Текст книги "Капитан Темпеста"
Автор книги: Эмилио Сальгари
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)
XXVI
Галера в огне.
Едва успело скрыться солнце, как Метюб, согласно данному обещанию, отправился в каюту к герцогине, чтобы проводить пленницу в больничное отделение, где раненый стонал под стальными инструментами корабельного врача, старавшегося извлечь из его раны пулю.
Молодая девушка с нетерпением ожидала появления турецкого капитана. После Лащинского к ней во весь остальной день не показывался никто, от кого она могла бы узнать что-нибудь о своем женихе, даже поляк больше не приходил, вероятно, из опасения навлечь на себя подозрения, если часто будет посещать пленницу. Когда турок вошел в каюту, Элеонора, лежавшая на диване, с живостью вскочила и впилась глазами в лицо вошедшего, выражение которого показалось ей зловещим.
– Ну, как? – едва могла произнести она, охваченная тоской.
– Врач до сих пор не может еще сказать ничего определенного, госпожа. Пуля так глубоко сидит в теле, что нет возможности извлечь ее.
– Так виконт должен умереть? – в отчаянии вскричала молодая девушка.
– Зачем же ему непременно умирать, госпожа? И я в Никосии получил пулю в правый бок. Вынуть эту пулю тоже не оказалось возможным, однако, я, как видите, жив и даже не чувствую никакого неудобства от присутствия в своем теле этого кусочка свинца. Когда она вдоволь нагуляется во мне, то сама поднимется под самую кожу и тогда ее можно будет вынуть через простой надрез кожи. Я это говорю со слов того врача, который лечил меня тогда.
– Вы, облегчаете мне сердце, капитан…
– Я говорю вам это не для того, госпожа, чтобы вы считали виконта вне всякой опасности и предавались несбыточной, быть может, надежде в скором времени увидеть его совсем оправившимся. Рана его очень глубока и не скоро заживет. Это нужно вам иметь в виду.
– Это очень грустно… Могу я теперь видеть его?
– Я обещал тебе это, – сказал Метюб, то и дело, подобно всем восточным людям того времени, переходя с «вы» на «ты».
– Но сначала я желал бы научиться от тебя хитрому фехтовальному приему, посредством которого ты победила меня на поединке. Я готов сдержать свое слово, сдержи и ты свое, госпожа.
– Сдержу и я, только не сейчас, потому что чувствую себя очень утомленной. Утром, до входа на рейд, или днем, в Гюссифе…
– Нет, нет, госпожа! – с видимым испугом перебил турок, – при Гараджии это неудобно… Да притом же – а это самое главное, – при ней, быть может, не будет времени…
– Другими словами: она убьет меня, как только увидит, и я не успею научить тому фехтовальному приему, которым ты так интересуешься, – насмешливо проговорила Элеонора.
– Не это ли ты хотел сказать?
– Я не могу знать намерений своей прихотливой госпожи,
– уклончиво ответил турок. – Но, чтобы успокоить тебя, готов и подождать немного. На рейд мы войдем еще нескоро и можем приняться за дело тотчас же после посещения раненого… Идем к нему.
С этими словами он вынул у себя из-под бурнуса покрывало с капюшоном из тончайшей шерсти, украшенное спереди широкой красной полосой, а по краям – серебряным шитьем, с такими же кистями по углам. Накинув его герцогине на плечи и заботливо надев ей на голову капюшон, чтобы прикрыть ее лицо, он повел ее за собой.
Поднявшись из каюты на палубу, они увидели несколько матросов, прохаживавшихся вдоль обоих бортов. Весь остальной экипаж спал, так как в нем не было надобности ввиду царившего на море затишья. У кормового шпиля стоял закутанный в темный плащ человек высокого роста. При проходе герцогини он сделал ей едва заметный приветственный жест рукой. Это был Лащинский.
Вскоре Метюб привел свою спутницу через батарею, освещенную двумя фонарями, в больничное помещение. Там оказалось двенадцать отлично устроенных коек, подвешенных на толстых веревках к потолку, чтобы больные меньше страдали от качки во время неспокойного моря. На одной из коек лежал старик с высохшим, почти коричневым лицом арабского типа и длинной белой бородой, а на другой – виконт.
– Вот и раненый, – сказал Метюб, указывая на молодого француза. – Я буду ждать тебя на палубе, госпожа.
Герцогиня молча наклонила голову и приблизилась к койке своего жениха, над которой горела лампа, прикрепленная к стене. Старик, оказавшийся корабельным врачом, поспешил присоединиться к посетительнице.
Виконт, казалось, спал. На его бледном, точно восковом лице виднелись крупные капли холодного пота, под глазами обрисовывались широкие синие, почти черные круги, дыхание было свистящим, а в груди что-то клокотало, точно кровь старалась прорваться сквозь сдерживавшую ее повязку на ране.
– Он умирает? – тоскливо спросила герцогиня по-арабски старика, угадав, кто он.
– Нет, госпожа. Пока еще не имеется прямой опасности,
– мягким голосом ответил врач.
– Быть может, останется жив?
– Это в руках Аллаха.
– Ты как врач должен это знать.
– Аллах велик, – уклонялся араб от прямого ответа.
– Гастон! Мой дорогой Гастон! – тихо прошептала молодая девушка, наклонившаяся над раненым.
При звуках милого голоса виконт с трудом открыл глаза, в тусклых зрачках которых промелькнул луч радости, и по его осунувшимся щекам пробежал яркий румянец.
– Вы… Элеонора? – прошептал он хриплым голосом. – Эта пуля… эта пуля…
– Тебе нельзя говорить, сын мой, – остановил его врач.
– Береги себя и не искушай Аллаха.
– Ты спасешь его? Не правда ли? Судя по твоему почтенному виду, ты должен быть очень искусен в своем деле, – сказала герцогиня, глядя на старика глазами, полными слез.
– Постараюсь с помощью Аллаха и его пророка, – отвечал врач, теребя свою белоснежную бороду.
Виконт снова хотел что-то сказать, но врач не позволил ему этого, положив на его губы палец.
– Не нужно говорить, дорогой Гастон, – поддержала врача и герцогиня, целуя жениха в лоб, с которого отерла пот. – Ты должен слушаться этого доброго старца, чтобы скорее поправиться.
Раненый силился улыбнуться и знаками показал, чтобы Элеонора приложила свою руку к его губам. Когда Элеонора исполнила его желание и он поцеловал ее руку, то едва слышно прошептал:
– Буду… слушаться… Я… не хочу… умирать.
– Господин, – опять остановил его врач, запрещаю тебе говорить. Ты вредишь себе разговором, а я отвечаю головой за твою жизнь. Не делай себе и мне вреда…
Не успел старик договорить последнего слова, как на палубе вдруг раздался громкий крик караульных матросов:
– Горим! Горим!
Врач с необычайным для его лет проворством бросился к двери. Герцогиня поспешила за ним.
– Помогите! Галера в огне! – вне себя от ужаса закричала и она.
В тот же миг перед ней очутился поляк.
– Не пугайтесь, синьора, – сказал он ей. – В решительную минуту вы и виконт будете спасены. Не выходите отсюда и имейте ко мне полное доверие. Сначала я должен освободить ваших людей. Говорю вам: успокойтесь, все окончится благополучно.
– Нельзя ли потушить огонь, синьор?
– Чем? – иронически спросил Лащинский. – Да и зачем? Повторяю – я все предусмотрел и все сделал, что нужно для успеха нашего дела.
С этими словами он быстро скрылся в темноте, спеша назад на верхнюю палубу, где происходила полная суматоха.
Весь экипаж в смятении выбегал из своих помещений, готовясь принять меры к тушению огня, очевидно, уже сильно разгоревшегося, судя по клубам густого и удушливого дыма, вырывавшимся из открытого люка трюма. Тушением пожара распоряжался сам Метюб.
– Где загорелось? – спросил его поляк, делая такое же озабоченное лицо, как у того.
– В складе запасных материалов, – злобно процедил сквозь зубы турок.
– Как же могло там загореться?.. Уж не поджог ли это?
– Разумеется, поджог… со стороны пленных христиан, которые заперты там.
– Будет тебе вздор молоть, капитан! Где же им поджечь склад на корме, когда они сидят запертыми в носовой части? Советую тебе освободить их, чтобы они могли помочь тушить. Для этого нужно много рук и лишние не помешают.
– Да, в самом деле, это отличная мысль! – согласился турок. – Пойди, друг, освободи их всех, а я заставлю их работать при насосах.
Это только и нужно было поляку, боявшемуся, как бы Метюб или кто-нибудь из его людей не заметил раньше времени, что люк, закрывавший спуск в средний трюм не заперт. Пока экипаж бежал к насосам, он со всех ног бросился к этому трюму. Там, на трапе, под самым люком, кучкой столпились пленники, тревожно прислушиваясь к тому, что делалось наверху.
– А где моя госпожа? – спросил Эль-Кадур, трясшийся, как осиновый лист, от боязни за герцогиню.
– Вне опасности. Не беспокойтесь о ней, – успокоил его поляк.
– Я хочу ее видеть! Где она? – настаивал араб.
– В больничной каюте. Отыщи ее и оставайся с ней, если хочешь. А все остальные следуйте за мной и берегитесь выдать себя неосторожным словом или движением.
– Где находится больница? – осведомился араб.
– На корме. Иди скорей туда. Там легко найдешь ее. Пока араб бежал в указанное место, поляк повел остальных пленных к Метюбу, который при виде их крикнул:
– Веди их к насосам, друг!
– Я туда не пойду, – шепнул венецианцу стоявший рядом с ним Никола Страдного.
– Это почему? – удивился Перпиньяно.
– Вы забыли, синьор, о галиоте, идущем за галерой на буксире? Я хочу поджечь и его, иначе он может быть отцеплен турками, которые и перейдут на него вместе с нами. Тогда все равно мы попадем в Гюссиф, и все наши труды пропадут даром, – быстрой скороговоркой пояснил грек.
– Ты прав. Молодчина! – одобрил его поляк.
– Итак, не заботьтесь обо мне и делайте свое дело. Я брошусь потом в воду и доберусь до берега вплавь. Там надеюсь увидеться с вами…
– Чего вы там копаетесь? – крикнул пленным Метюб. – Говорят вам: к насосам! Или вы хотите, чтобы я бросил вас назад в трюм и изжарил там?
Греки с дедушкой Стаке и венецианцем поспешили направиться к насосам, между тем как Никола, пользуясь суматохой, вернулся на среднюю палубу с намерением незаметно выскользнуть в воду через один из наружных люков и пробраться на галиот, шедший на длинном канате за галерой.
Огонь быстро распространялся, почти везде находя себе легкую добычу. Турки точно угорелые кидались из стороны в сторону, не слушая команды своего капитана и призывая на помощь Аллаха и его пророка. Когда христианские пленники начали работать насосами, то оказалось, что последние не действуют, что очень поразило пленников, которые не знали, в чем дело.
– Капитан, ваши насосы не действуют, – заявил дедушка Стаке проходившему в это время мимо них Метюбу.
– Как они могут быть испорчены сегодня, когда я еще вчера только испытывал их, и они отлично работали?
– Этого я не знаю, капитан, но говорю вам правду. Можете сами удостовериться.
Турок испустил проклятие и крикнул своим людям, составившим цепь для передачи ведер с водой в горевший трюм.
– Эй, кто-нибудь! Подойдите и посмотрите, что случилось с насосами? Говорят, они испортились.
Трое матросов вышли и подошли к насосам. После минутного осмотра матросы в ужасе закричали:
– Да у них перерезаны стержни и сделать с ними сейчас ничего нельзя!.. Мы все погибли!
Дедушка Стаке взглянул на стоявшего неподалеку поляка, сохранявшего посреди общей сумятицы невозмутимое спокойствие, и прочел на его лице саркастическую усмешку.
"Понял, – пробормотал себе под нос старик, – это он устроил такую ловкую штуку… "
Несмотря на быстро распространившийся слух об испорченных насосах, экипаж все еще не терял надежды потушить пожар и без них. Эта надежда основывалась на том, что половина людей черпала воду прямо из моря ведрами, опускаемыми на веревках, а другая половина, образуя цепь, передавала ее на место пожара. Некоторые находили, что так даже удобнее, потому что ведра скорее наполнялись прямо в море, чем через насосы.
Между тем огонь разгорался все сильнее и сильнее, охватив смоляные бочки и пробиваясь вместе с облаками черного дыма на палубу, он угрожал перейти на мачты. Все усилия потушить бушевавшее пламя оказывались тщетными. Горели такие вещества, которые от воды только сильнее разбрасывали огонь, но не гасли.
Вся корма пылала, и дым уже проникал в батарею, так что никто не решался спуститься в нее из опасения задохнуться, на это отважился только один Метюб, желавший посмотреть, не угрожает ли огонь пороховой камере. Когда он убедился, что его опасения основательны, то приказал залить эту камеру водой, во избежание взрыва, который каждую минуту мог произойти от воспламенившегося пороха. С той же предусмотрительностью он приказал спустить на воду шлюпку, чтобы в случае крайности перебраться с галеры на галиот. Но вместе с тем он все еще не терял надежды спасти свой прекрасный корабль от окончательной гибели и принимал для этого все меры, какие только мог придумать.
Но надежда его была тщетна: пламя продолжало распространяться и уже охватило часть каютных помещений. Дождь головней и искр сыпался и на галиот, паруса которого каждое мгновение тоже могли вспыхнуть. Опасаясь, как бы туркам не удалось отстоять хоть это судно, их последнее убежище, Николо Страдного, никем не замеченный в общей суматохе, доплыл до галиота, на котором тоже разбросал, где было нужно, разные горючие материалы с таким расчетом, чтобы все сразу загорелось и нельзя было бы спасти и это судно.
Видя, что не в силах бороться со страшной стихийной силой, овладевшей галерой, Метюб только что хотел распорядиться перейти на галиот, как его предупредил крик его людей:
– Загорелся и галиот!.. Мы пропали!
– Что такое? – спросил он, не веря своим ушам.
– Галиот тоже горит! – повторили матросы.
Все еще не веря этому новому несчастью, он с ловкостью настоящего матроса сам взобрался на одну из мачт и собственными глазами убедился в том, что последняя надежда на спасение исчезает в огне и дыме.
Никакие усилия не могли уже потушить этого плавучего костра, и энергичный капитан только напрасно заставлял своих людей терять силы и время, приказывая им делать то, что было совершенно бесполезно.
– Не пора ли уж нам и убраться отсюда, пока целы? – шепотом сказал дедушка Стаке поляку, столкнувшись с ним по дороге.
– Да, и я нахожу, что пора, – отвечал Лащинский. – Не знаешь ли, где Эль-Кадур?
– Возле своей госпожи, которая еще не выходила из больничной.
– Хорошо. Я иду к ним.
Навстречу ему бежал Метюб, на котором, как говорится, лица не было.
– Не пора ли нам перебраться на галиот? – спросил у него поляк, делая вид, что ничего не знает.
– Он тоже в огне! – с отчаянием в голосе ответил турок, хватаясь руками за голову, в которой у него начинало путаться ввиду угрожавшей страшной гибели. – Теперь осталось только одно: постараться добраться до берега в шлюпке, – прибавил он.
– А в ней хватит места для всех?
– Не знаю… едва ли. Иди спасать герцогиню.
– Бегу…
Пока спускали шлюпку, и турки беспорядочной толпой бросались в нее, причем некоторые из них попадали прямо в воду, Лащинский отправился в больничную, откуда Эль-Кадур собирался вынести наверх виконта.
– Займись лучше своей госпожой, – сказал он арабу, а я позабочусь о раненом.
– Что у нас тут делается? – спросила Элеонора, бледная, но бодрая. – Мы слышим шум, треск, беготню… слышим запах гари и дыма, но не знаем, чего нам ожидать.
– Огонь через несколько времени охватит и эту часть галеры, – отвечал поляк. – Пора уходить с нее.
– А где Перпиньяно, Стаке и другие?
– Не знаю… Нужно садиться в шлюпку… Подымайтесь с Эль-Кадуром наверх, а я последую за вами с виконтом…
Араб бережно подхватил свою госпожу и повел ее на палубу. Следом за ним шел Лащинский, держа на своих сильных руках раненого, впавшего в полное беспамятство. Старый врач медленно плелся за ними, с грустью думая о том, как будет трудно поместить раненого в переполненной народом шлюпке.
XXVII
Предательство поляка.
Суматоха на пылавшей галере приняла в этот момент настоящий трагический характер. Между турками, из которых каждый желал первым спуститься в шлюпку, завязалась яростная борьба. Пускались в ход не только кулаки, но и оружие. Напрасно Метюб вместе с другими офицерами своего экипажа старался установить порядок – их никто не слушал. Обезумевшие от панического ужаса люди превратились в стаю диких освирепевших зверей, убивавших и топивших друг друга, воображая, что таким образом скорее спасутся.
К счастью, на борту галеры оказалась еще довольно большая лодка. О ней все забыли, за исключением дедушки Стаке, озаботившегося спустить ее с помощью греков на воду. Этой лодкой он хотел воспользоваться исключительно для своей компании во главе с герцогиней, и готов был ценой своей жизни защищать ее от турок. Однако, лишь только последние увидели на воде лодку, они толпами стали перебегать на тот борт, под которым она стояла, с намерением овладеть ею.
– Прочь отсюда, разбойники! – орал во всю мочь своих легких старик. – Эта лодка предназначена для герцогини и ее спутников…. Ведь Гараджия наказывала вам привезти пленницу целой и невредимой, вы должны это знать… Эй, синьор Перпиньяно! Где вы? Помогите мне отогнать эту волчью стаю!
– В воду этого старого христианского пса! – ревели, в свою очередь, турки, готовясь спрыгнуть в лодку.
– Прочь отсюда, негодяи, или я всех вас уложу на месте! – вскричал вдруг появившийся откуда-то Перпиньяно, наводя на оголтелую толпу пару пистолетов с дымящимися фитилями.
К нему присоединились греки и молодой далмат Симон, также вооруженные, кто холодным, кто огнестрельным оружием, которым снабдил их венецианец, воспользовавшийся растерянностью турок, чтобы захватить их арсенал. Сам Метюб, желавший во что бы то ни стало спасти герцогиню, поспешил на помощь христианам и не менее рьяно, чем они сами, принялся отгонять сабельными ударами своих людей от лодки.
– Прочь отсюда! – крикнул и он. – Прочь, говорят вам!..
В эту минуту показалась на палубе герцогиня, сопровождаемая Эль-Кадуром, поляком и врачом, несшим раненого виконта.
– Дорогу! – кричал араб, шедший впереди. – Дорогу герцогине!
В то время как остальные ренегаты и христиане, при энергичном содействии Метюба, отгоняли матросов и солдат от того места, где находилась лодка, Лащинский сумел устроить так, что он опять один понес раненого и бросился с ним на нос галеры, где не было ни души.
Взобравшись на край борта, он вместе с бесчувственным виконтом, крепко обхватив его поперек тела, бросился в воду. На минуту он исчез было в тихо шумящих волнах, потом снова появился на их поверхности, но уже один.
– Ступай на завтрак к акулам! – злобно смеялся он, направляясь вплавь к шлюпке. – Все равно ты долго не протянул бы с такой раной, несмотря на уверения этого старого дурака-врача, будто тебя еще можно было вылечить. Между тем некоторые из наиболее догадливых и смелых турок ухитрились снять с горевшего галиота другую небольшую лодку и, поместившись в ней, направляли ее к берегу.
– Эй, – крикнул им поляк, – спасайте еще одного янычара!.. – Не дайте погибнуть на ваших глазах своему капитану!
– Нас и так много! – ответил один солдат.
– Есть, есть еще одно местечко! – прокричал другой. – Садись, капитан!
Послушная рукам гребцов, лодка быстро повернула навстречу Лащинскому и приняла его на борт.
– Молодцы! – сказал он, выжимая воду из усов и волос. – Когда мы выйдем на берег, вы получите от меня пятьдесят цехинов.
– Да здравствует капитан! – воскликнули гребцы и дружно налегли на весла.
Легкая лодка быстро понеслась к небольшому острову, находившемуся на расстоянии пяти-шести миль.
Оглянувшись назад, поляк заметил, как спускалась в галерную лодку герцогиня, поддерживаемая Эль-Кадуром и Перпиньяно.
Галера и галиот горели, как свечи. Не встречая более сопротивления, огонь на обоих судах охватывал уже всю оснастку в то время, как на них все еще шла ожесточенная борьба между людьми, спорившими из-за мест в шлюпке и в трех других лодках, спущенных с обоих объятых пламенем судов, но не успевших еще отчалить.
То и дело падали в воду раненые или столкнутые во время борьбы товарищами солдаты и матросы, испуская вопли ярости и отчаяния. Среди языков пламени клубились тучи дыма. Старый турецкий моряк, сидя на море, под которым уже пылала мачта, бледный, как труп, с расширенными от ужаса глазами, размахивал руками и что-то кричал пронзительным голосом.
Между тем огонь делал свое разрушительное дело на обоих судах. Мачты с треском рушились прямо на головы тех, которые еще находились на борту и боялись броситься прямо в воду. Только те, которые сами были охвачены огнем, решались на это, находя, что лучше утонуть, нежели сгореть заживо.
В три часа лодка, управляемая поляком, была уже у скалистого берега острова, а от обоих кораблей не осталось ничего, кроме носимых волнами дымящихся головней. Шлюпка с уцелевшими турками и лодка с герцогиней, Метюбом и спутниками Элеоноры тоже приближались к острову.
"Теперь мне придется выдержать новую борьбу, – раздумывал Лащинский. – Как примет Элеонора весть об исчезновении ее жениха? Поверит ли она моим словам?.. Я был бы очень доволен, если бы море поглотило даже и ее.. Черт с ней, с ее красотой и богатством! Я из-за нее так запутался, что не знаю, как теперь и выпутаться из этой петли… "
Вслед за лодкой поляка первой подошла та, в которой находилась герцогиня. Когда пассажиры той и другой вышли на берег, герцогиня с тревогой спросила у Лащинского:
– А где же виконт?
– Как! – вскричал поляк, изображая всей своей фигурой величайшее изумление, – да разве он не с вами?
– Как видите, нет… С чего вы взяли, что он с нами?
– У меня хотели было отбить его четверо турок, чтобы бросить в море, но врач и двое его помощников – или кто они там были, не знаю – в свою очередь, отогнали негодяев и взяли виконта, чтобы снести его в лодку к вам. Я и уступил им, думая, что врач лучше меня сумеет защитить его от своих единоплеменников…
– Боже мой! Да где же он? – воскликнула герцогиня, ломая руки.
– Если не с вами, то, вероятно, в шлюпке. Может быть, врачу показалось более удобным снести его туда? – увертывался поляк.
– Нет, нет… Я знаю, что его и там не было… Господи, уж не утонул ли он!
Бледная, как смерть, молодая девушка вдруг зашаталась и, судорожно хватаясь руками за воздух, со стоном упала на прибрежный песок.
Эль-Кадур и Перпиньяно бросились приводить ее в чувство.
– В самом деле, капитан, где виконт? Что вы с ним сделали? – угрожающим тоном спросил у Лащинского дедушка Стаке.
– Я уже сказал, что оставил его на руках врача… Врач говорил, что постарается отыскать для своего пациента наиболее удобное место…
– Эль-Кадур видел, как вы один несли виконта.
– Да, сначала я, действительно, один нес его, но потом на меня вдруг набросилось несколько турок, которые хотели вырвать у меня раненого и бросить его в воду. Ты ведь знаешь, как ненавидят турки христиан. Разве тебе это не известно? Притом, по правде сказать, в последние минуты мне было лишь до себя… Одно только я могу еще сказать. Когда я бросался в воду, чтобы догнать эту лодку, на которой добрался до берега, то слышал, как врач кричал: «Горе тому, кто коснется этого пленника! Он принадлежит внучке великого адмирала, и она заставит жестоко ответить за него». Больше я ничего не знаю.
– Так вы бросились вплавь?
– Конечно. Нужно же было мне как-нибудь выбраться из этого ада…
– Почему же вы отстали от всех нас?.. Впрочем, – заключил старый моряк, махнув рукой, – я совершенно напрасно расспрашиваю вас: вы все равно не скажете правды. Подождем остальные лодки.
– А если виконт окажется погибшим во время суматохи? – осторожно спросил поляк.
– Тогда я отыщу того, кто погубил его, и заставлю этого человека иметь дело со мной, – с выражением страшной угрозы ответил старик. – У меня еще хватит сил, чтобы задушить… даже польского медведя.
Авантюрист показал вид, что не расслышал последних слов старого моряка, и поспешил направиться к тому месту, где в эту минуту высаживался Метюб.
– Все ли пленники целы? – спросил тот, выскакивая на берег.
– Все, за исключением одного, который, однако, стоит больше всех, – крикнул ему в ответ дедушка Стаке.
– Кто же именно? – с видимой тревогой осведомился турок, боявшийся ответственности перед Гараджией, которой он дал слово привезти всех беглецов обратно живыми и невредимыми. – Уж не герцогиня ли?
– Нет, герцогиня цела. Она только лишилась чувств от волнения, – вмешался поляк. – Недостает ее жениха, виконта Ле-Гюсьера.
– Виконта? – повторил Метюб, нахмурившись. – Да ведь ты нес его по палубе на руках. Я сам видел.
– Зато, вероятно, не видел, как твое очумелое зверье набросилось на меня и хотело отнять виконта.
– А ты не заметил, кто именно на тебя нападал? – перебил Метюб. – Укажи мне их, и я тотчас же расправлюсь с ними.
– Да разве возможно в такое время запомнить лица чужих людей! – вскричал поляк.
– Да, ты прав… Но мне от этого не легче. Если не найдется живым виконт, мне так достанется от Гараджии, что век не забудешь.
– А что ты сейчас намерен предпринять, капитан? – осведомился Латинский, которому очень важно было знать это.
– Да пока останусь здесь и отправлю кого-нибудь в Гюссиф за баркой. Не плыть же нам всем такую еще даль на этих скорлупках! Ведь не все время будет так тихо, около восхода солнца подымется ветер, пойдут волны, и нам не справиться с ними на простых лодках.
"Ишь, ты, – проворчал себе под нос дедушка Стаке, – воображает, что мы так и будем смирнехонько ожидать этой барки!.. Как же, надейся на это, турецкая образина! Мы желаем не обратно в вашу треклятую тюрьму, а стремимся на волю, к Мулей-Эль-Каделю, который обещал оказать нам помощь. "
