Текст книги "Роковой мужчина"

Автор книги: Эмма Ричмонд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

– Только это был не посторонний. И в округе никто бы не удивился, увидев Синди недалеко от коттеджа, так ведь?

– Конечно. И собаки бы не залаяли.

– И соседи ничего не видели, потому что Синди не была посторонней. Она была моей подругой. Которая мне помогает.

– Да. Она отдала мне негативы, – добавил он. – Я их уничтожил.

– Она их тебе отдала?

– Под давлением, – кивнул он.

Гита ничего не ответила, лишь отвернулась и включила чайник. Она вполне смогла себе представить, как выглядело это давление.

– А когда ты вернулась из Парижа, почему же не сказала мне, что находишься на грани увольнения? Что тебя заменили другой моделью для рекламы новых духов?

– Ты не дал мне возможности рассказать хоть что-то. Ты просто ушел и хлопнул дверью.

– Да. Не только из-за Мэттью, но потому, что сам решил все закончить. Это становилось слишком сложным. Слишком эмоциональным. Но мне тебя не хватало. Я сказал себе, что скоро все забуду, и презирал себя за то, что нуждаюсь в тебе. Но когда я увидел ту фотографию в газете… Прости, Гита… – глядя на ее спину, на шапку темных блестящих волос, извинился он. – Господи, как по-дурацки звучит «прости» – разве этого достаточно?

Выпрямившись так медленно, словно это движение далось ему страшно тяжело, он продолжал с настойчивостью:

– А когда я увидел улыбку триумфа на лице Люсинды, мне стало тошно.

– Не тебе одному. Уходи, Генри. Это все бессмысленно. Я даже не нравлюсь тебе.

– Я тебя не знаю, – поправил он. – Я боролся с самим собой. Меня влекло к тебе, я желал тебя, но мне не хотелось, чтобы ты начала мне нравиться. И порой, когда разум брал верх, я просто не мог поверить, что веду себя, как сексуально озабоченный школьник. Мне тридцать шесть лет, я уравновешен, хорошо образован, отличаюсь завидным здравым смыслом – и тем не менее, я безумно хотел тебя… – Резко замолчав, он невесело усмехнулся. – Хотел тебя? Сказать это – значит, ничего не сказать. Я сходил по тебе с ума, я болел тобою. Но Люсинда сделала все возможное, чтобы отравить меня… Чайник вскипел.

Гита механически выключила чайник и повернулась к Генри лицом.

– Моя мать очень стыдится того, как обошлась с тобой. Ей хочется с тобой увидеться…

– Нет.

Он вздохнул, изучающее посмотрел на ее бледное, измученное лицо.

– Почему тебе потребовалось возвращаться именно сегодня, когда после долгого перелета я едва стою на ногах? Почему ты не могла вернуться завтра – когда я смогу думать и рассуждать спокойно?

– Потому, что я извращенная и порочная…

– Гита…

– Извини, – проговорила она, – но я не хочу, чтобы ты здесь находился.

– Между нами было нечто хорошее.

– Нет, – качнула она головой. – Между нами было нечто мимолетное.

– А ты хочешь чего-то постоянного?

– Нет, я хочу другого.

Помедлив несколько мгновений, он тихо пробормотал:

– Ты говорила, что влюблена в меня…

– Была, – кивнула она. – Но больше нет. – Говоря эти слова, она поняла, что не может взглянуть ему в глаза. – Уходи, Генри.

Повернувшись к нему спиной, чувствуя себя вдруг постаревшей и вымотанной, она снова включила электрический чайник и протянула руку за банкой с заваркой, с трудом соображая, что делает. Автоматические действия помогали скоротать время, сделать вид, что она чем-то занята, пока он не уйдет. И еще помогали ей сдержаться и не признаться в том, что она, возможно, беременна.

– Гита…

– Пожалуйста, уходи, Генри. Пожалуйста, просто уходи, – повторила она. Господи, как она устала. Еще чуть-чуть, и она не выдержит.

Услышав его тяжелый вздох, она напряглась, молясь про себя, чтобы он ушел немедленно, и когда, наконец, он вышел, выдохнула воздух, ощутив дрожь во всем теле. Безжизненно обмякнув на стуле, она крепко зажмурила глаза и заплакала. Она ни разу не плакала с того самого момента, когда все только начиналось больше четырех месяцев тому назад, хотя несколько раз была близка к тому, чтобы разрыдаться. Но сейчас внутри ее словно прорвалась плотина. Весь страх, все тревоги, вся боль вышли наружу. Она чувствовала себя потерянной и одинокой. Но никого не было рядом, никто не видел ее слезы; и это не имело значения.

Усталая и измученная, с опухшим от слез лицом, лишенная способности соображать, она надела темные очки и вышла, чтобы купить молоко и хлеб: приземленная реальность жизни, которая превратилась для нее в ночной кошмар.

Она не хочет снова видеть Генри, думала она. Он не любит ее, и даже если и любит, то вряд ли решится на отношения с женщиной, которую преследовала его «приятельница». Это сделало бы его жизнь трудной… В следующий раз «приятельница» может пойти на нечто более серьезное, чем фотографирование. И его мать чувствует себя неловко, так как была груба с посторонней.

И решение созрело. Она убежит. Она скроется. Даже если бы всего этого не произошло, то вся ее жизнь с ним все равно ни к чему бы не привела. Он не хочет жениться, заводить детей, а она хочет. И возможно, носит под сердцем его ребенка… Ее тело жаждало объятий Генри. Ее губы казались ледяными и мертвыми без его поцелуев. Она не хотела думать сейчас о том, что может быть беременной от него, и потому гнала от себя эти мысли.

Ей действительно нужно уехать.

Прежде всего, Гита отправилась к агенту по торговле недвижимостью и выставила дом со всем – содержимым на продажу. Ей сказали, что дом купят очень быстро. Дома в таком престижном районе ценятся.

Медленно, возвращаясь домой, она замешкалась на несколько мгновений около аптеки, потопталась на пороге, а затем решительно вошла внутрь и купила домашний тест на беременность. Лучше уж знать наверняка.

Вернувшись, домой, она попросила Дженни показывать дом всем возможным покупателям.

– Не уезжай! – в отчаянии застонала та. – Мы только-только с тобой подружились! И мне так нравится быть твоей соседкой!

– Ты тоже мне нравишься, Дженни. Но мне нужно уехать. Начать все заново в другом месте. – Сознавая, что сейчас заплачет, она торопливо извинилась и убежала. Без сомнения, Синди будет рада. Она добилась всего, чего хотела.

Среди почты, которую Дженни передала ей, оказался чек от Верлейна, так что теперь причины ждать, и откладывать отъезд не было. Она начнет новую жизнь. И к тому времени, как Генри придет снова, она будет далеко отсюда. Там, где он не сможет ее найти. Но при этом, всегда надеясь, что он захочет это сделать – найти ее.

Домашний тест на беременность лежал на столе, словно наблюдая за ней, ожидая. Она раздраженно схватила его и направилась в ванную. Результат наверняка будет отрицательный. Конечно же, отрицательный.

Она надеялась зря.

Гита с недоверием посмотрела на результат. Перечитала инструкцию. Она не может быть беременной. Не может. Но ведь результат получился однозначно положительным! Тяжело опустившись на край ванны, она пустыми, остановившимися глазами смотрела прямо перед собой. Что же ей теперь делать? Сообщить Генри нельзя. Нельзя рассказать ему такое!

Сколько пройдет времени, прежде чем он вернется? Если он вообще когда-нибудь вернется. Но ведь это вполне вероятно, так что лучше уехать, как можно быстрее. Швырнув коробочку с тестом в мусорное ведро, мысленно отгородившись от всех прочих проблем, она побежала в спальню и начала поспешно укладывать вещи – дорогие и шикарные платья и костюмы, которые ей, скорее всего, больше не понадобятся, обувь, сумки, пояса и те личные вещи, которые она собирала в течение всей своей жизни, – альбом с фотографиями, безделушки, принадлежавшие еще ее родителям. Была ли ее мама рада, когда узнала, что ожидает ребенка? Но ведь она была замужем и любима…

Крепко зажмурив глаза от острого укола отчаяния, Гита подождала, пока неприятный момент не пройдет, и принялась опустошать ящик, содержащий свидетельства всех четырех месяцев преследований. Выбросив все в ведро, она выставила мусор на улицу для мусоросборника.

Быть не может, что она беременна. Она купит еще один тест, попробует заново.

Потом позвонила своему агенту сказать, что переезжает, и поблагодарила ее за все, что та для нее сделала. Элейн даже не пыталась просить ее остаться и поддерживать с ней связь. Зачем? Они обе знали, что та фотография может всплыть вновь. Газеты часто хранят пикантную и ценную информацию для будущего возможного использования.

Ну что ж, необходимость в этом у них не возникнет, так как она не собирается больше быть знаменитой. Дай прошлому уйти и двигайся дальше – любимые слова ее тетушки. Как Гите, ее не хватало! Как хорошо было бы выплакать все свое горе на широкой тетиной груди, но той груди уже давно не было.

Понимая, что Генри может вернуться в любой момент, она поставила свои чемоданы возле входной двери и решила сбегать попрощаться с Дженни, но, открыв дверь, увидела на пороге Генри. На нем снова был тот же плащ.

Первым ее порывом было захлопнуть перед ним дверь, но он оказался проворнее и легко удержал лихорадочное движение ее руки.

– Я не слишком доверял тебе и боялся, что ты убежишь снова, – тихо сказал он. – Похоже, я был прав, – добавил он, окидывая взглядом чемоданы. – Отрезаешь себе нос, чтобы позлить лицо, Гита?

– Это мой нос и мое лицо, я могу с ними делать все, что захочу. Уходи.

– Нет.

– Никак не возьму в толк, почему на тебе до сих пор этот дурацкий плащ! Дождя ведь нет! – Ее голос звучал истерически, так как факт беременности давил на ее мозг, на ее сердце и на язык, давил и дожидался минуты слабости, чтобы выплыть наружу. А она не могла это сделать. Не могла!

– Дождя нет, – согласился он.

Заставив ее отступить назад, глядя на нее напряженным взглядом серых глаз, он вошел в дом и закрыл за собой дверь. Гита поспешила отойти от него подальше.

– Я не хочу, чтобы ты был здесь.

– Не хочешь?

– Нет. Я думала, что ты поехал домой отсыпаться.

– Я еще не был дома. Я ходил, думал, пытался прочистить себе мозги. Почему ты выглядишь такой напуганной, Гита?

– Я не напугана! – Повернувшись к нему спиной, она прошла в кухню.

– Тогда возбужденной.

– Я не возбуждена.

– Но ты приняла решение, уехать прежде, чем я оказался здесь. Уехать и всему положить конец. Почему?

Встав по другую сторону кухонного стола, она посмотрела на него, отказываясь что-либо чувствовать.

– Ты сам положил конец всему.

– Да. О чем горько сожалею. Я как-то сказал тебе, что никогда не стану ни о чем просить; ну, так я говорил неправду. Можно мне сварить кофе?

– Нет.

Не обратив внимания на ее отказ, он включил чайник.

– Ты собиралась оставить все? Все чашки, тарелки?

– Я оставляю все.

Генри вздохнул, на мгновение на его лице возникло выражение беспомощности.

– Я хотел того, что у нас было, – сказал он негромко, – и ничего большего. И поэтому не мог позволить себе привязаться, не мог позволить себе… Впрочем, нет, дело не в том, что я не мог себе что-то позволить, потому что чувства уже появились. Дело в том, что я пытался их подавить.

– Как целенаправленно! – произнесла она с притворным восхищением.

– Да. А ты сама? – повернулся он к ней. – Ты ведь тоже их подавляешь, не так ли?

– Что? Чувства?

– Да. Я соскучился по тебе.

– Соскучился?

– Да. Хочешь кофе? Или чаю?

– Нет, благодарю, – вежливо отказалась она. Ее всю трясло, колотило от страха. Она страшилась сказать хоть слово, так как одно слово могло повлечь за собой остальные, могло заставить ее сказать то, что она говорить не хотела. Если бы у нее было время хоть как-то привыкнуть к факту своей беременности, прежде чем она снова увидела Генри… Если бы это не было таким шоком для нее самой… Но может быть – Господи, пожалуйста, – это все-таки ошибка теста?

Генри налил себе чашку кофе, поставил на стол.

– Посмотри на меня, Гита.

Она отвернулась и впервые с тех самых пор, как увидела его, не ощутила спиной его близость. А когда Генри дотронулся до ее плеча, сильно вздрогнула от неожиданности.

Отскочив в сторону, она кинула на него возмущенный взгляд.

– Не смей меня трогать!

Он нахмурился, посмотрел на ее опухшее лицо и покрасневшие глаза.

– Что случилось?

– Ничего!

– Гита…

– Ничего! – закричала она. – Уходи.

До боли, сжав руками, край кухонного шкафчика, она слепо смотрела на гладкое пластиковое покрытие.

– Ты больна?

– Нет, – пробормотала она.

– Тогда что?

– Ничего.

– Перестань твердить мне «ничего», – укоряющее и почти что мягко сказал он, – когда совершенно ясно, что с тобой происходит что-то неладное. – Схватив ее за плечи, он развернул ее к себе. – Скажи мне.

Она отчаянно замотала головой.

– Неужели Синди приезжала? – попробовал угадать он. – Нет? Тогда что? Да ради Бога, Гита, скажи мне, что?

Оттолкнув его в сторону, с глазами, полными нежеланных, но горьких слез, она прошептала:

– Кажется, я беременна.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Пораженный, не в состоянии вымолвить ни слова, Генри смотрел на нее.

– Но ты же сказала…

– Что принимаю таблетки, да, – согласилась Гита. – Так оно и было. Я, должно быть, забыла одну принять вовремя или еще что-нибудь… И не смотри на меня так! Я сделала это не нарочно! Я не жду – и не хочу, – чтобы ты что-нибудь предпринимал по этому поводу! И вовсе не желаю, чтобы ты брал на себя хоть какую-то ответственность!

– Да, я вижу, – согласился он тускло, – ты ведь даже не собиралась мне ничего сообщать, не так ли? Ребенок мой, насколько я пони… Конечно же, мой, – кивнул он устало. – Извини. Я прошу прощения. Мы поженимся…

– Не говори вздор, – резко прервала она его. – В наше время беременность давно уже перестала быть причиной для брака. И я еще могу ошибаться…

– Но ты сама ведь не думаешь, что это ошибка?

Слезы снова затуманили ее глаза, и если перед тем она вообще не хотела ничего говорить, то теперь не могла и не хотела остановиться. Она отчаянно пыталась предотвратить любое проявление его донкихотства.

– Ты не хочешь иметь жену, семью, ты сам так сказал. Да и вообще, даже если я и беременна, то могу сделать аборт…

– Нет! – прервал он ее – и не сумел скрыть удивление от собственного невольного порыва. – Нет, – повторил он спокойнее. – Я этого не хочу.

Она тоже не хотела. Узнав о своей беременности, даже не подумала об аборте. Как-то просто и сразу решила, что этот ребенок появится на свет.

– Я не хочу, чтобы ты женился на мне, Генри, – повторила она тихо. – Пожалуй, сейчас я бы не отказалась от чашки чая.

– Сейчас сделаю, – предложил он. – Садись, Гита.

Она послушно уселась, сложила руки на столе. То, что она сказала ему о беременности, принесло ей великое облегчение. Словно огромная тяжесть упала с ее плеч. Нащупав носовой платок, она высморкалась. Вытерла слезы.

Генри принес чашку чая, поставил перед ней и уселся напротив.

– Я не специально это сделала, Генри, – тихо сказала она, не поднимая глаз.

– Знаю. – Он добавил: – Я просто был немного в шоке. Ты уже была у доктора?

Она помотала головой.

– Ты должна обязательно сходить. – Он отпил свой остывающий кофе, вздохнул. – Почему ты не хочешь выйти за меня?

– Ты знаешь почему.

– Потому что думаешь, что я тебя не люблю?

– Потому что я знаю, что не любишь.

– Я – отец… – тихо сказал он. – О Господи!

– Да. Мне очень жаль.

Глядя, как она сцепила руки вокруг чашки, он внезапно ощутил ошеломляющую потребность защитить ее. Она выглядела такой потерянной, такой грустной. И даже с опухшим лицом и покрасневшими глазами все равно казалась ему необыкновенно красивой.

– Мое представление о тебе было испорчено намеками Люсинды, – сказал он тихо и задумчиво. – Так что, как понимаешь, я совсем не знаю, какая ты на самом деле. Какой была, прежде чем все это случилось. И мне хотелось бы тебя узнать. Поговори со мной, Гита.

– В этом нет никакого смысла. Я привязалась к тебе, а ты…

– …предал тебя. Так же подло, как и Люсинда, – закончил он за нее. – Я знаю это.

Криво улыбнувшись, она принялась чертить пальцем воображаемые узоры на старом деревянном столе.

– Она сказала, что это было отвратительно.

– Что именно? – мягко спросил он.

– Мы. Она ведь видела нас. На полу кухни.

– Я лично не нашел в этом ничего отвратительного. А ты?

Беспомощно вздохнув, она снова принялась водить пальцем по столу.

– А я думала, что мне ужасно повезло, – тихо, с горечью сказала она. – Я всегда думала, что мне везет.

– Потеря родителей в раннем детстве вряд ли может считаться везением.

– Не может, – медленно кивнула она. – Но мне повезло, что моя тетя согласилась принять меня. Она была доброй, чудесной, любящей женщиной.

Но у крошечного человечка, растущего внутри ее, не будет тети, не будет даже нормальных родителей. Эта мысль вызывала у нее страшную тоску и отчаяние. Она всегда думала, надеялась… Смахнув слезы, Гита поспешно отпила чая.

– Все, видишь ли, зависит от точки зрения, – продолжал Генри. – Люсинда считала себя невезучей, так как у нее умерли родители. Хотя ее и удочерила супружеская пара, которой она противилась, не позволяла себя обожать.

Удивленная, Гита невольно подняла на него глаза.

– О ком ты?

– Я ездил их повидать, пока тебя не было. Они сейчас живут в Норфолке. Свой коттедж в Шропшире они оставили Люсинде. Никто особо не знал их, пока они жили там. Это очень тихие люди, необщительные, и наше семейство всегда довольствовалось версией Люсинды об их характерах. Мы ошиблись в Люсинде, так что, вероятно, ошибались и в них тоже.

– Ты рассказал им о том, что произошло?

– Частично. Знаешь, они ничуть не выглядели удивленными. Похоже, что бы они ей ни давали, что бы ни говорили или ни делали, для нее все было неприемлемым. Она хотела луну с неба и не соглашалась на звезды. Она просто не позволяла им стать для нее настоящими родителями. Они говорили, что она старательно создавала у окружающих мнение, что приемные родители недобры к ней. На самом деле все было не так. Между прочим, она никогда их не навещает. Никогда не звонит им.

– Я знаю. Мне всегда было ее очень жаль.

– Как и всем остальным.

– А я-то думала, что между нами существует особая связь из-за сходной судьбы. То, что мы обе потеряли родителей в раннем детстве, казалось мне, создает нерушимую связь между мной и Синди. Но я была той, которой больше повезло. Меня любили.

Она гостила у нас с тетей во время школьных каникул. Моя тетя всячески баловала ее, старалась хоть как-то возместить ее несчастливую жизнь дома.

– А ее приемные родители никогда и не пытались защитить себя или хоть как-то оправдаться. Просто становились все тише и наконец, не выдержали и переехали. Ты, Гита, ищешь и находишь во всем положительное. Люсинда, напротив, всегда искала негативное. В прошлом, разумеется.

– Да. Но что скажет твоя мать насчет ребенка? Ты ей расскажешь?

Он странно улыбнулся.

– Да, конечно. Было бы очень глупо это скрыть. Если она узнает из других источников… Моя мать очень… Я хотел, было, сказать – властная, но это не совсем так. Ей нравится самой стоять у руля. Она думает, что знает, чего кому надо. В присутствии моей матери нелепо говорить о своих симпатиях или пристрастиях, она сама решает, что хорошо, что плохо. Если ей понравится чья-то идея, она в лепешку разобьется, чтобы добиться всего для этого человека. Если же не понравится, то можно считать, что с нею покончено навеки. В самом раннем возрасте я понял, что моей матери нельзя ничего откровенно рассказывать. Гита, меня годами заставляли заниматься игрой на фортепьяно потому только, что в пятилетнем возрасте я как-то случайно ляпнул, что мне нравится слушать, как кто-то из взрослых играет на нем.

Она слабо улыбнулась. Он того и добивался.

– Моего отца она буквально насильно заставила играть в гольф. Якобы это приносило пользу его здоровью, – добавил он, усмехнувшись. – Мой отец и я довели искусство непроницаемого лица до совершенства.

– Значит, ты привык никому и ничего не рассказывать? Надел маску холодности и бесстрастности?

– Да. Инстинкт самосохранения. Понятия не имею, когда же произошла эта перемена, только знаю, что она произошла. И я привык. До того момента, когда я впервые увидел тебя, моя жизнь была очень скучной. Никаких новых, волнующих рукописей – все они казались такими обыденными. Ни женщины, способной возбудить во мне интерес, к ужасу моей мамочки. Потому, как она мечтает о невестке и внуках. И когда я сообщу ей о ребенке, как и должен, то имей в виду, Гита: она обрушит на тебя все резервы своей заботы. Попробует взять все в свои руки.

– Но я ей даже не нравлюсь! – возразила Гита. – Так что, возможно, этого и не произойдет.

Он уныло улыбнулся.

– Нравится или не нравится – моя мать никогда этим не руководствуется. Только чувством долга. И она тебя обязательно полюбит, – добавил он мягко. – Она еще станет обвинять тебя в том, что ты не сумела дать ей достойный отпор в тот день на кухне, – добавил он, снова улыбнувшись. – Меня она начнет обвинять в том, что я не сумел во всем вовремя разобраться и так поздно понял, что собой представляет Синди. Себя же убедит в том, будто всегда знала, что с Люсиндой не все в порядке. В чем-то она обвинит и Тома. Она поразит тебя своей добротой. И, вполне возможно, сама организует нашу свадьбу.

Гита в ужасе подняла на него глаза.

– Нет…

– Хочешь убежать со мной? – спросил он тихо. – Туда, где она нас не найдет?

Слезы снова наполнили ее глаза, она шмыгнула носом и помотала головой. Он через стол протянул руку, нежно коснулся ее пальцев, и она торопливо отдернула их.

– У меня такое ощущение, словно вся моя прежняя жизнь была ложью, – прошептала она. – Я не ощущаю себя больше человеком, личностью.

– И поэтому ты решила уехать. Начать где-нибудь все заново.

– Да. – Ее взгляд был таким же пустым, как и ее улыбка.

– И где, например?

– Я не знаю. Найти работу стюардессы, агента по туризму…

Но ее слова были не более чем словами, в них абсолютно не слышалось ни энтузиазма, ни радости. Просто надо же было придать своей жизни хотя бы видимость нормальности, наметить хоть какую-то цель и направление.

– Я постоянно твержу себе, что должна собраться с силами. Но это невероятно трудно. Поэтому мне нужно быть занятой, делать что-то, пусть даже просто убежать куда-нибудь.

– Но судьба последнее время постоянно вмешивается в твои намерения, не так ли? – спросил он со слабой улыбкой. – Я вернулся слишком скоро.

– Да. И я не хочу, чтобы ты был здесь, Генри.

– Потому что не можешь меня простить?

– Нет, не поэтому, – честно призналась она. – Потому что я не могу простить саму себя. Мне никогда не следовало иметь с тобой отношения. Это было глупо, неразумно. Я тебе даже не нравлюсь.

– Не нравишься так же, как я не нравлюсь тебе? – парировал он тихо.

– Я тебя не знаю. Ты никогда не позволял мне тебя узнать! – Но это не остановило ее, и она влюбилась в него.

– Да, но теперь я хочу, чтобы ты меня узнала.

– Слишком поздно.

– Нет, не поздно. Даже не говоря о ребенке, я должен узнать тебя сам, для себя самого. Из-за Люсинды, из-за ее махинаций, у нас все повернулось не так. Но я хотел тебя. С первой же минуты, как увидел, несмотря на все, что знал о тебе, я хотел тебя. Как мальчишка, как полный дурак. Я цинично внушал себе, что твой образ является предметом торговли, но это не помогало. Я хотел тебя. Именно так: хотел, и все. Я никогда не ощущал подобного ранее. Даже не знал, что способен, на это. И ты тоже это чувствовала, Гита. И чувствуешь до сих пор. Ты же сама слышишь, как электричество потрескивает между нами в воздухе, окутывает нас магнетическим облаком…

– Я знаю, что это такое, Генри! И я знаю, что между нами происходит! – раздраженно сказала она. – И мне совершенно не нужно, чтобы ты напоминал об этом! Но этого все равно недостаточно!

Снова протянув руки через стол, он прикоснулся кончиками пальцев к ее ладоням, и она немедленно отдернула их, словно он обжег ее, и спрятала под стол.

– Не прикасайся ко мне, Генри.

Сцепив руки на столе так, словно это могло удержать его от соблазна дотронуться до нее, он медленно и нехотя кивнул.

– Можем ли мы пуститься в путешествие по узнаванию друг друга? Можем ли мы встречаться, как остальные люди? Разговаривать, ходить по вечерам в ресторан, театр, на балет, в оперу?

– В оперу? – в ужасе спросила она. – Ничто другое не повергает меня в такое…

– Уныние? – угадал он с улыбкой. – Ты не любишь оперу?

– Нет.

– А если я признаюсь в том, что люблю, то я проклят навеки?

– Не говори глупостей. Что, действительно любишь?

Улыбка сверкнула искоркой в его глазах.

– Нет. Я довольно равнодушен к опере. А балет?

– И балет не люблю. Генри, из этого ничего не получится.

– Почему? Потому что я буду постоянно напоминать тебе о предательстве Синди? Или потому, что, не соблазняя тебя, ты бы имела работу, сохранила контракт, не забеременела бы? Ты именно это хочешь сказать?

– Нет. Ты был всего лишь прищепкой, на которую Синди подвесила все свои обиды. О, Генри, ты же ничего не понял! Ну, допустим, мы начинаем узнавать друг друга, начинаем нравиться друг другу, допустим, наши отношения длятся дольше, чем ты предполагал вначале, – и что это изменит?

– Значит, ты все-таки думаешь об этом? – негромко спросил он. – О наших возможных отношениях?

– Нет, – зло качнула она головой, – это гипотетический вопрос. Мы сейчас просто говорим.

– Понятно. Тогда, тоже гипотетически, я не знаю. В данный момент я просто хочу, чтобы все прояснилось. Есть еще ребенок, о котором стоит подумать…

– Я сама прекрасно знаю, что есть ребенок, о котором стоит подумать! – Вскочив на ноги, в волнении отшвырнув ногой стул, она продолжала: – Но я не хочу иметь с тобой никаких отношений только потому, что есть ребенок!

– Наш ребенок, – поправил он ее мягко.

– Хорошо, наш ребенок! Но я не…

– Не нуждаешься во мне? – тихо спросил он, словно подсказывая.

– Нет! Я не это хочу сказать! Но я и сама могу о нем позаботиться! Я вполне справлюсь…

– Пока он в первый раз не заплачет.

– Перестань! – закричала она. – А что, если об этом узнает Синди? Что, если она вернется и начнет все заново?

– Она этого не сделает, – твердо сказал он.

– Но ты не знаешь этого наверняка!

– Нет, знаю. Сядь. Сядь, Гита. Я уверен, что твое состояние сейчас во вред ребенку.

– Да что ты знаешь о детях! – зло сказала она, но, тем не менее, подняла свой упавший стул и уселась.

– Но я собираюсь узнать побольше. – Он забавно, как-то неуверенно улыбнулся: – Невероятно, что я принимаю участие в таком разговоре. Что принимаю это так, словно…

– Ты думаешь, я лгу? – вскинулась она, снова вытянувшись на своем стуле как струна.

Он просто посмотрел на нее, и она утихла.

– Нет, Гита, я не думаю, что ты лжешь. Перестань обороняться. Ты не одна его создала, и я не буду держаться в стороне.

– Я и не пыталась держать тебя в стороне, – пробормотала она. – Но ты не заставишь меня поверить в то, что был приятно удивлен моей новостью. После всего, что ты говорил мне тогда в коттедже…

– Ради Бога, мы можем, наконец, забыть о том, о чем говорили тогда в коттедже? Я, ей Богу, не уверен, что выдержу, если каждые пять минут ты будешь тыкать меня носом в мои собственные дурацкие высказывания…

– Я и не тыкаю тебя носом. Но ты сам сказал, что не хочешь иметь детей, не хочешь иметь жену! Ты говорил…

– Я прекрасно помню, что говорил. У меня вообще отличная память. Можем мы теперь опять поговорить о Синди?

Она раздраженно фыркнула.

– Тебе нечего бояться, так как она не вернется, – твердо сказал он. – Она уехала в Австралию.

– В Австралию?

– Да. Попросила, чтобы авиакомпания перевела ее туда. И она знает, что если когда-нибудь решит вернуться и хоть раз попытается причинить тебе боль, даже просто рискнет подумать об этом, то будет сожалеть о содеянном весь остаток жизни. Знает она и то, что это не пустые угрозы.

Несколько встревоженная такой переменой в нем – сурово сжатые губы, гневный блеск его глаз, – она прошептала:

– Что ты ей сказал?

– Я не стану тебе говорить.

– Ты будешь поддерживать с ней отношения?

– Нет. Но мне нужно, мне необходимо поддерживать отношения с тобой. Несмотря на то, что мне не разрешено прикасаться к тебе. Ведь не разрешено? – спросил он печально.

– Не разрешено.

– Потому что ты теряешь голову, когда я прикасаюсь к тебе? Точно так же, как теряю голову я, когда ты касаешься меня?

– Генри…

– Гита, – мягко прервал он ее. – Я не собираюсь отпускать тебя без боя.

– Ты делаешь мне больно.

– Я знаю.

– Значит, я должна уехать, начать новую жизнь.

– Но ты ведь продолжаешь думать: а что, если у нас есть будущее? А что, если я отказываюсь оттого, что может стать моей судьбой? Гита, я отец этого ребенка…

– О, Генри, не надо! – закричала она в отчаянии. – Пойми, я не хочу, чтобы все это было так! Не хочу быть в такой… такой зависимости от тебя. Не хочу родить ребенка без брака, без защищенности, надежности, любви. Но…

– Тогда дай мне шанс. Не отказывайся. Не дай тому, что произошло между нами, помешать мне, видеть тебя каждый день. Не дай ей победить.

– А я и не даю ей победить. Но кто сказал, что я собираюсь видеться с тобой каждый день?

– Я сказал. И как ты собираешься жить, если все-таки уедешь?

– Так же, как жила раньше! Если ты хоть на мгновение подумал, что я хочу от тебя материальной помощи, то ты ошибаешься! Я всегда могу получить работу – хотя бы на время, – а когда мне придется перестать работать, то… ну, у меня есть кое-какие сбережения, – натянуто сказала она. – От Этьена я получила очень щедрый чек.

– Никогда не трать свои сбережения, – предупредил он. – Найди себе работу с зарплатой достаточной, чтобы на нее жить. Где-нибудь рядом. – Он широко зевнул и тут же извинился: – Прости. Или переезжай ко мне, – добавил он запросто.

Она уставилась на него.

– Нет!

Он слабо, чуть поддразнивающее улыбнулся.

– Нет, – кивнул он. – Рановато для этого, не так ли? А что насчет дома? Все же решила его продать?

– Я не знаю, – со злостью сказала она. Глядя на него вызывающим взглядом, она не удержалась от прямого вопроса: – Чего ты все-таки хочешь, Генри?

Неотрывно глядя ей в глаза, он мягко произнес:

– Тебя. Ты – это все, о чем я могу думать. Мечтать, фантазировать.

В ее груди что-то тревожно дернулось, и, не в состоянии отвести от него глаз, она с трудом сглотнула.

– Я не знаю, могу ли тебе доверять, – прошептала она.

– Но тебе не кажется, что стоит рискнуть? Дай мне один месяц, Гита. Всего лишь четыре недели.

– Никаких касаний, – настойчиво сказала она.

– Никаких касаний, – согласился он неохотно. Глядя на него, в его серые глаза, на черты его твердого, такого привлекательного лица – лица, к которому ей так отчаянно хотелось прикоснуться, прильнуть губами, – она вздохнула.

– Иди домой и выспись, – сказала она тихо.

– А ты не убежишь?

– Нет.

– Обещаешь?

– Да. Но только на месяц.

Он кивнул и поднялся на ноги. Глядя на нее сверху вниз, он снова едва заметно улыбнулся.

– Я позвоню тебе, когда проснусь.

– Да.

Протянув руку, словно собираясь дотронуться до ее блестящих волос, он вовремя вспомнил свое обещание и с сожалением отдернул руку.