Текст книги "Неуловимый Сапожок"
Автор книги: Эмма (Эммуска) Орци (Орчи)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)
ГЛАВА XXI
ПЕРЕДЫШКА
В последнем разговоре с Робеспьером перед отплытием в Англию Шовелен просил абсолютной власти, дабы иметь возможность реализовать план поимки Сапожка Принцессы, который он лелеял в своем мозгу. Теперь, по возвращении во Францию, у него не было причин упрекать революционное правительство в том, что оно отказало в его просьбе.
Абсолютное подчинение встречал он повсюду, где бы ни появился.
И едва услышав об аресте женщины, предъявившей паспорт на имя Селины Дюмон, он сразу же понял, что Маргарита Блейкни, благодаря своей порывистости, попалась-таки в ловушку, которую он приготовил для нее при содействии девицы Кондей.
Так что это его не удивило. Он слишком хорошо знал человеческую природу вообще, и женскую в частности, чтобы хоть на мгновение усомниться в порыве Маргариты – отправиться вслед за мужем, совершенно не задумываясь о возможных последствиях.
Боже правый! Какая ирония! Да ее ли называли «умнейшей женщиной Европы»? Не сам ли Шовелен еще недавно уверял ее в этом в те золотые дни, когда они не были смертельными врагами и он в компании множества поклонников вращался вокруг звезды Маргариты Сен-Жюст? А этой ночью, когда сержант городской гвардии доставил ему известие об аресте, он только злорадно ухмыльнулся: как глупо вляпалась в расставленную ловушку «умнейшая женщина Европы».
И вновь она предала своего мужа тем, кто во второй раз уже не позволит ему ускользнуть. И теперь она сделала это совершенно сознательно, с любящим и страстным сердцем, воспламененным самопожертвованием, однако добилась лишь того, что поставила его в ситуацию еще более безнадежную, чем прежде.
Сержант ждал приказаний. Гражданин Шовелен, появившийся в Булони, обладал властью более полной и авторитарной, чем какой-либо другой слуга новой Республики. Губернатор города, начальник гарнизона, форт и муниципалитет – все пресмыкались перед ним, подобно рабам.
Едва разместившись в предоставленной ему муниципалитетом городской квартире, он затребовал список всех заключенных, по тому или иному поводу находящихся в данный момент под следствием.
Принесенный ему список оказался очень длинным; в нем было множество совершенно не представлявших никакого интереса имен, которые он нетерпеливо пропускал.
– Тотчас же все привести в исполнение!
Ему хотелось не только максимально освободить имеющуюся в городе стражу, но и хорошенько порасчистить загроможденные переполненные тюрьмы. Ему были необходимы жилище, пространство, воздух – все силы и весь ум города только для одного ареста, который был для него вопросом жизни и смерти.
«Обнаружена женщина; имя не установлено; на руках имела подложный паспорт на имя Селины Дюмон, горничной гражданки Дезире Кондей; пыталась высадиться на берег; при задержании оказала сопротивление и отказалась давать какие-либо показания о себе, помещена в камеру № 6, тюрьма Гейоль».
Только это имя, одно из последних в списке, имело для Шовелена значение. Закончив читать, он даже вонзил ногти в ладони рук от неимоверного усилия скрыть от сержанта хотя бы малейшее проявление испытанного им возбуждения. На мгновение он прикрыл ладонью глаза, почти тотчас же в его голове созрел план, и он был готов отдать приказание.
Он потребовал список заключенных, находящихся во всех фортах крепости. Его внимание сразу же привлекло имя аббата Фуке, сидящего вместе с племянницей и племянником. Расспросив о них более подробно, он узнал, что мальчик – единственный сын некой вдовы, последняя поддержка ее угасающей жизни, а девочка, совсем недавно заболевшая чахоткой, еще и слепа от рождения.
Черт побери! Да это же все, что нужно! Аббат, друг Джульетты Марни, тот самый трогательный старичок, о котором сейчас так беспокоится Сапожок Принцессы! И эти два малыша! Дети его сестры! Один – слепой и больной, другой – полный сил и стремлений.
Гражданин Шовелен мгновенно сосредоточился.
Несколько отрывочных приказаний сержанту охраны, и этот беспомощный и деликатный аббат Фуке станет самым безжалостным тюремщиком для Маргариты, более надежным охранником, чем целый полк самых преданных гвардейцев.
После этого, отправив в Комитет общественной безопасности гонца, Шовелен прилег отдохнуть. Судьба не обманула его. Он думал, прикидывал, соображал. События вырисовывались перед его мысленным взором буквально с физической осязаемостью, и факт, что Маргарита Блейкни в данный момент была его пленницей, являлся самым счастливым итогом всех его вычислений. Что же касается Сапожка Принцессы, то Шовелен не мог даже представить себе, что он теперь будет делать. Дуэль на валу окончательно превратилась в фарс; вряд ли она сможет состояться до тех пор, пока жизнь Маргариты в опасности. Этот отчаянный авантюрист попал наконец в такую ловушку, из которой уже никакая сила, ловкость и наглость, никакая его удивительная изобретательность не помогут ему выбраться.
Но для Шовелена это было еще не все. Самым сладчайшим его предвкушением была месть – единственное, что действительно ласкало его уязвленную гордость. Он все еще не испил до дна эту пьянящую чашу радости. Однако с каждым часом чаша эта делалась все полней и через несколько дней грозила совсем переполниться. Тем не менее ему приходилось ждать. Часы текли один за другим, а от Сапожка все еще не было никаких известий. О Маргарите же он ничего, кроме того, что она под хорошей охраной, не знал. Дозор, курсировавший мимо шестого номера, в середине дня слышал голоса ее и аббата Фуке.
Шовелен ради такого трудного дела обратился за помощью в Комитет общественной безопасности, но, по крайней мере суток двое, ему придется ждать. Сорок восемь часов, в течение которых его может настигнуть рука убийцы и не дать ему довести до конца вожделенную месть. У него была только одна мысль, действительно беспокоившая его. Он никак не хотел умереть прежде, чем увидит Сапожка Принцессы в унизительнейшем положении, презреннейшим существом с раздавленной честью, уничтоженным в самой сути своей настолько, чтобы у него не осталось даже тени возможности славной смерти. И теперь он боялся за свою жизнь лишь потому, что она была так необходима ему для завершения планов. Он знал, что никто другой не имеет настолько сильной ненависти к этому врагу Франции, чтобы в полной мере довести до конца задуманное им.
Робеспьер и все остальные стремились лишь уничтожить того, кто воевал против царства террора. Его смерть на гильотине, даже в ореоле мученического венца, совершенно удовлетворит их. Шовелен же смотрел гораздо дальше. Он ненавидел! Он перенес от этого человека личное унижение! Он стремился сделать его объектом презрения, а не просто ненависти. И в предвкушении счастливого момента он стерег сам себя; он не покидал все эти двое суток до самого прибытия Колло д'Эрбуа своей квартиры в отеле де Вийе, к тому же потребовав на всякий случай специальный эскорт из самых проверенных гвардейцев, дабы они повсюду сопровождали его.
Вечером 22-го, сразу же по прибытии гражданина Колло, он приказал доставить к нему на первый этаж форта Гейоль женщину из камеры № 6.
ГЛАВА XXII
НЕ СМЕРТЬ?
Два дня гнетущего ожидания, смены отчаяний и надежд тяжело сказались на леди Блейкни.
Мужество ее было все столь же твердым, надежда – непоколебимой, вера – неугасшей, но она не имела ни малейших известий из внешнего мира и, полностью предоставленная самой себе, продолжала предполагать, планировать и отчаиваться.
Аббат Фуке пытался со свойственными ему деликатностью и учтивостью хоть как-нибудь облегчить ее состояние, и она в глубине души была очень благодарна ему за то, что он не ожесточился в результате всего происходящего.
Дважды в течение этих двадцати восьми часов к ним приходил посланец от Франсуа и Фелисите и приносил записку, нацарапанную мальчиком, и что-нибудь от слепой девочки, что должно было свидетельствовать об их здравии и безопасности, а также напоминать аббату Фуке, что они будут в здравии и в безопасности до тех пор, пока неизвестная гражданка, находящаяся в камере № 6, тщательно охраняется им.
Когда посланцы приходили, старик вздыхал и что-то тихо бормотал о милости Божией. Маргарита же, едва успевшая напитаться живительными надеждами, вновь повергалась в бездну отчаяния.
Монотонные шаги охранников в коридоре отдавались в ее висках гулким, безжалостным молотом:
«Что делать? Боже! Что же делать!
Где теперь Перси?
Как до него добраться… Боже мой! Боже мой, просвети меня!»
Единственное, чего она в действительности начинала бояться, что потеряет рассудок в конце концов, что отчасти уже случилось. Сколько прошло? Часы, дни… годы… А она ничего не слышит, лишь размеренные шаги стражи да надтреснутый добрый голос старенького аббата, бормочущего молитвы или пытающегося утешить ее; и ничего не видит, кроме грубой деревянной тюремной двери, выкрашенной унылой серой краской, с большим старинным запором и заржавевшими от вековой сырости огромными петлями. Она смотрела не отрываясь на эту дверь до тех пор, пока глаза ее не начинало резать от обжигающей невыносимой боли. И, чувствуя, что не может больше смотреть, она в то же время боялась вдруг пропустить момент, когда отодвинутся запоры и унылая серая дверь податливо заскрипит на своих заржавевших петлях.
О, разве это не первые признаки сумасшествия?
И все-таки ради Перси, ради того, что она нужна ему, ради того, что ему потребуется ее мужество и присутствие духа, она изо всех своих сил старалась не потерять контроль над собой. Но как это было трудно, ужасно трудно! Особенно когда вечер своей густеющей тенью наполнял комнату страшными злыми призраками. А когда всходила луна, ее серебряный луч, пробиваясь сквозь крошечное окно и падая на серую дверь, делал ее таинственно-радужной, похожей на вход в жилище духов.
И в тот момент, когда она совершенно явственно услышала звук открываемых запоров, Маргарита подумала, что это просто галлюцинации. Аббат Фуке спокойно сидел в дальнем темном углу и продолжал перебирать четки. Его чистая философия и невозмутимое спокойствие ничуть не могли быть потревожены открыванием двери, прибытием каких угодно, плохих или хороших, известий.
Комната казалась мрачной, странно похожей на пещеру с глубокими тенями повсюду и волшебным лунным лучом, попадавшим на дверь.
Маргарита вздрогнула, ощутив одно из тех необъяснимых недобрых предчувствий, которые столь часто рождаются у пылких людей с возбужденными нервами.
Дверь отворилась с протяжным тягучим скрипом. В темноту ворвался свет маленькой масляной лампы, и донеслась какая-то отрывистая команда. Маргарита смутно догадывалась, по мелькавшему блеску оружия и еще чему-то, напоминавшему трехцветные кокарды, что это солдаты. Один из них держал на вытянутой руке лампу, другой вошел в комнату. Он повернулся к Маргарите и, совершенно игнорируя присутствие старого священника, обратился к ней:
– Вас желает видеть гражданин губернатор, – грубо сказал он. – Вставайте и следуйте за мной.
– Куда мне идти? – спросила она.
– Туда, куда вас поведут. И хватить болтать. Гражданин губернатор не любит ждать.
Он отдал какое-то приказание, и два солдата оказались по обе стороны Маргариты, которая, уже зная, что всякое сопротивление бесполезно, сразу же встала и приготовилась идти.
Аббат попытался было протестовать, направился к Маргарите, но его тотчас же бесцеремонно оттолкнули.
– Эй ты, поп, не лезь не в свое дело, – чертыхаясь, сказал один из пришедших. – Вперед, живо, – добавил он, обращаясь к солдатам. – А ты, гражданка, веди себя поспокойней и оставь все свои штучки, не то мы будем вынуждены заткнуть тебе рот и надеть кандалы.
Но Маргарита и не думала сопротивляться. Она настолько устала, что ей теперь было все равно, что с ней собираются делать и куда вести. Она двигалась, будто во сне, с легкой надеждой, что, быть может, ее ведут на казнь. Скорые расправы были в обычае того времени, ей это было известно. Она даже облегченно вздохнула от возможности столь легко разрешить все проблемы, измотавшие ее за последние дни.
Идя по коридору, она постоянно спотыкалась, поскольку все та же маленькая лампа, которую один из солдат держал высоко над головой, едва освещала путь.
Они спустились по узким каменным ступеням и достигли тяжелой дубовой двери.
Здесь раздалась команда «стой». Начальник маленькой экспедиции уверенно толкнул дверь и вошел внутрь. Перед Маргаритой мелькнула на мгновение едва освещенная, как и ее камера, комната. Где-то слева, по всей видимости, было окно; она не могла его видеть, но догадалась об этом по тому призрачно-радужному свету, который так подходил теперь к ее полубредовому состоянию. В центре комнаты она успела увидеть стол с парой свечей, мерцающих от незримого тока воздуха из окна, и пару стульев.
Все эти незначительные детали врезались в память Маргариты на непродолжительное мгновение, пока она стояла здесь и терпеливо ждала приказа следовать дальше. Стол, стулья, невидимое окно – самые обыкновенные в сущности вещи – приобрели в ее воспаленном воображении какую-то сильно преувеличенную важность. Она поймала себя на том, что в этом мимолетном видении пытается мысленно сосчитать количество досок, покрывавших пол, и следит за дымком, вьющимся от сальных свечей к потолку.
По прошествии нескольких минут томительного ожидания, показавшегося Маргарите бесконечным, изнутри донеслась отрывистая команда, и один из солдат грубо втолкнул ее в комнату. Прохладный воздух позднего сентябрьского вечера мягко дохнул в ее воспаленное лицо. Она огляделась и увидела наконец сидящего за столом между сальных свечей человека, склонившегося над кипой бумаг и прикрывшего ладонью лицо, вероятно, от слишком бьющего в глаза света.
При ее появлении он поднял голову, и мерцающее пламя свечей таинственно заиграло на его маленькой фигурке, высветив острое личико хорька, бросая отсветы на глубоко посаженные глаза и на узкий жестокий рот.
Это был Шовелен.
Маргарита машинально схватилась за пододвинутый солдатом стул, на который ей было жестко приказано сесть. Казалось, она потеряла всякую способность двигаться, даже несмотря на то, что все чувства в ней резко всколыхнулись при виде человека, который последнее время стремился ей причинить такое зло, какое только одно человеческое существо способно пожелать другому. Но бедная пленница пыталась собрать всю свою волю, все свои силы и возможности, лишь бы не уступить, не дать ему ни на малейшее мгновение заметить ее испуг.
Она заставила глаза свои смотреть прямо и открыто, губы не дрожать, а сердце – унять тревожную дрожь. Она почувствовала, что его острые проницательные глазки уставились на нее, однако скорее с любопытством, чем с ненавистью или удовлетворением.
Когда Маргарита наконец села, он вышел из-за стола и направился к ней, но, едва оказался рядом, она инстинктивно отшатнулась. Ее движение было почти незаметным, невольным порывом, ибо она никак не хотела выдать свои эмоции до тех пор, пока не услышит, чего от нее хотят.
Однако Шовелен заметил ее движение, как, впрочем, и напряжение, возникшее в ней от этой встречи. Можно было подумать, что встреча ему приятна, судя по ироничной улыбке, мерцавшей на его довольном лице. Сочтя, по-видимому, что его цель достигнута, он вновь вернулся и занял свое место с другой стороны стола.
Он приказал солдатам выйти из комнаты.
– Но будьте в постоянной готовности там, за дверью, чтобы войти тотчас же, как я позову вас.
Теперь настал черед Маргариты улыбнуться явному проявлению страха со стороны Шовелена, и ее полные губы скривились в презрительно-саркастической улыбке.
Солдаты послушно повиновались, дубовая дверь закрылась за ними, и Маргарита осталась один на один с человеком, которого ненавидела и презирала более, чем какое-либо другое существо на земле.
Она ждала, когда он заговорит и объяснит ей в конце концов, зачем она ему вдруг понадобилась. Однако он не спешил начинать. Все еще прикрывая ладонью свое лицо, он разглядывал ее с нескрываемым любопытством. Она же, со своей стороны, смотрела сквозь него с таким равнодушием, будто его присутствие здесь было ей абсолютно безразлично.
Маргарита не давала ему никакой возможности облегчить начало разговора, который, как она понимала, будет либо бесполезным, либо глубоко оскорбительным для нее.
Таким образом, она продолжала сидеть совершенно неподвижно; мерцающие свечи выхватывали из темноты ее нежное лицо с детскими ямочками, с тонкими чертами, с благородным высоким лбом, увенчанным короной золотистых волос.
– Мое желание видеть вас сегодня в столь поздний час может показаться вам странным, леди Блейкни, – произнес наконец Шовелен. После чего, не дождавшись ее ответа, он продолжил еще более уважительно: – Есть множество причин огромной важности, смысл которых откроется вам, миледи, в ближайшие сутки, и вы можете мне поверить, что лишь из чувства дружбы и уважения к вам мне бы хотелось как можно более смягчить удар от тех известий, которые вы получите завтра, подготовив вас соответствующим образом к тому, что должно произойти.
Она направила на него вопрошающий взгляд, пытаясь вложить в него все свое презрение, всю горечь, которые были в ней, и вместе с тем непреклонный и гордый вызов.
Он же лишь безразлично пожал плечами.
– Боюсь, – сказал он, – что вы обо мне плохо думаете, как всегда, ваша честь. Впрочем, это вполне естественно, что вы заблуждаетесь на мой счет. Но поверьте…
– Оставим этот бессмысленный разговор, – с неожиданной нетерпеливой горячностью прервала она. – Оставьте ваши уверения в дружбе и любезности, они здесь никому не нужны. Говорите сразу, прошу вас, что вам от меня нужно.
Шовелен удовлетворенно вздохнул. Ее злость и нетерпение, проявившиеся сразу, показали ему, что ее ледяное спокойствие лишь маска. А с возбужденными людьми он очень любил иметь дело. Ему нравилось забавляться проявлениями эмоций у страстных натур, и лишь совершенно невозмутимое спокойствие врага могло пошатнуть его и выбить из колеи.
– Как будет угодно вашей чести, – ответил он, сопроводив свои слова легким ироническим поклоном. – Однако, прежде чем объяснить все, я должен задать вам один вопрос, ваша честь.
– Какой?
– Достаточно ли вы представляете себе, что означает ваше теперешнее положение для неподражаемого кумира всех денди сэра Перси Блейкни?
– Разве для объяснения ваших целей так необходимо упоминать имя моего мужа? – спросила она.
– Да, необходимо, милая леди, – нежно ответил он. – Ибо неужели судьба вашего мужа теснейшим образом не связана с вашей и любой его поступок не может тотчас же отразиться на вас?
Несколько удивившись, Маргарита попыталась догадаться, что именно он имел в виду. Новая сделка? Очередное «или-или» с далеко идущими коварными планами? О, если бы и на этот раз было так, если бы он вызвал ее, чтобы предложить ей какую-нибудь страшную альтернативу! Пусть она будет какая угодно, самая дикая, какую только сможет предложить исчадие ада, она примет ее, если в этом окажется хотя бы малейший шанс для спасения человека, которого она любит.
И она обернулась к своему смертельнейшему врагу уже в более умиротворенном состоянии, готовая даже предпринять в ответ какой-либо дипломатический маневр со своей стороны.
– Мне непонятно, – вежливо сказала она, – каким это образом мои действия могут повлиять на действия моего мужа? Я в Булони, под арестом, и, возможно, что он даже ничего еще об этом не знает. Так что…
– Сэр Перси Блейкни в любой момент может оказаться в Булони, – спокойно парировал Шовелен. – Ибо, если конечно же я не ошибаюсь, для этого неподражаемого законодателя мод нет сейчас на земле более привлекательного места, чем этот скромный городок Франции… Разве он не принял в свои объятия леди Блейкни?.. Так что я уверяю вас, ваша честь, что с того самого, момента, как только сэр Перси ступит на этот берег, пара сотен глаз проследит за тем, чтобы ему не захотелось покинуть его.
– Будь их даже две тысячи пар, сэр, – не выдержала Маргарита. – Они не смогут помешать ему идти туда, куда он захочет.
– О, милая леди, – с улыбкой поддел он. – Вы приписываете сэру Перси Блейкни способности, которые, по весьма распространенному мнению, принадлежат таинственному герою Сапожку Принцессы?
– Оставьте ваши уловки, господин Шовелен, – возразила она, впав в его саркастический тон. – Нам с вами это фехтование ни к чему… Зачем вы ездили в Англию? Неужели ради фарса, который вы разыграли у меня в доме при помощи девицы Кондей? Ради этой дуэли, благодаря которой вы надеялись заманить во Францию сэра Перси Блейкни?
– И его очаровательную жену, – добавил он, отвешивая ироничный поклон.
Она прикусила губу и промолчала.
– И что, разве я напрасно старался? – продолжал он все так же учтиво. – И у меня на самом деле нет надежды увидеть нашим гостем неуловимого Сапожка?.. Вот видите, я тоже опустил свою шпагу… И в самом деле, зачем нам фехтование, как вы выразились. Ваша честь теперь здесь, вот-вот и сэр Перси появится в Булони, чтобы забрать вас. Однако поверьте мне, дорогая леди, что на этот раз от него потребуется нечто большее, чем вся изобретательность и отвага Сапожка Принцессы, если он вновь захочет вернуться в Англию… Если только не…
– Что, если не?..
У Маргариты перехватило дыхание. Ей показалось, что на мгновение замерла вся вселенная, ожидая продолжения его слов.
Что может последовать за этим «если не…»? Будет ли это наиболее ужасное из всех предлагавшихся им до сих пор «или-или»? Она прекрасно знала, что Шовелен был величайший мастер приставлять нож к горлу своей жертвы и ждать, с наслаждением наблюдая ее дрожь от жестокого и безжалостного «если не…». Но она вновь совершенно успокоилась, поскольку ее решение было уже принято. И это было действительно так, потому что во время все той же мучительной передышки у нее на этот счет не было и тени сомнения, она готова была заплатить любую цену за безопасность своего мужа. В конце концов, едва лишь он выскажет условия, как сам собой встанет вопрос ее собственной жизни и смерти.
И с присущим ей безрассудством она даже не собиралась задумываться об этом. По соображениям Шовелена, ее смерть могла привести к окончательному уничтожению Сапожка Принцессы, на самом же деле это могло произойти только в результате его смерти, а никак не ее.
Даже теперь, когда она смотрела на него пламенным взглядом, с твердо сжатыми губами, дабы не позволить крику отчаяния слететь с них, он, словно улитка, чуть высунувшая свои рожки, но еще не готовая столкнуться лицом к лицу с противником, опять вернулся под излюбленное укрытие беспечной вежливости. В его тоне вновь не ощущалось ни малейшей серьезности, можно было подумать, что он обсуждает темы моды со светской дамой в парижском салоне.
– Ну, – ласково продолжал он. – Ваша честь слишком серьезно воспринимает мои слова. Вы так повторили мое невинное «если не…», что можно подумать, будто я приставил нож к вашей изящной шейке. Я ведь не сказал ничего такого, что могло бы так сильно вас взволновать. Или я не говорил вам, что я ваш друг? Позвольте мне попробовать доказать вам это.
– Вам это будет не просто сделать, месье, – сухо ответила Маргарита.
– О, трудности вашему покорному слуге всегда доставляли лишь удовольствие. Так вы позволите?
– Разумеется.
– Ну что же, тогда обратимся к истокам деликатного дела. Насколько я понимаю, ваша честь сейчас сильно возбуждена моим желанием смерти – не помню, чтобы я говорил об этом, – одного английского джентльмена, к которому на самом деле, поверьте, я питаю величайшее уважение. Или это не так, по-вашему?
– Что не так? – тупо переспросила она, поскольку еще не успела понять, к чему он клонит. – Не понимаю вас.
– Вы считаете, что в данный момент я прилагаю все усилия для того, чтобы отправить на гильотину Сапожка Принцессы? Не так ли?
– Да, так.
– Для умной женщины невозможно ошибаться более сильно. Ваша честь может мне совершенно поверить, что гильотина есть самое последнее из всего существующего на земле, куда бы я хотел направить таинственную неуловимую личность.
– Вы хотите одурачить меня, господин Шовелен? Если да, то чего ради? Зачем вы мне лжете?
– Клянусь честью, это правда. Смерть сэра Перси Блейкни, я могу его называть так или как угодно иначе, совершенно перечеркнет все мои намерения.
– Какие намерения? Вы должны меня извинить, господин Шовелен, – добавила она нетерпеливо с коротким вздохом. – Честно говоря, мне несколько стыдно, что за последние дни так притупилась острота моего ума. Поэтому, прошу вас, пожалуйста, добавьте к вашим многословным уверениям в дружбе несколько ясных и конкретных слов. В частности, по поводу того, с какой целью вы заманили во Францию моего мужа.
– Моей целью является лишь уничтожение Сапожка Принцессы, но никак не смерть сэра Перси Блейкни. Поверьте мне, я очень уважаю сэра Перси. Он во всех отношениях само совершенство: остроумный, блистательный, неподражаемый джентльмен. Почему бы ему еще долго-долго не блистать в гостиных Лондона и Брайтона?
Изумление выразилось на лице леди Блейкни. На мгновение у нее мелькнула мысль: а что, если Шовелен до сих пор еще не уверен в своем знании точного имени Сапожка Принцессы? Впрочем, нет! Это безумная надежда… Это нелепо и невозможно… Но что же… что же… что же тогда? О, Боже, не лиши меня хладнокровия!
– То, что я только что сказал, может показаться вашей чести несколько непонятным, – мягко проговорил он. – Но мне казалось, что такая умная женщина, как вы, леди, жена сэра Перси, баронета, должна прекрасно понимать, что существует множество способов уничтожения врага и без лишения его жизни.
– Например, господин Шовелен?
– Лишить его чести, – медленно выговорил он. Продолжительный, злобный, почти истерический смех вырвался из самых глубин ее содрогнувшейся души.
– Лишить его чести! Ха-ха-ха-ха!.. Честно говоря, ваша фантазия, господин Шовелен, завела вас даже за пределы королевства снов… ха-ха-ха-ха… Только в каком-нибудь краю сумасшедших, сэр, вы сможете подняться до сэра Перси и лишить его чести.
Однако на Шовелене эта тирада совершенно никак не отразилась, и, когда она несколько успокоилась, он лишь мягко ответил:
– Может быть, и так.
Затем он поднялся и вновь подошел к ней. На этот раз она никак не отреагировала. Все, что он только что говорил, все эти покушения на честь ее мужа, показалось ей столь нелепым и диким, таким бредом сумасшедшего, что она усмотрела в этом лишь признак слабости с его стороны, лишь доказательство его полного бессилия. И она следила за тем, как он обходил стол, более с любопытством, чем со страхом. Он удивлял ее. Однако она чувствовала, что где-то в глубине его сознания таится что-то утонченное и дьявольское.
– Позволите ли вы мне, ваша честь, подвести вас вон к тому окну? Там прохладнее, и, кроме того, то, что я собираюсь вам сказать, лучше всего выслушать, глядя на спящий город.
Он говорил самым светским тоном, с почтительнейшим уважением, и на этот раз в его речи нельзя было уловить даже малейшего сарказма. Побуждаемая любопытством и интересом, забыв о всяком страхе, она спокойно поднялась, готовая последовать за ним, Проигнорировав предложенную им руку, она тем не менее послушно пошла рядом.
В течение всей мучительной, неприятной беседы она страдала от запаха и дыма, распространяемых по комнате горящими сальными свечами. Поэтому она сама уже пару раз намеревалась попросить возможности вдохнуть чистого воздуха.
А у Шовелена явно было что сказать ей. Мучительная пытка, объектом которой оказался ее дух, еще не была закончена. Маргарите предстояли еще один или два поворота, предполагающие окончательное крушение ее гордости и спокойствия. Хорошо, будь что будет. Она у него в руках. Она оказалась здесь по своей же собственной глупости. И эта беседа – всего лишь одно из множества обстоятельств, с которыми ей еще предстоит встретиться. И если она все это выдержит и тем самым хотя бы немного смягчит свои прегрешения, а то и окажется чем-нибудь полезной человеку, которого любит, то жертва станет такой ничтожной, а душевные муки – не столь тяжелы.
Так что, когда Шовелен попросил подойти ее поближе, она подошла к самому окну и, прислонившись головой к каменному откосу бойницы, стала смотреть в ночь.
