Текст книги "Виновата ложь"

Автор книги: Эмили Локхарт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

28

Блокнот остался еще с тех времен, когда мы с Гатом были одержимы рисованием на миллиметровой бумаге. Мы рисовали и рисовали, заполняя маленькие квадратики разными цветами, чтобы сделать пиксельные портреты.

Я нахожу ручку и записываю все свои воспоминания о лете-номер-пятнадцать.

Десерт на костре, плавание. Чердак, появление дедушки.

Я вижу руку Миррен, облупившийся золотой лак на ногтях, как она держит канистру с бензином для моторной лодки.

Мамочка, ее напряженное лицо, когда она спрашивает: «Из черного жемчуга?»

Джонни, идущий вниз по лестнице Клермонта в лодочный сарай.

Дедушка, он держится за дерево, его лицо освещено светом костра.

И мы все, четверо Лжецов, смеемся так громко, что у нас кружится голова и почти тошнит. Я открываю новую страницу для описания самого несчастного случая. Там я записываю то, что сказала мама, и свои собственные предположения. Должно быть, я пошла поплавать на маленький пляж в одиночестве. Ударилась головой о скалы. С трудом выплыла на берег. Тетя Бесс и мамочка напоили меня чаем. Мне поставили диагноз: переохлаждение, нарушение дыхательной системы и черепно-мозговая травма, которая никогда не выявлялась при рентгене.

Я креплю странички на стене над кроватью. Приклеиваю к ним стикеры с вопросами.

Почему я пошла купаться ночью в одиночестве?

Где была моя одежда?

Действительно ли у меня была черепно-мозговая травма от купания или случилось что-то другое? Мог ли кто-то ударить меня раньше? Стала ли я жертвой преступления?

И что произошло между мной и Гатом? Мы поссорились? Я его обидела?

Может, он перестал любить меня и вернулся к Ракель?

Я решаю: все, что я узнаю в последующие четыре недели, будет записано у меня над уиндемирской кроватью. Я буду спать под этими записями и перечитывать их каждое утро.

Может, из этих кусочков паззла соберется картинка.

Ведьма стоит позади меня уже некоторое время, ожидая момента слабости. Она держит прекрасную фигурку гуся из слоновой кости. С замысловатой резьбой. Я восхищаюсь ей лишь с мгновение, прежде чем она взмахивает ею с поражающей силой. Статуя обрушивается, пробивая мне лоб. Я чувствую, как трескаются мои кости. Ведьма снова замахивается и бьет над моим правым ухом, проламывая череп. Наносит удар за ударом, пока крошечные кусочки костей не падают на кровать и не смешиваются с острыми осколками некогда прекрасного гуся.

Я нахожу свои таблетки и выключаю свет.

– Каденс? – кричит снизу мама. – Ужин в Новом Клермонте!

Я не могу пойти.

Не могу. Не стану.

Мамуля обещает сделать мне кофе, который поможет побороть сон, пока на меня действуют медикаменты. Она сетует на то, как давно меня не видели тетушки, что малышня – тоже наша семья, в конце концов. А у меня есть обязанности перед семьей.

А я лишь чувствую, как ломается мой череп, как боль пронзает мозг. Все меркнет на ее фоне.

Наконец она уходит без меня.

29

Посреди глубокой ночи дом начинает греметь – этого и боялся Тафт в Каддлдауне. Этот звук присущ всем здешним домам. Они старые, а остров атакуют морские ветра.

Я пытаюсь снова заснуть.

Не выходит.

Я спускаюсь на крыльцо. Голова уже не болит.

По тропинке идет тетя Кэрри, направляясь в противоположную от меня сторону, в своей ночнушке и меховых сапогах. Она выглядит такой тощей с оголенными ключицами и впалыми скулами. Тетя сворачивает на деревянную дорожку, ведущую в Рэд Гейт.

Я сажусь, наблюдая за ней. Вдыхаю ночной воздух и прислушиваюсь к шуму волн. Через несколько минут она снова выходит на дорогу из Каддлдауна.

– Кади, – говорит она, останавливаясь и складывая руки на груди. – Тебе уже лучше?

– Простите, что пропустила ужин, – говорю я. – У меня болела голова.

– У нас еще будет много ужинов; каждый вечер на протяжении всего лета.

– Вам не спится?

– О, ты понимаешь… – Она чешет шею. – Не могу заснуть без Эда. Ну не глупо ли?

– Вовсе нет.

– Решила прогуляться. Это хорошее упражнение. Ты не видела Джонни?

– Посреди ночи? Нет.

– Он иногда просыпается вместе со мной. Ты иногда видишь его?

– Вы можете посмотреть, не включен ли у него свет.

– У Уилла жуткие кошмары, – говорит Кэрри. – Он просыпается от собственных криков, и я не могу заснуть после этого.

Я дрожу в своем свитере.

– Хотите фонарик? – спрашиваю я. – Он висит на входной двери в дом.

– О нет. Мне нравится темнота.

И она продолжает подниматься по склону.

30

Мамуля с дедушкой сидят на кухне в Новом Клермонте. Я вижу их через стеклянные раздвижные двери.

– Ты рано проснулась, – говорит она, когда я вхожу. – Чувствуешь себя лучше?

На дедушке клетчатый халат. Мама в сарафане с рисунком в виде маленьких лобстеров. Делает себе эспрессо.

– Хочешь булочек? Повар также поджарил бекон. Еда в шкафчике. – Она проходит через кухню и впускает в дом собак. Бош, Грендель и Поппи машут хвостами и пускают слюни. Мамочка наклоняется и вытирает их лапы влажной тряпкой, затем рассеянно вытирает пол, где остались их грязные отпечатки. Они садятся с глуповатым, но милым видом.

– Где Фатима? – спрашиваю я. – И Принц Филипп?

– Умерли, – говорит мама.

– Что?

– Осторожнее, – предупреждает маму дедушка. Он поворачивается ко мне: – Они уже давно скончались.

– Оба?

Дедушка кивает.

– Мне так жаль. – Я сажусь рядом с ним за стол. – Они страдали?

– Недолго.

Мама приносит тарелку булочек с клубникой и беконом. Я беру булку и намазываю сверху маслом с медом.

– Когда-то она была маленькой светловолосой девчушкой. Синклер до мозга костей, – жалуется дедуля маме.

– Мы уже обсуждали мои волосы, когда ты навещал нас, – напоминаю я. – Я не жду, что тебе понравится. Дедушкам никогда не нравятся крашеные волосы.

– Ты ее мать. Ты должна заставить Миррен вернуть прежний цвет волос, – продолжает он. – Что случилось с маленькими светловолосыми девочками, которые так любили бегать по этому острову?

Мама вздыхает:

– Мы выросли, папа. Мы выросли.

31

Отдаю: детские рисунки, цветочные офорты.

Я беру свою корзину для белья из Уиндемира и направляюсь в Каддлдаун. Миррен встречает меня на крыльце.

– Так клево быть на острове! – восклицает она. – Не могу поверить, что я снова здесь!

– Ты была тут прошлым летом.

– Да, но все было не так, как раньше. Не было той летней идиллии, которая была у нас. Все занимались перестройкой Нового Клермонта. У всех был несчастный вид, и я так ждала тебя, но ты не появилась.

– Я же говорила тебе, что еду в Европу.

– О, знаю.

– Я часто писала тебе. – Фраза звучит укоризненно.

– Ненавижу электронную почту! – говорит Миррен. – Я все прочла, но не злись, что не отвечала. Это все равно что делать домашнее задание – печатать и пялиться в глупый телефон или компьютер.

– Ты получила куклу?

Миррен обнимает меня.

– Я ужасно по тебе скучала. Ты даже представить себе не можешь.

– Я отправила тебе куклу Барби. С длинными волосами, из-за которой мы часто ругались.

– Принцессу Ириску?

– Да.

– Я сходила по ней с ума.

– Однажды ты меня даже ею ударила.

– Ты заслужила! – Миррен счастливо припрыгивает. – Она в Уиндемире?

– Что? Нет. Я послала ее тебе по почте. Еще зимой.

Сестра нахмуренно смотрит на меня.

– Я не получала ее, Каденс.

– Кто-то расписался о доставке посылки. Что твоя мама с ней сделала, запихнула в шкаф, не открывая?

Я шучу, но Миррен кивает:

– Возможно. У нее навязчивая идея. Постоянно моет руки, снова и снова. И заставляет делать то же самое Тафта с близняшками. Все убирает и отмывает так тщательно, будто в раю есть специальное место для тех, у кого безупречно чистые полы. И пьет она слишком много.

– Моя мама тоже.

Миррен кивает.

– Не могу на это смотреть.

– Я что-нибудь пропустила во время вчерашнего ужина?

– Я не ходила. – Она направляется к деревянной дорожке, ведущей от Каддладуна к маленькому пляжу. Я следую за ней. – Я же сказала, что этим летом не собираюсь туда ходить. А ты почему не пошла?

– Мне было плохо.

– Мы все знаем о твоих мигренях, – произносит Миррен. – Тетушки говорили.

Меня передергивает.

– Не жалей меня, ладно? Никогда. Меня от этого тошнит.

– Разве ты вчера не принимала свои таблетки?

– Они меня вырубили.

Мы дошли до малого пляжа. Обе снимаем обувь и идем по влажному песку. Миррен касается панциря мертвого краба.

Я хочу сказать ей, что моя память ненадежна, что у меня черепно-мозговая травма. Хочу расспросить о лете-номер-пятнадцать, заставить рассказать то, о чем не хочет говорить мама или чего она не знает. Но Миррен такая жизнерадостная. Не хочу, чтобы она испытывала ко мне еще больше жалости.

И я еще немножко злюсь из-за того, что она не отвечала на письма – и из-за потери дурацкой куклы, хоть и знаю, что это не ее вина.

– Джонни и Гат в Рэд Гейте или они спали в Каддлдауне? – спрашиваю я.

– В Каддлдауне. Боже, они такие лентяи. Я будто с гоблинами живу.

– Так заставь их вернуться в Рэд Гейт.

– Ни за что, – смеется девушка. – И ты… больше никакого Уиндемира, ладно? Переедешь к нам?

Я качаю головой:

– Мама не разрешает. Я спрашивала ее сегодня утром.

– Да ладно, она должна отпустить тебя!

– Она страшно печется обо мне с тех пор, как я заболела.

– Но это было почти два года назад.

– Да. Она наблюдает, как я сплю. И читает лекции о том, что я должна больше общаться с дедушкой и малышней. Должна соединиться с семьей. Натянуть улыбку.

– Это такой бред. – Миррен показывает мне горсть фиолетовых камушков, которые насобирала. – Держи.

– Не нужно, спасибо. – Не хочу брать ничего, что мне не нужно.

– Пожалуйста, возьми их, – просит она. – Я помню, ты всегда искала фиолетовые камушки, когда мы были маленькими. – Она протягивает ко мне руку. – Я хочу возместить за принцессу Ириску. – В ее глазах блестят слезы. – И за письма, – добавила девушка. – Я хочу подарить тебе что-нибудь, Кади.

– Ладно, раз уж так, – говорю я. Подставляю руки, чтобы Миррен пересыпала камушки. Затем прячу их в карман своей кенгурушки.

– Я люблю тебя! – кричит она. После чего поворачивается к морю. – Я люблю свою сестру Каденс Синклер Истман!

– А ты не перегибаешь? – Это Джонни спускается по ступенькам, босой, на нем старая фланелевая пижама в тиковую полоску. На нем также широкие темные очки и солнцезащитный крем на кончике носа.

Лицо Миррен вытянулось, но лишь на мгновение.

– Я выражаю свои чувства, Джонни. В этом суть живого, нормального человека. Слышал об этом?

– Ладно, живой-нормальный человек, – говорит он, слегка пихая ее в плечо. – Но не обязательно делать это так громко и на заре. У нас еще все лето впереди.

Она выпячивает нижнюю губу.

– Кади здесь лишь на четыре недели.

– Я не могу спорить с тобой в такую рань, – вздыхает Джонни. – Я еще не пил свой пафосный чай. – Он наклоняется и заглядывает в корзинку для белья у моих ног. – Что там?

– Картинки с цветами. И несколько моих старых рисунков.

– И что они там делают? – Джонни садится на камень, и я устраиваюсь рядом.

– Раздаю свои вещи. Еще с сентября. Помнишь, я отправила тебе полосатый шарф?

– О да.

Я рассказываю, что отдаю вещи нуждающимся, нахожу им подходящее пристанище. Говорю о благотворительности и о своих сомнениях в ценности маминого материализма.

Я хочу, чтобы Джонни и Миррен поняли меня. Меня не нужно жалеть из-за нестабильного настроения и странных болей. Я сама несу ответственность за свою жизнь. Живу в соответствии со своими принципами. Я принимаю решения и соглашаюсь на жертвы.

– А ты, ну, не знаю, не хочешь иметь что-то свое? – спрашивает Джонни.

– Например?

– О, я постоянно хочу покупать вещи, – говорит парень, вскидывая руки. – Машину. Видеоигры. Дорогие шерстяные пальто. Мне нравятся часы, этот «олдскул». Я хочу, чтобы у меня в доме висели красивые картины известных художников, которые не смогу себе позволить и через миллион лет. Хочу получить все тортики с витрин пекарен. Свитера, шарфы. В основном шерстяные и полосатые.

– Или прекрасные рисунки, которые мы рисовали в детстве, – говорит Миррен, опускаясь на колени у корзинки. – Сентиментальную чепуху. – Она берет рисунок бабушки с ретриверами. – Смотри, это Фатима, а это Принц Филипп!

– Ты можешь их различить?

– Конечно. У Фатимы был пухлый нос и широкая мордочка.

– Господи, Миррен. Ты такая неженка, – говорит Джонни.

32

Гат зовет меня, когда я иду по дорожке в Новый Клермонт. Я поворачиваюсь, он подбегает ко мне в голубых штанах от пижамы и без футболки.

Гат. Мой Гат.

Станет ли он снова моим?

Он останавливается, тяжело дыша. Его волосы торчат во все стороны после сна. Мышцы на его животе сжимаются и разжимаются, и он кажется каким-то неприлично голым.

– Джонни сказал, что ты была на малом пляже, – говорит он и пытается отдышаться. – Я искал тебя там.

– Ты только что проснулся?

Он почесывает затылок. Видит, как он одет.

– Типа того. Хотел застать тебя там.

– Зачем?

– Давай-ка прогуляемся.

Мы направляемся к деревянной дорожке, идущей вдоль Периметра, как делали в детстве, – Гат впереди, я позади. Переходим через низкий холм, затем заворачиваем за дом для прислуги, где рядом с лодочным сараем открывается вид на винъярдскую пристань.

Гат разворачивается так внезапно, что я чуть не врезаюсь в него, и прежде чем я успеваю сделать шаг назад, его руки обхватывают меня. Он прижимает меня к груди и зарывается лицом мне в шею. Я обнимаю его за торс, мои запястья прижаты к его позвоночнику. Он теплый.

– Мне не представилось случая обнять тебя вчера, – шепчет он. – Все обнимали тебя, кроме меня.

Касаться его одновременно привычно и непривычно.

Мы бывали здесь раньше.

Вот только мы никогда не бывали здесь раньше.

На мгновение, или на минуту, или, возможно, на час я просто чувствую себя счастливой, касаясь руками теплого тела Гата. Шум волн и его дыхание у моего уха. Радуюсь, что он хочет быть со мной.

– Помнишь, как мы приходили сюда вместе? – спрашивает он, уткнувшись мне в шею. – Когда мы пошли на тот низкий холм?

Я делаю шаг назад. Потому что не помню этого.

Черт, как я ненавижу свою предательскую память, ненавижу, что мне постоянно плохо, что я такая неуравновешенная. Какая я дура, что перекрасилась, завалила школу, бросила спорт и стала по-свински вести себя с матерью. Дура, что хочу его, даже спустя два года.

Может, Гат хочет быть со мной. Может быть. Но, скорее всего, ему просто нужно, чтобы я убедила его, что он не сделал ничего плохого, бросив меня тогда. Хочет, чтобы я сказала, что не злюсь. Что он отличный парень.

Но как я могу простить его, когда даже точно не знаю, что он со мной сделал?

– Нет, – отвечаю я. – Выскочило из головы.

– Мы были… в смысле, ты и я, мы… это был важный момент.

– Как скажешь. Я его не помню. И очевидно, что между нами не произошло ничего особо важного и серьезного в перспективе, не так ли?

Он смотрит на свои руки.

– Ладно. Прости. Я выбрал не самый лучший момент. Ты злишься?

– Естественно! Два года от тебя ни слуху ни духу! Ни звонка, ни ответного письма, ты только все испортил, решив игнорировать меня. А теперь ты расстарался: «О-о, я думал, что никогда больше тебя не увижу», держишь меня за руку, «все обнимали тебя, кроме меня», и прогуливаешься со мной в полуголом виде! Это чрезвычайно «не оптимально», Гат. Если ты считаешь это определение подходящим.

Его лицо вытягивается.

– Черт. Ужасно, когда ты выставляешь это в таком свете.

– Да, ну, так я вижу ситуацию.

Парень проводит рукой по волосам.

– Я делаю только хуже. Что бы ты сказала, если бы я предложил начать все сначала?

– Боже, Гат.

– Что?

– Просто предложи! Не спрашивай, что бы я сказала, если бы ты предложил.

– Ладно, я предлагаю. Мы Можем начать сначала? Пожалуйста, Кади. – Он сводит ладоши. – Давай начнем сначала после обеда. Будет классно. Я буду делать забавные замечания, а ты – смеяться. Мы отправимся на охоту на троллей. Мы будем счастливы видеть друг друга. Вот увидишь, я классный парень, обещаю!

– Это серьезное обещание.

– Ладно, может, и не замечательный, но вполне оптимальный.

– Зачем использовать это слово? Почему бы называть себя тем, кем реально являешься? Безрассудным, ненадежным манипулятором?

– Господи. – Гат начал подпрыгивать от волнения. – Каденс! Мне правда нужно просто начать все с чистого листа. Это уже переход от неоптимального к полному бреду. – Он прыгает и даже топает ногами, как сердитый мальчишка.

Это вызывает у меня улыбку.

– Ладно. Начнем сначала. После обеда.

– Хорошо, – говорит он, замирая. – После обеда.

Мгновение мы пялимся друг на друга.

– Я сейчас убегу, – говорит Гат. – Только не обижайся.

– Договорились.

– Для того чтобы начать все сначала, я лучше убегу. Просто развернуться и уйти будет как-то неловко.

– Я же согласилась.

– Тогда ладно.

И он убегает.

33

Через час я отправляюсь на обед в Новый Клермонт. Знаю, что мама не потерпит моего отсутствия после вчерашнего ужина. Дедушка проводит для меня экскурсию по дому, пока повар накрывает на стол, а тетушки пытаются обуздать малышню.

Дом-картинка. Блестящие деревянные полы, огромные окна до пола. Раньше стены Клермонта были до потолка увешаны черно-белыми семейными фотографиями, картинами с собаками, книжными полками и дедушкиной коллекцией журнала «Нью-Йоркер». Коридоры Нового Клермонта стеклянные с одной стороны и пустые с другой.

Дедушка открывает дверь, ведущую к четырем гостевым комнатам наверху. Все обставлены одинаково: одна кровать и низкий широкий комод. На всех окнах белые полупрозрачные полотняные жалюзи. На покрывалах нет рисунка; они простые и изысканные, голубых или коричневых тонов.

В комнатах малышни присутствует хоть какой-то намек на жизнь. У Тафта поле для игры в бакуганов, футбольный мяч, книги о волшебниках и сиротах. Либерти и Бонни принесли с собой журналы и плееры. Их комната завалена книгами Бонни об охотниках за привидениями, экстрасенсах и жутковатых ангелах. Комоды близняшек забиты косметикой и духами. В углу лежат теннисные ракетки.

Комната дедушки больше других и с великолепным видом окрестности. Он впускает меня и показывает ванную, где в душевой кабине имеются специальные ручки для пожилых людей, чтобы не упасть.

– А где твой «Нью-Йоркер»? – спрашиваю я.

– Все решения принимал декоратор.

– А подушки?

– Что?

– У тебя была куча подушек. С вышитыми собаками.

Он качает головой.

– А рыбу ты оставил?

– Ты про рыбу-меч? – Мы спускаемся по лестнице на первый этаж. Дедушка передвигается медленно, я иду за ним. – Я начал все заново, работая над этим домом, – просто отвечает он. – Старая жизнь закончилась.

Он открывает дверь в свой кабинет. Тот излучает ту же суровость, что и весь дом. В центре длинного стола стоит ноутбук. Большое окно выходит на японский сад. Стул. Полки во всю стену, совершенно пустые.

Кабинет кажется чистым и просторным, но не простоватым – а богато обставленным.

Дедушка больше схож с мамой, чем со мной. Он стер свою прошлую жизнь, тратя деньги на ее замену.

– А где молодой человек? – внезапно спрашивает дедуля. На его лице появляется отсутствующий взгляд.

– Джонни?

Он качает головой:

– Нет-нет.

– Гат?

– Да, молодой человек. – Он вцепляется в стол на мгновение, будто ему дурно.

– Дедушка, тебе плохо?

– О, со мной все хорошо.

– Гат в Каддлдауне с Миррен и Джонни, – говорю я.

– Я обещал ему одну книгу…

– Большей части твоих книг тут нет.

– Хватит рассказывать мне, чего тут нет! – кричит дедушка, внезапно обретая силы.

– У вас все хорошо? – Это тетя Кэрри, стоящая в проходе в кабинет.

– Все в порядке, – говорит он.

Кэрри многозначительно на меня смотрит и берет дедулю за руку.

– Пошли. Обед уже готов.

– Вам удалось снова заснуть? – спрашиваю я тетю, направляясь на кухню. – Прошлой ночью Джонни не просыпался?

– Я не понимаю, о чем ты, – отвечает она.

34

Повара дедушки занимаются закупкой и приготовлением блюд, но меню планируют тетушки. Сегодня у нас на обед холодная жареная курица, салат с помидорами и базиликом, камамбер с багетом и клубничный лимонад. Либерти показывает мне в журнале фотографии симпатичных парней. Снимки разных нарядов в другом журнале. Бонни читает книгу под названием «Коллективные видения: факты и мифы». Тафт и Уилл уговаривают меня пойти с ними – вести моторную лодку, пока они будут плыть позади на надувной камере.

Мамочка говорит, что мне нельзя управлять лодкой, когда я на таблетках.

Тетя Кэрри говорит, что это неважно, поскольку Уилл ни за что не поедет кататься.

Тетя Бесс соглашается, поэтому Тафт пусть даже не заикается об этом.

Либерти и Бонни спрашивают, нельзя ли им пойти покататься.

– Миррен ты всегда разрешала, – говорит Либерти. – Ты сама знаешь!

Уилл проливает лимонад, и багет намокает.

Как и колени дедушки.

Тафт хватает мокрый багет и бьет им Уилла.

Мама убирает этот бардак, пока Бесс бежит наверх, чтобы принести дедушке чистые брюки.

Кэрри упрекает мальчиков.

Когда трапеза окончена, Тафт и Уилл бегут в гостиную, чтобы не помогать мыть посуду. Они скачут как бешеные на новом кожаном диване дедушки. Я иду за ними.

Уилл низенький и невероятный, как Джонни. Волосы почти белые. Тафт высокий и очень худой, золотоволосый и веснушчатый, с длинными черными ресницами и брекетами на зубах.

– Итак, вы двое, – говорю я. – Как прошло прошлое лето?

– Ты знаешь, как получить пепельного дракона в «Гильдии драконов»? – спрашивает Уилл.

– Я знаю, как получить жженого, – вставляет Тафт.

– Можно использовать жженого дракона, чтобы получить пепельного, – говорит Уилл.

Тьфу. Что взять с десятилетних мальчишек.

– Ну давайте. Прошлое лето. Расскажите мне. Вы играли в теннис?

– Конечно, – кивает Уилл.

– А плавать ходили?

– Да, – говорит Тафт.

– А с Гатом и Джонни катались на лодках?

Оба перестают прыгать.

– Нет.

– Гат что-нибудь говорит обо мне?

– Я не должен говорить с тобой о том, как ты оказалась в воде и обо всем случившемся, – говорит Уилл. – Я обещал тете Пенни, что не буду.

– Почему?

– Из-за этого твоя мигрень ухудшится, мы должны не затрагивать эту тему.

Тафт кивает.

– Тетя Пенни сказала, что если из-за нас у тебя начнутся головные боли, то она подвесит нас за ногти на ногах и заберет планшеты. Мы должны изображать веселье и не вести себя как идиоты.

– Я спрашиваю не о моем несчастном случае, – говорю я. – А о лете, когда я поехала в Европу.

– Кади? – Тафт касается моего плеча. – Бонни видела таблетки в твоей спальне.

Уилл пятится и садится на дальний подлокотник дивана.

– Бонни копалась в моих вещах?

– И Либерти.

– Господи.

– Ты говорила, что не подсела на наркотики, но у тебя таблетки в комоде, – начал заводиться Тафт.

– Скажи, чтобы они держались подальше от моей комнаты.

– Если ты наркоманка, – говорит Тафт, – ты должна кое-что знать.

– Что?

– Наркотики тебе не друзья. – Мальчик выглядит серьезным. – Наркотики тебе не друзья, ими должны быть люди.

– О господи. Ты можешь просто рассказать, что вы делали прошлым летом, малявка?

Отвечает Уилл:

– Мы с Тафтом играли в «Энгри бердс». Мы больше не хотим с тобой разговаривать.

– Ну и ладно, – говорю я. – Вы свободны.

Я выхожу на крыльцо и наблюдаю, как мальчишки бегут к Рэд Гейту.