Текст книги "Капитан Темпеста"
Автор книги: Эмилио Сальгари
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)
XXIV
Договор с поляком.
Услышав этот голос, Перпиньяно, бившийся против нескольких турок, мужественно поддерживаемый дедушкой Стаке, с неожиданной стремительностью проложил себе путь и бросился на вновь прибывшего, который оказался поляком Лащинским.
– А, проклятый ренегат! – крикнул венецианец. – Вот, получай от меня! – добавил он, нанося ему сильный удар кулаком прямо по лицу.
С окровавленных губ поляка сорвалось проклятие.
– Так ты узнал меня, венецианец? – прохрипел он, дико вращая глазами. – Узнал?.. Очень рад! Но за эту приветственную ласку ты мне дорого заплатишь, друг, и уже не цехинами, проигранными в «зара»…
– Лащинский! – вскричала герцогиня, презрительно глядя на поляка и машинально отступая от него в сторону, как бы опасаясь, что он может прикоснуться к ней.
– Да, это я, медведь из польских лесов, – со злобной усмешкой проговорил ренегат, отирая с лица кровь.
– Ну, довольно вам тешиться игрой в кулачки и пустой болтовней! – перебил Метюб, сгоравший от нетерпения вернуться в крепость со своими пленниками. – Несите эту женщину на галеру и заприте ее там, раненых тащите в наше больничное помещение, а остальных бросьте в трюм. Драться тут больше нечего: и так уже все в наших руках.
– Вот вам и манера, с какой турки выражают свою благодарность благородным людям, пощадившим их жизнь! – кричал дедушка Стаке. – Я ведь говорил, что следовало бы их всех отправить к акулам на завтрак, а меня не послушали. Вот теперь…
– Ты что там бормочешь, старик? – прервал его Метюб, немного понимавший далматское наречие. – Кем это ты собирался угостить акул?
– Да теми негодяями, которые находились у нас в плену и которых мы совсем напрасно пощадили.
– Какие же это у вас могут быть «пленники»?.. Ах, да, уж не наши ли матросы шиабеки? – вдруг догадался он.
– Разумеется, они, – вызывающе отвечал старый моряк.
– Так они еще живы и целы у вас?
– Живехоньки и целехоньки, что им сделается!
– Ну, в таком случае и мы поступим с вами милосердно: не станем надевать на вас кандалов и цепей.
– Живее поворачивайтесь! – продолжал он, обращаясь к своим людям. – Пора и в обратный путь. Ветер как раз изменил направление и посвежел…
– Раненый здесь только один, и я требую, чтобы его перенесли мои люди! – властным голосом заявила герцогиня.
– Это можно, – ответил Метюб. – Думаю, что из-за этого не выйдет никаких недоразумений… Эй, вы, передайте раненого здешним людям! – крикнул он тем из своих солдат, которые уже вынесли виконта на палубу.
Солдаты послушно опустили носилки, которые мгновенно были подхвачены Николой и тремя греками. Бедный молодой человек, и без того уже истощенный пиявками и всевозможными лишениями, перенесенными им в плену у жестокой Гараджии, все еще не приходил в себя, несмотря на все старания Николы, немного знакомого с приемами подачи первой помощи раненым. Кровь, текшую у него из раны, греку удалось остановить, но более ничего сделать он не смог. Лежа с закрытыми глазами, бледный и неподвижный, раненый не подавал почти никаких признаков жизни.
Приблизившаяся к нему невеста была также очень бледна, но в ее глазах не было ни одной слезинки, они горели сухим, лихорадочным блеском.
Нежно приподняв обеими руками голову раненого, она прижалась губами к его бледному лбу и прошептала:
– Прощай, мой дорогой храбрец! Элеонора отомстила за тебя.
Откинувшись затем назад, она сделала грекам знак, что можно нести виконта на галеру, потом и сама вместе с прочими пленниками турок отправилась за носилками и, окруженная турецкими солдатами, безбоязненно перешла по мостику на галеру. Распорядившись освобождением экипажа шиабеки из их заключения, Метюб поспешил обратно на свое судно.
– Раненого отнести в больничную каюту, – повторил он там свое приказание. – А ты, синьора, – обратился он к герцогине, – пожалуй за мной.
– Отчего ты не хочешь оставить меня при раненом? – спросила она. – Это мой жених, и я обязана…
– На этот счет я не имею приказаний, – ответил капитан. – Вот когда прибудем в Гуссиф, тогда будет видно. Может быть, комендантесса и разрешит тебе это, а я самовольно не могу.
– Так позволь мне, по крайней мере, навестить его хоть раз до захода солнца и до входа твоего судна в залив.
– Это, пожалуй, можно, хотя ты этого и не заслуживаешь… Но, несмотря на то, что ты так презрительно обошлась со мной при моих людях, я уважаю тебя за твою смелость и храбрость. Не могу же я забыть, что ты победила не только меня, считавшегося до тебя непобедимым, но даже самого Дамасского Льва, первого бойца нашей сухопутной армии, как я был первым бойцом во флоте…
Герцогиня смотрела на него с удивлением, не ожидая встретить у этого столь сурового с виду турка хоть искру человеческого чувства.
– Да, синьора, – снова заговорил он, заметив ее взгляд,
– я никогда не видывал такой храброй женщины, поэтому и почитаю тебя. Я люблю храбрость в мужчинах, она и должна быть им присуща по природе, но в женщине она прямо поражает меня.
– Рада слышать это, Метюб, – просто ответила Элеонора.
– Так ты позволяешь мне навестить моего жениха?
– Да, вечером, как сама ты просила.
– И позволишь мне ухаживать за ним?
– Согласен и на это, синьора, но только с одним условием…
– С каким же?
– Чтобы ты научила меня тому особенному приему, которым ты одержала надо мной верх на поединке. Я только потом догадался, что это был какой-то прием, которому можно научиться лишь в чужих землях, у самых искусных мастеров фехтовального искусства. Так научишь, синьора? – почти с мольбой повторил он свою просьбу.
– Пожалуй, когда будет удобно… А ты не можешь ли сказать мне, что думает Гараджия сделать со мной?
– Не могу, синьора, потому что сам не знаю этого. Никогда нельзя угадать, что она сделает через минуту, она непохожа на обыкновенных людей, о которых наперед знаешь, на что они способны… Однако что же мы все стоим тут и разговариваем? – спохватился капитан. – Следуй за мной, синьора, в назначенное тебе помещение, а потом я пойду, распоряжусь взять на буксир твой галиот.
Герцогиня очень желала бы пройти сначала в больничное помещение, чтобы взглянуть на раненого, но покорилась необходимости и покорно последовала за капитаном в каюту, расположенную в носовой части галеры. Миновав столовое помещение, Метюб подвел свою пленницу к красивой резной двери и сказал:
– Можешь безбоязненно войти сюда, синьора, и оставаться в этом помещении. Находясь под моим покровительством, тебе нечего бояться.
– За себя я никогда не боюсь, но беспокоюсь о своем женихе, – ответила Элеонора.
– И о нем не тревожься: я сейчас пошлю к нему нашего врача; он будет ухаживать за ним, как за родным братом… или, вернее, как за мной самим, – сознавая свое достоинство, поправился Метюб.
Отворив дверь, он впустил свою спутницу в большую каюту, убранную с восточной роскошью, поклонился и запер снаружи дверь, к которой приставил двух солдат, вооруженных пистолетами и кривыми саблями. – Никого сюда не пропускайте, кроме меня да того капитана янычар, который у нас да борту, – приказал он солдатам.
Когда он поднялся на палубу, оказалось, что матросы и без его распоряжения уже взяли галиот на буксир и повернули назад галеру, которую теперь искусным маневром направляли по полосе более сильного ветра. Похвалив их за расторопность, Метюб начал было отдавать другие приказания, как вдруг из больничного помещения вышел Лащинский и сказал ему:
– Раненый только один, да и тот, как нарочно, во-первых, жених этой капитанессы, т. е. знатное лицо, а во-вторых, с ним много возни: он, кажется очень плох, и врач не может вынуть у него пулю, застрявшую где-то чуть ли не в самом легком.
– В легком? – повторил Метюб, нахмурив лоб.
– Да, в левом.
– Гм!.. Неужели он умрет?
– Чего доброго. Удар шпагой был бы менее опасен.
– Это очень неприятная история, – заметил Метюб, подумав немного, – я дал слово Гараджии вернуть всех беглецов живыми.
– Ну что ж, только одной обузой меньше…
– Почему вы так говорите, капитан?
– Ах, это я так… про себя, – уклончиво ответил поляк. – Ты не знаешь, Метюб, что намерена Гараджия сделать с этой капитанессой?.. Впрочем, нет, она своей храбростью действительно скорее заслуживает быть названной капитаном Темпеста… Какая участь ожидает капитана Темпеста в Гюссифе?
– Не могу. Гараджия мне ничего не говорила о своих намерениях, а угадать их невозможно.
– Пожалуй, вздумает убить его?
– Очень может быть. Это будет вполне на нее похоже.
– Я ей не позволю сделать это, – с решимостью заявил поляк.
Турок только презрительно улыбнулся.
– Гм! Ты, кажется, не на шутку заинтересован этой христианкой? – насмешливо проговорил он, обдавая своего собеседника каким-то странным, не то презрительным, не то прямо враждебным взглядом.
– Я никому не обязан отдавать отчета в своих чувствах, капитан, – сухо ответил Лащинский.
– Я его и не требую…
– И прекрасно… Где находится венецианка?
– В каюте самой Гараджии.
– Мне нужно видеть ее.
– Можешь, когда тебе угодно. Гараджия не приказала мне препятствовать твоим свиданиям с ее пленницей. Только предупреждаю тебя: если ты тронешь ее хоть пальцем или оскорбишь грубым словом, то будешь иметь дело со мной.
– За кого же ты меня принимаешь? – сердито произнес поляк. – Я ведь не дикарь… Ну, так я иду к ней…
Узнав, где находится каюта пленницы, он быстро разыскал ее, повелительным знаком заставил отступить стоявших возле нее часовых, притворил дверь и, смягчая свой грубый голос, проговорил:
– Простите, синьора. Мне нужно с вами поговорить.
Герцогиня сидела на мягкой оттоманке, под окном, прорубленным под верхней частью носа судна. Глаза ее были неподвижно устремлены на море, на ресницах повисли две слезинки, а лицо было задумчиво и печально.
– Синьора! – громче повторил поляк, видя, что она не замечает его. – Должно быть, шум волн, подымаемых ходом галеры, мешает вам слышать мой голос?
И на этот раз молодая девушка не пошевельнулась.
– Клянусь бородой пророка и всех турок, вместе взятых, я ведь не раб ваш, чтобы не отвечать мне, когда я обращаюсь к вам! – с раздражением вскричал поляк. – Сколько же раз мне окликать вас?
Герцогиня вздрогнула и обернулась. Увидев стоящего в нескольких шагах от нее поляка, она вскочила и с пламенеющими щеками и глазами горячо произнесла:
– Ах, это вы?.. Да, вы, действительно, не раб, но гораздо хуже, вы – ренегат! Самый жалкий из всех рабов не изменил бы своей религии, как сделали вы, синьор Лащинский. Зачем вы явились на Кипр? Кого вы брались защищать своей шпагой: льва святого Марка или полумесяц?
– Кого придется, синьора… Я не патриот и не ханжа. Мне совершенно все равно, за кого или что биться, лишь бы просуществовать как-нибудь… Я не скрываю, что ищу приключений, подобно многим другим, умеющим владеть оружием. Но я пришел не за тем, чтобы вести с вами беседу на эту тему, на это будет время впереди…
– Так зачем же вы пожаловали, синьор Лащинский?
Вместо ответа поляк притворил дверь и осторожно выглянул из нее, потом запер ее, почти вплотную подошел к герцогине и шепотом спросил:
– Знаете вы, куда вас везет Метюб?
– Знаю. Обратно в Гюссифскую крепость, – ответила Элеонора, с удивлением глядя на него.
– Другими словами, к Гараджии, – поправил ее поляк.
– Да. Ну, и что же дальше, синьор?
– А какого приема ожидаете вы теперь от этой женщины, пользующейся такой дурной славой за свои прихоти и за жестокосердие?
– Разумеется, не особенно любезного. Я принимаю во внимание случившееся и…
– Да уж поверьте, что вы и на тень «любезности» с ее стороны не можете рассчитывать, – перебил Лащинский. – Она была взбешена вашей выходкой и никогда не простит вам ее. Я пришел к вам не как враг, а как друг, готовый вместе с другими вашими друзьями пожертвовать собственной жизнью ради вашего спасения.
– Это вы-то?
– А почему же нет? Я вполне искренно повторяю вам, что готов на все, лишь бы спасти вас, и поверьте, что теперь, будучи ренегатом, следовательно, пользуясь доверием магометан, я могу больше принести вам пользы, чем если бы я остался христианином. Это может подтвердить вам и турецкий костюм, который я ношу.
– И вы хотите спасти меня?
– Да, и всех ваших.
– И даже виконта?
Этот вопрос, по-видимому, смутил поляка, но после непродолжительного колебания он и на него ответил по возможности спокойно:
– Конечно, и виконта, если вы этого так желаете и если он останется жив после своего ранения.
– Боже мой! – вскричала внезапно побледневшая герцогиня. – Разве его рана смертельна?
– Смертельна – едва ли, но очень опасна, и я думаю, что виконту немало придется повозиться с ней.
Элеонора закрыла обеими руками лицо и со стоном опустилась на диван.
– Полно, не горюйте, – сказал Лащинский необычайно мягким голосом. – Успокойтесь же синьора. Помните, что вы – капитан Темпеста, и ему не следует выказывать перед другими ни малейшей слабости. К тому же я ведь не говорил вам, что здешний врач уже осудил виконта на смерть, а высказал лишь свое предположение… Я сам видел, как излечивались и не от таких еще ран. Мне пришлось воевать с русскими татарами, у них тоже тяжелое оружие и…
– Хорошо, оставим это, – перебила его герцогиня, стараясь овладеть собой. – Скажите лучше, чего вы собственно хотите от меня?
– Да больше ничего, как только спасти вас всех. Чего же я еще могу хотеть?
– Вы, вероятно, раскаиваетесь в том, что изменили кресту и желаете загладить отчасти свою вину, спасая нас?
– Может быть, и так, – отвечал поляк, бегая глазами по сторонам, чтобы не встретиться с пытливым взглядом своей собеседницы.
– Гм!.. А каким образом думаете вы спасти нас?
– Прежде всего нужно устроить так, чтобы галера не могла войти в Гюссифский рейд, потому что, если вы попадете вновь в руки Гараджии, она не выпустит вас живой. В этом я вполне убежден.
– Да, и я того же мнения. Но какое вам-то дело до этого?
– Больше, чем вы думаете, синьора, – сказал поляк, сопровождая свои слова выразительным взглядом.
– Я вас не понимаю, синьор.
– Все еще не понимаете, синьора?
– Нет.
– Вы знаете, что я подвергаюсь опасности быть посаженным на кол как ренегат, если меня уличат в пособничестве вам?
– Очень может быть… Ну, а дальше что?
– Дальше?.. А дальше то, что я имею право на вознаграждение за такой страшный риск.
– Это верно. Я, к счастью, настолько богата, что могу предложить вам какое хотите вознаграждение…
Поляк сделал гримасу неудовольствия.
– Вы мне предлагаете деньги? – с горечью произнес он. – Денег мы, искатели приключений, всегда можем заработать нашей шпагой. Я вам говорю не о денежном вознаграждении…
– Так о чем же, синьор Лащинский? – с тревогой в голосе спросила герцогиня.
– О чем?.. О вас самих, синьора, – с невольной заминкой выговорил поляк. – Или, точнее, о вашей… – и, окончательно замявшись, он не мог окончить фразы.
– О моей?.. Договаривайте же, синьор! – с еще большей тревогой вскричала девушка.
– О вашей… руке, синьора, – с заметным усилием досказал наконец, Лащинский.
Изумление молодой девушки было так велико, что она на несколько времени лишилась языка.
– Вы шутите, капитан, – вымолвила она наконец с деланным смехом, под которым желала скрыть свое негодование. – А виконт Ле-Гюсьер? Разве вы забыли, что он мой жених?
– Жениха всегда можно оставить. Это – не муж. Согласны вы заключить со мной этот… договор? – нетерпеливо приставал Лащинский.
– Согласна, – ответила наконец молодая девушка. – Виконт, чего доброго, действительно больше не встанет, а мы во что бы то ни стало должны спастись. Но поклянитесь, что не обманете нас.
– Клянусь и крестом, и полумесяцем… Дайте мне вашу руку. Элеонора с внутренней дрожью протянула авантюристу руку, которую он прижал к губам.
– Итак, – проговорил он, – через несколько часов галера загорится в трюме, под мачтами, а вы все будете спасены… Прощайте пока, моя прелестная невеста. Вы не пожалеете о данном мне обещании, честное слово поляка!
Еще раз поцеловав ей руку, он тихо отпер дверь и вышел из каюты.
Герцогиня прижала обе руки к сильно бьющемуся сердцу и долго просидела неподвижно.
Лицо ее теперь пылало, а глаза метали молнии.
– Презренный ренегат! – глухо прошептала она сквозь крепко сжатые зубы. – Погоди: я сыграю с тобой такую же игру, какую сыграла с Гараджией! Я-то ведь не клялась тебе ни на чем…
XXV
Заговор.
Пока в главной каюте происходила вышеописанная сцена, дедушка Стаке, этот болтливый, но честный и порывистый старик, запертый в килевом трюме галеры, разражался градом проклятий против турок, посылая их вместе с Магометом то на дно моря, то в самую преисподнюю.
– Да неужели же, – кричал он, теребя свою редкую белую бороду, – крест Господень покинул нас? Неужели мы так и останемся во власти этих поганых турок, и они будут безнаказанно издеваться над нами, как хотят?… Что вы на это скажете, синьор Перпиньяно?
Лейтенант, сидевший молча в углу, держа опущенную голову обеими руками, упиравшимися в колени, ничего не ответил расходившемуся старику, который продолжал:
– Клянусь выпотрошенной акулой, должно быть, тут все оглохли, онемели и окаменели!.. Значит, так, без всякого сопротивления, вы и дадите везти себя назад в Гюссиф? Уверяю вас, что не чувствую ни малейшего желания возвращаться туда и, прежде, чем дойдет до этого дело, готов…
– На что же вы готовы, дедушка Стаке? – спросил Перпиньяно, усилием воли стряхивая с себя напавшее было на него телесное и душевное оцепенение. – Что вы можете придумать, чтобы выйти из этого критического положения?
– Я уже придумал: в решительную минуту возьму да и взорву всю галеру на воздух вместе со всеми находящимися на ней… за исключением, конечно, нас самих.
– Гм! Попробуй-ка, ухитрись устроить такую штуку! – насмешливо заметил Эль-Кадур.
– Так неужели же ты, черномазый красавец, воображаешь, что я не сумею взорвать бочку с порохом? – кипятился старый моряк.
Эль-Кадур готовился ответить старику нечто такое, от чего могла бы разгореться настоящая ссора, но ему помешал венецианец.
– Дедушка Стаке, скажите серьезно, что вы задумали сделать? – спросил он.
– Что я хочу сделать? Да просто-напросто взорвать галеру перед тем, как ей войти на рейд, – ответил старый моряк.
– Да, и я уже думал об этом, но не вижу возможности выполнить этот проект. Может быть, вы уже нашли ее дедушка Стаке?
– Пожалуй, что и нашел, только у меня кое-чего не хватает…
– А именно? – допытывался венецианец.
– Топора, долота… вообще чего-нибудь, чем бы я мог проделать тут отверстие в корпусе…
– Отверстие в корпусе?.. На что же это вам нужно? Ведь тогда мы все потонем?
– Ну, вот еще! Зачем же нам тонуть? Мне только нужно пропустить немного воды в галеру, чтобы она поднялась на дыбы…
– На дыбы? – с недоумением повторил Перпиньяно.
– Ну, да, синьор, на дыбы, – подтвердил старик. – Когда она опустит корму вниз, а нос подымет вверх, мы воспользуемся суматохой, чтобы освободиться отсюда, приготовить и зажечь фитиль для взрыва пороха и незаметно улизнуть в одной из здешних шлюпок. Взрыв галеры должен произойти, разумеется, не ранее того времени, когда мы отплывем на достаточное расстояние. Поняли, синьор?
– Понял. Но, к несчастью, у нас здесь нет не только топора или долота, но даже простого ножа, – грустно проговорил Перпиньяно. – А раз этого нет, то чем же мы пробьем корпус?
– Не будет ли выполнимее моя мысль? – вдруг заговорил молчавший до тех пор Никола Страдного.
– Выложи нам ее, грек, – сказал старый далмат. – Не даром про вас говорят, что вы самый хитрый народ во всей Левантине… хитрее даже смирнийцев.
– Ну, уж и хитрее! – с улыбкой возразил, видимо, польщенный грек. – Видите что, дедушка Стаке, – продолжал он деловым тоном, – турки хоть и отняли у меня все оружие, зато оставили кремень и трут…
– Годные лишь на то, чтобы закурить трубку, если у тебя уцелел табак, – пренебрежительно заметил старик.
– А, быть может, и на то, чтобы поджечь корабль? – возразил Никола.
Дедушка Стаке так и подпрыгнул от восторга, охватившего его при таком простом замечании грека.
– Ах, черт возьми, мне это и в голову не приходило! – вскричал он, ударив себя по лбу рукой. – Ну разве не правда, что вы, греки, – самый хитрый народ в мире?.. Я сам со всеми своими мозгами настоящий дурак в сравнении с тобой…
– Вы хотите поджечь галеру, Никола? – спросил венецианец.
– Да, синьор. Другого средства выйти из угрожающей нам опасности я не вижу.
У грека, как мы видим, явилась та же самая мысль, что и у Латинского, и более других осуществимая при данных обстоятельствах. Вступить в открытую борьбу с турецким экипажем было, разумеется, совершенно невозможно, поэтому злополучным пленникам не оставалось другого исхода: или покориться своей горькой участи, или же прибегнуть к хитрости ради своего спасения.
– Ну, что же вы скажете на это? – осведомился грек, видя, что все кругом молчат.
– Я думаю, что если поджечь галеру, то мы все изжаримся на ней, – ответил Перпиньяно.
– Я не в трюме подложу огонь, – пояснил Никола. – Мы пролезем в люк и подожжем там запасные канаты и паруса. Остальное сделается уж по указанию самих обстоятельств.
– Хорошо. А как же мы выберемся отсюда, когда в межпалубном пространстве, быть может, поставлена стража? – спросил Перпиньяно.
– Свернем ей шею – вот и все! – недолго думая, решил дедушка Стаке.
– Когда мы дойдем до рейда, по вашему расчету, Никола?
– продолжал Перпиньяно, не слушая старика.
– Не раньше полуночи. Сейчас ветер очень слаб, и мы идем тихо, – отвечал грек. – Здесь с вечера обыкновенно бывает затишье.
– Ну, а каким образом мы спасем герцогиню и виконта?
– Таким же, как и себя самих: посадим и их в шлюпку. Мы плывем почти под самым берегом, так что живо доберемся до него в шлюпке… Боюсь только, как бы у нас не вышло недоразумение с Мулей-Эль-Каделем. Его невольник наверное добрался до своего господина…
– Ну, этот славный турок во всяком случае не доставит нам никаких неприятностей, – заметил дедушка Стаке. – Давайте теперь прежде всего осмотрим наше помещение, а потом станем придумывать, как поудобнее выбраться из него,
– добавил он, вставая.
За ним поднялись и все остальные и, пользуясь тем, что трюм был освещен небольшим окном, легко дошли до люка, открывавшегося в межпалубное пространство.
– Ба! Да тут даже и не заперто! – с удивлением вскричал старый далмат, видя, что люк свободно поднимается от простого нажима его руки. – Что бы это значило?
– А это значит, что я снял железный болт – вот и все, послышался в ответ чей-то насмешливый голос.
Из уст пленников вырвался единодушный возглас изумления:
– Ренегат!
– Да, он самый, пришедший от герцогини, чтобы освободить вас, – продолжал тот же голос.
Через мгновение поляк спустился с лесенки и очутился посреди пленных, которые скорее готовы были схватить его за горло и задушить, чем поверить его словам.
– Вы… вы хотите освободить нас! – вскричал дедушка Стаке. – Изволите шутить, господин польский медведь! Но предупреждаю вас, что ваши штуки с нами могут обойтись вам очень дорого.
Поляк пожал плечами и серьезным голосом сказал лейтенанту:
– Поставьте одного из ваших людей возле трапа для наблюдения. Турки не должны знать того, что я должен вам сказать, иначе я лишусь своей шкуры…
– Эль-Кадур, – обратился Перпиньяно к арабу, – стань вот тут на часах. Как только заметишь, что кто-нибудь приближается к люку, извести нас.
Араб поклонился и неслышно подкрался к трапу, около которого и притаился.
– Теперь можете говорить безбоязненно, капитан, – предложил венецианец поляку.
– Вы тут составляли заговоры, не так ли? – начал Лащинский.
– Мы?! – вскричал старый моряк, делая негодующее лицо.
– Да, вы. Я ведь слышал, как вы говорили…
– Это правда, мы говорили, но только о луне, решая вопрос, правда ли, что на ней изображены пара глаз, нос и рот…
– Будет тебе балагурить, моряк, – прервал с досадой Лащинский. – Не время дурачиться… Вы задумали поджечь галеру? Да? Сознайтесь…
– Значит, вы подслушали! – с тревогой спросил лейтенант.
– Да, я ясно слышал ваши последние слова… Но не пугайтесь, пожалуйста: ваше намерение вполне совпадает с моим…
– Как! Разве и вы… – начал было Перпиньяно, но Лащинский перебил его.
– Да, и я решил поджечь галеру и уже условился об этом с герцогиней, – сказал он. – У вас, Никола, кажется есть трут и кремни? Да?
– Есть-то есть. Но…
– Ну, вот и отлично. Вполне одобряю ваш замысел. Выйдя отсюда, я вновь запру вас сверху, а ночью приду и опять открою люк.
– Постойте, синьор, – вмешался неугомонный старый моряк, сильно недоверявший поляку. – Кто или что поручиться за вашу честность по отношению к нам? Может быть, вы только хотите подвести нас под турецкие кривые сабли, чтобы услужить своим новым господам? Чем вы докажете противное?
– Если бы я хотел вам зла, то мог бы сделать это, не приходя сюда. Стоило бы мне только привести кого-нибудь сюда послушать вашу беседу, и делу был бы конец, – возразил Лащинский. – Но я хочу не убивать вас, а, напротив, спасти от смерти, угрожающей вам. Даю вам в этом честное слово.
– Раз вы даете слово помочь нам, мы готовы на какую угодно отчаянную выходку, лишь бы спасти герцогиню и ее жениха, – ответил за всех Перпиньяно.
– Следовательно, вы согласны действовать заодно со мной?
– Да, синьор, Лащинский.
– Позвольте, господа, – вмешался Никола. – А как теперь ветер? – обратился он к Лащинскому.
– Так слаб, что галера идет не больше двух узлов в час,
– ответил поляк.
– Так что мы придем на рейд.
– Не ранее утра, если ветер вдруг не усилится.
– На каком мы теперь от него расстоянии?
– Да приблизительно милях в сорока.
– Этих сведений мне достаточно.
– Тебе достаточно, а мне нет, – снова заговорил Стаке.
– Я хочу еще знать, есть ли стража в кубрике?
– Должно быть, нет, потому что я ее не видел, – сказал Лащинский.
– А где находится склад парусов и других запасных предметов? Можете вы мне это сказать?
– Могу, я все разузнал: склад этот находится в носовой части, возле большой каюты.
Старик вздрогнул.
– Но ведь тогда мы сожжем герцогиню, если подложим огонь в этом месте! – воскликнул он.
– Нет, герцогиня будет возле своего жениха, на другом конце галеры, – возразил Лащинский. – Я все это уже предусмотрел. Можете спокойно поджечь все запасные предметы, дедушка Стаке. Никто ничего не заметит, пока огонь не пробьется наружу. И будьте уверены, что в нужное время ваш люк будет отперт… Ну, пока до свидания.
С этими словами поляк повернулся к своим собеседникам спиной и, не торопясь, поднялся по лесенке вверх, где задвинул над люком железный болт.
– Синьор, вы доверяете этому ренегату? – спросил старый шкипер венецианца, когда Эль-Кадур вернулся на свое место, не имея больше надобности стоять на часах.
– Мне кажется, что на этот раз он не обманывает, – сказал Перпиньяно. – Почем знать, может быть, в его душу проникло раскаяние…
Спустя полчаса после этой беседы двое слуг в сопровождении четырех флотских солдат, вооруженных кривыми саблями и пистолетами с зажженными фитилями, принесли пленникам ужин, состоявший из куска солонины, оливкового масла и черного хлеба.
Когда ужин был окончен, Перпиньяно предложил своим сотоварищам заснуть немного, чтобы в свое время быть вполне бодрыми. Все были согласны, что его совет хорош, и улеглись, как попало, на полу, подложив под головы верхнюю одежду. Не прошло и нескольких минут, как вся компания, укачиваемая мерным ходом корабля, уже крепко спала, несмотря на удручавшие ее заботы.
Первым после нескольких часов сна проснулся дедушка Стаке. Вокруг было совершенно темно, как в могиле.
– Ах, черт возьми, сколько же времени мы продрыхли! – вскричал он, сразу вскакивая на ноги. – Вставайте, сони, а не то проспите и свободу, и жизнь! – продолжал он, расталкивая товарищей.
– Вы все готовы? – спросил Перпиньяно пленников.
– Все, все! – послышалось в ответ.
– Ну, так идем.
Ощупью, держась друг за друга, пленники осторожно взобрались по трапу. Дедушка Стаке был впереди, уверяя, что видит в темноте не хуже, чем днем. Толкнув люк, старик убедился, что он поднимается так же свободно, как в первый раз, когда они так неожиданно столкнулись в этом месте с поляком.
– Ишь ты, – ворчал старик, – должно быть, этот польский медведь и в самом деле раскаялся, и черт лишился своей добычи.
Выглянув из поднятого люка, он стал напряженно всматриваться в темноту и прислушиваться к малейшему звуку.
– Как будто в кубрике нет ни души, а там Бог их ведает,
– шептал он. – Если они тут устроили засаду и вдруг начнут угощать нас пулями в спину, то мы пропали.
Понаблюдав еще несколько времени молча, старик осторожно прокрался наверх. За ним поползли и остальные пленники.
– Кажется, никого, – шепнул Перпиньяно на ухо старику.
– Постойте, синьор… кажется, кто-то идет сюда, – отвечал тот, снова останавливаясь и прислушиваясь.
Действительно, почти над головами пленников, на верхней палубе, вдруг послышались чьи-то тяжелые шаги, должно быть, часовых, делавших обход. Галера скрипела всеми своими частями, с трудом подвигаясь вперед, глухо шумели вокруг нее волны.
– Нет, о нас, должно быть, забыли, – заметил все так же шепотом старый шкипер. – Ну, двинемся вперед. Будьте готовы задушить первого турка, которому вздумается загородить нам дорогу.
Продолжая держаться друг за друга, все стали, крадучись, пробираться вперед по темному межпалубному пространству. Казалось, дедушка Стаке действительно обладал кошачьими глазами, судя по тому, что он не наткнулся даже на стоявшую там колубрину, о которую легко мог бы попортить себе лицо. Благодаря предосторожностям старика, и его спутники благополучно миновали все препятствия.
Таким образом пленники беспрепятственно добрались до того помещения, где находились запасные паруса, канаты и корабельные предметы. Нащупав рукой дверку в это помещение, старик легко отворил ее.
– Слава Богу, ренегат открыл нам все двери, – прошептал он, вздохнув полной грудью, словно сбросил с себя с себя громадную тяжесть, до сих пор давившую его. – Ну, дай Бог ему здоровья… Стой, ребята! – обратился он к матросам, напиравшим на него сзади. – Дайте мне кремень и трут, а сами пока не шевелитесь.
– Вот, держите их, – ответил Никола, суя ему в руку эти предметы.
– Ну, ладно. Через полминуты все будет сделано. Повторяю: не шевелитесь и молчите.
Взобравшись в каютку, он высек огонь и зажег трут. Раздув его немного, старик при его слабом свете удостоверился, что помещение наполнено всевозможными просмоленными вещами и другими быстро воспламеняющимися предметами.
Взяв пук пакли, он поджег его и бросил на кипу парусов. Увидев, что все загорелось, он выскочил из каютки и шепнул своим спутникам:
– Ну, теперь живее в трюм! Через полчаса весь корабль будет в огне.
