Текст книги "Полька – тройка"
Автор книги: Эмиль Офин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)
Весна
1
Нина Павловна заметила его еще в приемной: здоровяк с загорелой шеей и обветренным лицом смотрел на нее внимательными карими глазами. Конечно, заболеть может каждый, но больного выдают глаза, в особенности когда они смотрят на врача: глаза больного человека всегда выражают неуверенность, вопрос, надежду или грусть, а эти глаза не таили ничего, кроме спокойного любопытства.
Войдя в кабинет, Нина Павловна поправила складки своего халата, потом попросила у хирургической сестры зеркальце и погляделась в него. Все оказалось в порядке. "Чего он так смотрел?… Может быть, симулянт, высматривает, удастся ли обмануть врача?" Она пожала плечами, достала из портфеля жестяную баночку с леденцами, положила ее на привычное место позади чернильницы и начала прием.
Тут бы и перестать думать о незнакомце, но, выписывая пациентам рецепты и назначая процедуры, Нина Павловна ждала: вот он войдет. А к концу приема решила: "Вероятно, он к терапевту", – и вдруг с удивлением поняла, что чуть-чуть разочарована.
Незнакомец вошел последним. Его новые высокие сапоги тихонько поскрипывали, из-под полураскрытой "молнии" короткой кожаной тужурки виднелась темная клетчатая рубашка. Глаза смотрели с тем же спокойным любопытством.
– Зоя, – неожиданно строго обратилась Нина Павловна к хирургической сестре, – почему нет карточки больного? Сбегай в регистратуру.
– Я не больной, Нина Павловна, – сказал посетитель и положил на стол конверт.
Нина Павловна посмотрела на почерк, которым был написан адрес; пальцы потянулись вскрыть конверт, но она сдержалась и быстро встала.
– Я вам так благодарна! Почему же вы сразу не вошли? Подумайте, прождать столько времени…
– Мне некуда торопиться. Я утром прибыл из Ленинграда, а улечу отсюда только вечером. Не хотелось задерживать ваших больных, ведь Петр Иванович наказал порасспросить, как вы живете, как справляетесь с самостоятельной работой.
– Садитесь, пожалуйста. Значит, вы знакомы с профессором?
– Мой покойный отец был дружен с ним. – Незнакомец осторожно пожал протянутую руку Нины Павловны и представился: – Белов, Андрей Ильич.
Ладонь у него была жесткая, натруженная. Именно такая и должна быть у человека с ровным дыханием и огромным объемом груди. "Отличные легкие и сердце", – констатировала Нина Павловна. Рядом с ним она особенно ясно ощутила, какого сама маленького роста, и с досадой подумала о своей длинной косе: "Не могла, вокруг головы обернуть. Да еще ленточку вплела, как молодящаяся провинциальная барышня".
Белов сел на скрипнувший белый табурет и, кивнув на конверт, сказал:
– Да вы не церемоньтесь, читайте письмо.
– Если позволите…
Письмо было характерное, в нем был весь Петр Иванович, добрый и ворчливый.
"Вот так разлетаются птенцы! Учил, учил – думал, себе помощницу вырастил, а она и улетела. Вы там смотрите, если будет трудно,– пишите, а в случае чего – можно и по телефону: полагаю, что еще кое-чему смогу научить. И не увлекайтесь всякими скороспелыми теориями. Я ведь знаю, Вы меня в душе консерватором считали – это вся молодежь так. Ну ладно, поживем – увидим. Давай Вам бог…"
В конце письма была приписка: "Извините, что раньше не удосужился ответить. Времени мало, да и к старости забывчив стал. Это письмо передаст Вам бездомный бродяга и путешественник, который едет куда-то в Вашу глушь. Вот я и пользуюсь оказией".
Нина Павловна дочитала письмо и осторожно скосила глаза на Белова. Он сидел, отвернувшись к окну, и смотрел за окраинные дома городка – туда, где над синей полоской лесов белели снежные очертания далеких гор.
"Похож на путешественника. Только почему бездомный?"
– Андрей Ильич, прием больных закончен. Если хотите, пойдемте вместе. Расскажете о Ленинграде и заодно пообедаем.
В этот день утром, когда Нина Павловна шла на работу, дул сильный ветер; он гнал пыль вдоль широкой, замощенной крупным булыжником улицы степного городка, колол щеки, норовил унести с головы косынку. А сейчас было тихо; воздух стал теплый и прозрачный, ярко светило солнце, и Нина Павловна впервые заметила светло-зеленые травинки, пробивающиеся в щели узкого дощатого тротуара.
Прохожие при встрече с Ниной Павловной снимали шапки и уступали дорогу.
– Вас тут многие знают, – заметил Белов.
– Это неудивительно. Здесь не так уж много врачей, – машинально ответила Нина Павловна. Она шла, склонив голову, и рассматривала свои туфли. "Как это я раньше не замечала, что носки совсем сбиты?"
– Вы много работаете? Беготни, вероятно, хватает? – спросил Белов. *
Нина Павловна покраснела: "Наверно, обратил внимание на туфли" – и, словно оправдываясь, подтвердила:
– Да, работы много, основная – в больнице. Там же амбулаторный прием два раза в неделю и еще помощь на дому; вот сегодня вечером, например, три вызова.
– Так что же я вам морочу голову, отнимаю минуты отдыха? Извините…
Он стоял посреди деревянного тротуара, широкоплечий, с шевелящимися на ветру короткими волосами, и мял в руках фуражку с техническим значком.
Нина Павловна взяла его под руку.
– Ну что вы, Андрей Ильич! Я так рада встрече с земляком! Они пошли дальше. Белов о чем-то задумался, потом сказал:
– Клиника Петра Ивановича одна из лучших в Союзе: современный инструментарий, любые медикаменты. Кроме того, родной город, подруги. Вы, наверно, без энтузиазма поехали сюда?
– Направили – и поехала, – просто ответила Нина Павловна. – Сначала очень боялась – одна, на чужбину, в такую даль, – а потом подумала: люди-то там ведь такие же, как в Ленинграде.
– Это верно, – кивнул Белов. – Да я не о людях. Края здесь суровые, знаю их, прошел вдоль и поперек; днем солнце палит, а ночью зуб на зуб не попадает, к тому же мошкара, гнус.
Нина Павловна с любопытством взглянула на своего спутника.
– Я же работаю в стационаре, а не в экспедиции, как, вероятно, вы. Расскажите что-нибудь о своей работе, Андрей Ильич.
Они пообедали в маленьком вокзальном ресторане. Белов рассказывал о тайге подробно и интересно; чувствовалось, что он любит свое дело, живет им. Нина Павловна внимательно слушала и представляла себе людей с ружьями за плечами, в широкополых шляпах, обернутых противомоскитными сетками. Люди осторожно пробираются среди густых зарослей, где, может быть, на каждом шагу подстерегает опасность…
Рассказывая, Белов широко жестикулировал. Нина Павловна смотрела на его сильные руки, крепкие пальцы и казалась себе очень будничной и неинтересной. "Вот человек! Скитается по безлюдным окраинам страны – под солнцем, под дождем; ест у бивачных костров, спит на голой земле".
– Андрей Ильич, а в такие экспедиции ходят и женщины?
Белов засмеялся.
– А почему же нет?
Увлекшись, он уже перечислял богатства бурятских земель – золото, графит, марганец, – называя приметы, по которым их можно найти.
Нина Павловна слушала не перебивая. Он вдруг спохватился и виновато попросил:
– Расскажите теперь вы о себе.
– Мне рассказывать нечего, Андрей Ильич. Самая обыкновенная жизнь – институт, потом три года работы в клинике – и вот теперь здесь.
Поднимаясь вместе е Беловым по лестнице своего дома, Нина Павловна вспомнила: кажется, на спинке стула висят выстиранные накануне чулки и рубашка; на всякий случай извинилась:
– У меня, наверно, беспорядок в комнате.
Белье, конечно, висело на стуле. Нина Павловна вошла первая и, сняв на ходу пальто, бросила его на этот стул.
– Проходите, Андрей Ильич, вон туда, к письменному столу. Мне подарил это кресло местный доктор, Алов. Оно старенькое, как и его бывший хозяин. У нас есть еще полчаса, я сейчас вскипячу чай…
– Не нужно ничего, Нина Павловна. Вы должны хоть немножко отдохнуть. Я категорически отказываюсь от чая.
Белов стоял в центре комнаты, и оранжевая бахрома абажура, легонько раскачиваясь, задевала его волосы; верх абажура был темный от скопившейся пыли, и Нина Павловна с неудовольствием подумала так же, как недавно о туфлях: "Что же это я раньше не замечала?" Она усадила Белова в кресло у письменного стола, спиной к стене, на которой под простыней висели ее платья, взяла вместе с распялкой шерстяной костюм и, извинившись, ушла в комнату к соседке.
Когда она вернулась, Белов стоял у окна и рассматривал групповую фотографию.
– Из всех ваших подруг вы самая маленькая.
– Это мы снимались после выпуска из института. С тех пор я не прибавила и сантиметра, – шутливо вздохнула Нина Павловна.
Она слегка покраснела, потрогала ладонью косу, которая теперь была уложена вокруг головы, и, стараясь отвлечь внимание Белова от своего нового костюма и лакированных туфель, быстро заговорила:
– Мой рост – сплошное огорчение. Помню первый прием здесь и первого пациента с болячкой на лбу; он, как назло, представьте, оказался ростом примерно с вас. Хорошо, что больного можно усадить на стул, а иначе хоть скамейку подставляй, чтоб дотянуться до головы! А когда я вышла из кабинета, то услышала, как он сказал старшему хирургу: "Я не хочу лечиться у этой малявки, много она понимает!" Я чуть не заплакала от обиды, а доктор Алов строго ответил: "Павлова – врач, к тому же ученица известного хирурга". Заступился за меня старик, спасибо!
Нина Павловна посмотрела на часы, взяла с этажерки фонендоскоп и положила его в портфель. Белов поспешно встал.
– У меня еще есть время. Если позволите, я пойду с вами.
По дороге Нина Павловна рассказала о своем больном:
– Он механик, работает тут недалёко, в совхозе. Возился там со своими тракторами и повредил руку. Я оказала ему первую помощь на месте, в совхозном медпункте, а теперь слежу за ним: пожилой человек, ему трудно ходить в больницу.
У дома, где жил механик, она остановилась и протянула руку:
– Ну… вот и все, Андрей Ильич. Спасибо вам за письмо.
На лице Белова появилась какая-то по-мальчишески растерянная улыбка. Он спрятал руку за спину.
– Разрешите мне подождать вас…
Нина Павловна ничего не сказала, кивнула и ушла в подъезд. Лестница, по которой Она поднялась на третий этаж, показалась ей необыкновенно легкой.
Дверь в комнату больного была полуоткрыта. Снимая перчатки, Нина Павловна услышала:
– Да вы о своем здоровье думайте, Егор Егорыч, а у нас все в порядке.,
– Знаю я вас, – ворчливо отозвался механик. – Комбайну давно надо было сделать перетяжку и у молотилки две шестерни заменить…
Нина Павловна вошла в комнату. Паренек в стеганом ватнике быстро встал, освобождая ей стул у кровати.
– Здравствуйте, Егор Егорович. Похоже, дело идет на поправку?
– На поправку – это так, только медленно, – механик вздохнул и покосился на окно. – Вон какая весна, забот по горло. – Он оглядел Нину Павловну. – А вы какая нарядная сегодня, доктор, даже ростом вроде выше стали, чем в прошлые-то разы.
– Да ну вас, Егор Егорович, – смутилась Нина Павловна, – это я просто надела туфли на высоком каблуке. Давайте посмотрим руку, наверно, скоро уже можно будет снять гипс.
– Каблуки-то каблуками, – прищурился механик, – а, глаза веселые. Да посидите вы с нами… Лешка! – обратился он к пареньку в ватнике. – А ну, быстро, скажи Гранюшке, чтобы сообразила чайку.
Леша бросился было к двери, но Нина Павловна остановила его:
– Нет-нет, что вы… У меня еще больной…
Уходя, она задержалась в коридоре у зеркала. "Глаза веселые… Да нет, просто он хотел сказать приятное".
Белов расхаживал у подъезда. Он протянул Нине Павловне эскимо.
– Вы с ума сошли, Андрей Ильич! И почему только мне?
– Свое я уже съел, а ваше начинает таять. – Он отобрал у нее портфель. – Ешьте же…
Вечерело. Отблески заходящего солнца отражались в окнах верхних этажей, из городского сада доносилась музыка; мелодия вальса напомнила Нине Павловне институтские годы. Как пролетело время! Как давно уже никто не ждал ее на улице, вот так, с товарищеской простотой не протягивал обычное студенческое угощение – мороженое или две-три конфеты.
У следующего подъезда Нина Павловна уже не делала попытки прощаться. Вместо этого она сказала:
– Я здесь недолго, – и через две ступеньки взбежала по лестнице. На площадке второго этажа ее догнал Белов:
– Возьмите портфель…
В сумраке она встретила его взгляд, нежный и пристальный. Когда с визитами было покончено, как-то само собой получилось, что Нина Павловна сказала:
– Теперь я пойду вас провожать, Андрей Ильич. Показывайте, где аэродром.
На окраине городка, около шлагбаума, они попросились на попутную машину. Нина Павловна не захотела сесть в кабину, она стояла рядом с Беловым в кузове несущегося по звездной степи грузовика; Белов, наклонившись к ней, что-то говорил, но ветер бил в лицо, уносил слова, а Нина Павловна жмурилась и улыбалась: разве сегодня утром она могла предполагать, что вечером будет мчаться по незнакомой дороге и на сердце будет так хорошо!
Самолет распластался на земле как живой: его освещенная изнутри кабина напоминала голову могучей птицы. Люди, одетые, подобно Белову, в короткие кожанки и высокие сапоги, грузили ящики, тюки, скатанные брезентовые палатки.
Коренастый бородач, заметив Белова, быстро подошел.
– Я уже забеспокоился, Андрей Ильич. Кончаем погрузку. Через десять минут – прощай, любимый город!
– Ладно, Михей, спасибо. Извини, что вам тут пришлось делать мою часть работы. Так получилось… Вот, познакомься, наша землячка.
Михей понимающе улыбнулся. Он взял руку Нины Павловны в такую же, как у Белова, шершавую ладонь и пошутил:
– Айда с нами в небо, землячка?
Парни с тюками на плечах, проходя мимо, замедляли шаг и с любопытством поглядывали на Нину Павловну. Белов отвел ее в сторону.
– Страшно лететь, Андрей Ильич?
– Чего же страшного? Обыкновенное дело. Гораздо страшнее взять да и разрезать живого человека. Вот это действительно подвиг.
Разговаривая, они подошли к самолету. Размах его крыльев казался гигантским. Сейчас он увезет всех этих людей и Андрея Ильича бог знает куда…
Нина Павловна увидела на лице Белова растерянную улыбку и сама улыбнулась так же, понимая, что не хочет, не может прощаться.
Как хорошо было сидеть у кровати очередного пациента, когда на улице ждал этот человек!…
Они больше ничего не сказали друг другу. Как грозовой раскат, ударил гул моторов, ветер метнулся в лицо. Нина Павловна огляделась. Около самолета уже никого не было, товарищи Белова исчезли, остался лишь один человек в комбинезоне, с флажком в руке.
Подбежал Михей, бесцеремонно схватил Белова за рукав и потащил к самолету. Гул нарастал. Нине Павловне пришлось держать волосы, косынку, юбку, – все стремилось оторваться и улететь. Но вот шум ослаб, самолет вздрогнул и, переваливаясь на широко расставленных колесах, как гусак, неторопливо пошел к взлетной дорожке. Зажглись прожекторы, освещая узкую полосу бетона. Самолет на мгновение остановился, будто присел перед прыжком, и вдруг ринулся вперед,
К плечу Нины Павловны кто-то притронулся. Рядом стоял человек в форменной фуражке.
– Простите, доктор Павлова, я начальник аэродрома. Как раз еду в город. Товарищ Белов просил свезти вас домой.
Нина Павловна подняла лицо к небу. В россыпи неподвижных созвездий, мерцая теплым светом, плыла, удаляясь, маленькая красная звездочка.
Это было в первые дни северной весны, которая часто приходит в суровые края с запозданием.
2
Внешне как будто ничего не изменилось: та же белая операционная, привычные бесшумные движения хирургической сестры; так же, склонив набок седую гривастую голову и смахивая табачный пепел с лацканов халата, ласково разговаривал с ней старший хирург Алов; в палатах больные встречали ее, как всегда, кто улыбаясь, кто хмурясь, Все было прежнее, и в то же время все вокруг неуловимо преобразилось. Обыкновенный шприц, попав в полосу солнечного света, начинал так сверкать стеклом и сталью, что Нине Павловне становилось неудержимо весело. Румяная кокетливая Зоя, которая с утра до вечера могла говорить о своем женихе, теперь не вызывала раздражения, наоборот, Нина Павловна охотно слушала ее.
Леса на горизонте и далекие горные вершины сейчас по-новому привлекали внимание, волновали воображение: где-то там, за дымкой дрожащего от зноя тумана, движутся люди с тяжелыми тюками на плечах; горное эхо разносит удары геологического молотка о камень, постепенно меркнет дневной свет, и из пропасти вместе с криками ночных птиц выползает тьма. Усталые путники бросают на землю свою ношу, разбивают палатки; искры костра с треском летят в темное небо, к звездам: "Айда с нами в небо, землячка…"
Заведующий райздравотделом Львов, о котором Зоя говорила: "Хоть на макушке видна лысина, ничего еще дядечка и к тому же абсолютно холостой" – по-прежнему иногда заходил к Нине Павловне. Раньше ее не тяготили эти посещения, а теперь, глядя, как Львов весь вечер мучительно подбирает, подыскивает слова для разговора, Нина Павловна теряла терпение и стучала в стену Зое, чтобы та пришла пить с ними чай. А когда в июле приехал на гастроли Новосибирский театр и Львов принес билеты, Нина Павловна сослалась на головную боль и отказалась. В этот вечер она пошла гулять одна. Постояла у решетки городского сада, послушала духовой оркестр, потом купила эскимо и смотрела в темнеющую степь, где у горизонта один за другим зажигались огоньки аэродрома.
* * *
Черноволосый человек, одетый в мягкие сапоги и подпоясанную ремнем куртку, переложил с колен на скамейку большой мешок, поспешно встал, снял меховую шапку и низко поклонился.
– Здравствуйте, – удивленно сказала Нина Павловна. – Вы кто такой?
– Я Усольцев Аят, к тебе лечиться пришел, подарок принес. – Он взял со скамейки мешок и вынул из него медвежью шкуру – не очень большую, пушистую и с золотым отливом. Увидев, что Нина Павловна хмурится, быстро сказал: – Медведя начальник убил, потом говорит: "Когда пойдешь в отпуск, Аят, зайди в городскую больницу. Там есть хороший доктор, очень хорошо лечит. Шкуру отдай и от меня поклонись". – Он улыбнулся робкой, просительной улыбкой и еще раз поклонился.
– Какой начальник? – тихо спросила Нина Павловна. Она не заметила, как уронила на пол свою голубую косынку.
Усольцев нагнулся и почтительно подал ей косынку.
– Очень умный начальник, сильный начальник. Он землю копает – железо ищет, соль ищет, золото ищет.
Нина Павловна села на скамейку, взяла шкуру и покрыла ею колени; мех был густой и теплый, словно нагретый солнцем, и хотелось долго гладить его.
– Чем вы больны, товарищ Усольцев? – спросила она таким голосом, что удивленной Зое показалось, будто ее подруга вот-вот запоет.
Усольцев поднял правую руку и показал два скрюченных пальца.
– Зверь испортил. Какой теперь Аят охотник? – глаза его с надеждой смотрели на Нину Павловну. – Начальник сказал: "Иди, Аят, доктор товарищ Павлова поможет".
Нина Павловна принялась ощупывать и мять поврежденную кисть Усольцева.
– Так больно? Так?… Так?… А вот так?
Потом она велела Зое приготовить все к операции. Усольцев доверчиво положил руку на белую табуретку. Он был спокоен, только губы его беззвучно шевелились.
– Сейчас сестрица вас немножко уколет, и потом будет совсем не больно. Не смотрите туда, Усольцев, разговаривайте со мной. Далеко отсюда работает ваш начальник?
– Совсем далеко… – ответил Усольцев и вздрогнул, потому что в это время Зоя сделала первый укол.
– . А как туда доехать?
Охотник повертел головой.
– Там тайга. Есть горы, есть болота, зверь есть, дороги нет. Аят знает, как идти.
Нина Павловна вздохнула.
– Ну как, теперь вам не больно?
– Не больно… – испуганно сказал охотник. – Рука как дерево стала.
– Не бойтесь, Усольцев, сейчас я буду лечить вашу руку, а вы думайте о том, что скоро сможете опять хорошо стрелять.
* * *
Медвежьей шкурой Нина Павловна застелила специально купленный пружинный матрац, поставленный на четыре кирпича, – получилась великолепная тахта. По вечерам они с Зоей забирались с ногами на теплый мех и подолгу сидели, не зажигая света. Любопытная Зоя настойчиво расспрашивала о Белове.
– Что я могу сказать, кроме того, что он внимательный, приятный человек! Ведь мы виделись всего несколько часов, – задумчиво отвечала Нина Павловна. – Это ни к чему не обязывающая случайная встреча.
– А этот мех? И потом, заметь, все на свете встречи абсолютно случайны! – горячо восклицала Зоя. И немедленно следовал вариант уже не раз слышанного Ниной Павловной рассказа: – Мы с Сашей познакомились, когда я впервые летела сюда из Москвы. Сначала он объяснял мне устройство самолета: показывал на белые стрелочки приборов, которые все время дрожат. На стоянках в аэропортах Саша покупал эскимо и цветы; к концу рейса у меня было столько букетов, что я могла открыть киоск. Ах, какой это был день!…
"Ах, какой это был день!" – думала Нина Павловна и уже не слышала, что дальше говорила подруга.
Однажды, в конце лета, Зоя принесла брошюру.
– Посмотри, что я купила: "Богатства недр Бурятской АССР". Автор – твой А. И. Белов. Я прочла предисловие и узнала, что ему тридцать четыре года. Подумать только, этот парень в кожанке и простых сапогах написал такую абсолютно умную книгу. Я не могла понять в ней ни строчки!
Нина Павловна долго вертела книжку в руках. Вспомнились слова Белова: "Разрезать живого человека – вот настоящий подвиг". Подвиг… В первый же день посещения "анатомички" упала в обморок, и прозектор иронически заметил: "Может, вы ошиблись в выборе профессии?" Да, немало огорчений приносила на первых порах эта профессия, особенно когда началась самостоятельная работа; амбулаторные приемы вызывали отчаяние; казалось, из врача она превращается в автомат для выписки рецептов и бюллетеней. А потом беготня по лужам на квартиры к больным, когда в портфеле вместе с историями болезни и стетоскопом лежат купленные наспех сардельки или коробка пельменей. Пациенты ворчливы и раздражительны, все они почему-то живут в последних этажах.
Нина Павловна протянула руку к тумбочке, включила настольную лампу и раскрыла книжку.
Сумерки за окном сразу сгустились и подступили к стеклам, стало слышно тиканье лежащих на столе ручных часов – ритмичное и спокойное, как пульс здорового человека. За стеной мелодично позванивала гитара, мужской голос что-то напевал:
Скрипнула дверь.
– Нина, иди к нам. Саша привез с Кавказа вино, уверяет, что абсолютно сухое, кислое, как уксус. Идем же.
Не отрывая глаз от книги, Нина Павловна отрицательно покачала головой. Зоя постояла немножко и тихо прикрыла дверь.
Тьма за окном редела. С улицы уже не доносилось никаких звуков; давно умолкла за стеной гитара. А когда на посветлевшем горизонте обозначились розоватые контуры далеких гор, Нина Павловна уснула на медвежьей шкуре с книжкой Белова под головой. Ей снились горные тропы, бивачные костры, слышался шум тайги и рокот моторов…
* * *
Нина Павловна открывает глаза и долго не может понять, почему в ее комнате Львов и доктор Алов. В открытую форточку влетает щебетанье птиц, солнечное пятно на стене еще не задевает дверную притолоку; у двери, смущенно теребя шляпу, стоит Львов, старик Алов сидит на краешке тахты.
Нина Павловна поправляет волосы, машинально пробегает пальцами по пуговицам блузки и быстро встает.
– Спать не раздеваясь противопоказано, – с шутливой строгостью говорит доктор Алов. Улыбка у него какая-то натянутая, морщинистые руки неуверенно шарят по лацканам пиджака, словно смахивая табачные крошки.
– Что случилось, Евгений Тимофеевич?
Старый хирург кивает в сторону Львова. – Вот товарищ Львов получил радиограмму. Тяжелое ранение. Требуется наша помощь.
Нина Павловна прогоняет остатки сна. Держа в зубах шпильки, она закручивает косу вокруг головы и уже спокойным, деловым тоном говорит:
– Через пять минут я готова. Где раненый, куда ехать?
Львов опускает глаза и переступает с ноги на ногу. Доктор Алов, кряхтя, встает и тихо говорит:
– Раненый в тайге в ста пятидесяти километрах от жилья. Там нет дорог, нужно на самолете… Простите, я бы сам, но мне это не по возрасту… – Он виновато склоняет голову набок, а Львов смущенно добавляет:
– Аэродрома там тоже нет. Это лагерь изыскательской партии.
Шпильки выскальзывают из губ Нины Павловны, лицо бледнеет.
Она смотрит на Львова остановившимся взглядом. Ему становится не по себе; он поспешно наклоняется, поднимает шпильки, протягивает Нине Павловне.
– Я вас понимаю… Прыжок в сложных условиях, да еще впервые… Но, кроме вас, некому. Вы же знаете, я не хирург.
Нина Павловна отводит руку Львова, снимает с вешалки жакет, берет зачем-то со стола портфель. Откуда-то издалека, едва задевая сознание, доносится голос Львова:
– Обойдется хорошо. Вас будет сопровождать инструктор лесной авиации Пономарев. Отлично знает здешние леса…
Утренний холодок забирается под не застегнутый жакет. Нина Павловна садится в машину между доктором Аловым и незнакомым мужчиной. Хлопает дверка.
Нина Павловна с трудом разжимает губы:
– Как фамилия раненого?
На переднем сиденье Львов бесконечно долго шуршит какой-то бумажкой.
– Климов. Геодезист Климов. Ранение в область поясницы у позвоночника.
– Климов?
Нина Павловна приходит в себя. Она видит спину шофера, его руку, подрагивающую на руле, коричневую обивку сиденья.
Солнце ярко горит на хромированных дверных ручках, в ноздри ударяет запах бензина. Нина Павловна терпеть не может этого запаха, но сейчас ей безразлично. Она не обращает внимания на удивленное лицо Львова, на его слова: "В буфете аэродрома вас ждет чай и бутерброды…"
– Евгений Тимофеевич, пенициллин, противостолбнячная… Шприцы, инструмент прокипятили?
Доктор Алов показывает на саквояж под ногами. За стеклами несется утренняя степь, бурый ковыль уходит волнами к далекой полоске лесов.
Нине Павловне становится неудержимо весело; это неуместно, но она ничего не может поделать с собой и говорит первые попавшиеся слова:
– Господи, какая сегодня погода!
Автомобиль сильно встряхивает на ухабе, Нину Павловну бросает в сторону, на колени к сидящему справа незнакомому мужчине. Он смеется:
– Погодка самая наша. Будьте уверены, товарищ доктор, опустимся, как на лифте.
Только теперь Нина Павловна по-настоящему осознает, что придется прыгать с парашютом. Сразу становится страшно. Но разве это страх в сравнении с тем, что она только что пережила!
