассажиры уже проснулись, и неясный шум теперь наполняет самолет, в котором она летит, совсем чужая этим незнакомым людям. Из-под мягкой ткани очков для сна Эммануэль видит табло, на котором отображаются вызовы, адресованные бортпроводнице. На данный момент вызовов пять. Эммануэль чувствует некое умиротворение от этого числа, которое, без особых на то причин, представляется ей каким-то особенным. Что же сделало ее такой чувствительной к подобным суевериям? Она закрывает глаза, и эти пять огоньков продолжают какое-то время светиться во тьме, а когда они угасают, она вновь размыкает веки, а потом снова их прикрывает, пока не остается гореть лишь один вызов. Она ждет, что и он выключится, словно обращаясь с мольбой к Небесам. С неким страхом Эммануэль осознает, что спала с самого начала полета. Это был сон сна без сновидений, уносивший в небытие. Впустую прошедшая тихая ночь, в этой крылатой смирительной рубашке, несущей ее, взятую в плен, все дальше и дальше от тех, кого она любит. От тех, кто продолжает жить без нее, там, в таком невероятном количестве тысяч миль отсюда, что у них теперь заканчивается день, который для нее только начинается.

Для Жана же ночь только начинается, и она представляет себе его в их комнате, такой свежей и наполненной ароматами. Возможно, проходя мимо зеркала, он бросает рассеянный взгляд на свое отражение… Его левая бровь приподнимается – это у него такая ироничная реакция на созерцание самого себя, какое-то несколько высокомерное движение. Так он всегда смотрел и на нее после наслаждения от близости – отчасти властно, отчасти снисходительно, она никогда не могла разобраться в этом точно. Без сомнения, именно поэтому она и продолжает любить его так безумно, она, женщина, которая никогда не терпела никаких барьеров или оков в своем бесконечном путешествии в мир наслаждения.

* * *

А вот Жан в аэропорту – светлая куртка, раздутая ветром, растрепанные волосы, рука, поднятая в прощальном жесте. Рядом с ним Марианна казалась такой хрупкой и испуганной. Только ее большие удлиненные глаза, полные слез, выглядели болезненно взрослыми. «Я прошу тебя!» – сказала она. Ее губы дрожали, как у ребенка, готового разрыдаться. Эммануэль улыбнулась, взяла ее за руку и мягко потащила за собой.

– У тебя остается десять минут, – уточнил Жан. Всего десять минут, ибо из громкоговорителей уже во второй раз неслось: «Пожалуйста, рейс авиакомпании «Алиталия» на Рим… Просим пассажиров пройти на посадку».

Они пересекли большой зал, стекла которого были позолочены лучами солнца. На светлом полу их тени выглядели нереально длинными. Эммануэль пальцами чувствовала пульс, бьющийся в юном запястье. Женские туалеты находились внизу. Красная дверь с занятным логотипом. Две пожилые туристки вошли прямо перед ними. Эммануэль решительно повернула направо, в мужской туалет. Одна из шести кабинок была открыта, на ней значился пятый номер. Она толкнула туда Марианну и сразу же закрыла за собой дверь. Эхо громкоговорителя продолжало посылать им угрозы. Не говоря ни слова, Эммануэль взяла лицо Марианны двумя руками – ее чистое лицо, подрагивающее, такое романтическое, полупрозрачный цвет которого теперь заметно порозовел. Потянувшись к ней, с глазами, полными слез, эта девочка-подросток предложила ей свой рот, открытый в безмолвном крике. Ее язык пробежал по нижней губе, открыв белоснежные и ровные зубы. Эммануэль, в свою очередь, приоткрыла рот для поцелуя, потом она проникла языком в рот девушки. Ловкий язык, твердый и одновременно очень гибкий, он извивался, словно хлыст, наполняя рот ароматной слюной. Потом Эммануэль обхватила малышку, прижавшись к ней животом, как будто она хотела придать ее телу собственную форму.

Затем она осторожно вынула язык, проведя его между губами Марианны и дыша ей прямо в рот. Продолжая держать ее лицо в своих руках, изгибаясь вместе с ней, она заставила ее согнуть колени, продолжая смотреть ей прямо в глаза, в которых отблески слез теперь сменились огнем. Она поспешно задрала ей юбку, почувствовав, как в ней растет напряжение, причину которого она тщетно пыталась понять. «Я не могу подвести Жана. Я должна успеть на этот самолет».

Но эти слова, казалось, доносились из далекого подсознания, словно начертанные на золотых песках пляжа, на берегу реки, покрытой цветами лотоса, в то время как прилив постепенно подходил к порогу бунгало, где Марианна впервые сказала: «Я люблю тебя». Девушка схватилась за трусики Эммануэль и потянула их вниз, вдоль ее длинных ног. Одним движением колен Эммануэль освободилась от прозрачной бледной материи своих «бразильских» трусиков с глубоким вырезом. Таким же движением она освободила лодыжки и выгнула тело, прижавшись к теплой стене. Пальцы Марианны поднялись между ее бедер и остановились у входа во влагалище, почти умоляюще надавливая. Потом она перенесла пальцы на ставшие влажными половые губы, раздвинула их и дошла до клитора, который был уже готов к финальному аккорду. Эммануэль почувствовала губы Марианны на своем влагалище, и ее язык проник в нее глубоко-глубоко. Ее зубы едва касались клитора, слегка покусывая его и вызывая отчаянное ощущение нарастающей сладости. Эммануэль стиснула зубы, чтобы не закричать, а затем волна радости выплеснулась на нее, и ее сознание освободилось от всего – за исключением радости, резкой, острой, словно шпага, неумолимо вонзенной в нее до самой рукоятки.

Два удара в дверь, потом еще.

– Эммануэль!

Голос Жана, требовательный, нетерпеливый, с нотками упрека. И, словно исходящий из другого мира, голос, бесконечно повторяющий: «Рейс авиакомпании «Алиталия» на Рим… Просим пассажиров… Пожалуйста, срочно пройдите к выходу № 37».

Жан потянул ее за руку, и последний проблеск разума позволил ей сбросить свои трусики, толкнуть дверь и броситься бежать, задыхаясь, к выходу № 37, к посадочному трапу, который уже начал отъезжать от полосатой красно-зеленой двери к «Боингу-747». Потом, сопровождаемая работником аэропорта, подталкивающим ее вперед, она бросилась к бортпроводнице, которая решительно втащила ее в самолет. Эммануэль все еще испытывала неописуемое наслаждение.

* * *

Эммануэль спускается по трапу, едва касаясь перил рукой в перчатке, обдуваемая свежим ветерком, отдающим приятной смесью морских ароматов. Перед ней мерцает стеклянное здание под ярко-бирюзовым небом: таким его изображали в средневековых книгах. «Конечно, – думает она, – это и есть Италия!»

И осознание этой реальности сжимает ей сердце, возвращая к цели этого абсурдного путешествия, причин и сроков которого она не знала. Украдкой она взглянула на двойной циферблат своих золотых часов, украшенных сапфирами, стрелки которых еще показывали время в Бангкоке. Слева уже установилось местное время. Шестнадцать часов! Всего шестнадцать часов прошло с тех пор, как Жан разбудил ее поцелуем в затылок. Он улыбнулся, но его глаза оставались серьезными:

– Поспеши, любовь моя. Нужно отправляться.

– Отправляться? Но куда?

– Это ты должна ехать. Одна, и немедленно.

Такой тон, одновременно нервный и властный, она в нем раньше не замечала. Точнее, она слышала нечто подобное всего один раз, во время ночного звонка. Тогда произошел несчастный случай в промышленном центре Юронг, на одном из химических заводов, и это угрожало жизни многих людей, которые, ни о чем не подозревая, мирно спали в своих домах. Она услышала его голос, не допускающий возражений и тревожный одновременно, ничего не понимая, потому что он говорил на диалекте высокой равнины. Но она знала: это был вопрос жизни и смерти. Тогда Жан спешно оделся, выбежал наружу; она услышала звук удаляющегося «БМВ» и не видела его до утра. Он никогда не говорил ей потом, что же там случилось на самом деле, никогда не рассказывал, как они сумели предотвратить катастрофу. Он лишь сразу же, как только вошел в квартиру, овладел ею, и они занимались любовью прямо на кремовом ковре, посреди частей сложного китайского пасьянса. Состоявший из деревянных палочек и частичек кораллов, он предлагал практически бесконечное количество решений, каждое из которых могло быть изменено одним лишь перемещением палочки или добавлением одного коралла к другому.

Частичка коралла должна была невольно сместиться накануне ее отъезда, или это кто-то ночью передвинул палочку, управляющую ее жизнью. И вот теперь она здесь, в аэропорту Леонардо да Винчи, недалеко от Вечного города. И вокруг нее складывается какая-то новая игра, правил которой она совершенно не понимает.

– Что происходит? – ошеломленно прошептала она, когда села на край кровати.

Одеяло рядом с ней еще сохраняло отпечаток тела Марианны. Они уснули сразу, после наслаждения, полученного шесть раз подряд. На тумбочке Эммануэль увидела хрустальный бокал, из которого она вылила половину шампанского во влагалище своей подруги, которое она потом потягивала маленькими глотками, смешивая его с изысканным вкусом вагинального нектара.

– Где Марианна?

– Она собирает твою дорожную сумку. А твоим багажом я занимался сам. Получилось не слишком аккуратно, но у меня было не так много времени. Зато там есть все.

– Что ты имеешь в виду – все?

– Слишком долго объяснять. Лучше, если ты не будешь знать об этом. Сейчас только одна вещь имеет значение: ты отправляешься в Италию. В Рим, если быть точным. Как будто речь идет о бегстве. Ты оставляешь меня. Никто не знает почему.

– Но это же абсурд!

– Нет, так надо. Я провожу тебя в аэропорт. Твое место было зарезервировано час назад.

– И что я буду делать в Италии?

– Жить. Все время, пока это будет необходимо. Ты возьмешь с собой свои личные вещи. И коллекцию танцовщиц.

– Каких еще танцовщиц?

Она усмехнулась, как если бы ей вдруг все стало ясно. Жан приготовил ей сюрприз не без помощи Марианны. Хотя у него не было такой привычки – мистифицировать ситуацию столь загадочным образом.

– Это не игра, Эммануэль.

Он никогда не смотрел на нее так мрачно, так решительно. Вертикальная морщина прорезала его лоб, и лицо словно застыло.

– У тебя есть коллекция танцовщиц. Их двенадцать. Двенадцать замечательных статуэток из слоновой кости…

– Из слоновой кости? Но ты же прекрасно знаешь, что по закону…

– Именно так. Поэтому они имеют еще большую ценность. Они закреплены на подставках из оникса, на которых расположен золотой пьедестал. Высотой они с шестилетнего ребенка, по-разному причесаны и одеты: в шелк, в парчу, в узорчатую ткань, в серебряную филигрань, в газ, в лен, в атлас и в бархат. Они украшены диадемами, браслетами, кольцами, ожерельями, драгоценными поясами. Каждая танцовщица отличается от другой выражением лица и общим видом. Они помещены в хрустальные коробки в форме пагоды. Каждая имеет свое имя, которое написано на пьедестале. Они тщательно упакованы, по четыре в упаковке, в три помеченных пакета.

– Сколько же они стоят? – изумленно спрашивает Эммануэль.

– Они застрахованы на 50000 фунтов стерлингов, но реальная цена вдвое больше: это уникальная коллекция. Ты купила ее у принцессы Рам-Шар. Повтори…

– Рам-Шар.

Нет, это не игра, а какая-то странная, даже тревожная история, которая вдруг возникла в ее беззаботной жизни. И никто не мог помочь ей, поскольку сам Жан толкал ее на эту темную дорогу с устрашающими пропастями по бокам, где она чувствовала растущую угрозу себе самой и тем, кого она любила.

– А Марианна, ты ей сказал?

– Она ничего не знает. Одевайся. Надень один из твоих костюмов от Сен-Лорана. Нужно, чтобы твое прибытие было в стиле «шик и шок». Твой самолет приземлится утром.

Он сделал паузу, взял ее за плечи и сильно, почти больно, прижал к себе. И она сразу же испытала пронизывающее счастье. Эммануэль сразу успокоилась и вновь наполнилась уверенностью в Жане, несмотря на эту непонятную ссылку. Они долго стояли так, застыв, пока она не осмелилась спросить:

– Должна ли я сделать что-то еще?

– Нет. В Риме о тебе позаботятся, тебя там будут направлять в кое-каких важных делах. Это будет женщина, Сильвана Мори или Моро. Не слушайся ее слепо, но следуй за ней. Я ее не знаю, но меня заверили, что она очень приятная особа. Я бы не отпустил тебя с каким-то монстром типа дипломированного гида!

Почти сломленная, Эммануэль находит в себе силы, чтобы улыбнуться.

– Я бы хотела, чтобы ты объяснил мне немного больше. Эта история с танцовщицами…

– Тебе не надо ничего понимать. И тем более – знать. Просто возьми их, чтобы потом в нужный момент избавиться.

– Когда я увижу тебя снова?

– Я не знаю.

– Но мы увидимся?

Жан засмеялся:

– Все это не имело бы смысла, если бы я не был уверен, что вновь увижу тебя! Не волнуйся, я забочусь о тебе больше, чем кто бы то ни было в мире.

– А почему Марианна не едет со мной?

– Это ни к чему. Ты должна быть одна, чтобы избежать опасности.

– Присмотри за ней.

– Я тебе это обещаю.

Эммануэль не чувствовала никакой ревности. Но она хотела сохранить девочку для них обоих, как нечто неделимое, как воспоминание о том времени, что было потрачено, чтобы проросло это семя, которое поливали осторожно, нежно подогревая…

Марианна вошла в комнату, принеся дорожную сумку «Луи Виттон» и сжимая в левой руке шелковый шарф. Под ее глазами были круги, но ее взгляд был устремлен на молодую женщину. Протянув Эммануэль ее шарф от «Гермес», она коснулась ее руки. Девушка-подросток была готова выйти, и ее волосы, расчесанные на прямой пробор, напоминали изображения мадонн, свойственных ее стране.

– Как ты прекрасна! Я буду постоянно вспоминать твой образ в музеях, – воскликнула Эммануэль.

Марианна молча отвернулась и вышла из комнаты. Они услышали ее шаги на лестнице, ведущей на террасу.

– В последний раз… У нас ведь еще есть время?

Эммануэль подошла к Жану.

В ответ он сразу же одной рукой задрал ей юбку, а другую просунул между полами пиджака, под инкрустированные кружева, прямо к груди. И его пальцы вытянулись так, что кончики большого и указательного пальцев надавили одновременно на две точки…

Рука Эммануэль скользнула к его члену, который начал твердеть под тканью брюк. Она расстегнула молнию на брюках Жана, проскользнула под трусы, а потом обхватила уже возбужденный орган. Другая ее рука прихватила затылок мужчины, требуя поцелуя. Ее язык проник между губами мужа, преодолевая двойную границу зубов. Вытащив его член, она сдвинула крайнюю плоть, обнажив головку…

Эммануэль сжала его и стала рассматривать. Опираясь на черный лакированный японский комод, она как будто забылась. Рука Жана при этом поглаживала ее промежность четырьмя соединенными пальцами, а большой палец нащупал уже набухший клитор. Эммануэль начинает стонать, предлагая себя возлюбленному. Ведь она знает, что сейчас средний палец тоже войдет в нее, а большой палец уйдет, чтобы освободить место для влажного пениса. Она чувствует спазм в животе и приветствует пенис, который пронзает ее сильным толчком. В то же время другая рука мужчины нажимает ей на грудь, скользит к левой – более чувствительной – и накрывает ее ладонью, затем усиливает хватку, с какой-то особенной неторопливой свирепостью. Оторвав язык от его губ, удерживавших его в заточении, ей удается вымолвить:

– Я хочу, чтобы ты кончил мне в рот. Я хочу взять часть тебя с собой.

Жан входит в нее еще два раза. Эммануэль смотрит ему в глаза, такие молодые и серые, контрастирующие с его волосами, преждевременно поседевшими. Ее охватывает нежность. Волна удовольствия поглощает ее, наполняет ей вены, отяжеляет кровь. Счастливая, она чувствует прилив счастья, идущий длинными и частыми волнами. Она воображает, что ее собственный нектар напоминает нектар мужчины. Нектар, который изливается из ее раскрытой вульвы, пропитывает яички, продолжающие свою ритмичную работу, в то время как палец Жана медленно исследует ее промежность…

Когда Жан почувствовал, что силы его вот-вот оставят, он резко вышел из нее. Он позволил Эммануэль сползти на пол, направив ее падение на ковер так, что рот молодой женщины оказался на уровне его члена. Он запустил руку в ее длинные волосы, аккуратно, не портя прически, нашел изгиб шеи, как будто войдя в шелковый лабиринт. Он почувствовал, как ее плоть завибрировала под его пальцами, и привлек ее к себе. Эммануэль открыла глаза и увидела пенис, похожий на фрукт. Он пропитался запахом счастливой вульвы, собрал там все до капли, прежде чем войти в рот, прежде чем она начала свои ласки. Затем, вкусив аромат мужчины, она направила свое лицо вперед, и пенис проник до самой глубины ее рта. Она едва сжала зубы, а потом тут же разжала их, и сперма хлынула в нее тремя потоками, тремя толстыми струями, повторяя ритм ее дыхания. Она сжала бедра, чтобы задержать момент зарождающегося оргазма, но слишком поздно: когда она проглатывала последний вязкий глоток, она и сама получила безумное наслаждение, совпавшее с хриплым стоном Жана.

II

Эммануэль немедленно узнает ее: она божественна, да и как могло быть иначе? Из глубины своего страдания она чувствует возникновение какого-то странного и успокаивающего сияния. Она видит ее неподалеку от выхода для прибывающих, чуть впереди небольшой группы встречающих, рядом с человеком в униформе. Без сомнения, это таможенник, и он выглядит так, будто сопровождает королеву.

Находясь в двух шагах от встречающей ее дамы, Эммануэль думает, что она выше ее, но, как только она приблизилась, оказалось, что они одного роста. У женщины горделивый вид, и неизвестная обязана этим своей необыкновенной шевелюре, мягкой и свободной, пепельными волнами ниспадающей ей на плечи, где солнце зажигает в них отсветы медного оттенка. Под четко прочерченными дугами бровей, тонко поднятыми к вискам, видны глаза глубокого синего цвета – это цвет моря. Они не очень большие, но слегка вытянутые, как у персонажей с этрусских фресок. Лоб плавно переходит в нос греческого типа, с идеально округлыми ноздрями, слегка изменившими свою форму от улыбки. Это создание просто обязано иметь в числе далеких предков самого Тарквиния Великолепного[1]1
  Тарквиний Великолепный — седьмой, и последний, царь Рима (534–509 гг. до н. э.). (Прим. ред.).


[Закрыть]!

Эммануэль не осмеливается взглянуть на ее рот. Но стоило незнакомке заговорить, как она заметила складку у губ и легкую ямочку на щеке. К Эммануэль не без боли приходит воспоминание о Марианне, но она уже готова изменить ей.

Низкий голос произносит ее имя. Не дожидаясь ответа, Сильвана пожимает ей руку. Эммануэль не может определить через перчатку вид этой руки, но она чувствует длинные пальцы, обхватывающие ее руку до самого запястья, и все это с энергетикой, которая, помимо сердечности, говорит еще и о защите, а также о властности.

– Пойдемте, пожалуйста.

Эммануэль отходит от небольшой группы пассажиров, стоящих с паспортами в руках.

– Вы говорите по-итальянски?

– Немного, но я все понимаю.

– Вы не обязаны все понимать. Говорите по-французски. Или на другом языке: на английском, испанском.

– На испанском – нет. Но английский – практически мой родной язык.

– Хорошо. Дайте мне ваш билет и талоны на багаж.

Эммануэль протягивает ей кожаное портмоне, выданное ей Жаном перед отлетом. Сильвана достает из него паспорт и протягивает его ей.

– У вас нет солнцезащитных очков?

– Я никогда их не ношу.

– Тогда наденьте эти, прошу вас.

Сильвана приподнимает свою легкую одежду. Эммануэль видит ее тело, затянутое в черную кожу и перехваченное на талии поясом с двойным рядом бронзовых чешуек. К этому поясу цепочкой прикреплена небольшая черная овальная сумочка, как у венецианских купцов, путешественников или художников эпохи Возрождения. Эммануэль вспоминает, что видела эти детали одежды на репродукциях итальянских картин. «Странно, – думает она, – никогда еще во всей моей карьере я не останавливалась в стране, где история и нравы так тесно переплелись на протяжении веков».

– Там все возможно, – сказал ей однажды Марко, – но может также и ничего не случиться.

– Постарайтесь остаться последней в очереди, – распоряжается Сильвана. – В любом случае, подождите меня там.

«Куда она хочет, чтобы я пошла!» – раздраженно думает Эммануэль.

Никакого тепла в этом приеме, никакой вежливости, даже самой банальной: неважно, что Эммануэль проделала длительный перелет, что ей хочется пить, что сказывается разница во времени… О, действительно, эта Сильвана отвратительна! Эммануэль наблюдает, как она большими шагами пересекает холл. У нее длинные ноги, также обтянутые в черное, кожаные ботинки того же цвета. Волосы средней длины, до плеч, она похожа на пажа, и Эммануэль понимает, что хочет ее. Если только Сильвана не рассматривает ее как какой-то чемодан! И зачем эти черные очки? Но Эммануэль вынуждена признать, что они изящны, вполне в голливудском стиле 50-х годов, с удлиненной формой стекол, похожей на крыло, и они почти невесомы.

Через темные стекла люди выглядели мрачными, но зато Эммануэль может смотреть через огромные окна на солнце, стоящее в зените и заливающее все вокруг – мрамор, металл и керамический пол. Она чувствует себя в центре яркого теплого круга, и вся ее ночная тоска исчезает под солнечными лучами.

Краем глаза она смотрит в глубину зала и видит там итальянку, которая разговаривает с двумя мужчинами в военной форме. Рядом с ней стоит предполагаемый таможенник. Все трое выше ее ростом, но Эммануэль понимает, что Сильвана раздает им четкие приказы и они вскоре будут выполнены. Чувство безопасности, спонтанно доказанное рукопожатием Сильваны, возрождается в ней.

А пока наступает ее очередь проходить таможенный контроль. Она протягивает свой паспорт человеку, который при виде ее имени с любопытством смотрит на нее. Это инквизиторство расстраивает Эммануэль; к счастью, темные очки ставят между ними преграду. Человек, смотрящий на нее, немолод, у него обычное лицо и усталые глаза.

– Добро пожаловать, мадам, – бормочет он по-французски.

А потом добавляет с весьма живописным южным акцентом:

– Приятного отдыха в Италии.

Изобразив улыбку, Эммануэль удаляется, освобождая место для крупного человека, возглавляющего новую группу пассажиров из очередного самолета.

Громкоговоритель объявляет об отправлении рейсов на Нью-Йорк на итальянском, английском, французском и немецком языках. Сильвана возвращается к Эммануэль. Ее улыбка спокойна и холодна.

– Все хорошо, – говорит она. – А теперь, будьте бдительны! Сами ни с кем не разговаривайте. Обращайтесь ко мне. Постарайтесь выглядеть глупой, если это возможно. Глупой, усталой и безразличной.

– Безразличной к чему?

– К испытанию, которое нас ожидает, – вздыхает Сильвана. – Пойдемте. Боже, как же вы красивы!

* * *

За последней стеклянной дверью ждут журналисты. Дюжина, может быть чуть больше. Несколько фотографов стоят вдоль гранитной лестницы. Один из них сидит наверху, как большой орел, готовый наброситься на свою жертву.

– Они там из-за вас, – говорит Сильвана, и дверь перед ними открывается.

Эммануэль тотчас же окружают папарацци, и фотовспышки молниями сверкают со всех сторон. Она даже замечает мобильную группу телевидения, чей оператор наводит на нее свою камеру.

Невыносимый гомон, звонки, вопросы – все пересекается, смешивается, микрофоны напряжены, идет схватка между мужчинами и женщинами, стоящими плечом к плечу, вооруженными диктофонами. Их лица покрыты потом, высокие голоса задают непонятные вопросы. Время от времени Эммануэль различает в страшном шуме свое имя. Настоящая свора гончих собак!

– Минуточку, пожалуйста!

Сильвана начинает говорить громким голосом, таким сильным, что вмиг восстанавливается тишина.

– Мадам не возражает против того, чтобы вам ответить. Но сделает она это с моей помощью, потому что она не знает итальянского. Кроме того, она очень устала и не примет, конечно же, ни одного вопроса о своей личной жизни.

– Вы смеетесь, – раздается чей-то голос. – Нам плевать на ее мнение о Горбачеве или о парниковом эффекте. Мы хотим знать, почему она ушла от мужа!

– Доверие за доверие, – отвечает Сильвана, – а ваша сексуальная жизнь соответствует позиции Ватикана?

Взрыв смеха заглушает ответную реакцию журналиста. Но тут же вперед выходит другой. Маленький, коренастый, темнокожий. За толстыми стеклами очков его глаза сияют очень даже опасно.

– Мадам, вы привезли священных танцовщиц принцессы Рам-Шар?

Он произнес имя как Рам-Шал, но Эммануэль все равно поняла.

Сильвана поворачивается к ней и повторяет вопрос на английском языке, быстро добавив:

– Отвечайте неопределенно.

Эммануэль кивает головой.

– Какова их стоимость? – настаивает журналист.

Другой добавляет:

– Сколько вы за них заплатили?

Потом вперед выдвигается женщина, маленькая, стройная, с длинными рыжими волосами и красивым лицом, усеянным веснушками:

– Когда мы сможем их увидеть?

Другие голоса продолжают:

– Что вы намерены делать?

– Как долго вы останетесь в Италии?

– Вы собираетесь поселиться в Риме?

– В каком отеле вы остановитесь?

– Вы в первый раз находитесь в нашей стране?

– Вы собираетесь требовать развод?

– Правда ли, что вы хотите возобновить свою карьеру?

Крики становятся все более агрессивными. Сильвана властно поднимает руку. Обращаясь к Эммануэль, она повторяет вопросы на английском языке.

– Пусть они убираются к черту! – шепчет Эммануэль сквозь зубы.

Сильвана остается бесстрастной.

– Вы знаете, что отвечать, – начинает Эммануэль. – Переведите это…

Она ищет в памяти отзвук длинной сиамской песенки из своего детства, в которой воспевалось счастье царского сына:

Головки цветов лотоса, разноцветные лепестки, купающиеся в лунном свете, бросьте ваши серебряные языки, разгоните тьму и злых духов, что порабощают людей и удаляют их от твоей милости, молодой человек, возлюбленный богами…

Этот образный ответ кажется ей слишком коротким по сравнению с числом заданных вопросов, и она повторяет его, чуть изменив слова, в то время как Сильвана качает красивой головой без всякой иронии. Когда Эммануэль умолкает, она поворачивается к папарацци, которые слушали в изумлении эти неизвестные им слова, затем медленно, как будто переводя ответ, она заявляет, что прибывшая собирается обосноваться в Риме, если только другой город не понравится ей больше. Что, не зная текущего курса итальянской лиры, она не может ответить на вопрос о стоимости своей коллекции. Что, кроме того, она не знает, как оценить стоимость коллекции и в любой другой валюте, поскольку не сама занималась этой покупкой. Что она, может быть, продаст свою коллекцию в подходящий момент, но она пока не может говорить об этом, ничего не зная об имеющихся предложениях. Что она не поселится в отеле, а будет жить у знакомой, чье имя не имеет разрешения раскрывать, равно как и адрес. Что возможный развод относится к ее частной жизни, и она отказывается об этом говорить. И что она сожалеет о том, что остается такой закрытой на фоне столь теплого приема.

Через черные очки Эммануэль сканирует лица журналистов, улыбки которых исчезают, пока они что-то царапают в своих блокнотах. Она восхищается спокойствием, с которым Сильвана придумывает эти мнимые ответы на каверзные вопросы.

Продолжая говорить, Сильвана начинает спускаться по лестнице, ведущей к асфальтовой площадке, где, отдельно от других автомобилей, стоит черный «Даймлер», возле которого их ожидают двое мужчин, один – водитель в ливрее, другой – очень крупный и мускулистый, в поло и джинсах, похож на Арнольда Шварценеггера.

– Но вы же ничего не сказали! – протестует рыжая репортерша, пытаясь остановить Эммануэль, быстро направляющуюся к «Даймлеру».

От группы отделяется молодой человек. Европейская одежда – сама непринужденная элегантность от дизайнера Армани – не может смягчить его восточную внешность. Черные волосы аккуратно зачесаны назад, высокие скулы, удлиненные глаза, бледно-лимонный цвет лица. Он кланяется Эммануэль.

– Мадам достаточно сказала, – обращается он к маленькой журналистке.

Затем, глядя на Эммануэль, которая, несмотря на свои очки, чувствует себя потерянной, он продолжает вторую строфу из ее песенки, произнося слова с весьма колоритной дикцией:

– Светлые, быстрые и длинные волны, которые проливаются плодородным нектаром с Небес по всей Земле, несите нашу молитву к Верховной Матери. Пусть она дарует ему сына, а он – еще сына, а тот – еще сына, и пусть каждый из них, достигнув моря при поддержке Неба, будет еще счастливее, чем тот, что ему предшествовал…

Ошеломленная Эммануэль ищет взглядом свою подругу, но не замечает никаких эмоций на ее этрусском лице. Сиамец продолжает говорить на своем языке:

– Я рад передать вам привет от господина посла, который попросил меня, чтобы я представлял его. Поверьте, мы сделаем все, что в нашей власти, чтобы ваш отдых был приятным.

– Садитесь, – говорит Сильвана, открывая для Эммануэль заднюю дверь автомобиля.

Молодая женщина повинуется, но не слишком быстро, так как юбка на ее бедрах приподнялась. И она слышит щелчок цифровой фотокамеры.

– Вы дали заработать отцу семейства, – отмечает Сильвана, – теперь ваши ноги будут на первой полосе всех газет и вечерних новостей.

– Я не понимаю, – спрашивает Эммануэль, садясь и поправляя юбку. – Вы теперь можете мне кое-что объяснить?

– Да, конечно, я постараюсь.

Голос Сильваны вновь стал теплым и доброжелательным. Эммануэль встречает ее взгляд и удерживает его какое-то время, прежде чем заговорить. Сильвана тянет к ней руку, сжимает ей запястье – обнадеживающе и сообщнически.

Их места отделяет подлокотник, как в театре. Сильвана закуривает сигарету и держит ее в левой руке. Автомобиль тихо катит по шоссе, и за стеклами проплывают ряды сосен, холмы, уже тронутые красками осени, и руины Вечного города.

– Вы можете наслаждаться оттобрата, – вновь говорит Сильвана.

– Что это такое? – удивляется Эммануэль.

– Буквально: октябрь. Точнее, та часть октября, когда римский климат становится изысканным и мягким.

Через тонированные стекла, отделяющие пассажиров, видны плечи водителя и его коллеги, образующие массивный барьер, который мешает молодым женщинам смотреть вперед, но в то же самое время защищает их от посторонних глаз. Если бы поднять неудобный подлокотник, думает Эммануэль, было бы легко заниматься любовью. Даже втроем. Надо будет попросить Жана, чтобы он купил автомобиль такого типа. Было бы здорово, если бы они с Марианной сопровождали его к центру Юронга, занимаясь любовью до самого последнего момента… Она бросает недоверчивый взгляд на свою спутницу. Та продолжает курить, повернувшись лицом к окну. Забившись в свой угол, она, кажется, ежится от холода, хотя система кондиционирования воздуха в «Даймлере» поддерживает нормальную температуру.