Текст книги "Больше чем счастье"

Автор книги: Эмма Ричмонд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

Мелли смотрела на него, и в ее мозгу роилось множество кошмаров. Она еле выдавила из себя вопрос:

– А что бывает, если ребенок не растет?

– Тогда мы делаем кесарево сечение.

– А тридцать четыре недели – достаточный срок, чтобы ребенок выжил?

– Ну, конечно. – Перегнувшись через свой стол, доктор похлопал ее по руке. – Поверьте мне, madame. Но для безопасности, как вашей, так и ребенка, мы должны положить вас к себе, чтобы внимательно следить за развитием беременности. А там посмотрим, если сочтем необходимым… И еще, – добавил он с лихостью человека, который решился выложить все дурные новости разом, – ребенок все еще в ягодичном предлежании, он, конечно, еще может повернуться, но…

– А если нет, и если не будет расти…

– Ничего не поделаешь. Но сердцебиение хорошее, объем легких тоже, я полагаю, я даже почти уверен, – заключил он, – что ребенок просто маленький.

«Почти, но не до конца», – подумала Мелли.

– Муж приехал с вами?

– Нет, – прошептала она.

– И нет никого, кто бы мог помочь? Есть? Прекрасно. Лучше взять с собой и детские вещи, на всякий случай. Подойдите к сестре, и она приготовит вам место. Скажет, в котором часу вам лучше вернуться сюда. Договорились?

Устало кивнув, Мелли поднялась. Растерянная, перепуганная, она чувствовала, что стоит ей попробовать сказать что-то еще, и она разрыдается. К автомобильной стоянке она шла, ничего перед собой не замечая и так не поговорив с сестрой. Если ребенок не получает всего, что ему необходимо, не будет ли он умственно отсталым? Ненормальным? Может, ей позвонить маме? Нет. Мама всполошится, начнет сходить с ума, лучше не говорить ей… Прислонившись к стене, она изо всех сил старалась собраться с духом. А если малыш умрет? А если…

– Madame! О, madame! Что стряслось? – участливо спросил Жан-Марк, вырастая из-за ее спины.

Она смотрела мимо него, ее нижняя губа дрожала.

– Ребенок?

Она опустила голову.

– Что-то не так?

Кивнув, она всхлипнула и наконец дала волю слезам. Слезы текли обильно, Мелли надо было выплакать беспокойство, обиду, боль, страх за ребенка, горечь разрыва с Чарльзом, и теперь, расплакавшись, она не могла остановиться, – рыдала на плече у Жан-Марка так, словно жизнь кончена.

6

– Ну тише, тише, все, хватит плакать. – Чуть отстранившись, Жан-Марк протянул Мелли свой носовой платок. – Быстренько вытрите слезы и расскажите толком, в чем дело. – Громко хлюпая носом и вытирая слезы, она изложила ему изрядно искаженную версию своего разговора с доктором.

– А вы договорились с сестрой?

– Нет. – Она смущенно помотала головой.

– Ладно. Вы подождите в машине, а я все выясню.

Сидя в машине и задумчиво теребя в руках носовой платок Жан-Марка, Мелли заставляла себя думать о хорошем. Виктуар ведь рассказывала, что доктор говорил ей совершенно то же самое. А у нее все обошлось, и теперь растут две прелестные девочки-двойняшки. Да, но близнецы всегда рождаются маленькими…

– Успокойтесь сейчас же! – потребовал Жан-Марк, усаживаясь рядом с ней. – Если вы будете все время беспокоиться и бояться, то навредите ребенку. Сейчас не время думать о себе! Вы это понимаете?

– Да, – еле слышно прошептала она.

– Bien. Итак, сейчас мы отправляемся в магазин – купим все необходимое для маленького. Потом заедем домой, вы примете теплую ванну, а я пока соберу ваши вещи и приготовлю поесть.

– Я не могу есть.

– Можете и будете. Это вам говорит Жан-Марк. Раз Чарльза сейчас нет, и он не может заставить вас делать что положено, то придется мне его заменить. И нечего возражать. Все ясно?

Мелли только еще раз тихонько всхлипнула в ответ.

– Bien.

Вещи для младенца выбирал Жан-Марк. Крохотные распашонки, пеленки, ползунки, мыло, простынки, тальк. Собственно все, что, по его разумению, могло понадобиться новорожденному. Он набрал рекламных проспектов с фотографиями кроваток, колясок, стульчиков. «Для того, – объяснил он, – чтобы она могла, когда ребенок родится, сама все выбрать для детской».

– Хорошо, – отвечала она, равнодушно глядя на суетившихся вокруг них продавцов, скорее всего удивлявшихся ее полнейшей апатии. Счастливая будущая мать! – подумала она и едва не зарыдала опять.

– Ну, пожалуй, этого достаточно. Малыш будет доволен.

– Да, будет доволен… – будто эхо повторила она за ним.

– Bien. Теперь домой.

Выбрав самую короткую дорогу, Жан-Марк быстро довез ее до дому, проводил наверх, наполнил ванну, терпеливо ждал, пока она достанет чистое белье, платье и ушел, только когда за ней закрылась дверь.

Лежа в теплой, душистой воде, уперев кончиками пальцев в края, Мелли глядела в потолок. Ей так нужен Чарльз? Чем он сейчас занят? Готовится? Смеется вместе с Никко? Ни о чем не беспокоится? Помнит ли, что именно, сегодня ей надо было в больницу? Когда начинаются гонки? Она не могла вспомнить. А может, он уже погиб? Разбился во время тренировки?.. Громкий стук в дверь ванной комнаты заставил ее вздрогнуть.

– Ay, madame, смотрите, не засните там!

– Иду, – отозвалась она машинально. – Через пять минут.

Обреченность нависла над ней грозовым облаком, и, когда она наконец появилась, Жан-Марк тяжело вздохнул.

– Не знаю, что сказать, сделать, чтобы вас приободрить, – признался он откровенно.

– Не надо. – С несчастной улыбкой она засунула ноги в туфли. – Я готова.

– Сначала ленч. Нет, никаких возражений. Чуть-чуть супа – для ребеночка.

– Ну да. Для ребеночка и для Жан-Марка? – подхватила она, усаживаясь за стол. – Вы не должны ничего сообщать Чарльзу.

– Но…

– Нет.

Мелли все окончательно обдумала, пока принимала ванну, и поняла, что не хочет, чтобы он узнал. Ему теперь все равно придется участвовать в соревновании, и она предпочитала не отвлекать его. За нее он не будет бояться, это ясно, но мысль о ребенке заставит его беспокоиться, а он должен быть сосредоточен, собран. Гонки на глиссерах всегда сопряжены с опасностью, но, если внимание спортсмена рассеяно, они становятся роковыми.

– Дайте слово, Жан-Марк.

Он с большой неохотой кивнул.

– Ладно. Он чертовски разозлится, когда узнает. На нас обоих.

– Нет, – возразила Мелли. – Обидится, возможно, но не разозлится.

Пожав плечами, он молча показал ей, чтобы она приступила к супу.

Увы, не успела она оглянуться, как Жан-Марк доставил ее в больницу. Он проводил ее до самой палаты, передал на попечение сестры и ушел, пообещав приехать вечером.

Несколько дней заняла обычная больничная рутина. Ее ощупывали, осматривали, взвешивали, заставляли ложиться, вставать и, кроме страха за Чарльза, за ребенка, она испытывала одно-единственное чувство – раздражение. Жан-Марк притащил ей переносной телевизор, но большинство программ, естественно, были французскими, а запас французских слов у Мелли был столь скуден, что ей быстро наскучило вникать в то, что происходило на экране. Кроме того, она боялась случайно увидеть гонки. Она так и не вспомнила, какого числа они начинаются. И не хотела вспоминать. Предпочитала делать вид, что ничего не происходит.

Огорченный Жан-Марк купил ей вязальные спицы, шерсть и набор выкроек. Мелли решила не говорить ему, что не умеет вязать. Одна из сестер пробовала ее учить, но Мелли запутала нитки, и ей показалась нелепой идея заворачивать ребенка в дырчатую тягучую штуковину, которая у нее в конце концов получилась. Если, конечно, с ребенком все обойдется.

Кроме Жан-Марка навешать ее было некому, потому что никто попросту не знал, где она. А ей и не хотелось, чтобы кто-то знал. Едва ли ее бы утешили сочувственные слова и заверения, что все, так или иначе, обойдется. Она должна была убедить себя сама. Должна была приготовиться к самому худшему. Она не умела говорить о том, что чувствует, не умела никогда. Даже после смерти Донни один Чарльз смог понять, что творилось у нее в душе. Как же он не понимает сейчас?

Ее родители, замкнувшись в себе, отчего-то не видели, что дочка горюет не меньше чем они, и ей оставалось притворяться сильной ради них. И только Чарльзу можно было ничего не объяснять. После похорон, когда разъехались родственники, он явился к ней, усадил в свою машину, обнял, дал выплакаться и остался на целую неделю в Бекфорде, – единственный источник утешения. Может, как раз тогда она и полюбила его по-настоящему? Потому что только ему было до нее дело? Потому что он смог понять боль и растерянность пятнадцатилетней девочки? Или уже в ту пору он стал для нее божеством, героем, перед которым она преклонялась и в миг смятения сама наделила его свойствами, которыми он не обладал? Увидела в неверном свете? Теперь разбираться поздно, трудно вспомнить, как было.

Закрыв глаза, она все-таки стала восстанавливать в памяти прошлое. Какой был он? Сколько ей было лет, когда она поняла, что это любовь? В шестнадцать, когда Чарльз впервые осторожно и невинно ее поцеловал? В восемнадцать, когда он первый раз пригласил ее вечером пообедать и угостил вином? Он вел себя как старший родственник, и она это ощущала, но все же, может, тогда и влюбилась в него? Нет, она не знает, похоже, по-другому не было никогда. Может, привычка? Или просто первая любовь, которая не увядает?

С долгим вздохом, не представляя себе даже приблизительных ответов на все эти вопросы, Мелли взяла подставку и попробовала закончить детский рассказик, который никак не давался ей с тех пор, как она вышла замуж. Слава Богу, работа не была заказной. В смежных палатах лежали еще три женщины, но ни одна из них не знала английского, и они лишь обменивались кивками и улыбками. Из сестер только одна объяснялась кое-как по-английски, но она, как правило, была занята и могла поболтать с ней минут пять, не больше. Через неделю в сопровождении именно этой сестры явился доктор Лафарж.

– Итак, madame, – объявил он, сияя, – мы решили.

Ей стало холодно, по коже побежали мурашки, и она осторожно спросила:

– Что решили?

– Через два дня у вас будет тридцать шесть недель, вот мы и решили больше не ждать. Ребенок все еще не повернулся и все еще маленький, но мы полагаем, что сейчас он весит около пяти ваших английских фунтов. Так что, боюсь, все-таки кесарево. Что вы предпочитаете – спинномозговое обезболивание или общий наркоз?

Про спинномозговое обезболивание она слышала совершенно кошмарные истории. Но наркоз означает, что она будет без сознания и не узнает целый час, а может и больше, все ли в порядке с ребенком.

– Не обязательно решать сейчас, – успокоил доктор. – Сестра зайдет попозже и все вам объяснит. А теперь мы вас немного послушаем.

Когда сестра приподняла на ней ночную рубашку, он достал из кармана предмет, напоминавший старинную слуховую трубку, и она вздрогнула, почувствовав, как холодный металл прикоснулся к животу. Наклонившись, доктор приложил ухо к другому концу инструмента и несколько минут прислушивался. «Вот вам и современная техника, – изумленно подумала Мелли. – Что же он не доверяет монитору?»

Выпрямившись, Лафарж опять заулыбался, сказал что-то сестре на родном языке и ушел.

– Не волнуйтесь, я скоро приду, – сказала сестра, поспешно следуя за доктором.

«Не волнуйтесь», – ей легко говорить. То ли холод металла пришелся не по нраву ребенку, то ли ему передалось ее волнение, но он ужасно развоевался. Все же он по-прежнему активен, и Мелли подумала, что это хороший признак.

Она мучительно сомневалась, говорить ли Жан-Марку, но решила, что придется. В больнице имелись сведения о ее ближайших родственниках, о Чарльзе и родителях, но, если что-то будет не так, пусть лучше первым узнает Жан-Марк.

– Ну вот, – заулыбался он, – осталось немножко, и мы станем мамочкой.

– Надеюсь.

Присев на кровать, он взял ее руку в свою:

– Вот теперь мы просто обязаны сообщить Чарльзу, – сказал он ласково.

Стараясь не глядеть в его карие, подчас слишком зоркие глаза, она уставилась на одеяло.

– Гонки закончились? – тихо спросила она. И, не дождавшись ответа, подсказала: – Ведь нет же?

– Non еще…

– Нет, пожалуйста, не надо ему говорить! – Откинувшись на подушку и стараясь взять себя в руки, Мелли посмотрела на него с мольбой. – Прошу вас, сообщите ему только, когда у него все будет позади. Вы давали слово, Жан-Марк.

– Давал, потому что рассчитывал, что Чарльз успеет вернуться.

– Неважно, почему обещали, обещали, и все. Вы не должны ему звонить до конца гонки. Слово мужчины, Жан-Марк!

Тяжело вздохнув, он кивнул.

– Обещаю. Железно. Но я должен проверить, что сестра знает мой телефон, на всякий случай, вдруг все произойдет быстрее.

– Быстрее не будет, – сказала она доверительно, – доктор сказал – в четверг.

– Я лучше ей напомню.

Он поглядел на нее и, после минутного колебания, решился:

– Вы знаете, Чарльз звонил, интересовался, все ли у вас в порядке.

– Правда? – Ей хотелось, чтобы ее голос прозвучал как можно равнодушнее. При упоминании его имени внутри у нее все задрожало, но самолюбие не позволяло показать, до чего ей не терпится узнать подробности.

– Да. А вы вынудили меня лгать.

– Но вы все-таки ему не сказали? – всполошилась она.

– Не сказал. Сказал, что вы себя хорошо чувствуете, и пообещал позвонить через несколько дней. Повезло еще, что он не попросил позвать вас к телефону, правда?

Жан-Марк смотрел на нее, явно ожидая ответа. Что ей сказать? Что она знает, почему он не захотел с ней поговорить? Понимает, что о ней он попросту не беспокоится? Что его интересует только ребенок? «Этого говорить нельзя», – она вспомнила слова Чарльза.

– Думаю, он спешил, – предположила Мелли, силясь не выдавать огорчения.

Он вздохнул и, хотя в глазах его все еще виднелось любопытство, к счастью, перешел к делу.

– Значит, с утра первым делом я оплачу доставку кроватки и коляски, которые мы с вами выбрали. – Слегка сжав ее руку, он бодро сказал: – Все будет прекрасно, madame. Больше никаких волнений. Вам надо поспать. Я приеду завтра днем.

– Договорились. И еще раз спасибо за все. Даже не знаю, что бы я без вас делала.

– Да перестаньте! – смутился Жан-Марк. – Bonsoir. – И, ласково улыбнувшись на прощание, ушел.

«Сегодня или завтра начинаются гонки?» Может быть, они уже кончились? А может, еще не начинались? Неожиданно ее мысли были прерваны появлением монитора, который вкатила в комнату владевшая английским сестра.

– Ваш друг дал мне свой номер телефона, – весело сообщила она. – Он очень за вас волнуется. А ваш муж не возражает, чтобы он присматривал за вами, пока его нет?

– Нет, – пожала плечами Мелли. Она понятия не имела – возражает Чарльз или нет. Скорее всего, благодарен, что не ему приходится с ней возиться.

– Будете завтра смотреть гонки? – между прочим поинтересовалась сестра, прикрепляя к Мелли провода аппарата. – Я буду жутко переживать. Ah, pardon, madame! [19]19
  ah, pardon, madame! – Ой, простите, сударыня! (фр.)


[Закрыть]Какая я глупая, ну-ну, не огорчайтесь, с вашим супругом ничего не случится. Он такой опытный, отличный спортсмен, я видела, как он выступал в прошлый раз.

«Мало ли что было в прошлый раз, а она завтра вечером может стать вдовой… Ой, нет, нельзя заранее думать о плохом!»

Как только сестра ушла, Мелли легла на спину и стала убеждать себя выкинуть из головы дурные мысли, но страхи росли, множились, и она окончательно поверила в то, что уже овдовела. Ночью Мелли почти не спала, и с утра ее бледность до того напугала сестру, что она вызвала доктора. Ребенок почему-то шевелился сильнее, чем обычно. Его активность успокаивала Мелли, но отнюдь не больничный персонал. Весь день за ней следили с особым вниманием. Страх за Чарльза ни на секунду не покидал ее, но напряженные лица сестер отодвинули тревогу о нем на второй план. В четыре появился доктор. Он стоя прочитал распечатку, заглянул в ее карту, ненадолго задумался и, снова прикрепив карту к спинке кровати, произнес очень внятно по-английски:

– У нас есть основания опасаться, что ребенок страдает от излишнего напряжения. Мы полагаем, больше нет смысла ждать. Вы сегодня не ели?

– Нет, – подтвердила она, – сестра мне не советовала. «Вероятно, предполагала, что будет именно так», – поняла Мелли.

– В таком случае, сестра вас сейчас приготовит, – улыбнувшись ей напоследок, он что-то быстро сказал сестре на родном языке и ушел.

– Не напрягайтесь, – посоветовала сестра. – Все будет хорошо. Хотите, я позвоню вашему другу?

– Пожалуйста.

Ощущая только дурноту и страх, она молчала все время, пока сестра готовила ее к операции. «Кончились ли гонки. Знает ли Чарльз, что она в больнице? А может, он уже вообще не может ничего знать».

Когда она очнулась, Чарльз стоял в ногах кровати, держась обеими руками за перекладину. Жадно вглядевшись в него, она снова прикрыла веки с молчаливой благодарностью и, лишь придя в себя окончательно, поймала его измученный взгляд. Ребенок? Нет! Только не это! В страхе она прошептала:

– Ребенок…

– Девочка. Она нормально, она… – Запнувшись, он судорожно глотнул воздух и отвернулся. – Нормально, – хрипло повторил он.

– А ты? – с трудом выговорила она.

– Как видишь.

– Ты выиграл? – сонно спросила она.

– Нет. Спи.

Послушно закрыв глаза, Мелли заснула. Когда она очнулась во второй раз, то сразу пожалела об этом. Две главные причины терзавших ее мучений разом отпали, она обмякла, напряженные мышцы расслабились. Ей казалось, что тело ее превратилось в сплошной комок боли. Она лежала на аккуратно взбитых подушках, к руке протянулась капельница, рот пересох от жажды. Медленно повернув голову, она увидела, что на стуле у окна сидит Чарльз. Голова его была откинута назад, глаза закрыты, Мелли осторожно огляделась вокруг, и ее глаза наполнились слезами при виде вплотную придвинутой к ее кровати маленькой колыбели. Прозрачный купол укрывал завернутый в розовое одеяльце крохотный сверток. Ее дитя. Дочка. Попытавшись приподняться, чтобы разглядеть малышку, она беспомощно упала назад, корчась от пронзившей живот боли.

– Осторожней, – тихо сказал Чарльз, – тебе лучше какое-то время не двигаться.

Посмотрев на него, она пожаловалась:

– У меня ужасно пересохло во рту!

Приблизившись, он потянулся к ней, будто хотел прикоснуться к ее плечу, но, не решившись, беспомощно уронил руку вниз.

Все еще не гладя в его сторону, Мелли услышала его шаги и, повернув голову, стала следить глазами за тем, как он приблизился к колыбельке. Посмотрел вниз и, осторожно засунув палец под пластиковый купол, приподнял уголок розового одеяльца, чтобы разглядеть личико дочки.

– Такая махонькая, – сказал он нежно, почти с придыханием. – Прелесть. Настоящее совершенство. – Он помолчал, снова осторожно прикрыл личико младенца и взглянул на Мелли. Выглядел он утомленным. Под глазами чернели круги, лицо казалось серым. Он, видимо, долго не брился и, пожалуй, впервые в жизни вызывал жалость.

– Ее по-прежнему можно называть Лоретт? – спросил он с сомнением.

– Да, если ты не передумал.

– Нет. Спасибо. Постарайся еще поспать. Я приду попозже. Жан-Марк передавал привет.

Ничего не отвечая, она смотрела, как он уходит, прислушивалась, как затихают в коридоре его шаги. Не поцеловал на прощание, не порадовался вместе с ней… Стараясь не расплакаться опять, она протянула руку и осторожно попробовала придвинуть колыбельку ближе к изголовью своей кровати. Ей хотелось смотреть на дочку все время. Хотелось подержать ее на руках. Она отчаянно в этом нуждалась. Крохотный сверток стоил волнений, боли, сердечной тоски. Стоил! Крепко вцепившись рукой в спинку колыбельки, она снова погрузилась в сон.

Когда Мелли проснулась, в комнате было темно, а колыбельки рядом не оказалось. Она в панике нажала на кнопку звонка. Сестра явилась через несколько секунд.

– Qu'est-il arrivé? [20]20
  qu'est-il arrivé? – Что случилось? (фр.)


[Закрыть]– испуганно спросила она.

– Где мой ребенок? – не меньше волнуясь, воскликнула Мелли.

Сестра засмеялась и вздохнула с облегчением.

– Вébé est en trainde… [21]21
  Вébé est en trainde… – Ребенка забрали, чтобы… (фр.)


[Закрыть]– Лицо ее стало задумчивым, и, наконец, она произнесла: – Она ест!

– О! – только и сказала Мелли растерянно. Чувствуя себя ужасно глупо, она застенчиво улыбнулась: – Pardon. [22]22
  pardon – Извините (фр.)


[Закрыть]

– De rien. [23]23
  de rien – Ничего (фр.)


[Закрыть]

– А сколько времени? Э-э…

Пожав плечами, сестра посмотрела с сомнением, почмокала языком и затем с торжеством произнесла:

– Скоро! – и, засмеявшись, ушла выполнять свои обязанности.

Не прошло и пяти минут, как в комнату очень медленно и осторожно вплыл Чарльз, держа на руках ребенка. Лицо его было сосредоточенным, он подошел к кровати и бережно опустил дочку в протянутые руки Мелли.

– Фу! – выдохнул он, состроив комичную гримасу. – Никогда в жизни не подумал бы, что натерплюсь эдакого страха! Чертова сестра заставила меня пронести ее по всему коридору!

Мелли его почти не слушала. Она впервые прижала к себе дочку и должна была как следует прочувствовать, как это бывает. Рассеянно улыбнувшись Чарльзу, совсем не замечая, что он старается отвести от нее взгляд, она посмотрела на маленькое существо.

– Ой, Чарльз, какая она хорошенькая!

– Да. – Заметив, что Мелли трудно, и по-прежнему не смотря ей в лицо, он наклонился и устроил ребенка на одной из подушек.

Чувствуя неловкость, отчего-то стесняясь его, она не отрывала взгляд от девочки.

– Спасибо. Немного трудновато держать ее на руках с моим вспоротым животом.

– Ну ничего, потерпи немного. Подожди минутку.

Он стремительно вышел из комнаты, и она вздохнула с облегчением. «Мы так неестественно говорим друг с другом, будто совсем чужие», – думала с огорчением Мелли, – и, каково же было ее изумление, когда через считанные секунды он прибежал назад с гигантским букетом красных роз.

Устроив розы в ногах кровати, он постоял немного, а затем, нерешительно улыбнувшись, посмотрел на нее и пожал плечами.

Глядя на букет сквозь застилающие глаза слезы, она хотела понять: «Цветы от него? Как узнать? Или просто принять как должное? Лучше просто принять, – решила она, – так, пожалуй, спокойнее».

– Они чудесные, – прошептала она. – Спасибо.

– Ну зачем плакать, – сказал он смущаясь. Все еще продолжая глядеть на нее, он словно пытался найти нужные слова и наконец выпалил: – Мелли, я…

– Bonsoir, – вкрадчиво произнес Жан-Марк, появляясь на пороге, и она так и не узнала, что хотел сказать Чарльз. Ввалившись в комнату с еще одним необъятным букетом в руках, он, походя, поздравил Чарльза, положил цветы в умывальник, искоса взглянул на пустую колыбельку и, сияя, сказал Мелли: – Поздравляю!

Она почувствовала благодарность к Жан-Марку, хотя Чарльз, похоже, был недоволен его вторжением.

Рассмотрев девочку, Жан-Марк боязливо дотронулся до ее ручки.

– Она просто прелесть, – сказал он, почти не дыша. – Можно подержать? Одну минутку?

Без большой охоты Мелли передала ему ребенка.

– Смотрите не уроните, – шутливо предупредила она.

– Ну что вы, не беспокойтесь, – заверил он и в самом деле оказался куда сноровистей Чарльза. Мелли даже подумала, что, наверное, у него есть дети, но не рискнула спросить. – Красавица, – заявил он, – как maman. Сколько весит?

– Около пяти фунтов, – холодно сообщил Чарльз. – И мне кажется, ей лучше вернуться на место, – добавил он с раздражением.

Жан-Марк медленно повернул голову, взглянул на него с удивлением и протянул ребенка Мелли.

– Ну, вижу, я тут сейчас лишний, и потому отправляюсь домой готовить детскую.

– Я и сам могу все сделать… – начал было Чарльз, но увидел, что говорит сам с собой, ибо Жан-Марк уже исчез. – Вечно суется, куда не просят, – грубо бросил он.

Его слова поразили Мелли. Она впервые слышала, чтоб он был невежлив со своим дворецким, к тому же, совсем незаслуженно. Может, он утомился, или в нем проснулся собственник, – и тут ей на память пришли слова, некогда слышанные от него: «Когда ребенок родится, каждый из нас пойдет своей дорогой».

– Мелли? – испуганно окликнул ее Чарльз. – Ты белая как полотно! Ну-ка дай мне девочку. – Торопливо приблизившись к кровати, он забрал ребенка и бережно положил в колыбельку. – Позвать сестру?

Помотав головой, она устало откинулась на подушки.

– Нет, все в порядке.

– У тебя боли, – заявил он со знанием дела. – Они дали тебе обезболивающее? Сейчас выясним!

– Чарльз, все нормально, – взмолилась она устало и вдруг обнаружила, что говорит в пустоту.

Он вернулся вместе с сестрой, которая владела английским. Сестра озабоченно посмотрела на нее.

– Слишком много волнений, слишком много разговоров. Вам надо отдыхать. Боли очень сильные?

– Н-не…

– Да! – перебил Чарльз. – Вы можете дать ей лекарство?

– Ну конечно, она должна получать болеутоляющее перед сном. Но если вы хотите, чтобы и сейчас…

– Да нет же, лучше попозже. Все в порядке.

– Ничего подобного, ты похожа на привидение! Прими одну таблетку сейчас, – уговаривал он.

Чувствуя, что ей легче согласиться, чем спорить, она кивнула:

– Хорошо, а потом я просто посплю.

– Да, это будет лучше всего, а завтра тебе уже будет много легче, – сказал он уверенно.

Несмотря на новый приступ беспокойства, Мелли тронуло его участие, хотя оно и было сейчас неуместным, и ей даже стало смешно. Как ни странно, он тоже отвечал ей улыбкой. Мгновение перед ней стоял прежний Чарльз. А потом он скорей всего вспомнил об их размолвке, и улыбка исчезла.

– Ну я пошел, отдыхай, утром приду опять. – И, вероятно потому, что сестра все еще была здесь, он наклонился, чтобы ее поцеловать.

С утра она почувствовала себя в десять раз хуже. Действие наркоза совсем закончилось, и, поскольку тревога ее только усилилась, боль стала как-то отчетливее. Капельница стесняла движения, мешала удобно устроиться, и ее просто одолевало нетерпение.

– Вам станет легче, когда после обеда капельницу снимут, и вы сможете попить, – пообещала сестра. – Принести еще таблетку?

Покачав головой, Мелли отвернулась. Ей хотелось капризничать, хотелось, чтобы к ней не приставали. Когда около нее вновь положили маленький розовый сверток, слезы опять побежали по ее лицу, закапали на одеяло.

Что будет с ней, когда Чарльз отошлет ее в Бекфорд? Ох черт, а сообщил ли кто-нибудь ее родителям? Позвав сестру, она попросила, чтобы ей принесли телефон.

– Принесу обязательно, вот только доктор зайдет, – закивала сестра. – А теперь будьте паинькой, потерпите. Ваш восхитительный супруг скоро будет здесь, а вы же не хотите, чтобы он застал вас опухшей от слез, правда?

– Да, – выговорила она через силу.

– Он очень тревожится. Звонил ночью и еще раз утром, узнать, все ли в порядке.

– Правда? А он не сказал, звонил ли он моим родителям?

– Нет, мне не сказал. Но он вот-вот придет сам, и вы у него спросите, ладно?

– Ну, конечно. Спасибо.

– Ну что вы, не за что. А когда вы сможете удобнее устроиться, начнете кормить малышку. Да? Девочке все равно будет нужна бутылочка, пока не придет молоко, но если вы будете пробовать, то это получится быстрее, понимаете?

– Да, спасибо.

Две недели, которые она провела после родов в больнице, промелькнули стремительно. И чем ближе дело шло к выписке, тем сильнее она волновалась. Все-таки едва ли он отправит ее домой сразу. Наверное, позволит побыть во Франции, пока девочка немного подрастет, чтобы не было страшно ее везти. Ну, конечно, позволит. А может, холод отчуждения хоть самую малость растает? Чарльз приходил ежедневно, утром и вечером – возможно, только из-за ребенка, значит, он все же не испытывает к ней ненависти. То и дело заглядывал Жан-Марк, чаще – дождавшись, чтобы ушел Чарльз, якобы для того, чтобы узнать ее мнение насчет очередной покупки для обустройства детской, но Мелли догадывалась, что он без ума от девочки. И она была от души признательна ему за неиссякаемую доброту. Благодарна за заботу.

Когда Чарльз явился ее забирать и принес дорогие наборы шоколадных конфет, чтобы отблагодарить больничный персонал, она с надеждой всматривалась в его лицо, мечтая разглядеть в нем хоть какие-то изменения. Он был приветлив, и она не увидела в его глазах прежней холодности. Конечно, настоящее испытание начнется потом, дома, где не будет сестер, перед которыми надо разыгрывать спектакль.

Когда они подъехали к дому, Жан-Марк ожидал их возле распахнутой настежь двери, готовый просто лопнуть от гордости, словно отцом ребенка был он. Он же повел ее наверх, чтобы показать детскую. Чарльз шел следом очень недовольный.

Детская была отделана восхитительно. Кругом пастельные тона розового и зеленого, мебель светлого дерева, кроватка, кресло-качалка. Движущиеся игрушки свисали с потолка, плюшевые звери удобно устроились на полке. Детский шкафчик набит до отказа одеждой – спальные мешки, комбинезончики, платьица, пальтишки. Закрыв дверки шкафа, она выдвинула ящики, доверху заполненные шерстяными кофточками, башмачками, рубашечками, штанишками. Белоснежная аптечка с кучей салфеток, туалетных принадлежностей. Запасной матрасик, манеж, ванночка. В общем, все, что могло понадобиться ей и ребенку. Не в силах ничего произнести от изумления, Мелли присела в кресло-качалку и принялась тихонько раскачиваться, положив Лоретт на колени. Если бы у нее еще был любящий муж! Она видела, что за ней наблюдают двое мужчин, причем оба они были заметно обеспокоены ее молчанием, а она не могла найти слов, чтобы высказать то, что чувствует.

– Тебе нравится? – первым не выдержал Чарльз.

Она молча кивнула.

– Есть и кое-что еще, – добавил он.

– Еще?

– Ага. Иди посмотри. – Взяв у нее ребенка с таким видом, будто только об этом и мечтал с той минуты, как они покинули больницу, он подошел к двери, которой прежде не было в комнате.

– Жан-Марк, поди свари кофе, – распорядился он не терпящим возражений тоном.

– Конечно, m'sier, – подмигнув Мелли, Жан-Марк отправился вниз. Открыв дверь, которая, как выяснилось, вела теперь к ней в спальню, Чарльз отступил, пропуская ее вперед. Сделав несколько шагов, она застыла от неожиданности.

– Ой, Чарльз! – воскликнула она умильно, – ну и ну! – Не будучи уверена, что может позволить себе нечто большее, она растерянно осматривалась. Все вокруг было персиково-кремовое. Тяжелая французская мебель исчезла, вместо туалетного столика и громоздкого шкафа вдоль одной стены выстроилась светлая сборная стенка. Ковер и занавески белели на фоне персиковых стен, кровать, к которой она уже успела привыкнуть, заменил возвышавшийся посреди комнаты бело-розовый обитый шелком шедевр. К нему скромно притулилась светлая колыбелька.

Чувствуя в ногах слабость, Мелли подошла и легонько тронула ее. Колыбелька тихо закачалась на изогнутых полозьях.

– Не знаю, что сказать, – прошептала она, глотая слезы. Поворачивая к нему заплаканное лицо, она жалко улыбнулась. – Очень красиво. И в детской тоже.

Откашлявшись, он произнес, немного стесняясь:

– Мы подумали… я подумал, что лучше сделать дверь в детскую, особенно когда она подрастет, – добавил он, еще больше смутившись.

– Правильно.

Неожиданно она похолодела. Он делал это все для нее или, может, хочет взять няню? А если да, то, вероятно, он рассчитывает, что она уедет в Бекфорд одна? Нет, не сейчас! Сейчас он не может ее туда отправить – она сама кормит Лоретт! «И я бы хотела кормить ее всю жизнь, – подумала она, чувствуя, что у нее вот-вот начнется истерика. – Если это единственная возможность остаться, я готова кормить ее вечно».