Текст книги "Пять минут жизни"
Автор книги: Эмма Скотт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)
Эмма Скотт
Пять минут жизни
Одна из лучших книг, которую я когда-либо читал.
Т. М. Фрейзер, автор бестселлеров New York Times
Emma Scott
A Five-Minute Life
Copyright © 2019 Emma Scott
© Музыкантова Е., перевод на русский язык, 2020
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2020
Плейлист
Trampoline by SHAED
Sweet Child O’ Mine by Guns N’ Roses
Bury a friend by Billie Eilish
Bad Romance by Lady Gaga
Black by Pearl Jam
I Will Follow You Into the Dark by Death Cab for Cutie
Dreamer by LP
Tidal Wave by Portugal. The Man
We Are Young by Fun. (feat. Janelle Monáe)
BOOM by X Ambassadors
Good Riddance (Time of Your Life) by Green Day
Beloved by Mumford & Sons
Times Like These by the Foo Fighters
Посвящение
Мелиссе. Ты значишь для меня больше, чем я могу выразить словами, ведь ты все для Иззи…
И
Моей дорогой Талии.
Твой свет способен озарить самую темную из комнат…
Часть I
Пролог
Тея
Ричмонд, Вирджиния, два года назад
Голос моей сестры эхом донесся из прихожей:
– Тея, поехали уже!
– Иду, – крикнула я, сидя в своей старой спальне в доме наших родителей.
Я приезжала к ним на лето и превратила свою бывшую комнату во временную художественную студию, с брезентом на полу и огромным холстом на мольберте у окна. Делия ныла, что я дома всего три дня, и уже вся перепачкалась красками, а ведь мне еще идти к ней на выпускной? Но не рисовать три дня для меня все равно что не есть и не дышать.
За моей спиной по «Нетфликсу» показывают «Офис», лучший в мире сериал. Я каждую серию по сто раз пересмотрела. Мама предполагала, что я так им одержима, потому что сериал похож на меня: смешной, честный и шутки сыпятся в самые неподходящие моменты. Что ж, виновна по всем пунктам.
Я убрала прядь светлых волос с глаз и вытерла руки о льняной халат. Фиолетовые и оранжевые мазки добавились к полосам желтого и темно-синего цвета. Обычно я использовала не только кисти, но и свои пальцы. Папа любил дразнить, мол, я как начала рисовать пальцами в детстве, так и не смогла остановиться.
Брезент зашуршал под моими босыми ногами, когда я отступила, чтобы оценить холст. Египетская пирамида отбрасывала темную тень на золотой песок пустыни в лучах заходящего солнца.
Мой взгляд переместился на фотографию, сделанную мною во время нашей семейной поездки в Гизу прошлым летом. Я не знала, что в этих проклятых пирамидах – или истории Египта вообще – так меня очаровало, но я просто помешалась на этой теме. Огромные гробницы были ошеломляющими. Египтяне заполнили их комнаты всем, что может понадобиться фараону в загробной жизни.
Словно он не умер, а просто ненадолго отлучился.
– Как в путешествие, – пробормотала я.
– Алтея, спускайся сейчас же! – заорала Делия. – Мы же опоздаем!
– Мы при всем желании не опоздаем, ведь ты потребовала выехать за три часа до начала! – крикнула я в ответ.
Затем склонила голову к своей работе, и мои губы сами собой растянулись в улыбке. Я всегда позволяла картине самой решать, когда работа над ней завершена, и эта как раз закончилась. Цвета и формы отображали величие пирамиды, красоту пустыни и необъятность неба над головой именно так, как я хотела.
Я сняла халат. Под ним на мне было розовое шелковое платье. Быстрый осмотр выявил лишь несколько брызг краски на подоле.
Голос Делии снова подхлестнул меня.
– Я знаю, что мой выпускной ничего для тебя не значит…
– Тея, дорогая, – позвала мама, мягко вклиниваясь в разговор. – Пожалуйста, спускайся.
Я последний раз взглянула на картину и улыбнулась.
– Ничего вышло, – сказала я самой себе.
– Тея, богом клянусь…
– Да иду я! – Я выключила телевизор и шумно спустилась по лестнице. – Действительно давайте поспешим, а то вдруг нам придется сидеть несколько часов и ждать начала.
Наши родители – Сандра и Линден – уже переоделись в элегантные наряды и ждали меня вместе с Делией. Сестра была в темно-синей выпускной мантии. Она пригладила выбившуюся прядь своих темных волос до плеч и смерила меня полным презрения взглядом, пока я запихивала ноги в туфли на низком каблуке, которые она заставила меня надеть по случаю.
– Мой выпускной, мне и решать, когда выезжаем, – заявила Делия. – И что на тебе такое?
– Каблуки, – ответила я. – Но лишь потому, что ты меня вынудила.
– Я про платье. Оно все в краске.
– Всего пара капелек. Придают изюминку наряду.
Делия закатила глаза.
– Ты грязная. Как всегда. Удивительно, что хоть волосы расчесала.
– Ну сегодня же суббота. – Я подмигнула папе.
Он подмигнул в ответ.
– Идем, милые. Туда добираться час. Если выедем сейчас, то прибудем на место… – Сделал вид, будто сверяется с часами. – Да, сильно заранее.
Делия со свистом втянула воздух, переходя в свой печально знаменитый деловой режим.
– Знаю, по-вашему, я чокнутая, но вы мне еще спасибо скажете, когда не придется судорожно искать место для парковки. Народу ожидается много, и я беспокоюсь, что мы опоздаем.
– Ты? Беспокоишься? Да ладно.
– Боже, ты хоть раз в жизни можешь отнестись к чему-то серьезно? – спросила Делия, оборачиваясь ко мне. – Перестань шутить. И когда церемония начнется, не смей устраивать сцен и позорить меня.
Я невинно моргнула.
– Ты о чем?
Она подарила мне Смертоносный Взгляд Делии.
– Ты знаешь, о чем я. Ничего неуместного.
– С тобой не повеселишься.
– Зато ты отрываешься за нас обеих.
– Верно.
Моя сестра – самый дисциплинированный человек в мире, а вот я вечно жила одним днем. Папа любил шутить, что касаемо нашего родства ему приходится верить маме на слово.
– У нас еще есть время сфотографироваться, – заявила мама, готовя свой мобильный. – Девочки, станьте поближе друг к другу. Ты тоже, Линден.
– Мам, ты должна быть в кадре, – сказала я. – Возьми мой телефон. Там есть таймер.
Я кинулась вперед, открыла приложение и положила телефон на полку напротив лестницы. Затем обнялась с моими самыми любимыми людьми в мире.
– У нас десять секунд, – сказала я с улыбкой. – Все говорим «чиииз».
Телефон щелкнул. Мама взяла его с полки и проверила изображение.
– Отлично. Вы обе прекрасно выглядите. – Ее глаза наполнились слезами, когда она повернула экран к нашему отцу. – Ну разве они не красавицы?
Папа кивнул и обнял Делию за плечи.
– Мы так гордимся тобой, дорогая. – Он посмотрел на меня и подмигнул мне. – Тобой тоже, горошек.
Мне двадцать один год, а папа по-прежнему называет меня горошком. Я надеялась, что он никогда не перестанет это делать.
Я обняла Делию.
– Я тоже тобой горжусь, сестренка. Произносить речь на выпускном вечере в Университете Вирджинии!.. А ты крутая!
– Спасибо, Тея, – сказала Делия с теплой улыбкой, которую приберегала для особых случаев. Затем она прочистила горло и вернулась в свой деловой режим. – Может, уже поедем?
– Да, да. – Папа снял ключи от машины с крючка на стене и широко распахнул входную дверь. – Дамы.
Мы направились к двери; мои ноги уже ныли из-за этих глупых туфель. У кого-то зазвонил телефон.
– Это у меня, – сказала Делия, роясь в сумочке. Она прочитала сообщение и стиснула зубы. – Родители Роджера его кинули. Опять. Нужно его подбросить.
– Они не пойдут на выпускной? – переспросила я. – Боже, вот же уроды.
Найсы жили в нескольких кварталах от нас, в доме, похожем на наш, на такой же прекрасной улице, но с тем же успехом они могли жить на Луне, настолько отличались от наших мамы и папы. Мы с Делией росли, окруженные неизменной любовью и поддержкой родителей, и у нас в голове не укладывалось, как Найсы могут вечно наплевательски относиться к собственному сыну.
– Без проблем, – сказал папа. – Мы можем его забрать.
Делия взяла ключи от своей машины.
– Нет, я отвезу его сама. А вы, ребята, поезжайте.
– Дорогая, нам хватит времени за ним заскочить.
Она покачала головой.
– Вы знаете, каков Роджер. Он от стыда сгорит. Лучше я его отвезу.
Делия заметила, как мы обменялись любопытными взглядами, как делали всегда, когда она упоминала Роджера. Ребята клялись, что всего лишь друзья, но были неразлучны еще с детского сада. Только Роджер мог выбить мою сестру из ее жесткого графика. Их дружба была одной из тех немногих вещей, которые выявляли ее более мягкую сторону.
– Слушайте, – начала Делия. – Поездка с нами только заставит Роджера чувствовать себя еще хуже. Ему придется наблюдать за тем, как мама и папа прекрасно общаются, и это через несколько минут после того, как собственные родители в который раз его подвели.
– Ну если ты так считаешь, – протянул папа.
– Именно так я и считаю. – Делия поцеловала его в щеку, обняла маму и похлопала меня по голове. – Ведите себя хорошо, – напутствовала она. – Встретимся на месте. Езжайте не спеша, но не теряйте времени.
Она бросила на нас последний строгий взгляд, а затем пронеслась мимо прямиком в теплый майский вечер. Ее отглаженная мантия хлопала вокруг туфель на низком каблуке, что отбивали по асфальту барабанную дробь, словно бы говоря «Все. Прочь. С моего. Пути».
– Отлично, – сказала я. – Теперь мы можем остановиться и перехватить по кусочку пиццы.
Мама пригладила свои светлые, уже тронутые сединой кудри.
– Думаю, один из лучших подарков, который мы можем преподнести твоей сестре на выпускной, – это быть на месте к ее приезду.
– Подождите. – Я стащила туфли и схватила с подставки для обуви у двери свои желтые сандалии.
– Тея, ты же обещала, – укорила мама.
– Эй, я пообещала надеть это скучное платье. Одобренная Делией обувь в контракт не входила. Она ни о чем и не узнает, пока не станет слишком поздно.
Мы забрались в серебряный «Кадиллак» отца. Мама устроилась впереди, я села за ней, и мы отправились в путь из Ричмонда в Шарлоттсвилль, штат Вирджиния. Виды были ошеломляющими – зеленые холмы и деревья под безоблачным голубым небом. Я любила свой родной штат, но не собиралась в нем оставаться. Как только закончу Школу искусств в следующем году, сразу потащу свою задницу прямиком в Нью-Йорк.
– Как насчет музыки? – спросила я с заднего сиденья.
– Восемь секунд тишины, – отметил папа. – Новый рекорд.
– Музыка – это жизнь, – сказала я, смеясь. – Сразу после живописи. И «Офиса». И пиццы.
– Никакой пиццы. – Папа покрутил радио, пока не нашел мою любимую станцию, и машину заполнили звуки «Bad Romance». – Хорошо?
– С Леди Гагой не может быть плохо.
Папа ухмыльнулся.
– Поверю на слово.
Я подпрыгивала в такт песне, насколько мне позволял ремень безопасности, пока мама не убавила громкость.
– Бедняга Роджер, – сказала она. – О чем вообще думают его родители?
– Мне интересно, о чем думает Делия, – заметил папа и посмотрел на меня через зеркало заднего вида. – Вы, часом, не ведете задушевные разговоры по-сестрински? Они не встречаются?
– Понятия не имею, – ответила я. – Ты же знаешь, какова Делия. Себе на уме. Никогда ничего мне не рассказывает.
Мама изогнулась, чтобы посмотреть на меня.
– А что насчет тебя самой? Никакого парня на горизонте?
– Тогда бы я вам его представила, – сказала я. – А ни один из тех парней, с которыми я встречалась за последнее время, этого не достоин. Они считают, что я «забавная», и не хотят заводить со мной ничего серьезного. Или, может быть, я не хочу ничего серьезного с ними. Может быть, я и не способна на серьезное.
– Я уверена, что это не так, дорогая, – сказала мама.
– Делия бы с тобой поспорила.
– Я люблю твою сестру, но иногда она перегибает.
– Честно говоря, мне очень хочется влюбиться, но, полагаю, торопить события глупо. Это случится, когда случится. Я встречу того самого парня. Такого, о ком просто не смогу перестать думать. И когда мои чувства к нему найдут отражение в моем искусстве, я пойму, что он единственный.
– Мудрая философия, – заметил папа.
– Кстати, об искусстве, – подхватила мама, – как продвигается твоя последняя картина?
– Уже готова. Я закончила как раз в тот момент, когда Делия уже собиралась рвать и метать.
– Прекрасно, мне не терпится ее увидеть. – Мама шлепнула меня по колену тыльной стороной ладони. – Ты и твои пирамиды.
– Ага. – Я засмеялась. – Если когда-нибудь стану знаменитой, Египет будет моей фишкой. Как автопортреты у Кало или похожие на вагины цветы у О’Киф.
– Тея. – Папа усмехнулся.
– Я не утверждаю, что я вторая Фрида или Джорджия…
– Ты бы так не сказала, потому что ты слишком скромная, – перебила мама. – Но, как твоя мать, я имею право хвастаться, что ты ничуть не уступаешь великим.
– Это твоя святая обязанность как моей матери, – отозвалась я. – Но все равно спасибо, мам. Ты лучше всех. Я…
– Боже! – закричал отец.
Мама начала поворачиваться.
– Что?..
Вспышка бледно-голубого ослепительного хрома.
Ужасающий, оглушительный грохот. Он отдался в моих костях. В моих зубах. Он эхом пронесся через капот, через лобовое стекло.
Он все нарастал, нарастал и нарастал, разрывая нас, пока не осталось ничего.
Глава 1
Джим
Красно-белый знак «Сдается» бросился в глаза даже через визор моего шлема. Я замедлил свой «Харлей», встал у обочины и поднял стекло.
За шатким забором на клочке сухой травы примостился крошечный домик площадью, вероятно, не более девятисот квадратных футов. Цементная дорожка, ведущая к двери, потрескалась. Одна ступенька крыльца покосилась. Белая краска на стенах облупилась.
Маленький, простой и дешевый.
Отлично.
Я снял шлем, вытащил телефон из черной кожаной куртки и набрал номер.
Это просто чертов телефонный звонок, подумал я, глубоко вдыхая. Соберись, тряпка.
Ответил мужчина.
– Да.
Вдох. Выдох.
– Я звоню по поводу аренды дома в Бунс-Милл?
Ни разу не заикнулся. Даже на «м» в Милл. Незначительная, но победа.
– Хорошо, – сказал мужик. – Шестьсот пятьдесят в месяц. Коммунальные услуги включены, но не вода. Никаких домашних животных. Хотите посмотреть дом? Я могу подъехать через пять минут.
– У меня собеседование в санатории «Голубой хребет», – пояснил я. – Если получу работу, то вернусь через несколько часов. Тогда и посмотрю.
Мужик вздохнул.
– Так зачем звонить мне сейчас?
– Не хочу, чтобы кто-нибудь перехватил дом.
Он усмехнулся сквозь отчетливый звук выдоха сигаретного дыма – наполовину кашель, наполовину смех.
– Сынок, ты первый, кто вообще позвонил за последний месяц. Думаю, тебе ничего не грозит. – Затяжка. – Собираешься работать в «Голубом хребте»? Со всеми этими психами и шлепнутыми?
Я крепче сжал телефон. Вот урод.
– Просто не сдавайте никому дом, хорошо?
– Конечно-конечно. Придержу его, специально для тебя.
– Спасибо, – пробормотал я, повесил трубку и уронил руку.
Мужик был прав – никто не позарился на его дерьмовый домик, кроме меня. Телефонный звонок был тренировкой перед собеседованием в санатории. Я в шесть утра выехал сюда из Ричмонда и не хотел, чтобы мой интервьюер был первым, с кем придется разговаривать.
Насмешливый голос бывшей приемной матери зазвенел в голове.
«Как будто это поможет, дубина. Ты завалишь это собеседование, сам знаешь».
– Заткнись, Дорис, – пробормотал я.
Из всех приемных семей, у которых мне приходилось жить с рождения, под ее опекой, если это можно так назвать, я находился с десяти до восемнадцати лет. В двадцать четыре ее насмешливый голос все еще не оставлял меня в покое. Я больше не заикался в каждой фразе, но изъян все равно прятался у меня под языком и неизменно вылезал, когда я злился. Или нервничал.
Как, например, сейчас, перед собеседованием.
Когда мне было двенадцать, врачи назвали мое заикание психологическим расстройством: скорее реакцией на травмирующее событие, чем физиологической проблемой в мозгу.
– Реакция? – с усмешкой переспросила Дорис в кабинете врача. – То есть он не может говорить нормально из-за проблем в голове? Пфф. Да он просто дурачок. А это лишнее тому доказательство.
Доктор напрягся.
– Имелись ли недавно травмирующие инциденты?
– Конечно, нет, – отрезала Дорис, а я хотел развязать наконец онемевший язык и крикнуть, что да, кое-что случилось. Как раз неделей раньше умер дедушка Джек.
Технически отец Дорис не был моим настоящим дедушкой, но он уделял мне куда больше внимания, чем кто-либо когда-либо, пока меня пинали из дома в дом, действуя в рамках системы усыновления Южной Каролины. Джек брал меня на озеро Мюррей ловить рыбу. Покупал мне мороженое и совал леденцы мне в руку после обеда.
– Не говори своей матери, – всегда повторял он.
Мать. Дорис набирала приемных детей за деньги, а не по доброте душевной. И уж назвать ее матерью язык не поворачивался. Как у такого человека, как Джек, выросла такая дочь, как Дорис, я никогда не узнаю. Он был добрым. Ерошил мне волосы вместо того, чтобы щипать меня, и никогда не называл меня глупым. Когда он умер, то забрал с собой единственный кусочек счастья, который у меня был за мои двенадцать несчастных лет.
Стоя рядом с Дорис в похоронном бюро, глядя на гроб, я заплакал. Дорис оттащила меня в боковую комнату, ее пальцы вонзились в мою кожу как когти. Она с силой меня встряхнула.
– Не смей о нем плакать, слышишь меня? Он не был твоей семьей.
– Он… он был дедушкой Дж-Джеком, – сказал я, мои рыдания разбивали слова на части.
– Никакой он тебе не дедушка. – Темные глаза Дорис вперились в мои, будто она накладывала на меня какое-то проклятие. – Больше не смей говорить о нем как о родственнике. Он был моим отцом. Моим родным. А ты – не мой. Ты всего лишь чек, что приходит по почте каждый месяц, так что перестань плакать.
Я перестал.
Я втянул в себя боль и похоронил глубоко в душе. Все, что я хотел сказать дедушке Джеку, застряло где-то за зубами. Горе заполнило мой мозг, свело челюсть и вызвало заикание, обеспечив долгие годы мучений от школьных хулиганов и еще больше зла со стороны женщины, которая должна была обо мне заботиться.
Дорис никогда не водила меня к логопеду или на какое-либо другое лечение. Лишь в седьмом классе я получил помощь. Моя учительница, миссис Маррен, пожалела меня и прочла кое-что про заикание. Она не была специалистом, но нашла несколько дыхательных техник, которые помогли мне осиливать хотя бы одно предложение за раз.
«Вдохни мысль, выдохни слова. Легко и просто, Джеймс.
Вдох. Выдох.
Попробуй петь. Иногда музыка может помочь вывести слова наружу».
Я вдохнул воспоминания о Южной Каролине и выдохнул нынешний Бунс-Милл, штат Вирджиния. Все мои надежды сосредоточились на дерьмовом домике и собеседовании.
Я снова надел шлем, завел мотоцикл и отправился в путь. Через пятнадцать минут я был в Саус-Хиллс, недалеко от Роанока. На юго-западе под ясным летним небом спали горы Голубого хребта. Я двинулся по извилистой двухполосной дороге по холмистой местности, окруженной яркими зелеными папоротниками и высокими деревьями. Слева от меня появилась старинная вывеска с вычурными буквами: «Санаторий «Голубой хребет», основан в 1891 году».
Ниже был воткнут знак поновее, с более яркой краской: «Специализация: длительное лечение черепно-мозговых травм, памяти и реабилитация».
Психи и шлепнутые, как сказал арендатор. Я мысленно показал ему средний палец. Все мы в той или иной мере психи и шлепнутые. Просто некоторые лучше это скрывают. А некоторые вообще делают сокрытие данного факта целью своей жизни.
Я ехал по дорожке, пока не достиг высокой каменной стены, которая простиралась далеко по обе стороны и исчезала в лесу. Грозное строение нарушали только широкие металлические ворота с охраной в небольшой сторожке. Я свернул к ним.
– Джим Уилан, – представился я. – На собеседование.
Человек в светло-серой форме со значком на груди сверился с планшетом.
– Уилан… Да. Вам надо к Алонзо Уотерсу. Первый этаж. Спросите на стойке регистрации, там подскажут. Парковка для посетителей слева.
– Спасибо.
Ворота с металлическим скрежетом раздвинулись, и я поехал по асфальтированной дороге. Еще через сто ярдов я добрался до санатория «Голубой хребет».
Высокий дом выглядел как усадьба плантатора, коей, вероятно, и являлся до 1891 года. Прочный трехэтажный особняк из красного кирпича с белой отделкой, со стороны фасада четыре белые колонны.
Я свернул к пустой парковке для посетителей и оставил там «Харлей». Тишину нарушал только гул насекомых во влажном воздухе. Никто не прогуливался по дорожкам и не сидел на каменных скамьях вдоль них.
На выкрашенной в черный цвет старой деревянной двери коробка домофона смотрелась довольно неуместно. Я нажал красную кнопку.
Ответил женский голос.
– Чем могу вам помочь?
– Я Джим Уилан, прибыл к мистеру Уотерсу.
Дверь загудела и щелкнула. Я повернул ручку и вошел в прохладные пределы санатория. Паркетные полы окружали стойку регистрации. Запах чистящих средств облаком висел над запахом старого дерева. Кондиционер делил пространство стены с картиной, где маслом была нарисована ваза с фруктами. Казалось, что санаторий застыл где-то на полпути между усадьбой и медицинским учреждением. Возможно, в этом и заключался смысл: дать пациентам ощущение, что они находятся дома, а не в больнице.
Женщина средних лет с темными волосами, собранными в хвост, помахала мне рукой. Она носила ту же форму, что и охранник в кабинке, только ее именная табличка гласила «Джулс». Женщина беззастенчиво меня рассматривала.
– Ну привет, красавчик. Кого ты хотел бы увидеть?
– Алонзо Уотерса.
Ее глаза расширились.
– Ты пришел наниматься санитаром?
Я кивнул.
– Хм. Как скажешь. По мне, ты не особо похож на санитара. Скорее уж, на сексуального доктора из какого-нибудь сериала.
Я не ответил на ее улыбку, просто стоял, скрестив руки на груди и твердо расставив ноги, и ждал, пока она закончит свой отвратительный осмотр.
– Сильный, молчаливый, – тихо рассмеялась Джулс, все еще бродя по мне взглядом. – Что ж, от души надеюсь, ты получишь работу. Отличное зрелище для усталых глаз. Плюс у нас нехватка санитаров с тех пор, как двое последних уехали из города.
Хорошо. Раз в санатории туго с персоналом, они наверняка меня наймут и попросят как можно скорее приступить к работе.
– Что, не хочешь поболтать? – Джулс тяжело вздохнула. – Ладно, ладно. Алонзо сейчас в столовой, иди в те двойные двери. Не промахнешься.
– Спасибо, – сказал я и зашагал в указанном направлении.
– Ах, он все-таки умеет разговаривать! Удачи, красавчик.
Я почувствовал, как взгляд Джулс сверлит мне спину, и невольно передернулся.
В столовой были белые полы и стены с высокими окнами, в которые лилось яркое июльское солнце. Десяток квадратных столов, каждый рассчитан на четверых. Человек с видимой вмятиной в голове размером с подстаканник сидел с медсестрой у окна и медленно ел суп. Когда я вошел, мужчина пристально вгляделся в меня.
Я посмотрел ему в глаза и почтительно кивнул. Он вскинул брови, затем хмыкнул и вернулся к своему супу.
За небольшой витриной с выпечкой и салатами стояла полная женщина в белой форме повара. За ней в высоких серебристых кофейниках дымился кофе. Она разговаривала с чернокожим мужчиной, где-то за шестьдесят, с тронутыми сединой волосами. На нем была белая рубашка с короткими рукавами, заправленная в белые же брюки. Черный пояс, черные ботинки. Огромное кольцо с ключами позвякивало на его талии.
Я подошел ближе, и повариха повернула голову ко мне.
– Вам чем-то помочь?
Мужчина обернулся.
– Должно быть, ты Джим Уилан, – сказал он.
Я кивнул и протянул ему руку.
– Алонзо Уотерс, – представился он, оценивая меня. – Хочешь быть санитаром, а?
– Да, сэр.
– Резюме принес?
Я вытащил из кармана куртки две сложенные вчетверо бумажки.
– Да, сэр.
– Сэр, – со смехом повторил Алонзо. – Слыхала, Марджери?
Она закатила глаза.
– Не слишком-то привыкай.
– Давай сядем и поговорим. – Алонзо подвел меня к пустому столу и устроился напротив меня. – Кофе?
– Нет, спасибо.
– Тоже пытаюсь пить его поменьше. – Алонзо просмотрел мое резюме. – Двадцать четыре года. Окончил Вебстер-Хай, Южная Каролина. Сразу отправился работать в клинику Ричмонда, где и трудился в течение шести лет?
– Да, сэр.
– Почему ты ушел? Или тебя уволили?
– Клиника закрылась. – Я прочистил горло и указал на резюме. – Там на обороте рекомендательное письмо.
– О, точно, вот оно. – Алонзо откинулся назад и прочитал письмо от моего бывшего руководителя. – Ого. Здесь говорится, что ты был «образцовым сотрудником» и он хотел бы, чтобы у него было десять таких же ребят, как ты. – Он сложил руки на животе и посмотрел на меня. – Неплохо, неплохо. Та клиника работала с наркоманами. Как ты там справлялся?
– Нормально.
– А подробнее не хочешь рассказать?
«Не облажайся. Просто говори».
– Я всегда приходил вовремя. Ни дня не пропустил.
Я выдохнул. Ни разу не заикнулся, причем во фразах, где были пять моих худших врагов из числа согласных. «Д», «н», «м», «с» и «ф» всегда доставляли мне трудности, но звук «д» был просто королем их всех. Мое заикание на имени Дорис сводило ее с ума, поэтому она вечно била меня по затылку: «Да говори уже дальше, придурок».
– А как насчет взаимодействия с пациентами?
– Я не особо с ними общался, – ответил я. – Просто делал свою работу.
– Когда-нибудь имел дело со случаями черепно-мозговой травмы?
Я покачал головой.
– Я сам работал во всевозможных учреждениях, – сказал Алонзо. – И в реабилитации наркоманов тоже. Так что скажу по опыту: эти травмы головного мозга – совсем другая история. Наркоманы, по сути, все еще остаются собой. Здесь же не всегда так. У нас в «Голубом хребте» двадцать семь резидентов. – Он постучал по лбу. – Тебе придется изучить их истории болезни. Как правильно с ними разговаривать. Одно-единственное неверное слово может сбить их с толку или привести к срыву. Справишься?
– Думаю, да.
В клинике мне почти не приходилось говорить, за что мне и нравилась та работа. Но решив участвовать в уходе за пациентами в «Голубом хребте», я пытался пробудить свою давнюю мечту – помогать таким детям, как я, с нарушениями речи. Детям, что чувствовали себя глупыми и мучились каждую чертову минуту своей жизни. Мое заикание породило во мне эту мечту, но она умерла вместе с ним.
Кто захочет, чтобы его заикающийся ребенок лечился у заикающегося терапевта?
«Да никто, дубина», – услужливо подсказала Дорис.
– Вопреки местным слухам, – говорил Алонзо, – это не психиатрическая клиника. Никто из резидентов – резидентов, а не пациентов – не попал к нам из-за расстройств психики. Они все здесь из-за травм. В основном несчастные случаи. И все страдают от неизлечимого повреждения головного мозга. Наша работа – помочь им приспособиться к их новой реальности.
– Хорошо.
Алонзо откинулся на спинку стула, сложив руки на животе.
– Почему ты хочешь работать здесь, сынок?
Тысяча профессиональных, но неискренних ответов готовы были сорваться с моего языка, но… застряли.
Я медленно вдохнул и выдохнул правду.
– Я хочу помогать.
Алонзо прищурился, затем посмотрел на мое резюме.
– Ты довольно основательно закопался в той клинике. Чувствовал себя как дома?
«Сделал ее своим домом».
– Почему не пошел в колледж? Хочешь убирать за больными всю оставшуюся жизнь?
Я пожал плечами.
Он поджал губы.
– А ты неразговорчивый парень.
– Да.
– К счастью для тебя, болтливые сотрудники раздражают меня больше всего. – Он протянул руку. – Шутки в сторону, в этом письме говорится, что если я тебя не возьму, то я идиот. Джим Уилан, ты принят.
Я облегченно вздохнул и пожал ему руку.
– Спасибо, сэр.
– Зови меня «сэр» только перед Марджери, – подмигнул он. – В остальных случаях достаточно просто Алонзо. Я дружелюбный парень, но заправляю сложным заведением. У нас тут куча дополнительных правил вдобавок к основным, лишь бы обеспечить жильцам безопасность и комфорт. Нарушение их – это билет в один конец. Ты понял?
– Да, сэр.
– Тогда все в порядке. – Алонзо поднялся на ноги, и я последовал его примеру. – Давай подпишем документы, и выходишь в понедельник утром. В семь часов утра. Нормально?
Я кивнул.
– Я присмотрел дом в Бунс-Милл. Перееду на этих выходных.
– Хорошо, – сказал Алонзо. – Мне нужно, чтобы ты закрыл время завтрака, обеда, физических упражнений и послеобеденного отдыха. Будешь учиться прямо по ситуации. Мы потеряли двух парней одновременно, поэтому мне нужно, чтобы ты схватывал на лету.
– Сделаю все возможное.
Я подписал документы, и мы попрощались.
– В понедельник, в семь утра, – повторил Алонзо. – Ровно.
Я вернулся в фойе. Джулс покинула стойку регистрации, но помещение не было пустым.
Девушка с волнистыми светлыми волосами стояла у стены, изучая картину рядом с кондиционером. Незнакомка была ниже моих шести футов на целых пять дюймов. Стройная. В бесформенных брюках цвета хаки, простой бежевой рубашке и лоферах.
Она оглянулась, когда мои шаги эхом отозвались в фойе. Большие голубые глаза на лице, напоминающем по форме сердце, уставились на меня. Улыбка расцвела на полных губах и осветила ее тонкие черты, а мой чертов пульс зачастил.
– Красиво, не правда ли? – кивнула она на картину. – Как солнце падает на изгиб яблока. Как подсвечивает виноград.
Я подошел и встал рядом с ней.
– Как по мне, просто фрукты.
Она рассмеялась.
– Это и есть фрукты. Суть фруктов. Великолепная отсылка к чему-то настолько простому. Свет, раскрывающий жизнь внутри.
– Ты будто знаешь, о чем говоришь.
– Мне нравится так думать. Я художница. – Ее кристально-голубые глаза, окаймленные темными ресницами, посмотрели в мои. – Ты первый человек, кого я вижу. Как тебя зовут?
– Джим. Джим Уилан.
– Тея Хьюз. Рада познакомиться. – Она взяла мою руку и от души тряхнула. – У тебя добрые глаза, Джим Уилан.
«А ты чертовски потрясающая, Тея Хьюз».
Она указала на картину.
– Но ты небольшой фанат живописи?
Я пожал плечами.
– Тогда что у тебя за любимый яд, образно говоря?
– Музыка, – ответил я. – Я люблю музыку.
Боже, я говорил как идиот. Я – и люблю музыку. Но утонченное лицо Теи просияло еще ярче.
– О черт, я обожаю музыку. – Она засмеялась. – Живопись – мое пристрастие, а музыка – это жизнь. Ты играешь?
– У меня есть гитара… – признался я, а остальные слова умерли на моих губах. Я не собирался говорить ей, что иногда еще и пел. Да ни за что.
– Обожаю гитару, – сказала Тея. – Ты какую музыку любишь?
Я потер затылок, пожал плечами.
– Не знаю. В основном рок. Guns N’Roses. Foo Fighters. Pearl Jam.
Тея склонила голову.
– Забавно, не знаю таких.
– Ты никогда не слышала Guns N’Roses?
Она нахмурилась.
– На самом деле, не знаю… А должна? – Затем Тея игриво шлепнула меня по руке. – Не стыди меня, Джеймс. Я технодевушка. Вот… мои коронные движения припадочной курицы.
Она ритмично задергала головой, и из меня вырвался смешок. Я бы не удивился, если бы вместе с ним вылетело облако пыли и моли. Я позавидовал тому, как легко и непринужденно Тея держится. Никаких сомнений.
Она та, кто она есть.
– Джим?
Я моргнул.
– Ты пялишься.
А как иначе?
– Впрочем, не могу тебя винить, – добавила она, а затем закрыла глаза рукой. – Боже, это прозвучало так эгоист… ски. Эгоистично? Так правильно? – Тея рассмеялась. – В смысле, я вечно из всего делаю спектакль. Ну или так всегда говорит моя сестра.
