Текст книги "Неуловимый Сапожок"
Автор книги: Эмма (Эммуска) Орци (Орчи)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)
ГЛАВА XXXII
ПИСЬМО
Сразу после того, как его коллега отправился готовить лошадей, Шовелен вызвал сержанта Эбера, своего давнего и преданного приятеля, чтобы дать ему последние указания.
– В назначенный час должны непременно отзвонить к вечерне, дружище Эбер, – начал он, сально улыбаясь.
– К вечерне, гражданин? – в полном недоумении переспросил сержант. – Но уже сколько месяцев никто не звонит. Вечерня же по приказу конвента отменена, и я сомневаюсь, что кто-нибудь из моих людей знает, как это делается.
Шовелен посмотрел на него, будто в бесконечную пустоту, вокруг его тонких губ продолжала блуждать все та же двусмысленная улыбка; что-то от безумного духа приключений, господствовавшего во всем поведении сэра Перси, проникло вдруг и в его смертельного врага.
Шовелен испытал огромное удовольствие от неожиданно пришедшей ему в голову мысли – отзвонить сегодня к вечерне. На сегодня была назначена дуэль. Семь часов – это как раз то время, когда колокол, призывающий к вечерне, должен был стать сигналом к поединку, и что-то ласкало его в той мысли, что тот же звон станет символом полного поражения Сапожка Принцессы.
И в ответ на недоумевающий взгляд Эбера он пояснил спокойно:
– Нам необходим общий сигнал для гвардии, стражи у всех ворот и для портовых чиновников. В этот момент должна вступить в силу объявленная амнистия, а гавань должна превратиться в свободный порт. И мне бы очень хотелось, чтобы этим сигналом был именно звон к вечерне. Пушки же у ворот и в порту могут выстрелить следом. Затем распахнутся тюрьмы, пленники смогут присоединиться к всеобщему празднеству или же, если им это будет так угодно, тотчас же покинут город. Комитет общественной безопасности обещал амнистию, и мы полностью выполним это обещание. А как только гражданин Колло д'Эрбуа прибудет с радостными известиями в Париж, все уроженцы Булони, находящиеся там в тюрьмах, тоже смогут присоединиться к всеобщей радости.
– Это-то мне понятно, гражданин, – все еще в некотором замешательстве сказал Эбер. – Но вечерню?..
– Это мой каприз, дружище Эбер. И я бы очень хотел осуществить его.
– Но кто же будет звонить, гражданин?
– Черт! Да что же, в Булони уже не найти ни одного попа, которого можно заставить сделать это?
– Хм, попов-то хватает. Вон, чуть не в двух шагах, в шестой камере сидит аббат Фуке…
– Sacre tonnerre![9]9
Здесь: Черт побери! (фр.)
[Закрыть] – возбужденно воскликнул Шовелен. – Это же то, что надо! Я отлично знаю его досье. Едва лишь он окажется на свободе, как тут же помчит прямиком в Англию… с семейством… И весьма поспособствует распространению славной новости о бесчестии и позоре хвастуна Сапожка Принцессы!.. Это же то, что надо, дружище Эбер!.. Надо сделать так, чтобы он присутствовал при написании этого письма, чтобы увидел, как мы даем ему деньги – о! – мы воспользуемся и этим шансом! Надо хорошенько растолковать ему, чтобы в тот самый момент, как я дам ему приказ, он бегом отправился на свою старенькую церквуху и отзвонил к вечерне… Старый дурак будет просто счастлив… Особенно когда он узнает, что таким образом даст сигнал к освобождению и своего племянника… Вы все поняли?
– Да, гражданин.
– А все хорошенько растолковать этому старому попу сможете?
– Думаю, что да, гражданин… Он должен быть в этой комнате?.. В котором часу?
– Без четверти семь.
– Хорошо. Я сам притащу его сюда и стану с ним рядом, чтобы он не сделал ничего лишнего.
– О, он не обеспокоит вас, – осклабился Шовелен. – Он сам будет больше всех заинтересован во всем происходящем. И запомните – женщина также должна быть здесь, – добавил он с резким движением в направлении комнаты Маргариты. – Они должны стоять вместе, а вокруг них – четверо ваших ребят.
– Все понял, гражданин. Должен ли кто-нибудь из нас сопровождать гражданина Фуке, когда он отправится на Сен-Жозеф?
– Ну что вы, двоих вполне достаточно. На улицах в это время будут толпы… Как далеко отсюда церковь?
– Менее чем в пяти минутах ходьбы.
– Хорошо. Проследите, чтобы двери были открыты, а колокольные веревки в порядке.
– Я прослежу за этим, гражданин. Сколько людей должно быть сегодня вечером в этой комнате?
– Пусть вдоль всех стен стоят люди, которым вы абсолютно доверяете. Я не думаю, что возникнет какое-либо беспокойство или попытка сопротивления. Осталась пустая формальность, поскольку англичанин уже дал свое согласие. Но если он в последний момент изменит свое решение, тогда не будет ни вечерни, ни открытых дверей, ни амнистии, ни пушек, ни прощения. Женщина будет тут же отправлена в Париж и… Но он не переменит своего решения, дружище Эбер, – заключил Шовелен неожиданно изменившимся тоном. После чего еще раз очень легко и уверенно повторил: – Он не изменит своего решения.
Разговор между Шовеленом и его приятелем происходил вполголоса. Даже не из опасения, что Маргарита услышит, а просто потому, что тихий голос стал уже привычным для этого революционера, чудовищные приемы и утонченные интриги которого не позволяли ему говорить о своих делах в полную силу.
Шовелен сидел за столом посередине комнаты, как раз там, где прошлой ночью его размышления прервало неожиданное появление сэра Перси Блейкни. Стол был очищен от многочисленных бумаг, покрывавших его накануне. На нем теперь стояла лишь пара тяжелых оловянных подсвечников с сальными свечами, кожаный бювар, хорошая чернильница, коробочка с песком и несколько отточенных перьев. Все было приготовлено для написания и подписания письма.
В воображении Шовелен уже видел, как его наглый враг, этот отчаянный и храбрый авантюрист, стоит около самого стола и подписывает свое имя под приговором бесчестия. Это видение вызывало на его хорькообразном лице выражение жестокого удовлетворения и сладострастия, а в его узких и бледных глазах засияла улыбка настоящего счастья.
Он оглядел место, где должна была разыграться величайшая сцена; два солдата стояли на страже около комнаты Маргариты, два у дверей, ведущих в коридор, где ждали распоряжений еще полдюжины его личных телохранителей. А скоро вся эта компания заполнится солдатами, а он и его коллега Колло не будут сводить глаз с главного действующего лица этой драмы! Эбер же со специально отобранными людьми будет охранять Маргариту!
Нет, нет! На этот раз все предусмотрено. И уже оседланы лошади внизу, готовые сопровождать Колло с драгоценным свидетельством в Париж.
Нет! На этот раз все предусмотрено. На этот раз он должен победить. Сэр Перси Блейкни либо подпишет письмо в обмен на спасение жены и навек покроет себя позором, либо откажется от этого в последний момент и тем самым даст возможность Шовелену и Комитету общественной безопасности привести в исполнение приговор.
В этом случае позорный столб шпиона и незамедлительное повешение, дружочек, и для тебя, и для твоей жены… Ба! Да у тебя уже все равно теперь нет никакого выхода, даже если ее теперь совсем не будет.
Он оставил Эбера дежурить в комнате. У него возникло непреодолимое желание пойти и взглянуть на своего поверженного врага и попробовать по его поведению отгадать, как именно тот будет вести себя вечером.
Сэру Перси была отведена комната на одном из верхних этажей старой тюрьмы. Он совершенно не охранялся. Сама комната была приготовлена как можно более комфортабельно. Англичанин казался вполне счастливым и довольным, когда прошлым вечером Шовелен привел его сюда.
– Надеюсь, вы прекрасно понимаете, сэр Перси, что этой ночью вы мой гость, – любезно сказал ему Шовелен. – Вы свободны входить, выходить и гулять где вам заблагорассудится.
– Храни вас Бог, сэр, – весело откликнулся Блейкни, – я никогда и не сомневался в этом.
– Но леди Блейкни мы вынуждены охранять, – добавил он тихо и значительно. – Разве мы не правы, сэр Перси?
Но сэр Перси, казалось, постоянно пропускал мимо ушей все, что касалось его жены. Он лишь зевнул со своей обычной манерностью и спросил, в котором часу джентльмены во Франции имеют обыкновение завтракать.
С тех пор Шовелен его не видел. Он то и дело интересовался, как поживает английский пленник, как он спит и что он ест. Адъютант неизменно рапортовал, что англичанин прекрасно выглядит, но ест мало. Но в то же время он требует и щедро платит за то, чтобы ему постоянно таскали вино и бренди.
– Хм, – хмыкнул Шовелен. – Странные они, эти англичане. Так называемый герой на самом деле оказался обыкновенным пропойцей, который хочет оглушить себя вином перед грядущим неприятным делом…
Однако желание посмотреть на этого странного человека, героя, авантюриста или же просто-напросто счастливого дурака, стало непреодолимым, и Шовелен уже далеко за полдень поднялся в комнату, отведенную сэру Перси Блейкни.
А поскольку теперь без своего эскорта он не делал ни шагу, то его и на этот раз сопровождали двое телохранителей. Постучав в дверь, Шовелен не получил ответа. Подождав пару минут, он отослал своих людей в конец коридора и осторожно повернул щеколду.
В воздухе стоял густой запах коньяка, на столе валялось несколько пустых винных бутылок и недопитый стакан – все это подтверждало слова адъютанта. Безукоризненно одетый, роскошный сэр Перси Блейкни лежал едва ли не поперек и без того короткой для него кровати, свесив ноги и запрокинув голову, и безмятежно храпел.
Шовелен подошел к самому изголовью и стал разглядывать распростертую фигуру человека, которого повсюду называли самым опасным врагом Французской Республики.
И, что уж там скрывать, Шовелен вынужден был признать, что это действительно великолепный представитель мужской породы – длинные сильные ноги, широкая грудь, гибкие белые руки – все свидетельствовало о благородном происхождении и неиссякаемой энергии.
Лицо его с четкими и ясными линиями выражало силу, особенно теперь, без постоянной и глуповатой улыбки, которая то и дело искажала его прямые черты. На одно мгновение пульсирующим толчком у Шовелена вспыхнуло сожаление, что столь блистательная карьера должна так позорно закончиться.
Революционер вдруг ясно почувствовал, что, если бы на карту были брошены его собственная неприкосновенность и честь, он метался бы по этой маленькой комнатке взад и вперед, как загнанное животное, осыпая себя упреками и изматывая свой мозг в поисках выхода из ужасной альтернативы, несущей бесчестие или смерть.
А этот человек напился и спал.
Быть может, ему уже все равно?!
И словно в ответ на эти глубокомысленные рассуждения Шовелена, сквозь сомкнутые губы авантюриста прорвался утробный храп. Дипломат от неожиданности впал в легкое замешательство. Потом вздохнул, оглядел комнатенку, подошел к небольшому столу, стоящему у стены, на котором были разбросаны в беспорядке листы бумаги и перья. Перевернув один из них равнодушной рукой, он наткнулся на запись:
«Гражданин Шовелен, при условии получения от Вас одного миллиона франков…»
Это было начало письма! Хотя пока только всего несколько слов… со множеством ошибок и исправлений… какие-то каракули вокруг, совершенно лишающие текст смысла… да еще и написано дрожащей рукой пьяницы…
И все же это было начало.
Рядом лежал написанный Шовеленом черновик, с которого пробовал переписывать сэр Перси.
Он взял себя в руки… сосредоточился… и… начал переписывать… весь этот позор… а теперь так безмятежно спит!
Шовелен вдруг заметил, что бумага дрожит в его руке. Он почувствовал странное нервное раздражение, теперь, когда конец уже, казалось, совсем рядом и не вызывает никаких сомнений!..
– Черт, так ведь… а куда спешить… а-а-а-а… месье Шембурлен?.. – раздалось от вдруг завозившегося и потягивающегося сэра Перси, который сопроводил фразу гигантским зевком.
– Мне еще там немного осталось… доделать эту хреновину…
Шовелен от неожиданности так вздрогнул, что бумага выпала из его рук. Он наклонился, чтобы поднять ее.
– Ну… а чего это вы так испугались, сэр? – продолжал, едва ворочая языком, Блейкни. – Или вы решили, что я пьян… Уверяю вас, сэр, моей честью… не настолько пьян, как вам кажется.
– А я и не сомневаюсь, сэр Перси, что вы полностью в состоянии распорядиться всеми своими великолепными данными… Я должен извиниться, что трогал ваши бумаги, – добавил он, кладя на место исчерканную страницу. – Я подумал, что вы уже, возможно, все написали…
– А я напишу, напишу, сэр… Все будет… Потому что я вовсе не пьян… Я могу писать твердо… рука у меня не дрожит… и я окажу вам честь своей подписью…
– Когда письмо будет готово, сэр Перси?
– «Полуденный сон» сможет выйти в море с приливом… – тупо пробубнил сэр Перси, – и наступит дьявольски хорошее время, не так ли, сэр?
– К заходу солнца, сэр Перси. И не позднее.
– К заходу… И не позже… – пробурчал Блейкни, снова устраиваясь поудобнее на кровати.
Затем он сладко и громко зевнул.
– Я не подведу вас, – пробормотал он, закрывая глаза и уже не пытаясь больше бороться со сном. – Письмо будет написано моим лучшим, каллиг… калги… каги… Черт! Но я не настолько пьян, как вам кажется…
Однако едва лишь последние звуки слетели с языка, сон окончательно победил его.
С презрительным видом пожав плечами, Шовелен повернулся на каблуках и, не глядя более на своего врага, с достоинством вышел.
Тем не менее, выйдя из комнаты, он сразу же вызвал к себе адъютанта и дал ему жесткие указания ни под каким предлогом больше ни капли вина англичанину не давать.
«У него еще есть два часа, за которые можно проспаться, – думал Шовелен, вернувшись в свою квартиру, – и тогда он сможет писать вполне твердой рукой».
ГЛАВА XXXIII
АНГЛИЙСКИЙ ШПИОН
Последние тени растворились в вечерней тьме. Но еще задолго до этого лучи заходящего солнца уже перестали попадать за стены форта Гейоль, а толстые каменные амбразуры пропускать его серый и сумеречный свет.
В большой комнате первого этажа с распахнутым окном, выходящим на широкую площадку за южным валом, царила гнетущая тишина. Воздух от двух непрерывно чадивших сальных свечей наполнился душной тяжестью. Вдоль всех стен комнаты в темно-голубой форме с алыми обшлагами, поношенных бриджах и тяжелых сапогах, предназначенных для верховой езды, молчаливо и неподвижно с байонетами наперевес стояли гвардейцы. Поблизости от стоящего в центре комнаты стола, но вне досягаемости света, находилась еще одна группа из пяти человек все в той же ало-голубой форме. Одним из них был сержант Эбер. Группа окружала сидящих женщину и старика.
Аббат Фуке был приведен сюда из своей камеры всего несколько минут назад с категорическим приказанием внимательно следить за всем, что будет происходить в его присутствии, после чего сразу же по команде отправиться в свою старую церковь Сен-Жозеф и прозвонить к вечерне – и это будет последнее, что он должен сделать перед тем, как навеки покинет Францию вместе с семьей.
Вечерня послужит сигналом к открытию всех тюремных запоров. Этим вечером каждый сможет идти куда захочет, и, закончив звонить к вечерне, аббат Фуке присоединится к Франсуа, Фелисите и их матери за пределами города.
Священник, однако, почти ничего не понял из грубых и отрывистых объяснений сержанта. Он слишком приучил себя к зрелищу невинных детей, поднимающихся по ступеням гильотины, из-за чего и сам уже мысленно видел себя в объятиях смерти.
Но он поверил в то, что Le Bon Dieu дает ему еще одну возможность пойти в свою церковь и прозвонить к вечерней молитве, и был очень счастлив от этой мысли. Так что, когда его втолкнули в комнату и усадили рядом с Маргаритой, окружив при этом кольцом солдат, он спокойно достал свои четки и начал нашептывать «Богородице, дево, радуйся…».
Рядом сидела неподвижная, словно статуя, леди Блейкни. Плащ, накинутый на нее, закрывал не только плечи, но и лицо. Она ничего не смогла бы ответить на вопрос – как она провела этот день, как выдержала изматывающее ожидание и сомнения, лишающие рассудка. А самой страшной, самой невыносимой была все-таки мысль о том, что где-то в этом же грязном, угрюмом здании теперь находится ее муж… Где-то здесь… далеко ли, близко ли… Но она отделена от него, она знает, и… и, может быть, уже больше никогда его не увидит… даже в последний час.
Ей было ясно только одно, что Перси никогда не сможет написать подобное письмо и остаться жить. Он, конечно же, мог написать его ради ее спасения, о чем так красноречиво свидетельствовал триумфальный взгляд Шовелена.
Она осознала то, что ей уже более не на что надеяться, еще тогда, когда ее перевели в другую комнату. Солдаты вдоль стен, поведение Шовелена, стол с приготовленной бумагой, чернильницей и отточенными перьями – все готово для завершения чудовищной операции. Это едва не заставило ее сердце остановиться.
– Если женщина двинется с места, начнет говорить или визжать, тотчас же заткнуть ей рот! – грубо скомандовал Колло, едва только Маргарита села.
И сержант Эбер встал рядом с кляпом и полотенцем наготове, а двое гвардейцев положили руки на ее плечи.
Но она не двинулась и не произнесла ни звука даже тогда, когда из коридора донесся громкий, приятный и до боли знакомый голос. Дверь распахнулась, и в сопровождении Шовелена в комнату вошел ее муж.
Бывший посол совершенно явно собрал в кулак всю свою волю; его руки за спиной были крепко сжаты, а в движениях сквозила неуправляемая импульсивность. Сэр Перси Блейкни же при этом имел абсолютно спокойный вид человека, ничего общего с окружающим не имеющего; кружевной галстук был завязан с безукоризненной тщательностью, монокль вставлен самым элегантнейшим образом, а плащ с пелериной был откинут ровно настолько, насколько было необходимо, чтобы прекрасно видеть изящный костюм и роскошно расшитый жилет.
Он представлял из себя совершеннейшее воплощение лондонского денди и мог точно так же войти в любую гостиную, какие бы высокородные гости в ней ни собрались. Как только он оказался в кругу света, исходившего от свечи, Маргарита взглянула на него, однако даже шестое чувство страстно любящей женщины было бессильно обнаружить хотя бы малейшую дрожь в аристократической руке, поддерживающей монокль в золотой оправе, или хотя бы самое легкое нервное искривление губ.
Комната начала наполняться народом, когда часы на старой башне пробили без четверти семь. Теперь же стрелка приближалась к семи. Сэр Перси уже сидел в центре среди яркого света свечей и писал.
Вплотную к нему с двух сторон стояли Шовелен и Колло д'Эрбуа, горящими глазами пожирая каждую выведенную им букву.
Сэр Перси, казалось, совсем никуда не спешил. Он писал очень медленно, тщательно и аккуратно копируя лежащий перед ним черновик. Можно было подумать, что его при этом более всего занимает изучение французских слов; он то и дело сопровождал растягиваемые им слова всевозможными остроумными замечаниями или сожалениями о слабости и несовершенстве своего образования, о бессмысленно потраченной на всякую ерунду юности, вместо того чтобы посвятить ее изучению изящной словесности.
Однако постепенно он совсем углубился в работу, то ли потому, что ему отвечали сухо и односложно, то ли просто потому, что самому надоели не встречающие никакого отклика милые шутки.
Следующие пять минут тишину комнаты нарушал лишь скрип пера по пергаменту, намертво приковавшему внимание Колло д'Эрбуа и Шовелена.
Но понемногу издали, через раскрытое окно, стал доноситься нарастающий гул, подобный рокоту набегающего на берег моря. Все более и более приближаясь, он становился громче и различимее. Из этого монотонного, напоминающего приближение грозы гула стали вырываться отдельные пронзительные крики, которые то и дело перекрывал раскатистый смех.
Веселящееся население Булони, стартовав на Сенешальской площади, проходило теперь по широкой аллее, идущей по крепостным валам вокруг города. Они шли мимо форта Гейоль с громкими криками, с пением, с грохотом барабана и воем труб, пьяные, разгоряченные и счастливые в высшей степени.
Сэр Перси, когда шум толпы достиг своего апогея, на мгновение оторвался от письма и, повернувшись к Шовелену, сказал:
– Уже заканчиваю.
Напряжение в сальном чаду комнаты становилось совершенно непереносимым, и по крайней мере у четверых сердца колотились в диком, тревожном ожидании. Глаза Маргариты не отрываясь следили за бесконечно любимым ею человеком. Она не понимала ни того, что он делает, ни того, о чем думает, но только чувствовала непреодолимое желание впитать в себя каждую черточку его лица, словно этим долгим пристальным взглядом навеки прощалась со всеми надеждами на земное счастье.
Старый священник даже перестал бормотать свои молитвы. Всем сердцем чувствуя происходящую на его глазах трагедию, он с отеческой мягкой заботой взял в свою руку оледеневшие пальцы Маргариты.
Сердца же Шовелена и его коллеги клокотали от невероятной близости свершения их надежд в ликующем триумфе, разливая по всему телу лихорадочное нервное напряжение, неизбежно сопутствующее кульминации длительного и страстного ожидания.
Но никто не мог даже представить себе, что творилось в сердце храброго и отчаянного авантюриста, уже повисшего над такой бездной унизительнейшего состояния, перенести которое человек вряд ли способен. Какие мысли скрывались за этим чистым лбом, склоненным над последними строчками злополучного письма?
Толпа находилась уже на площади Домон. Идущие впереди начинали подыматься по ступеням, ведущим к южному валу. Шум не прерывался ни на мгновение; Пьеро и Пьеретты, арлекины и коломбины буквально пьянели от собственного же возбуждения.
Поднявшись на ступени и увидев раскрытое окно едва ли не на уровне земли, они издали единый мощный вопль: «Ура!» – приветствуя отечески позаботившееся о них парижское правительство, которое так милостиво позволило им повеселиться. Они кричали о том, как превосходно устроен праздник, как великолепно шествие и горящие факелы, пока из толпы не донесся громкий, перекрывающий все голос:
– Allons! Покажите-ка нам этого проклятого англичанина!
– Дайте взглянуть на чертова Сапожка Принцессы!
– Да, да, покажите-ка, покажите, на что он похож! Они теперь орали, толкались и плясали прямо перед самым окном, громко требуя, чтобы им показали английского шпиона.
Мокрые от дождя и разгоряченные от возбуждения лица пытались заглянуть в распахнутое окно. Колло дал солдатам резкое распоряжение отогнать толпу и закрыть ставни, однако толпа не поддавалась. Ей очень не понравилось такое пренебрежение, и множество кулаков тут же вынесли из окна все стекла.
– Мне никак не закончить, я не в состоянии разобрать ваш жаргон в такой суматохе, – пожаловался сэр Перси Шовелену.
– Осталось совсем немного, сэр Перси, – попробовал с нервным нетерпением уговорить его Шовелен. – Давайте покончим с этим делом, и уходите из города.
– Тогда отгоните подальше проклятую толпу, – спокойно упорствовал сэр Перси.
– Они не хотят уходить… Они хотят видеть вас. Сэр Перси, сидя с пером в руке, погрузился на мгновение в глубокое раздумье.
– Они хотят меня видеть, – вдруг рассмеялся он. – Разрази их всех гром… А почему вы не хотите им этого позволить?
И, несколькими решительными росчерками закончив письмо, он старательно вывел со множеством завитков свою подпись, в то время как толпа продолжала все более и более неистово требовать показать ей Сапожка Принцессы.
Шовелен почувствовал, что сердце его готово разорваться от радости.
Сэр Перси, положив на письмо ладонь, встал, отодвинул стул и произнес приятным и громким голосом:
– Дьявольщина… Давайте позволим взглянуть на меня!
Говоря это, он схватил руками оба стоящие на столе подсвечника и, выпрямившись во весь свой огромный рост, поднял их над головой.
– Письмо… – прямо-таки прохрипел Шовелен.
Но только его дрожащая рука потянулась к лежащему на столе пергаменту, как Блейкни с неожиданным громким криком швырнул подсвечники. Они грохнулись со звоном на каменный пол, свечи погасли и разлетелись, и вся комната погрузилась в непроницаемую тьму.
По толпе прокатился вопль ужаса. Всего лишь мгновение назад они видели огромную фигуру, казавшуюся совсем неестественно высокой из-за вытянутых рук и причудливо мигающего освещения находящихся сверху сальных свечей, как вдруг все исчезло. Пьеро и Пьеретты, барабанщик и трубачи – все в суеверном ужасе бросились в разные стороны.
В комнате также произошло замешательство. Раздался крик:
– Окно! Окно!
Никто не понял, кто это крикнул, и даже кричавший впоследствии обо всем забыл. Возможно, что кричали несколько человек, инстинктивно стремясь не упустить пропавшего из виду врага, или, скорее всего, поддавшись суеверному ужасу толпы и желанию скрыться. Они быстро перемахнули через подоконник и, спрыгнув на вал, бросились в разные стороны, якобы в погоню.
После чего Шовелен яростно заорал:
– Письмо!!! Колло!! Мне! В его руке!.. Письмо!.. Это был отчаянный вопль, свидетельствовавший о происходящей во тьме схватке. После которого раздался ликующий крик Колло д'Эрбуа:
– Письмо у меня! В Париж!
– Победа! – эхом откликнулся Шовелен, не скрывая вожделенной радости. – Победа! К вечерне, дружище Эбер! Тащите попа, скорее!
Чутье хищника привело Колло д'Эрбуа прямо к двери; он грубо толкнул ее, и комната осветилась из коридора слабым светом. Его неуклюжая мужичья фигура четко вырисовалась в дверном проеме, он в восторге размахивал письмом, несущим бесчестье врагу Республики, подняв его высоко над головой.
– В Париж! – орал ему вслед Шовелен. – К Робеспьеру!.. Письмо!
После чего, едва не задохнувшись, грохнулся на ближайший стул.
Колло более не оглядывался, он уже свирепо командовал солдатами, которые должны были сопровождать его на пути в Париж. Это были отборные гвардейцы, доблестные ветераны старой муниципальной гвардии. Несмотря на всю окружающую суматоху, они ни на мгновение не сломали своих рядов и в строгом порядке вышли вслед за гражданином Колло из комнаты.
Со двора донеслись храп лошадей, стук подков, крики Колло, не прошло и пяти минут, как грохот копыт по мостовой растворился где-то вдали.
