Текст книги "Старик в углу"

Автор книги: Эмма Орци

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

В номере стояли несессер, в котором князь запер драгоценности, и сумка, из которой секретарь извлёк банкноты. После долгих колебаний со стороны Шварца и явного нетерпения со стороны князя молодой человек выпалил всю историю так называемого российского полицейского, карточку которого продолжал держать в руке.

Князь, похоже, отнёсся ко всему удивительно добродушно; без сомнения, он посчитал ювелира безнадёжным простофилей. Он показал ему драгоценности, расписку, а также большую пачку банкнот, подобных тем, что Шварц с такой непростительной глупостью вручил хитрому мерзавцу в кэбе.

«Я оплачиваю все свои счета банкнотами Банка Англии, мистер Шварц. Возможно, было бы разумнее, если бы вы поговорили обо мне с управляющим отеля до того, как с такой готовностью поверили всякому вздору – рассказу о моих предполагаемых жульничествах».

Затем он положил перед молодым ювелиром небольшой томик и вежливо улыбнулся:

«Если бы жители этой страны, ведущие крупные деловые операции и, следовательно, вынужденные вступать в контакт с иностранцами, предварительно изучили эти небольшие тома, прежде чем вести дела с любым иностранцем, именующим себя титулованной особой, они бы избежали разочарования и, зачастую, существенных потерь. В данном случае, если бы вы прочитали страницу 797 этого небольшого тома Готского альманаха, то увидели бы в нём моё имя и с самого начала знали бы, что так называемый русский сыщик – лжец».

Дальнейшие разговоры были излишни, и мистер Шварц покинул отель. Бесстыдно обманутый, он не осмелился пойти домой и лишь надеялся, обратившись в полицию, что им удастся арестовать вора раньше, чем тот исчезнет из Ливерпуля. Он побеседовал с детективом-инспектором Уотсоном^[52] и мгновенно столкнулся с невероятными трудностями, из-за которых возвращение денег стало практически невозможным. У него не было ни времени, ни возможности записать номера банкнот.

Хотя мистер Уинслоу сильно разгневался на своего племянника, но не собирался выгонять его из дома. Едва получив письмо Шварца, он с помощью инспектора Уотсона проследил его до квартиры на Норт-стрит, где несчастный молодой человек намеревался скрываться до тех пор, пока не утихнет гроза, или, быть может, вора не поймают с поличным.

Само собой разумеется, что этого счастливого события не произошло, хотя полиция приложила все усилия, чтобы отследить человека, заманившего Шварца в кэб. Его внешность была такой необычной, что казалось маловероятным, будто никто в Ливерпуле не видел мошенника после выхода из кэба. Роскошная шуба, длинная борода – как не заметить такое, даже в четыре часа пополудни туманным декабрьским днём?

Но расследование оказалось бесполезным; человек, описанный Шварцем, бесследно исчез. В газетах это дело назвали «Ливерпульской тайной». По просьбе полиции Ливерпуля Скотланд-Ярд послал мистера Фэйрберна, знаменитого детектива, помочь в расследовании, но безрезультатно.

Князь Семионич со своей свитой покинул Ливерпуль. А тот, кто, пытаясь очернить князя, облегчил карманы господ Уинслоу и Вассала на сумму 10 500 фунтов, растворился в воздухе.

Старик в углу поправил воротник и галстук, которые во время повествования о захватывающей загадке поднялись вверх по длинной, как у журавля, шее и устроились под большими вислыми ушами. Костюм из клетчатого твида с ярким рисунком, похоже, немало веселил стоявших поодаль официанток – те уставились на него и хихикали. Это явно раздражало Старика. Он кротко взглянул на Полли, напоминая в этот момент лысоголового индийского аиста в праздничном оперении.

– Конечно, с самого начала стали распространяться всевозможные теории о краже. Одна из наиболее популярных – и в то же время быстрее других лопнувшая, как мыльный пузырь – состояла в том, что вором был сам молодой Шварц, выдумавший красивую историю.

Однако, как я уже сказал, эта теория долго не продержалась, поскольку господин Шварц-старший, весьма богатый торговец, не мог позволить, чтобы небрежность сына стала причиной серьёзной потери для его добрых работодателей. Как только он полностью осознал все обстоятельства экстраординарного происшествия, то тут же выписал чек на 10 500 фунтов и отправил его господам Уинслоу и Вассалу. Это было не только справедливо, но и благородно.

Мистер Уинслоу позаботился о том, чтобы весь Ливерпуль узнал об этом щедром деянии, и любые подозрения в отношении молодого мистера Шварца исчезли так же быстро, как и появились.

Затем возникла теория о князе и его свите, и полагаю, что и по сей день в Ливерпуле, а также в Лондоне, существует множество людей, заявляющих, что так называемый русский полицейский был сообщником. Несомненно, эта мысль была очень правдоподобной, и господа Уинслоу и Вассал потратили немало денег, пытаясь доказать вину русского князя.

Однако очень скоро и этой теории пришлось рухнуть. Мистер Фэйрберн, чья репутация проницательного следователя растёт прямо противоположно его способностям, пришёл к очевидным выводам и побеседовал с управляющими крупных биржевых компаний Лондона и Ливерпуля. И в результате обнаружил, что князь Семионич с момента прибытия в Англию обменял большое количество русских и французских денег на английские банкноты. В карманах джентльмена с шестнадцатью квартерингами оказалось более 30 000 добропорядочных, честных фунтов. Следовательно, казалось совершенно невероятным, что явный богач рискнёт угодить в тюрьму или на каторжные работы, если не хуже, ради увеличения своего состояния на 10 000 фунтов.

Однако теория вины князя прочно укоренилась в тупых умах наших полицейских властей. У них имеются все сведения о российских предках князя Семионича; его положение, его богатство выше всяческих подозрений, и тем не менее они подозревают и продолжают подозревать то ли его, то ли его секретаря. Они известили полицию каждой европейской столицы; и, хотя всё ещё надеются получить достаточные доказательства против подозреваемых, одновременно спокойно позволяют виновному пользоваться плодами своего умного мошенничества.

– Виновному? – подняла брови Полли. – И кто, по-вашему…

– Кто знал, что у молодого Шварца были деньги? – возбуждённо выпалил Старик, извиваясь на стуле, как чёртик из коробки. – Очевидно, к краже причастен некто, знавший, что Шварц отправляется на встречу с богатым русским и, по всей вероятности, имеет в своём распоряжении изрядную сумму.

– И кто же знал, кроме князя и его секретаря? – возразила Полли. – Но только что вы сказали...

– Только что я сказал, что полиция полна решимости признать князя и его секретаря виновными; они не видят дальше собственных приплюснутых носов. Господа Уинслоу и Вассал тратили деньги на расследования, имея полную свободу действий. Мистер Уинслоу, будучи старшим партнёром, терял в результате этого ограбления более 9000 фунтов. А вот ситуация с мистером Вассалом существенно отличалась.

Когда я увидел допущенные полицией грубые ошибки, то взял на себя труд провести определённые изыскания, поскольку заинтересовался происшедшим, и поэтому узнал всё, что хотел знать. А именно: мистер Вассал был младшим партнёром в фирме, поэтому получал только десять процентов прибыли, поскольку совсем недавно поднялся до партнёрства, а до этого был старшим помощником. Но полиция не потрудилась выяснить это.

– Неужели вы имеете в виду...

– Я имею в виду, что во всех случаях, когда ограбление затрагивает более одного человека, первое, что следует выяснить – затронута ли вторая сторона наравне с первой. Я доказал это вам, как помните, рассказывая об ограблении на Филлимор-Террас. Здесь, как и тогда, одна из сторон теряла очень мало по сравнению с другой…

– Но всё равно... – начала Полли.

– Подождите, я узнал кое-что ещё. Стоило мне убедиться, что мистер Вассал извлекает не более 500 фунтов в год из прибыли от дел, как я попытался выяснить его жизненные обстоятельства и главные пороки. И обнаружил, что он держал роскошный дом на Альберт-Террас. Нынешняя арендная плата за такие дома составляет 250 фунтов в год. Следовательно, для оплаты необходимы спекуляции, скачки или какие-то азартные игры. Но спекуляции и большинство форм азартных игр являются синонимами долга и разорения. Это только вопрос времени. Погряз ли мистер Вассал в то время в долгах или нет, не могу сказать, но точно знаю, что с тех пор, как он потерял около 1000 фунтов, он не только сохранил свой дом, не только приукрасил его, но ещё открыл счёт в банке «Ланкашир и Ливерпуль» всего через год после «тяжёлой потери».

– Но очень сложно… – не унималась Полли.

– Что? – усмехнулся Старик. – Спланировать ограбление? Ибо осуществление его стало простой детской игрой. В распоряжении Вассала было двадцать четыре часа, чтобы претворить свой план в жизнь. Что же предпринять? Во-первых, пойти к местному типографу в какую-нибудь глухую часть города и попросить его напечатать несколько визиток с громким титулом. Это, конечно, делается в вашем присутствии. А затем купить у костюмеров хорошую подержанную форму, шубу, бороду и парик.

Нет-нет, исполнение плана не составило ни малейшего труда; план выше всяческих похвал, дерзость – непревзойдённа. Шварц был иностранцем, приехавшим в Англию всего пару недель назад. Вассалу не составило ни малейшего труда ввести его в заблуждение; вероятно, Шварц не был достаточно близко знаком с младшим партнёром. Не сомневаюсь: если бы не абсурдные британские предрассудки и подозрения дяди в отношении русского князя, Шварц не поверил бы с такой готовностью в мошенничество последнего. Безусловно, было бы большим благом, если бы английские торговцы почаще изучали Готский альманах, но осуществлено умно, не так ли? Я бы и сам не справился лучше.

Последнее предложение было таким характерным. Прежде чем Полли смогла придумать какой-нибудь убедительный аргумент против высказанной теории, Старик ушёл, а она продолжала тщетно пытаться найти иное решение Ливерпульской загадки.

ГЛАВА XIV.

ЭДИНБУРГСКАЯ ТАЙНА

Старику в углу ланч пришёлся не по вкусу. Мисс Полли Бёртон видела, что он явно о чём-то думает, потому что до того, как произнести первое слово, он долго возился с верёвкой, действуя девушке на нервы.

– Вы когда-нибудь испытывали подлинную симпатию к преступнику или вору? – внезапно спросил Старик.

– Кажется, только один раз, – ответила она, – и потом, я не совсем уверена, что несчастная женщина, вызвавшая у меня сочувствие, действительно была преступницей, какой вы её изобразили.

– Вы имеете в виду героиню происшествия в Йорке? – вежливо отозвался Старик. – Я знаю, что в тот раз вы изо всех сил старались дискредитировать единственно возможную версию этого таинственного убийства – версию, принадлежащую мне. Я также уверен, что в настоящий момент вы придерживаетесь того же мнения, что и полиция, в вопросе о том, кто убил и ограбил бедную леди Дональдсон на Шарлотт-сквер в Эдинбурге, однако по-прежнему готовы игнорировать мои аргументы и не верить в мою версию. Таков склад ума женщины-журналистки.

– Если у вас появилась очередная небылица, объясняющая этот невероятный случай, – отпарировала мисс Полли, – я, конечно, не поверю в неё. И, безусловно, если вы собираетесь вызвать у меня сочувствие к Эдит Кроуфорд, то заверяю вас, что вы не добьётесь успеха.

– Ну, я не стану утверждать, что именно таково моё намерение. Вижу, что вас заинтересовало это дело, но позволю предположить, что вы не помните всех обстоятельств. Поэтому прошу прощения, если повторю то, что вам и так известно. Если вы хоть раз бывали в Эдинбурге, то наверняка слышали о банке Грэма, и мистер Эндрю Грэм, нынешний глава предприятия, несомненно, является одним из самых выдающихся представителей «современных Афин»^[53].

Старик в углу вытащил из бумажника несколько фотографий и положил их перед девушкой, а затем указал на них длинным костлявым пальцем:

– Вот, – сказал он, – мистер Эльфинстон Грэм, старший сын, типичный молодой шотландец, а это – Дэвид Грэм, младший сын.

Полли присмотрелась к последней фотографии и увидела перед собой молодое лицо, на котором, казалось, оставила свой отпечаток какая-то непреходящая грусть. Лицо было изящным и худым, черты его – узкими, а глаза выглядели неестественно большими и выпуклыми.

– Он был уродлив^[54], – прокомментировал Старик в углу, отвечая на мысли девушки, – и поэтому стал предметом жалости и даже отвращения у большинства своих друзей. В эдинбургском обществе много сплетничали о его психическом состоянии; разум мистера Дэвида, по словам близких друзей Грэмов, был решительно расстроен. В любом случае его жизнь, по моему мнению, была очень печальной: он потерял мать в младенчестве, а отец, как ни странно, испытывал к сыну почти непреодолимую неприязнь.

Вскоре каждому стало известно о печальном положении Дэвида Грэма в родном доме, а также о большой любви, которую к нему питала его крёстная мать, леди Дональдсон, сестра мистера Грэма.

Вдова сэра Джорджа Дональдсона, знаменитого винодела, была очень богатой, но явно эксцентричной. Не так давно она потрясла всю семью – твёрдых пресвитериан – объявив о намерении принять римско-католическую веру, а затем уединиться в монастыре Святого Августина, находящемся в девонширском Ньютонском аббатстве.

Она обладала единоличным и абсолютным контролем над огромным состоянием, завещанным ей любящим мужем. Безусловно, никто не воспрепятствовал бы ей подарить это состояние девонширскому монастырю, если б вдруг у неё возникло такое желание. Но, очевидно, у леди Дональдсон были другие намерения.

Я ведь говорил вам, как она любила своего уродливого крестника, помните? Будучи воплощением эксцентричности, она завела себе множество увлечений. Одной из её навязчивых мыслей стала непоколебимая решимость увидеть – до того, как отрешиться от этого мира – счастливо женатого Дэвида Грэма.

Так вот, Дэвид Грэм, безобразный, уродливый, полусумасшедший, отчаянно влюбился в мисс Эдит Кроуфорд, дочь покойного доктора Кроуфорда из Принс-Гарденс. Однако юная леди, вероятно – скорее, почти наверняка – боялась Дэвида Грэма, на которого примерно в это время напала угрюмость, но леди Дональдсон с характерной для неё твёрдостью, похоже, решила растопить сердце мисс Кроуфорд по отношению к несчастному племяннику.

2 октября прошлого года на семейной вечеринке, устроенной мистером Грэмом в собственном прекрасном особняке на Шарлотт-сквер, леди Дональдсон открыто объявила о желании передать своему племяннику Дэвиду Грэму определённое имущество, деньги и акции общей стоимостью 100 000 фунтов, а также великолепные бриллианты стоимостью 50 000 фунтов как подарок для жены упомянутого Дэвида. Кейт Мак-Финли, адвокат с Принс-стрит, получил на следующий день инструкции для составления необходимой дарственной, которую леди Дональдсон обязалась подписать в день свадьбы крестника.

Неделей позже в газете «Скотсмен» появилась следующая заметка:

«Вскоре состоится бракосочетание между Дэвидом, младшим сыном Эндрю Грэма, эсквайра, Шарлотт-сквер, Эдинбург, и Донакирк, Пертшир, и Эдит Лиллиан, единственной дочерью покойного доктора Кеннета Кроуфорда из Принс-гарденс».

В эдинбургском обществе раздавались громкие и разнообразные комментарии по поводу предстоящего брака, и в целом – далеко не дружелюбные по отношению к упомянутым семьям. Шотландцы – не особенно сентиментальная раса, но такая очевидность покупки, продажи и торговли, составлявших сущность этого брака, возмущала шотландское рыцарство до глубины души.

Напротив, три человека, более всего заинтересованные в происходившем, казались совершенно удовлетворёнными. Дэвид Грэм изменился в лучшую сторону; угрюмость исчезла, он забыл о своих странных привычках и диких манерах и стал нежным и ласковым от свалившегося на него великого и неожиданного счастья. Мисс Эдит Кроуфорд заказала себе приданое и беседовала о бриллиантах с друзьями, а леди Дональдсон только и ждала завершения брака – осуществления заветного желания её сердца – прежде чем окончательно уйти из мира, примирившись с ним и с собой.

Дарственный акт был готов к подписанию в день свадьбы, назначенной на 7 ноября, и леди Дональдсон временно поселилась в доме своего брата на Шарлотт-сквер.

23 октября мистер Грэм устроил большой бал, вызвавший особый интерес, поскольку по этому случаю леди Дональдсон настояла на том, чтобы будущая жена Дэвида надела чудесные бриллианты, которым вскоре предстояло перейти в её собственность.

Они были воистину великолепны и придали величавой красоте мисс Кроуфорд совершенство. Бал имел блестящий успех, последний гость ушёл в четыре утра. На следующий день все только и говорили о бале. А 25 октября Эдинбург, развернув последние выпуски утренних газет, содрогнулся, узнав, что леди Дональдсон найдена убитой в своей комнате, а знаменитые бриллианты украдены.

Едва очаровательный маленький город оправился от этого кошмарного потрясения, как газеты приготовили для своих читателей очередную бросавшую в дрожь новость.

Все шотландские и английские газеты загадочно намекали на «поразительные сведения», полученные фискальным прокурором^[55], и на «предстоящий сенсационный арест».

И наконец, ошеломлённые и ужаснувшиеся жители Эдинбурга узнали, что «сенсационный арест» – не что иное, как арест мисс Эдит Кроуфорд за убийство и грабёж, настолько дерзкие и гнусные, что невозможно было поверить, будто молодая леди, рождённая и воспитанная в лучших слоях общества, могла быть виновна в столь ужасном преступлении – а тем более казнена за его совершение. Её арестовали в Лондоне в отеле «Мидланд» и доставили в Эдинбург, где допросили в суде и отказались освободить под залог.

ГЛАВА XV.

БЕЗВЫХОДНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ

– Спустя немногим более двух недель Эдит Кроуфорд должным образом предстала перед Высшим уголовным судом. На предварительном следствии она объявила себя невиновной, и её защиту поручили сэру Джеймсу Фенвику, одному из самых выдающихся адвокатов в коллегии по уголовным делам.

– Как ни странно, – продолжил Старик в углу, немного помолчав, – общественное мнение с самого начала категорически настроилось против обвиняемой. Публика вела себя по-детски, совершенно безответственно и нелогично. Она утверждала: коль скоро мисс Кроуфорд была готова вступить в брак с полусумасшедшим, уродливым существом ради 100 000 фунтов, она должна быть в равной степени готова убить и ограбить старуху ради драгоценностей стоимостью 50 000 фунтов, избавляясь от бремени столь нежелательного мужа.

Возможно, общее сочувствие, которое испытывали в обществе к Дэвиду Грэму, было во многом связано с недоброжелательным отношением к обвиняемой. Дэвид Грэм из-за жестокого и подлого убийства потерял своего лучшего – если не единственного – друга. И одновременно – большое состояние, которое леди Дональдсон намеревалась передать ему.

Дарственная так и не была подписана, и огромное богатство старушки вместо того, чтобы обогатить любимого племянника, распределили – поскольку леди Дональдсон не оставила завещания – среди её законных наследников. И в качестве кульминации этого длинного печального повествования Дэвиду Грэму пришлось наблюдать, как девушку, которую он любил, обвинили в ужасном преступлении, которое лишило самого Дэвида и друга, и состояния.

Поэтому эдинбургское общество с явным трепетом праведного удовлетворения увидело эту «корыстную девушку» в столь ужасном положении.

Я был безмерно заинтересован в этом деле и поехал в Эдинбург, чтобы хорошо разглядеть главных действующих лиц захватывающей драмы, которой предстояло там развернуться.

Мне удалось – как и почти всегда – занять место в одном из первых рядов. Не успел я удобно устроиться, как узница в тёмной траурной одежде появилась в зале суда и, сопровождаемая двумя полицейскими, заняла своё место на скамье подсудимых. Сэр Джеймс Фенвик очень тепло пожал ей руку, и я слышал, как он утешал её.

Суд длился шесть дней, в течение которых допросили более сорока человек со стороны обвинения и столько же – со стороны защиты. Но наиболее интересными свидетелями, безусловно, оказались два врача, горничная Тремлетт, Кэмпбелл, ювелир с Хай-стрит, и Дэвид Грэм.

Конечно, предстояло изучить множество медицинских доказательств. Бедную леди Дональдсон нашли с шёлковым шарфом, туго обвязанным вокруг шеи, и на её лице даже неопытным глазом явственно читались все признаки удушения.

Затем вызвали Тремлетт, личную горничную леди Дональдсон. Детально опрошенная адвокатом Короны, она дала отчёт о бале на Шарлотт-сквер 23-го числа и о том, какие драгоценности были на мисс Кроуфорд.

«Я помогла мисс Кроуфорд украсить волосы тиарой, – рассказывала она, – и миледи сама надела два ожерелья на шею мисс Кроуфорд. А также красивые броши, браслеты и серьги. В четыре часа утра, когда бал закончился, мисс Кроуфорд вернула драгоценности обратно в комнату хозяйки. Миледи уже укладывалась спать, и я потушила электрический свет, собираясь уходить. Горела только одна свеча, стоявшая рядом с кроватью.

Мисс Кроуфорд сняла все драгоценности и попросила у леди Дональдсон ключ от сейфа, чтобы спрятать их. Миледи дала ей ключ и сказала мне: «Можете ложиться, Тремлетт, вы должно быть, смертельно устали». Я обрадовалась, потому что на ногах от усталости не держалась. Я пожелала спокойной ночи миледи, а также мисс Кроуфорд, которая раскладывала драгоценности. Уже выходя из комнаты, я услышала, как леди Дональдсон спросила: «Всё в порядке, моя дорогая?» Мисс Кроуфорд ответила: «Я всё аккуратно разложила по местам».

Отвечая сэру Джеймсу Фенвику, Тремлетт сообщила, что леди Дональдсон всегда носила ключ от сейфа с драгоценностями на ленте на шее, как и в последний день своей жизни.

«Вечером 24-го, – продолжила она, – леди Дональдсон по-прежнему выглядела усталой и поднялась в свою комнату сразу после ужина, когда семья ещё сидела в столовой. Она приказала мне уложить ей волосы, затем надела халат и уселась в кресло с книгой. Она сказала мне, что испытывает необъяснимые расстройство и волнение.

Однако она не хотела, чтобы я осталась сидеть с ней, поэтому я подумала, что лучшее, что можно сделать – передать мистеру Дэвиду Грэму, что её светлость в нерадостном расположении духа. Её светлость очень любила мистера Дэвида; её всегда радовало, когда он находился рядом с ней. Затем я ушла в свою комнату, и в половине девятого меня вызвал мистер Дэвид. Он сказал: «Ваша хозяйка никак не может успокоиться. На вашем месте я бы примерно через час просто пошёл и послушал у её двери, а если она не легла спать, я бы остался с ней, пока она не заснёт». Около десяти часов я последовала совету мистера Дэвида и прислушалась, что творится за дверями её светлости, однако в комнате было тихо, и, решив, что её светлость уже заснула, я вернулась в постель.

На следующее утро в восемь часов, когда я принесла госпоже чай, то увидела её лежавшей на полу, бедное милое лицо было багровым и искажённым. Я закричала, прибежали другие слуги. Мистер Грэм запер дверь и послал за доктором и полицией».

Бедная женщина, казалось, держалась из последних сил. Как ни расспрашивал её сэр Джеймс Фенвик, ей больше нечего было сказать. В последний раз она видела свою хозяйку живой в восемь часов вечера 24-го числа.

«А когда вы слушали у её дверей в десять часов, – спросил сэр Джеймс, – то пытались её открыть?»

«Да, но она была заперта», – ответила Тремлетт.

«Леди Дональдсон обычно запирала спальню на ночь?»

«Почти всегда».

«А утром, когда вы принесли чай?»

«Дверь была открыта. Я вошла, не задерживаясь».

«Вы совершенно уверены?» – не отступал сэр Джеймс.

«Клянусь», – торжественно заявила женщина.

После этого несколько домочадцев мистера Грэма сообщили нам, что мисс Кроуфорд 24-го числа присутствовала на полуденном чаепитии на Шарлотт-сквер и поставила всех в известность о том, что уезжает в Лондон вечерним почтовым поездом, намереваясь пройтись по магазинам. И старший мистер Грэм, и Дэвид пытались убедить её остаться на ужин, а затем уехать в 21.10 со станции «Каледония». Однако мисс Кроуфорд отказалась, напомнив, что всегда предпочитала уезжать со станции «Уэверли»^[56], которая располагается ближе к её жилью, и, кроме того, ей ещё предстоит написать много писем.

Вопреки этим сведениям, поздним вечером два свидетеля видели обвиняемую на Шарлотт-сквер. Она несла явно тяжёлую сумку и шла к станции «Каледония».

Но самый волнующий момент в нашумевшем судебном процессе наступил на второй день, когда Дэвид Грэм, выглядевший невероятно больным, неухоженным и измождённым, вошёл в ложу для дачи показаний. При виде него публика разразилась сочувственными вздохами, относившимися ко второй – возможно, сильнее других пострадавшей – жертве трагедии на Шарлотт-сквер.

Дэвид Грэм, отвечая на вопросы адвоката Короны, рассказал о своей последней беседе с леди Дональдсон.

«Тремлетт сказала мне, что та выглядела встревоженной и расстроенной, и я поднялся к ней поболтать; вскоре она приободрилась и...»

Здесь несчастный молодой человек заметно заколебался, но через некоторое время продолжил с очевидным усилием:

«Она говорила о моём браке и о будущем подарке. Она сказала, что бриллианты будут принадлежать моей жене, а затем – дочери, если такая родится. А также жаловалась, что мистер Мак-Финли чрезмерно щепетильно подготовил дарственный акт, и поэтому, как ни прискорбно, но 100 000 фунтов не могли просто перейти из её рук в мои без всякой лишней суеты.

Я беседовал с ней около получаса, а затем оставил её, так как мне показалось, что её одолевает сон; но я посоветовал горничной прислушаться у дверей примерно через час».

На несколько мгновений в суде воцарилась глубокая тишина, которая мне показалась чуть ли не наэлектризованной. Следующий вопрос, заданный адвокатом Короны свидетелю, как будто витал в воздухе ещё до появления на свет:

«Вы были обручены с мисс Эдит Кроуфорд, не так ли?»

Можно было скорее почувствовать, чем услышать, почти беззвучное «Да», сорвавшееся со сжатых губ Дэвида Грэма.

«При каких обстоятельствах это помолвка была разорвана?»

Сэр Джеймс Фенвик уже поднялся в знак протеста, но Дэвид Грэм заговорил первым:

«Я не думаю, что мне стоит отвечать на этот вопрос».

«Тогда я изложу его в другой форме, – вежливо произнёс адвокат Короны, – против которой мой учёный друг не сможет возразить. Получили ли вы 27 октября письмо от обвиняемой, в котором она желала, чтобы её освободили от обещанного вам брака?»

И снова Дэвид Грэм отказался отвечать, и вопрос адвоката повис в воздухе; но все присутствовавшие в аудитории – и присяжные, и юристы – прочли на бледном лице и в огромных печальных глазах Дэвида Грэма зловещее «Да!», не достигнувшее его дрожавших губ.

ГЛАВА XVI.

«ВИНА НЕ ДОКАЗАНА»

– Нет никаких сомнений, – продолжал Старик в углу, – что слабое сочувствие, вызванное в общественном мнении ужасным положением молодой девушки, угасло в тот момент, когда Дэвид Грэм покинул ложу для свидетелей на второй день суда. Виновна ли Эдит Кроуфорд в убийстве или нет, но бессердечность, с которой она согласилась на брак с уродливым любимым, а затем бросила его, настроила всех против неё.

Не кто иной, как мистер Грэм-старший первым сообщил фискальному прокурору о том, что обвиняемая написала Дэвиду из Лондона о разрыве помолвки. Эти сведения, несомненно, привлекли внимание к мисс Кроуфорд, и вскоре полиция представила доказательства, которые привели к её аресту.

И последняя сенсация произошла на третий день, когда дал показания мистер Кэмпбелл, ювелир с Хай-стрит. Он заявил, что 25 октября в его магазин пришла дама и предложила купить у неё пару бриллиантовых серёжек. Торговля шла очень плохо, и он отказался от сделки, хотя дама, казалось, была готова расстаться с серёжками за чрезвычайно низкую сумму, если учитывать красоту камней.

Фактически, именно из-за этого очевидного желания со стороны дамы продать драгоценности за любую цену он наблюдал за ней более пристально, чем во всех других случаях. И нынче был готов поклясться, что дама, предлагавшая ему бриллиантовые серьги, в настоящее время сидела на скамье подсудимых.

Уверяю вас: когда прозвучало это недвусмысленно осуждающее свидетельство, в переполненном зале можно было услышать падение булавки на пол. И только девушка на скамье подсудимых оставалась спокойной и невозмутимой. Напоминаю: в течение двух дней мы слышали доказательства, подтверждавшие, что старый доктор Кроуфорд умер, оставив свою дочь без гроша в кармане, что в отсутствие матери её воспитывала тётка, готовившая сироту к участи гувернантки – чем и занималась мисс Кроуфорд в течение нескольких лет – и что никто из её друзей даже не предполагал, что у неё имеются бриллиантовые серьги-солитёры.

Обвинение определённо выложило козырной туз, но сэр Джеймс Фенвик, в течение всего дня, казалось, не проявлявший особого интереса к процессу, внезапно поднялся с места, и я сразу понял, что он намерен вытащить джокера из рукава. Невероятно худой и высокий, с клювообразным носом, он всегда производит впечатление, когда серьёзно берётся за свидетеля. На этот раз он решил вовсю отыграться, мгновенно сбив спесь с напыщенного коротышки-ювелира.

«Итак, мистер Кэмпбелл сделал в своей книге особую запись о визите этой дамы?»

«Нет».

«Установил ли он каким-либо иным способом, когда это посещение действительно имело место?»

«Нет, но…»

«Какая запись об этом визите существует?»

У мистера Кэмпбелла не имелось никакой записи. И после примерно двадцати минут перекрёстного допроса ему пришлось признать, что в то время он мало думал о беседе с этой дамой, и уж точно не в связи с убийством леди. Дональдсон, пока не прочитал в газетах об аресте молодой женщины.

Затем он обсудил этот вопрос со своим клерком, и вместе они твёрдо вспомнили, что некая дама принесла на продажу несколько красивых серёжек в день, которому полагалось быть следующим после убийства. Если сэр Джеймс Фенвик поставил себе цель дискредитировать этого ключевого свидетеля, он, безусловно, добился своего.

Вся напыщенность слетела с мистера Кэмпбелла, он взволновался, затем вышел из себя, затем окончательно растерялся. После чего ему разрешили покинуть суд, а сэр Джеймс Фенвик, вернувшись на своё место, стал ждать, как стервятник, новой поживы.

Следующей целью стал клерк мистера Кэмпбелла, который при опросе фискальным прокурором полностью подтвердил показания своего работодателя. В Шотландии ни один свидетель не присутствует в суде при показаниях другого, и мистер Макфарлейн, клерк, поэтому был совершенно не готов к ловушкам, приготовленным для него сэром Джеймсом Фенвиком. Он влетел в них на полном ходу, и выдающийся адвокат вывернул его наизнанку, как перчатку.