Текст книги "Роковой мужчина"

Автор книги: Эмма Ричмонд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

– Не хочу я обладать никакой властью! Я просто хочу быть счастливой. Не заставляй меня иметь над тобой власть, Генри. Пожалуйста, не заставляй.

Удивленный, он посмотрел на нее, а затем мягко привлек ее к себе и обнял так, как никогда до этого не обнимал. Его руки ласково и успокаивающе гладили ее спину.

– Ты говоришь, что не понимаешь меня, а сейчас я не понимаю тебя. Я думал… – Глубоко вздохнув, он продолжал: – Ты совсем не такая, какой я тебя представлял. Я увидел тебя, я тебя захотел и, как дурак, подумал, что ты такая же, как я сам.

– Как ты сам? В каком отношении?

– Такая же бесчувственная.

– Но ты не такой! – запротестовала она.

– Да, Гита, такой.

Встревоженная, она подняла голову и посмотрела ему в лицо, которое больше не выглядело ни самоуверенным, ни надменным, а скорее подавленным и мрачным.

– Я представлял себе ни к чему не обязывающие отношения: я приезжаю к тебе, когда у меня есть время и желание. Ты ждешь меня, и у тебя тоже не более чем физическая потребность. Взаимная необходимость, так сказать. Но потом, когда я поговорил с тобой в студии и увидел твою растерянность и уязвимость, я понял, что в моей власти причинить тебе боль. Обычно, Гита, я не вступаю в игру с невинными. Только с теми, кто знаком с правилами игры. С искушенными и опытными. Я думал, что ты именно такая. Но я ошибался. При этом я тогда уже понял, что не хочу уходить в сторону. Хотя и следовало бы. Но я не хотел и не мог.

– Синди наверняка рассказала тебе, какая я на самом деле?

– Да, – медленно согласился он, – но, очевидно, я неправильно понял ее слова.

– Неправильно понял? Как так?

– О, я не знаю…

– Нет, знаешь! Когда чуть раньше мы говорили внизу, на кухне, ты был уверен, что я корыстна и нахальна; но ведь не Синди же тебе это сказала? – спросила она с болью и удивлением.

– Не-ет, – медленно проговорил он, – но… – И, слегка нахмурившись, добавил: – Но думаю, что из-за своего мнения о женщинах вообще я неверно расценил то, что она говорила о тебе. Я ожидал, что ты другая, поэтому и решил, что так оно и есть на самом деле.

– Но все равно приехал ко мне, – прошептала она.

– Да. Заглянул в твои бездонные зеленые глаза – и погиб.

– Зеленовато-карие, – поправила она машинально.

– Зеленые, – настаивал он. – Глаза колдуньи. Но я не хотел узнавать тебя как человека. И вовсе не хотел причинять тебе боль. У меня нет никаких глубоких чувств, Гита, – скорее расположение, удовольствие. И безумное желание, – добавил он так тихо, что она едва расслышала.

Глядя ему в глаза, Гита почувствовала, что теплая беспомощность снова обволакивает ее тело, беспомощность, влекущая за собой жажду его прикосновений и потребность касаться его. Она перевела взгляд на его губы и наклонилась ниже, так, что смогла коснуться их и пробовать на вкус. Из ее горла вырвался слабый стон, когда она почувствовала, как отозвалось все его тело. Она хотела отдаваться любви медленно и нежно, она хотела, чтобы все было чудесно, потому что его слова прозвучали так, словно он собрался уйти навсегда. А она отчаянно боялась этого.

Переместившись в более удобную позу, она скользнула руками к шее Генри, еще раз коснулась губами его губ, дотронулась до них кончиком языка и слилась с его телом так, как хотела, чтобы это делал он, – с нежностью и наслаждением. Ей казалось, что это будет длиться бесконечно. Должно длиться бесконечно. И он был таким нежным! Поразительно нежным! Почти что любящим.

Свернувшись рядом с ним в клубочек, губами почти касаясь его груди, она прошептала с печальным вздохом:

– Это было чудесно.

– Да, Гита. Спасибо тебе.

– Не стоит благодарности.

Он засмеялся. И его смех казался настоящим. Чуть ли не счастливым. Возможно, он был прав. Надо забыть о тревогах и просто наслаждаться. Но она знала, что никогда не забудет того, что он сказал ей. Его слова подтверждали различие их натур.

Погладив ладонью ее волосы, он тихо сказал:

– Будь терпелива со мной, Гита. Для меня это совершенно новая исходная точка.

– Значит, это не конец? – Она с удивлением посмотрела на него.

– Конец?

– Я думала, что ты говоришь мне «прощай», – с болью сказала она.

Он внимательно посмотрел ей в глаза, затем положил, ее голову себе на грудь.

– Нет.

– Твой предыдущий опыт с женщинами был таким ужасным? – помолчав, спросила она.

– Ужасным? Нет.

– Но они не были такими, как я?

– Нет. Мои прежние женщины не были такими, как ты. Они ничего от меня не ждали – в эмоциональном отношении.

– Просто награду за оказанные услуги?

– Да Подарки, драгоценности, обеды и ужины и дорогих ресторанах. Но ты ведь не такая, не правда ли, Гита?

– Нет. Мне слишком трудно справляться со своими чувствами. В этом отношении у меня нет выбора. Я даже не знаю, хотела бы я вообще иметь выбор. Это все тоже ново для меня, Генри.

– Я знаю. – С ленивой улыбкой и мягким поцелуем, он пробормотал: – Но мне придется уехать.

– Уехать?

– Да. Я должен вернуться обратно в Лондон. Есть работа, которую мне нужно сделать. Люди, с которыми нужно увидеться. Места, в которых нужно побывать.

– Когда ты вернешься?

– Поздно вечером. Или завтра рано утром. Из-за собак. Сонная и теплая, не желая двигаться, Гита чувствовала себя сейчас гораздо более счастливой и успокоенной, так как знала, что он вернется. Она легко провела пальцем по его груди.

– Смотри, веди машину осторожно.

– Ммм. Не засыпай.

– Не буду.

Но веки ее отяжелели, тело охватили дремота и ощущение уюта, она поудобнее устроилась рядом с ним, смежила веки и провалилась в чудесный сон, полный надежды на счастливый конец…

Когда она проснулась, было уже темно, и Генри рядом не было. Потягиваясь и зевая, она полежала немного в постели, улыбаясь, окутанная воспоминаниями. Возможно, все еще будет хорошо. Впервые с того момента, как она встретила его, у нее возникло ощущение, что все будет хорошо.

Она встала и спустилась вниз, чтобы поужинать на кухне. Вернувшись обратно в постель уже после полуночи, она заснула глубоким сном без сновидений и спала до восьми утра следующего дня.

Позавтракав, Гита вышла на свою обычную прогулку, чтобы собрать сухие ветки для камина, потом повернула обратно, к коттеджу, и вдруг все изменилось. Кошмар вернулся и застал ее врасплох.

Сбросив на пороге заляпанные грязью кроссовки, она вошла через дверь черного хода в коттедж и уставилась непонимающим взглядом на толстый конверт, лежащий на кухонном столе. Может быть, это рукописи? Может быть, это Генри забыл его?

Взяв конверт, она открыла его и вытряхнула на стол содержимое. Пачка фотографий. Все еще удивленная, заинтригованная, она подобрала их и начала просматривать, и любопытство сменилось отвращением и страхом: на всех фотографиях была она, Гита, снятая здесь, в коттедже. За последние несколько дней она почти забыла о преследующем ее маньяке, о том, что за ней охотятся…

Вот она выходит из поместья… Вот раздевается в спальне… На месте ее глаз и сердца были вырезаны дырки… С криком, полным ужаса и злости, она швырнула пачку фотографий об стенку, и они разлетелись по полу. И в тот же момент на кухню вошел Генри.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

– Ты кому-то сказал, что я здесь? – сухо бросила ему Гита вместо приветствия.

– Нет.

– Тогда, наверное, Синди сказала. Хотя зачем это ей? – нахмурилась она. – Ведь смысл моего бегства сюда и заключался в том, что никто не будет знать где я нахожусь.

– Но может быть, она и не говорила. Может быть, этот человек сам проследил, куда ты направляешься, – негромко и рассудительно сказал Генри. – Ты смотрела в зеркальце заднего вида, когда ехала сюда?

– Нет, не смотрела.

Он молча подобрал рассыпанные фотографии, явно для того, чтобы взглянуть на них, затем подошел к столу и аккуратно положил их обратно в конверт.

– Отпечатаны непрофессионально, – сказал он. – Имея оборудование, вполне можно сделать это самому, не прибегая к услугам фотостудии. И негативов нет, – добавил он тихо.

Она не ответила.

– Как они здесь оказались?

– Фотографии лежали на столе, когда я вошла, – сказала она ровным голосом. – Это означает, что он заходил в дом, пока меня не было. То есть он… – Не договорив, она ударила рукой по подоконнику. – Он мог…

– Но не сделал этого.

– Нет. Но он где-то рядом, так ведь? Сидел в кустах, поджидая, наблюдая за мной. Но почему? – Развернувшись, она в отчаянии глянула на него. – Почему? За что? – прошептала она.

– Я не знаю.

– И он проколол мне глаза на снимках… – Ее голос сорвался, она отвернулась.

Генри подошел к ней и привлек к себе.

– Как же он попал внутрь?

– Внутрь?.. – приглушенным эхом отозвалась Гита, уткнувшись лицом в его свитер. Подняв голову, она растерянно оглянулась по сторонам, словно пытаясь обнаружить какую-нибудь подсказку.

– Долго тебя не было дома?

– Я прогулялась по лесу, искала ветки для камина.

– Ты запирала дверь?

– Нет, – призналась Гита.

Он глянул на конверт.

– Ты хочешь, чтобы я их уничтожил?

– Нет. Полицейские велели мне сохранить, что годится для улик, – горько сказала она, – на тот случай, если они поймают этого мерзавца.

– Все началось, когда ты заключила контракт с «Верлейн»?

– Не допрашивай меня, ладно, Генри? – Оттолкнув его в сторону, она снова отошла к окну и повернулась спиной.

– Но ведь так? – настаивал он с той же упрямой интонацией.

– Да! – резко бросила она.

– А ты не думала, что это может быть женщина? Кто-то из тех, кто хотел, но не получил эту работу? Из тех, кто очень к этому стремился?

– Конечно, думала! Ни о чем другом я не думала так много за последние три месяца! Но сотрудники «Верлейн» проверили всех остальных претенденток и не нашли ничего подозрительного.

Генри задумчиво глянул на нее.

– Собирай свои вещи, – приказал он негромко. – Я выйду и на всякий случай осмотрю все вокруг.

– Не приказывай мне, Генри!

Он резко остановился и посмотрел на нее. Молча и выжидательно.

– Прости, – пробормотала она. – Но я очень зла. И я не собираюсь спасаться от него бегством.

– Но ты не можешь оставаться здесь одна.

– Разумеется, могу! Я…

– Что? Найдешь его? Вступишь с ним в борьбу?

– Да прекрати же меня пугать!

Бесшумно приблизившись к ней, он мягко дотронулся до ее лица своими длинными, красивой формы пальцами.

– Ты не должна здесь оставаться, – ласково повторил он. – Ведь я не смогу все время быть с тобой.

– Но я и не хочу, чтобы ты все время был со мной!

– Гита…

Резко отвернувшись от него, она пробормотала с вызовом:

– Он не станет нападать на меня в открытую.

– Не станет? Ты уверена?

Ее глаза испуганно расширились, и она почувствовала, что сейчас заплачет.

– Это мог быть и ты, – сказала она неуверенно и робко.

– Мог, – тихо согласился он. – Но это не я.

– Я имею в виду, что ты ворвался в мою жизнь совершенно неожиданно. Вдруг приехал сюда… Я просто не знаю, что мне делать, Генри!

– Зато я знаю. Ступай, собери свои вещи. – Он ждал, глядя на нее, и она, наконец, сдалась и кивнула.

– Но это так несправедливо!

– Несправедливо, – согласился он и вышел из дома.

– Только не уходи далеко! – крикнула она ему вслед.

– Хорошо! – донеслось уже со двора.

Стоя там, где он оставил ее, она взглянула на конверт. Схватила его и снова перебрала фотографии, пытаясь определить, когда была снята каждая из них. И тут наткнулась на один из снимков: она почти в полный рост, обнаженная. Очевидно, снимок был сделан через окно, когда она выходила из ванной комнаты, и, вероятно, утром: на теле ее виднелись приглушенные солнечные блики. Лицо Гиты исказила гримаса, и она быстро разорвала фотографию на мелкие клочки. Это уж точно никогда не будет представлено в качестве улики! Никто и никогда не будет хихикать над этим снимком!

Внезапно ощутив тошноту, потрясенная до глубины души, несмотря на браваду, она снова аккуратно собрала фотографии и вложила их в конверт. Почему Генри никого не заметил, он же выгуливал собак! Ведь должен он был увидеть хоть что-то! А собаки? Собаки ведь чуют незнакомых, всех, кто кажется им подозрительным.

Что-то вынудило ее снова вытащить фотографии, словно они могли вдруг волшебным образом превратиться в нечто невинное – в чужие фотографии, снятые во время летнего отпуска. Снимки были сделаны с небольшой высоты – с задней стороны дома, с холма, если идти вверх по дороге к поместью Генри. Может быть, с дерева? И потому ни она, ни он не заметили никого постороннего поблизости.

Шлепнув фотографии на стол, до боли сжав кулаки, она смотрела перед собой ничего не видящими глазами. Ее обесчестили, над ней надругались – это ощущение разрасталось в ней. Где же негативы снимков? Неужели их собираются использовать еще для чего-то? Неужели этот человек все еще наблюдает за ней? Наблюдает за ее реакцией, за ее потрясением?

– Ну что ж, смотри, ради Бога! Наслаждайся! – закричала она, но ее голос сорвался в сдавленное рыдание. Сжав зубы, чтобы не расплакаться, она расправила плечи и отправилась наверх собирать чемодан. Оказавшись в спальне, она сначала плотно задернула все занавески. И начала собираться очень быстро, просто на всякий случай…

Нарушение ее права на частную жизнь, наглое подсматривание в замочную скважину – вот что так злило Гиту и выводило ее из равновесия… Слава Богу, у него хотя бы нет фотографий, на которых она вместе с Генри… Или есть? А вдруг он пошлет их в качестве следующего «подарка»? Или таких фотографий быть не может, поскольку фотограф – сам Генри? Дурацкая мысль, но… Нет, невозможно. Это же абсурд, Гита. Генри нет нужды присылать тебе снимки.

Когда он вернулся, она была готова и ждала его. Разозленная.

– Никого? – спросила она тихо.

Он помотал головой и посмотрел на нее мрачными, потемневшими глазами.

– И ты ничего и никого не видел, когда в тот день я уходила из поместья?

– Нет.

– Хороши же у тебя собаки, если они даже не могут учуять постороннего!

– Да уж, хороши, – согласился он. – Холодильник выключен? Дверца посудомоечной машины открыта?

– Все сделано, – натянуто сказала она. – Я уже заперла черный ход и все окна.

Он кивнул, подхватил ее чемодан, подождал, пока она возьмет со стола коробку с продуктами, и пошел к выходу. Включил сигнализацию, закрыл и запер входную дверь и отнес ее чемодан к машине.

– Ты знаешь код, – негромко произнесла она. – Что?

– Ты знаешь код сигнализации!

Он остановился, внимательно посмотрел на нее и терпеливо объяснил:

– Разумеется, я знаю номер. Когда Синди здесь нет, мы всегда присматриваем за ее коттеджем. Ты хочешь, чтобы я вел машину?

Она безразлично кивнула.

– Прости. А как быть с твоей машиной? Он взглянул на нее, не скрывая удивления.

– А при чем тут моя машина?

Раздраженная, она не выдержала:

– Но она остается здесь, а ты уезжаешь!

– Куда уезжаю?

– В Лондон!

– Мы вовсе не собираемся в Лондон, – сообщил он ей, укладывая чемодан и коробку с продуктами в багажник.

– А куда же мы тогда едем?

– В усадьбу.

– В твою усадьбу?

– Конечно, в мою усадьбу. Садись в машину, Гита.

– Нет, не сяду. И мы не поедем в усадьбу. Ты же сам хочешь, чтобы наши отношения оставались свободными. Ты сам так говорил! А наши отношения вряд ли можно будет назвать свободными, если я буду жить в твоем доме.

Вздохнув, он обошел машину, открыл переднюю дверцу со стороны пассажирского сиденья и мягко толкнул Гиту внутрь.

– Пристегнись.

– Генри!..

Он снова обошел машину, сел на место водителя и включил зажигание.

Он выехал на дорогу, повернул налево, и еще раз налево, к въезду на территорию усадьбы, и все это время она обыскивала настороженным взглядом деревья вдоль дороги, поля, каждую машину, проезжающую мимо. Обыскивала – и ощущала внутри себя тревогу, злость, готовность и желание дать отпор.

– Раньше здесь был парадный въезд для карет, – сказал он. – Ажурные ворота из литого чугуна. Парк с дикими оленями.

– Что?

– Ничего. Повнимательнее, Гита.

– Я пыталась увидеть…

– Знаю.

Повернувшись, она взглянула на него, а затем снова уставилась на дорогу, на пастбища и овец и вздохнула.

– Парк с оленями?

– Да.

– А сейчас ничего этого нет?

– Да, к сожалению, ничего нет. В течение нескольких прошедших столетий владельцы этой усадьбы нуждались в деньгах – причем довольно часто – и клочок за клочком продавали свои владения. Так что теперь от былой роскоши осталась только усадьба Блэйкборо-Холл.

– Блэйкборо?

– Да. Майлс Блэйкборо был ее первоначальным хозяином. – Генри снял руку с руля управления и сжал ее ладони. – Не сдавайся, Гита, – попросил он тихо.

– Не собираюсь. – Но как долго будет это все продолжаться? Всегда? Всю ее жизнь? – Твоя семья не будет против, если я поживу здесь?

– Нет.

– А когда они возвращаются?

– Через несколько дней.

Она вздохнула, посмотрела на приближающуюся усадьбу Блэйкборо-Холл. С фасада она выглядела еще более обветшавшей, чем с обратной стороны, но, тем не менее, казалась уютной и спокойной. Усадьба простояла здесь так много времени – видела немало мятежей, революций, гражданскую войну, – но пронеслись столетия, а Блэйкборо-Холл как стояла, так и стоит на своем месте. Сейчас усадьба показалась Гите своего рода СИМВОЛОМ стойкости и выносливости.

– Именно сюда Синди постоянно прибегала в детстве?

– И все еще продолжает это делать, – сказал он.

– Я не знала, – равнодушно пробормотала она, – что она выросла здесь.

Странно вообще-то. Они были подругами так много лет, а она даже понятия не имела, где прошло детство Синди.

Он въехал под арку и остановил машину около конюшен, где сейчас помещался трактор.

– А зачем тебе нужен трактор?

– Том использует его, чтобы таскать бревна для дров. Вроде грузоподъемника. – Он улыбнулся. – Носится на нем по лесам, как Индиана Джонс по джунглям.

– Твой отчим?

– Да.

– Тебе он нравится?

– Очень нравится. – Выключив двигатель, Генри повернулся и всмотрелся в ее лицо. – Представь себе, как этот твой преследователь может поступить с тобой в самом худшем случае, – сказал он тихо, – а затем подумай, сможешь ли ты этому помешать. Помни, он трус, Гита. А ты нет.

– Что меня поддерживает сейчас, так это злость, – призналась она.

– Тогда оставайся злой.

– Но когда я думаю, что он следил за мной, видел меня…

– Тогда не думай, – посоветовал он.

– Но это все так бессмысленно!

– Вовсе нет. Его действия причиняют тебе вред, пугают тебя, выбивают почву из-под ног, а именно к этому он и стремится.

– Но я не знаю почему. А я должна знать.

– Возможно, что причины нет – во всяком случае, той, что казалась бы логичной тебе или мне или любому нормальному человеку. Может быть, этот тип ведет себя так потому, что завидует тебе или одержим чем-то или у него больное воображение – словом, действует, подчиняясь каким-то своим бредовым фантазиям. Ты сказала, что получала от него письма. Что в них было?

Глубоко вздохнув, она откинулась на сиденье, невидящим взглядом уставилась на деревья.

– Он сейчас где-то там, как ты думаешь?

– Может быть. Так что было в этих письмах?

– Он писал, что я дрянь и заслужила все то, что он со мной проделывает… О, я не знаю, – охваченная усталостью и отчаянием, прошептала она. – В основном он просто обливал меня грязью.

– Но он не угрожал тебе напрямую?

– Нет, просто посылал мне мерзкие письма со словами, вырезанными из газетной страницы и наклеенными на листок. Иногда в них вообще не было никакого смысла. Но его ненависть была очевидной. Что бы он ни писал, его послания всегда были полны ненависти. Вот это меня и пугает. Что же я сделала такого, что этот человек так меня ненавидит? Я думала, думала…

Притянув к себе ее голову, он нежно поцеловал Гиту в губы.

– Только не начинай обвинять себя в чьих-то чужих проблемах. Ладно, пойдем в дом.

Собаки сидели, как и в первый раз, с тем же виноватым выражением на мордах, и она не смогла не улыбнуться им. Поставив коробку с продуктами на кухонный стол, она наклонилась, потрепала псов за ушами и оглянулась по сторонам. В тот первый раз она ничего толком не успела рассмотреть, увидела только старую мебель, сосновый стол и такие же стулья, нарядные веселые занавески. Апрельское солнце даже сквозь оконные стекла, и ткань занавесок казалось теплым и ярким. Приветствующим.

– Оставь коробку здесь. Пойдем, я покажу тебе свою комнату.

– Твою? – тихо переспросила она, и он остановился и взглянул на нее из-под чуть опущенных век.

– Ты предпочла бы свою, отдельную?

Она пожала плечами.

– Я не знаю. Твоей семье может не понравиться…

– Что у меня в комнате живет любовница? А я уверен, что они будут просто в восторге, – мрачновато поддразнил он ее. – Пойдем.

Следуя за ним по широкой, очень старой лестнице, истертой тысячами ног, она ощущала такую беспомощность, словно никогда больше ей уже не суждено принимать собственные решения. А это было так на нее не похоже.

Генри провел ее в глубину дома, мимо старинных портретов на стенах, многочисленных тяжелых дверей, свернул еще в один коридор и остановился перед древней дубовой дверью в самом конце. Он взглянул на Гиту, улыбнулся слабой, непонятной какой-то улыбкой, толкнул дверь, и девушка невольно ахнула. Комната за дверью оказалась огромной – в ней можно было поместить целую квартиру. На самом видном месте стояла широченная кровать под темно-красным парчовым балдахином с золотыми кистями. Гита в шоке смотрела на все это великолепие.

– Не иначе, как здесь останавливался Карл Первый!

Он хмыкнул, оценив похвалу, вошел в комнату и поставил ее чемодан около кровати.

– Ну тогда хотя бы роялисты ²или «круглоголовые» ³.

– Нет, насколько мне известно, но вообще-то вполне возможно. У нас даже есть своя часовня.

– Разумеется. А подземные темницы?

– Только погреб, – словно извиняясь, сказал он.

¹Карл Первый (1600–1649) – английский король из династии Стюартов, низложен во время Английской буржуазной революции XVII века и казнен. – Здесь и далее примечания переводчика.

²Роялисты – сторонники королевской власти.

³«Круглоголовые» – презрительная кличка сторонников парламента в период Английской буржуазной революции XVII века (по характерной форме стрижки).

Глянув на него, а затем на гигантскую постель, Гита улыбнулась и, не выдержав, рассмеялась.

– О, Генри…

– Мда…

В комнате было два высоких, широких окна со встроенными под ними сиденьями. Снаружи окна были прикрыты деревянными ставнями. Письменное бюро – явно драгоценный антиквариат, два потертых кресла, стоящие по обе стороны огромного камина, и даже колокольчик с кисточкой для вызова слуг.

Все еще улыбаясь, радостно возбужденная, она подошла к колокольчику и перевела вопросительный взгляд на Генри.

– Он работает?

– Нет. Провода оборвались уже много-много лет тому назад.

– Жалко. А обязательного старого верного слуги у вас не имеется?

– Увы, нет, – покачал он головой.

Повернувшись спиной к камину, она оглядела эту необыкновенную комнату.

– Здесь чудесно.

– Да.

– И все это когда-нибудь будет твоим?

– Ну, да.

– Тогда, мне кажется, ты должен на мне жениться. Просто мечтаю стать владелицей всего этого.

– В самом деле?

– Да.

– Но у дома протекает крыша.

– О…

– Водосток нужно заменить, стены покрасить, зимой здесь страшно холодно, летом холодно тоже…

– К тому же ты не хочешь обзаводиться женой, – закончила она печально.

– Не хочу.

Чуть улыбаясь одними глазами, она подошла к нему и нежно обвила руками его шею.

– Тогда мне лучше примириться с ролью любовницы, не так ли?

– Да.

Он привлек ее к себе, удобно прижался всем своим длинным телом к ее телу и взглянул сверху вниз на ее очаровательное лицо. Наклонился и нежно ее поцеловал.

– Генри, почему ты привез меня сюда?

– Ты знаешь почему.

– Да, но ты говорил…

– О других, но не о тебе. И еще я убеждал тебя наслаждаться этим. Чтобы ты получала максимум удовольствия. И я собираюсь проследить, чтобы так оно и было. Но сперва нам нужно выгулять собак.

– Собак?

– Да. У меня не было времени выгулять их с тех пор, как я вернулся.

– Неужели?

– Да. – В уголках его глаз появились крошечные морщинки. – Слишком не терпелось увидеть тебя. Я по тебе соскучился.

– Правда? Как приятно это слышать.

– А мама убьет меня на месте, если собаки будут иметь неважный вид.

– Значит, ты ее боишься?

– Безумно.

– А где она сейчас?

– В Шотландии. Поехала навестить свою старинную приятельницу.

– И попросила тебя приехать и пожить здесь, чтобы присматривать за собаками?

– Ммм.

– Удивительное совпадение со временем моего пребывания в коттедже Синди, – пробормотала она с чуть насмешливой улыбкой.

– Ммм.

– А ты случайно не сам посоветовал твоей матери уехать именно на эти дни?

– Ммм.

– И неужели она ничего не заподозрила?

– Моя мама вообще отличается редкой подозрительностью.

– О Господи. – Опустив длинные, пушистые ресницы, она посмотрела на его грудь и медленно, лукаво улыбнулась. – А если бы Синди не предложила мне коттедж?

– Мы бы тогда остались в Лондоне.

Прижавшись к нему еще теснее, она пробормотала без особого интереса:

– Я даже не знаю их имена.

– Чьи имена?

– Собак!

– А-а, Бен и Лютер.

Поднимая на него взгляд зеленовато-карих глаз, чувствуя себя в тепле и безопасности, она задумалась.

– Лютер – это, должно быть, овчарка?

– Ммм.

– В честь Мартина Лютера Кинга?

– Умная девочка Гита.

– Потому, что он…

– Черный, разумеется, и потому что он сильный, преисполненный достоинства, честный и невероятно лояльный.

– Кто его так назвал?

– Мама. Она сказала, что пес выглядит прирожденным лидером. Она хотела назвать его либо в честь Мартина Лютера Кинга, либо в честь Отелло, но Том решительно отказался орать «Отелло!» из черного хода.

– Мы должны идти с ними прямо сейчас? – тихо спросила она.

Веселые искорки сверкнули в его глазах. И еще какое-то непонятное ей выражение.

– Я не думаю, что лишние, пять минут имеют особое значение.

– Мне может понадобиться больше, чем пять минут.

– В самом деле?

Скользнув ладонями к затылку Генри, она встала на цыпочки и поцеловала его медленным, долгим поцелуем, однако теперь одного лишь поцелуя, ощущения его губ на своих губах ей стало недостаточно.

– Задерни занавески, – прерывисто прошептала она, чуть оторвавшись от его губ.

– Нет нужды, – сказал он ей таким же нетвердым голосом. Подняв Гиту на руки, он понес ее через комнату к постели, уложил на мягкие одеяла, дернул за золотую кисточку, и вокруг них тут же сомкнулся полог кровати. – Но теперь и я не могу тебя видеть, – пробормотал он, проводя губами по ее щеке, подбородку, спускаясь ниже, к теплой шее. Его рука начала расстегивать пуговки рубашки на ее груди, затем скользнула к талии.

– Твои прикосновения просто чудесны, Генри.

– Да, – сказал он ей в плечо, – на ощупь, почти в темноте, так эротично…

– В темноте тепло и безопасно.

Она раздела его, пока он раздевал ее, медленно и с удовольствием. Их дыхание стало прерывистым, они оказались полностью обнаженными, и теплая, гладкая плоть коснулась такой же теплой плоти. В сгустившихся тенях от полога было проще и легче отбросить в сторону все приличия и стать какой-то совершенно иной женщиной. Женщиной, преисполненной страсти, сексуальной и дерзкой в любви.

Это были самые волшебные минуты за всю ее жизнь. Самые необыкновенные, потому что он не мог видеть ее, не мог читать выражение ее лица.

А потом, они лежали, прижавшись, друг к другу, дожидаясь, пока дыхание не придет в норму, и не говорили ни слова, они просто дышали, как единое целое. Она не знала, о чем он думает, только знала, чего хотелось ей. Ей хотелось, чтобы время остановилось, чтобы она навсегда смогла остаться в коконе тепла и темноты с мужчиной, который сделал ее жизнь особенной, чудесной – и печальной. Я могла бы любить тебя, сказала она ему молча. Я могла бы.

Осторожно приподняв голову, она посмотрела на его едва различимое в темных тенях лицо и мягким прикосновением кончика пальца обвела твердую линию рта. Он приоткрыл губы, чуть куснул ее за ноготь. Возбуждение снова охватило ее, жаркое, трепетное чувство: жажда, желание, страсть.

– Генри, – прошептала она, и он повернулся, перекатился на нее и поцеловал с той же страстью, что эхом отдавалась в ее голове, во всем ее теле.

Она прижала его к себе почти в отчаянии. Дико, безумно и почти агрессивно наслаждалась удовольствием столь же древним, как само время. И когда все закончилось, когда они оба лежали охваченные невероятной слабостью, он снова раздвинул полог вокруг кровати.

– А вдруг кто-нибудь подглядывает?

– Я хочу тебя видеть.

– Хочешь? – глухо переспросила она.

– Да. И если только этот тип не сидит в вертолете, зависшем у окна, то он не сможет увидеть тех, кто лежит в постели.

Встав на колени, он медленно провел ладонями по ее обнаженной коже. Она снова задрожала от нетерпения, и это возбудило его самого. Кончиками больших пальцев он коснулся самых интимных частей ее тела.

– Мы могли бы провести здесь весь день, – хрипло сказал он.

– Да, – согласилась она едва слышным шепотом. – Генри… Генри… – Она застонала, выгнув дугой спину. Я не знала, что могу… так много раз… – И с последним слабым, затихающим стоном свернулась в клубочек, обхватила себя руками, стараясь восстановить дыхание. Но он все еще не прекращал сводящих ее с ума ласк. – Генри, нет, – умоляюще и хрипло выдохнула она.

– Да.

– Нет.

Она толкнула его, и он упал рядом с ней. Гита смотрела на лежащего мужчину. Его глаза были темного, дремотного серого цвета, а губы слегка приоткрылись, словно дыхание давалось ему с трудом. И вид его так ее взволновал, что она потянулась к нему, ждущему ответных ласк, и Генри застонал от наслаждения.

Дрожащими руками он отвел темные вьющиеся волосы от ее лба, вгляделся в черты лица. Дыша еще чуть прерывисто, он хрипло спросил:

– Надеюсь, никакого чувства вины?

Она помотала головой. Но вместо вины в ней все росла мучительная потребность быть любимой и нужной ему.

– Как насчет душа?

– Вместе? – ахнула она.

– Угу.

– А тебе не кажется, что это может быть опасным?

– А кому нужна безопасность?

– Это безумие, Генри.

– Да, но мне нравится подобное безумие, и я не хочу, чтобы оно заканчивалось.

Когда-нибудь этому безумию, всему этому придет конец, подумала она и сказала:

– Мне кажется, я не могу двигаться.

Он улыбнулся. И доказал ей обратное.

Затем они приняли душ, и, пока она одевалась – на всякий случай подальше от окна, – Генри попросил ее снова дать ему те фотографии.

– Но зачем?

– Хочу попытаться определить, с какого места он снимал.

Вытащив конверт из чемодана, она передала его Генри.

– Только сначала оденься.

– Сейчас, – пробормотал он, перебирая снимки. – Одного не хватает.

– Я знаю, – сказала она, с вызовом глядя на него.

– Ты его уничтожила?

– Да.

Он кивнул. Поднявшись на ноги, все еще бесстыдно обнаженный, подошел к окну, держа фотографии в руке.

Длинная, мускулистая спина, длинные, безупречной формы ноги, широкие, сильные плечи и узкая талия. Замечательно стройный мужчина, с прекрасно развитой мускулатурой. Несмотря на то, что в комнате было прохладно, его золотистая кожа казалась теплой, пронизанной солнечным светом, к ней так и тянуло прикоснуться.