Текст книги "Свадебный переполох"

Автор книги: Эмилия Прыткина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Ну да! А что в этом такого? – ответил Сенулик как ни в чем не бывало. – Мы его вчера в обрыве нашли. Он мертвый был. Решили похоронить.

– А при чем здесь Агавни? – поинтересовалась Аннушка.

– «Агавни» – по-армянски «голубь», а еще есть такое женское имя, – вздохнул Петр и добавил: – Эх, Сенулик, Сенулик…

– И что нам теперь делать? И кто нам теперь платить будет? И что у вас за шутки глупые? – наперебой загалдели плакальщицы и музыканты.

– А где мои деньги? – поинтересовалась Аннушка.

– А где мои драгоценности? – присоединилась к ним Рузанна.

– А кто сегодня будет наказан? – грозно спросил Гамлет, поглядывая на сына.

Сенулик съежился и извлек из кармана украшения и сто долларов.

– Злые вы, злые, – обиделся он и побежал на кухню.

– А агавни-то в кастрюле варится, м-да. А я-то думала, что это цыпленок, – прошептала бабушка Арусяк на ухо Гамлету.

– Нехорошо, совсем нехорошо, – покачал головой Петр.

Через минуту в комнату вбежал Сенулик и закатил истерику.

– Где агавни? Куда дели?! – затопал он ногами.

– Сынок, слушай, мы твоего агавни похоронили уже, – попытался выкрутиться Гамлет, чтобы не травмировать детскую психику. Не мог же он рассказать сыну о том, что агавни уже четыре часа томится в кастрюле на плите и если и не съеден до сих пор, то только благодаря забывчивости бабушки, которая может поставить суп вариться рано утром, а вспомнить о нем только вечером.

– Я морозилку открыл с утра, вижу, а там агавни лежит. Думаю, нехорошо это, отвез его на кладбище. Вместе с дядей Погосом хоронили, правда? – спросил Гамлет, подмигивая брату.

– Да, правда, на Советашенском кладбище, – поддакнул Петр.

– Туда, где дедушка? – всхлипнул Сенулик, утирая слезу.

– Именно туда, туда, – подтвердила бабка Арусяк.

– Это хорошо, но надо было и меня взять. А еще я в книжках читал, что в старину важных людей хоронили вместе с драгоценностями, вот я мамины и прихватил. А вы меня потом отвезете на кладбище?

– Отвезем, отвезем, – пообещал Гамлет, – а теперь иди погуляй, нам поговорить надо с людьми.

Сенулик выскочил из дома – наверно, побежал хвастаться своим друзьям, которые вместе с ним собирались хоронить агавни. Петр извинился перед плакальщицами и музыкантами и вручил им пятьдесят долларов за ложный вызов.

– Ладно, но если что – обращайтесь, – вздохнул один из мужчин на пороге.

– Пусть хранит нас Бог от такого горя, – перекрестилась бабушка Арусяк.

Нежданные гости ушли. Рузанна, которой наконец вернули ее драгоценности, пошла в комнату, муж поскакал за ней вприпрыжку. Аннушка утащила Петра в спальню – устраивать разбор полетов и ругать за потраченные впустую пятьдесят долларов, а Арусяк с бабушкой и Офелией отправились на кухню уничтожать содержимое кастрюли.

– А я-то еще удивлялась, почему цыпленка купили непотрошеного, – хмыкнула бабушка, выливая бульон из голубя в унитаз. – Эх, не поест мой Погосик сегодня арисы. Ладно, пожарю картошки с мясом.

Остаток дня Арусяк провела в бесцельном блуждании по квартире и общении с родственниками. Единственным человеком, желающим пообщаться с Арусяк, оказалась Рузанна. И пока Арусяк-старшая возилась на кухне и готовила мясо, Рузанна затащила Арусяк-младшую в свою комнату и завела с ней беседу.

Бари луйс, Рузанна!

Рузанна, которую бабка Арусяк в свое время присмотрела в жены младшему сыну, жила в пригороде с родителями и, как и большинство армянских девушек, мечтала о том светлом дне, когда в дверь их дома постучат сваты. Отец давал за Рузанной приличное приданое: шифоньер, пианино, купленное непонятно зачем, пять чемоданов турецкого нижнего белья, семь комплектов постельного белья и мечту любого армянского парня – белоснежную «Волгу».

Кое-как закончив школу, Рузанна поступила на курсы медсестер, где проучилась месяц, пока преподаватель не заявил, что тренировки на манекенах закончены. Девушки во главе с преподавателем направились в клиническую больницу Эребуни учиться делать уколы. Рузанна к этому времени успела исколоть до дыр всю задницу своей немецкой кукле, которую заботливый отец прикупил, чтобы в один прекрасный день нарядить ее в белоснежное платье, обмотать ленточками и посадить на капот «Волги», увозящей его любимую дочь в дом мужа.

В больницу Рузанна шла уверенным шагом, представляя, как спустя пару месяцев получит долгожданную корочку, поместит ее в рамочку и повесит на стене в большой комнате, чтобы сваты, которые должны были вот-вот прийти, первым делом увидели, что замуж они берут девушку образованную. Однако в больничной палате ее энтузиазм улетучился: ей предстояло сделать укол совсем старенькому дедушке. Рузанна взяла шприц, дрожащими руками набрала лекарство и стала тщательно намазывать мягкое место пациента зеленкой, совершенно забыв, что в данной ситуации необходим спирт. Когда преподаватель, стоявший у окна и мирно смотревший в синюю даль, подошел к своей ученице, было уже поздно: ягодица деда зеленела, как весенняя поляна, а Рузанна пыталась уколоть ее трясущимися руками. Преподаватель грозно посмотрел на ученицу, показывая глазами в сторону врача, наблюдавшего за процессом. Девушка, обезумев от ужаса, зажмурилась и что есть силы вонзила иглу по самое основание в тощую задницу деда. Дед взвыл и, проклиная все на свете, вскочил с места. Рузанна ойкнула и убежала.

Больше она на занятиях не появлялась. Зато через пару дней преподаватель пришел к ней домой и заявил, что из-за такой дурехи, как Рузанна, его лишили права преподавать, потому что дед оказался не простым пациентом, а отцом одного очень уважаемого человека. Пришлось отцу Рузанны ехать к уважаемому человеку и просить прощения у него и пострадавшего деда. Рузанна, осознавшая, что ученье – не ее стезя, засела дома и если и утруждала себя чем-то, так походами по магазинам и болтовней с подругами.

В это же самое время на улице Тихого Дона, в доме 31, в квартире 234, бабка Арусяк созвала экстренное семейное совещание, на котором присутствовали: дочь Марета – лично, сын Погос – заочно (по телефону), муж Мареты, Гока, – лично. Причиной совещания послужило неподобающее, можно даже сказать – отвратительное и безнравственное поведение младшего сына Гамлета, который попал в беду. Беду звали Лиана Шахназарян, танцовщица балета. Она околдовала Гамлета, когда пришла к нему в цех заказывать пуанты. Бабка еще хоть как-то могла смириться с запахом краски, доносившимся из комнаты дочери, но балерина – это было явно выше ее сил. Кроме того, Лиана совершенно не соответствовала ее представлениям об идеальной невестке – кроткой и работящей девушке. Когда же Гамлет привел свою подругу в дом и та, откинувшись на спинку кресла, стала вдохновенно рассказывать о том, что больше всего в жизни мечтает станцевать партию Одетты на сцене Большого театра и посетить Америку, чтобы «прикоснуться к своему кумиру» – Михаилу Барышникову, у бабки Арусяк отвисла челюсть. Кто такая Одетта, бабка не знала, но то, что предполагаемая невестка при сыне рассказывает о чужом мужчине, к которому она хочет прикоснуться, говорило о крайней степени ее распущенности. В том, что сын околдован, сомнений не было, и на семейном совете было принято решение – срочно спасать ситуацию, а именно: искать приличную жену. Голосовали единогласно, в том числе и Погос Мурадян, который заверил родственников по телефону, что, ежели понадобится, он сам лично приедет в Ереван и надает по ушам и брату, и его сопернику Барышникову.

Ответственное дело было поручено Марете. Две недели ушло на то, чтобы подобрать для брата приличную партию. К концу второй недели соседка Мареты предложила ей кандидатуру своей троюродной племянницы Рузанны. Неизвестно, под каким предлогом Марета проникла в дом Рузанны, но, увидев ее, она сразу же поняла, что пришла по адресу. Кроткая, милая девушка, которая к тому же была как две капли воды похожа на Гамлета, пленила сердце Мареты. Рузанна сварила кофе, мило улыбнулась, а потом присела на краешек дивана и потупила взор. Рот она открывала только тогда, когда обращались к ней. Наивной Марете было невдомек, что Рузанна предупреждена о цели ее визита. Ко всему прочему, оказалось, что девушка не только кротка, но и в меру образованна: на стене в комнате красовался диплом об окончании курсов медсестер, который отец все-таки купил для дочери.

Еще неделю Марета ходила вокруг да около, опрашивала соседей Рузанны и, убедившись, что девушка она скромная и порядочная, за уши потащила брата в гости. Невеста Гамлету понравилась, то ли потому, что была похожа на него, то ли по той причине, что запросы прекрасной балерины росли не по дням, а по часам. Известно одно: через три месяца была сыграна пышная свадьба. Пианино, шифоньер и куча шмотья переехали на улицу Тихого Дона, а Гамлет стал разъезжать на белоснежной «Волге». Через год у них родился сын Сенулик – единственный продолжатель славного рода Мурадян. Жили они неплохо, если не считать того обстоятельства, что свою кротость Рузанна оставила в доме родителей, прихватив с собой длинный язык и страсть к хвастовству.

Усадив Арусяк на диван, Рузанна разложила перед ней все свои драгоценности и стала рассказывать, что-что-где-когда-ей купил Гамлет и что еще купит. Арусяк зевнула и сказала, что украшения ее мало интересуют. Тогда Рузанна завела разговор о моде. Прежде всего ее интересовало, что нынче модно в Европе. Арусяк пожала плечами и сказала, что лично она предпочитает джинсы и футболки, а на остальных не обращает особого внимания. Такой ответ Рузанну не устраивал, и она стала умолять Арусяк припомнить хоть что-нибудь. Арусяк напряглась и стала вспоминать, что носили в институте ее подруги-модницы. Ни один из перечисленных нарядов Рузанну не устроил: короткие юбки и узкие брюки ей не позволяли носить муж и свекровь, что-то обтягивающее – худоба, а декольтированное – маленькая грудь. Арусяк пожала плечами и сказала, что других нарядов она не знает; впрочем, в последнее время в городе Харькове стало весьма актуально смешение стилей.

– Это как? – поинтересовалась Рузанна.

– Ну, например, джинсы носят с вечерними пиджаками, под пиджаком – футболка, а на ногах – какие нибудь смешные кеды, – сказала Арусяк.

– И это модно? – удивилась Рузанна.

– Месяц назад было модно, а сейчас, может, уже и нет, – улыбнулась Арусяк.

– Значит, для нас в самый раз. – Рузанна хитро посмотрела на свой шифоньер и о чем-то задумалась.

Из коридора донесся вопль Арусяк-старшей, оповещавший домочадцев о том, что ужин готов. Ужин удался на славу: картошка подгорела, мясо – тоже, не подгорел разве что салат, и то потому, что его не ставили на плиту. Зато Арусяк-старшая насолила его пересолила. За ужином Арусяк-младшая постоянно косилась на Офелию, пытаясь понять, придется ли опять караулить выход теткиного астрального тела. Опасения не оправдались: Офелия легла в постель, выключила свет и пожелала Арусяк спокойной ночи.

– Арус! – сказала она через пять минут.

– Что? – испуганно спросила Арусяк, подумав, что тетка все-таки вспомнила про тело.

– Пойдешь завтра со мной на вернисаж? Я пару картин написала, хочу попытаться продать.

– Пойду, – облегченно вздохнула Арусяк.

Тетка и племянница пожелали друг другу спокойной ночи и заснули: одна – сладким безмятежным сном, другая – с мыслями об астральном теле и написанных картинах.

Глава 5
Тяжелая доля художника

Утром Офелия ни свет ни заря разбудила Арусяк и сказала, что пора идти на вернисаж. Сонная Арусяк (она была «совой») поплелась в ванную, открыла кран с водой, выдавила на зубную щетку пасту, засунула щетку в рот и тут же скривилась в гримасе: она приняла за пасту Рузаннин крем для рук. После водных процедур Арусяк натянула джинсы и пошла на кухню заваривать кофе. На кухне сидела Аннушка и выщипывала брови.

– Ты почему так рано проснулась? – поинтересовалась она, отложив в сторону пинцет.

– Я с Офелией на вернисаж еду, картины продавать, – бойко ответила Арусяк.

– А-а, – ответила Аннушка, взяла зеркало и продолжила свое занятие, вытягивая лицо и выпучивая глаза. Арусяк не выдержала и рассмеялась.

– Тебе тоже не мешало бы привести брови в порядок, давай я тебе выщипаю красиво, а? – предложила Аннушка.

– Нет уж, спасибо, – испугалась Арусяк, вспомнив, как на первом курсе института она пришла сдавать экзамен, похожая на грустного Пьеро, от которого ушла не только Мальвина, но и весь театр Карабаса-Барабаса, – накануне Аннушка старательно выщипала дочери брови. Преподаватель русского языка, принимавший экзамен, посмотрел на Арусяк и поставил ей пятерку «автоматом» – отчасти потому, что и так знал, что Арусяк отлично подготовлена, а отчасти из-за бровей – уж больно трагическое выражение они придавали лицу.

Пока Аннушка старательно выщипывала брови, а Арусяк попивала кофе, Офелия перебирала четки и силилась вспомнить, путешествовало ли ночью ее астральное тело в космосе, и если да, то сумело ли уговорить хоть одно астральное тело жителя Еревана прийти на вернисаж, дойти до второго ряда и купить самую невзрачную, самую маленькую картинку.

Через пару минут на кухню дружно выползли Арусяк-старшая, Гамлет и Рузанна, которая не спала всю ночь, думая о том, в каком супермодном наряде предстать перед компаньоном мужа и его женой, к которым они собирались в гости. Ревизия шифоньера показала, что смешение стилей вряд ли удастся. Все вещи Рузанны были в одном стиле: либо длинные бесформенные платья с рюшками, либо юбки. Рузанна долго стояла перед шифоньером, вспоминая слова Арусяк, пока не заметила футболку мужа с гордой надписью «BOSS». Она хлопнула себя по лбу, натянула длинную черную юбку с воланами, примерила футболку и полюбовалась на себя в зеркало, потом влезла в туфли на шпильках и посмотрела еще. Зеленая спортивная футболка навыпуск смотрелась слишком радикально с цыганской юбкой. Тогда Рузанна заправила ее в юбку, повертелась пару минут возле зеркала, нацепила на себя все свои золотые украшения, улыбнулась и пошла на кухню пить кофе.

Аннушка, увидев такой нелепый наряд, прыснула. Бабушка Арусяк окинула невестку очень удивленным взглядом. Гамлет сурово посмотрел на жену и поинтересовался, зачем она надела его рабочую футболку. Рузанна фыркнула, сказала, что сейчас так модно, и, ища подтверждения своим словам, вопросительно посмотрела на Арусяк. Та смущенно промямлила, что подразумевала под смешением стилей нечто другое.

– А что? – возмутилась Рузанна.

– Ну, я не знаю, но точно не это, – вздохнула Арусяк.

Рузанна бросила на нее испепеляющий взгляд и убежала в свою комнату – видимо, смешивать стили дальше. В чем тетка пошла в гости: в футболке, надетой поверх платья, или в дядиных кальсонах, – Арусяк так и не узнала, поскольку через двадцать минут уже тряслась в маршрутке по дороге к вернисажу.

– Выходим, – сказала Офелия, увидев нужную остановку.

– Эй, девушки, а платить кто будет? – поинтересовался водитель маршрутки, когда Арусяк с Офелией стали пробираться к выходу.

Тетка замялась и стала рыться в огромной холщовой сумке в поисках кошелька. Рылась она минуты три. Потом терпение водителя лопнуло, и он закричал:

– Идите уже, не задерживайте транспорт!

– Спокойно, я вам не какая-нибудь вертихвостка, а порядочная женщина, и в состоянии оплатить проезд, – невозмутимым тоном сказала Офелия и продолжила рыться в своей сумке, то и дело гремя чем-то.

Пассажиры маршрутки, все это время терпеливо наблюдавшие за сценой, стали ерзать на сиденьях, посматривать на часы и сверлить художницу взглядом. Та как ни в чем не бывало продолжала исследовать содержимое сумки, то и дело выуживая из нее какой-то предмет и внимательно рассматривая его. Водитель багровел от ярости, недовольные пассажиры про себя матерились, а тетка продолжала свое дело – спокойно и не спеша. Когда же она выудила из сумки обрывок бумажки с каким-то номером телефона и стала внимательно изучать, бормоча под нос: «Араик, Араик, кто такой Араик, а? Интересно!» – один из пассажиров, худощавый мальчик-студент в очках, робко притронулся к ее плечу и спросил:

– Позвольте, я оплачу ваш проезд?

– Не надо. Да что вы пристали! Дайте кошелек найти, я точно помню, что он лежал в сумке. Может, я его выронила здесь! – возмутилась Офелия.

– У меня сегодня очень важный экзамен. Я опаздываю! – взмолился студент и стал рыться в своем бумажнике.

– Женщина, освободите маршрутку, не нужны мне ваши деньги! – Водитель хлопнул рукой по переключателю скорости.

– Не освобожу! Я точно помню, что кошелек был здесь, пока не найду – не выйду. Я его в маршрутке потеряла, а может, кто-то украл, а?

Услышав слово «украл», пассажиры переглянулись и стали рыться в своих сумках.

– И у меня украли! – запричитал какой-то дедушка, оглядываясь вокруг и хлопая себя по карманам.

– Вот, в маршрутке вор! – Офелия подняла указательный палец и медленно обвела взглядом пассажиров.

Пассажиры замялись и стали с подозрением посматривать друг на друга. Атмосфера накалялась; каждый видел в своем соседе вора и старался отодвинуться от него подальше.

Студент посмотрел на часы, схватился за голову и собрался выскочить из маршрутки, но Офелия преградила ему путь и провозгласила, что из маршрутки не выйдет ни одна живая душа, пока не найдется ее кошелек и кошелек дедушки.

– Правильно-правильно, – встрял в разговор пожилой мужчина в картузе. – Не выпускайте его, ишь, шустрый какой – то он за всех платит, то смыться собрался.

Студент сник и опустился на сиденье.

Тучная женщина, которая сидела сзади, кашлянула и укоризненно покачала головой:

– Ну ладно – украсть у девушки, но у старика-то! Как не стыдно, что за люди нынче пошли! Тьфу! Руки им поотрубать надо за такое, как в Иране: раз – и по локоть.

Студент прижал руки к груди и с ужасом посмотрел на окружающих.

– Как не стыдно, – покачал головой дедушка и укоризненно посмотрел на студента.

– Слушайте, выпустите меня, я опаздываю. Хотите, я вам все деньги отдам, а? – взмолился студент и открыл бумажник. – Вот, берите все, только выпустите меня, пожалуйста.

Единственным человеком, сохранявшим спокойствие, был водитель. Понаблюдав минут пять за балаганом, который устроили пассажиры, он вышел из машины, предварительно включив магнитофон, и пошел к киоску через дорогу за сигаретами. Арусяк, еще не совсем привыкшая к ереванской жаре, обливалась потом и с тоской смотрела на все происходящее.

– А давайте обыщем друг друга, – брякнула она.

– Чего? – возмутилась женщина на заднем сиденье.

– Ну, сначала мужчины обыщут друг друга, а потом – женщины.

– Это позор. Я не хочу, чтоб меня обыскивали! – Студент попытался встать с сиденья и проскочить к выходу.

– Сидеть! – Мужчина в картузе хлопнул студента по плечу так, что тот упал на пол, быстренько вскочил и стал отряхивать свой костюм.

Тем временем водитель успел купить сигарет, вернуться обратно, выкурить одну и занять свое место.

Одному богу известно, чем закончился бы инцидент – массовым обыском, вызовом милиции или чем-нибудь похуже, если бы Арусяк вдруг не заметила, что злополучный бумажник торчит из заднего кармана теткиных брюк.

– Офик, вот твой кошелек, – прошептала она.

Офелия пощупала карман, достала кошелек и улыбнулась:

– Ой, нашелся, нашелся!

– Ай-ай, поехали же, поехали быстрее! – Студент сложил руки на груди и умоляюще посмотрел на водителя.

– А дедушкин кошелек? – Тучная женщина вытерла пот со лба.

– Да и дедушкин найдется, может, он его дома забыл, – вздохнул мужчина в картузе.

– Ничего я не забывал, – возмутился дедушка. – Вот мой кошелек, у меня очки пропали, они в кармане были, а теперь пропали. Я без очков плохо вижу!

Пассажиры с ненавистью посмотрели на деда, на носу которого красовались очки, потом – на Офелию и Арусяк. Дожидаться, пока разгневанные попутчики намнут ей бока, Офелия не стала. Оставив деда отдуваться в одиночку, она быстро открыла дверь и выскочила из маршрутки, увлекая за собой Арусяк. Маршрутка уехала, унося с собой опоздавшего студента, тучную женщину, дядьку в картузе и рассеянного деда.

Офелия с Арусяк бодрой походкой направились в сторону вернисажа. Во втором ряду под раскидистой ивой стоял худощавый лысеющий брюнет небольшого роста и аккуратно раскладывал на низеньком столе дудуки. Делал он это с нескрываемой нежностью, то и дело отходя на несколько шагов, чтобы полюбоваться своими творениями. Это был Ованес. Рядом с дудками стояли картины Офелии, которые Ованес, живший неподалеку, хранил в своей огромной трехкомнатной квартире, доставшейся ему по наследству от родителей.

Бари луйс, Ованес!

В мастера дудуков Ованес, до этого десять лет проработавший в мастерской по изготовлению джезв, подался пять лет назад. День за днем, вытачивая на своем станке деревянные ручки для джезв, Ованес мечтал о чем-то гораздо более возвышенном, полезном и прекрасном. Прекрасное явилось ему в один из майских дней, когда Ованес понес продавать двадцать украденных кофеварок на вернисаж. Долго стоял Ованес, переминаясь с ноги на ногу, но так и не решился достать из авоськи ни одной. Через час он проголодался и, посчитав мелочь в кармане, пошел покупать пирожки.

В то же время к киоску, где продавались пирожки, со всех ног мчалась голодная как волк художница Офелия Мурадян. Непризнанный гений своего времени в тот день забыл дома свой лаваш с сыром. Возле киоска они столкнулись. Ованес помог девушке встать и даже предложил купить ей пару пирожков в качестве моральной компенсации. Но гордая художница тряхнула копной черных волос, сама купила себе пирожок и скрылась в неизвестном направлении.

Ованес, застывший на месте, провожал прекрасное видение взглядом, пока оно не растворилось в толпе. После этого он купил себе еще один пирожок, умял его и обнаружил, что забыл возле ивы сумку с джезвами. Со всех ног побежал он через вернисаж к тому месту, где оставил ее. Синяя авоська, из которой торчали ручки джезв, по-прежнему валялась около ивы. Погоревав минут пять и дожевав пирожок, Ованес пошел бесцельно бродить между торговыми рядами. Он долго рассматривал картины, на которых по большей части был изображен Арарат, пользующийся неизменной популярностью у туристов, вглядывался в подарочные хачкары – небольшие копии армянских средневековых памятников из туфа, перебирал бусы из разноцветных камушков, пока взгляд его не упал на огромную картину, на которой была изображена прелестная девушка в окружении белых овечек. Картина показалась Ованесу по-детски трогательной, особенно умилили его золотые копытца овечек и нашейные колокольчики на голубых атласных ленточках.

– Картина под названием «А смерть рядом!». Называется она так потому, что вот здесь, – девушка-продавец показала на черный расплывчатый силуэт на заднем фоне, – стоит волк и ждет, когда пастушка оставит овец. Стоит пятьдесят долларов, в придачу даю «Арарат»…

Подняв глаза, Ованес оторопел: перед ним стояла девушка с копной черных волос и дожевывала пирожок.

Ованес порылся в карманах, извлек оттуда мелочь и поморщился: денег хватало еще на три с половиной пирожка, но никак не на картину.

– А вы еще долго будете здесь стоять? – спросил он, волнуясь и чувствуя, как душа его наполняется самыми светлыми и прекрасными чувствами.

– Долго, пока не продам хотя бы одну, – решительно ответила девушка.

Ованес перевел дыхание и со всех ног помчался обратно к иве. Через пять минут он уже стоял с четырьмя кофеварками в руках и зазывал народ армянскими песнями, предлагая купить «джезвы, изготовленные по уникальной старинной армянской технологии». На его счастье, мимо проходила делегация из России. Туристы, вдохновленные пением Ованеса, не только купили все джезвы, но и сфотографировались с армянским мастером на память. Окрыленный, Ованес побежал к киоску с пирожками, купил десяток и помчался к тому месту, где стояла Офелия.

– Беру «Смерть»! – задыхаясь, прокричал он.

– Бери, – флегматично ответила девушка.

Ованес отсчитал нужную сумму и стал обладателем живописного полотна под названием «А смерть рядом!».

– А хотите пирожок? – с замирающим сердцем спросил он.

– Ну давай, – ответила Офелия.

Через час они уже сидели на скамейке в парке за вернисажем, дружески болтали и ели пирожки.

Девушка оказалась начинающей художницей Офелией Мурадян. Ованес, которому было стыдно признаться в том, чем он занимался, представился мастером по изготовлению дудуков, который пришел на вернисаж, чтобы подыскать себе место.

– Можешь со мной рядом стоять, – предложила Офелия.

– Хорошо, – обрадовался Ованес и стал лихорадочно соображать, где ему взять дудуки.

Порывшись в памяти, он вспомнил, что изготовлением дудуков занимается его школьный товарищ. На следующий день Ованес стоял возле товарища и наблюдал за процессом, а еще через три недели пришел на вернисаж со столиком за плечами и все той же авоськой, полной дудуков. Так он и жил теперь: по вечерам точил ручки для джезв, а по утрам – стоял рядом с прекрасной Офелией на вернисаже. Правда, надежды на то, что она обратит на него внимание и напишет его портрет, не оправдались: тетка Арусяк почти не интересовалась мужчинами и воспринимала Ованеса как товарища по несчастью и доброго друга, но не более. Так они и стояли пять лет: один – с дудуками и тайной надеждой покорить сердце красавицы, другая – с картинами и не менее тайной надеждой стать заслуженным художником Армении.

– Продал три маленьких «Арарата» и один дудук! – радостно воскликнул Ованес, увидев Офелию.

– Моя племянница, Арусяк. – Тетка махнула рукой в сторону родственницы.

Ованес поклонился и снова перевел взор на свою возлюбленную. Через минуту они присели на раскладные стульчики и стали о чем-то шушукаться. Арусяк, впервые увидевшая картины тетки в таком количестве, стала внимательно рассматривать их. Фантазия у тетушки была бурной. На одной картине был изображен клыкастый, как вампир, младенец в немецкой каске; на другой парочка влюбленных вытаскивала из моря невод, в котором бился огромный змей; на третьей Арусяк узнала свою бабку, которая почему-то была фиолетового цвета, с огромными крыльями за спиной и антеннами на голове; на четвертой были изображены клоуны, скачущие по арене цирка; на пятой… впрочем, на пятой было изображено непонятно что: казалось, что кто-то просто вылил краски на полотно и смешал их.

– Моя любимая, «Хаос» называется, – восторженно сказал Ованес, заметив, что картина привлекла внимание Арусяк.

Арусяк закусила губу и представила, какой хаос творится в голове бедной тетки, раз она рисует такое. Рядом с большими картинами стояли маленькие изображения Арарата. Они были абсолютно одинаковыми, за исключением фона, на одних – серого, на других – розового, а на третьих – почему-то зеленого. В какой-то период жизни Офелия, почувствовав, что ее прекрасные творения не пользуются спросом, стала рисовать маленькие «Арараты», которые тоннами скупали туристы. Душу Офелии согревала надежда, что когда-нибудь кто-то обратит внимание и на более серьезные ее работы. Или хотя бы приедет щедрый узбек и закажет еще пяток ослов.

Арусяк села на свободный стульчик и стала глазеть по сторонам, думая о завтрашнем дне и встрече с противным Вачаганом и проклиная в душе Сашу Величко, из-за которого Петр Мурадян обозлился на всех русских мужчин. С грустью вспоминала Арусяк свою любимую комнату, вазочки с эклерами, учебу в университете и теперь уже несбыточную мечту стать профессиональным переводчиком. Грусть перешла в скорбь, когда Арусяк вспомнила, что сегодня утром не обнаружила паспорта в своей сумке. Накануне Петр, уловив настроение дочери, спрятал ее паспорт, чтобы Арусяк не улизнула в Харьков. Подумав об этом, она чуть не заплакала, а когда взгляд ее упал на картину с пляшущими клоунами, не выдержала и стала всхлипывать: в детстве она больше всего ненавидела походы в цирк, поскольку никак не могла понять, что смешного в кривляниях раскрашенного дядьки в огромных штанах и почему все люди аплодируют тетке с практически голой попой, которая мучает бедных морских котиков?

Картина Офелии повергла Арусяк в уныние.

Окончательно настроение испортил Ованес, который, заметив издалека какую-то группу белобрысых иностранцев, вскочил с места и стал дудеть в свой дудук. Офелия тоже засуетилась и принялась выставлять на передний план «Арараты». Иностранцы медленно, вразвалочку шли по ряду и рассматривали всякие поделки и картины, в то время как продавцы наперебой расхваливали свой товар и норовили сунуть его в руки.

– Арарат! Арарат! Джезва! Хачкар! – выкрикивали люди.

– Дудук! – крикнул Ованес и стал усиленно дудеть, раздувая щеки.

Но в этот день боги явно были на стороне Офелии, а может, ее астральное тело успело за ночь слетать к иностранным астральным телам и уговорить их завтра купить картины. Пройдя весь ряд и ничего не купив, делегация остановилась возле картин Офелии.

– Арарат, фифти долларс уан Арарат, гуд Арарат, мени Арарат, дифферент Арарат, – затараторила тетка на ломаном английском языке, увидев на голове седовласого мужчины в солнцезащитных очках бейсболку с американским флагом.

– Назаре, ходи-но сюди, диви, яке малярство файне! – крикнул мужчина, махая рукой Назару, который рассматривал хачкары.

Услышав родную речь, Арусяк чуть не взвизгнула от радости.

– Ви з Харкова? – обрадовалась Арусяк, готовая расцеловать всю делегацию.

– Та ні, ми зі Львова, а що? – Мужчина покрутил длинный белый ус.

– А я з Харкова, – вздохнула Арусяк.

– А тут що робиш?

– Працюю, в гості приïхала, тітці помагаю. – Сердце Арусяк забилось сильнее, чем в тот день, когда Хамест поила ее кофе.

– А як там у нас? – поинтересовалась Арусяк и с надеждой посмотрела на мужчину.

– Та як, усе гаразд. Чи давно з батьківщини?

– Ох, давно, сумую. – Арусяк вздохнула и опустила голову.

– То повертайся, – улыбнулся мужчина и показал на картину, изображавшую хаос, царящий в голове Офелии. – А що то означаe?

– Хаос, – ответила Арусяк и посмотрела на тетку. Та, разочарованная и злая, сидела на стуле, понимая, что туристам с Украины «Арарат» за пятьдесят баксов не всучишь.

– Лепська річ, чи взяти? Назаре, та ходи ж хутко, хай тобі трясця! – топнул ногой мужчина.

Через минуту прискакал худенький мужичонка с жидкими волосами и выпученными зелеными глазами. В руке он сжимал хачкар. Минут пять Назар и усатый изучали картину: то отходили дальше, то подходили ближе, смотрели с левого боку, потом с правого, потом Назар взял картину в руки и отошел на несколько шагов.

– Та ні, туди давай, ні, праворуч, кажу тобі, ні, ось так, гаразд! – командовал мужик в кепке.

Ничего не понимающая Офелия то и дело теребила Арусяк, которая от нахлынувших чувств не могла и двух слов связать. Рядом стоял Ованес, косился на мужчину и изредка дудел в свой дудук.