Текст книги "Судьба короля Эдуарда"

Автор книги: Эмиль Людвиг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

В том же смятении чувств, должно быть, юноша бок о бок со своими братьями следовал за медленно движущимся лафетом, на котором в тот день вместо орудия был установлен гроб с телом покойного короля. Девять королей и множество принцев шли за отцом Эдуарда, облаченным в траур, и молодой человек беспрестанно обращался в мыслях к их миссии и судьбе, тогда как самые младшие внуки короля, конечно, уделяли больше внимания охотничьей собаке покойного, его любимцу, которого вел на поводке шотландский горец. Пес выглядел совсем растерянным и явно опечаленным, следуя своему непогрешимому инстинкту преданного животного.

Альберт, шедший рядом с Эдуардом, мог целиком отдаваться печали, ибо в ряду принцев он был второй, но не первый. Тогда как принц Эдуард, идущий за гробом деда в белом морском мундире, привлекал взгляды тысяч англичан, которые видели в нем скрытое будущее страны; и он, погружаясь взглядом в ряды этих незнакомых ему людей, видел в них собственное скрытое будущее.

IV

Принц Альберт, который всегда следовал по стопам брата с интервалом в год, начал учебу в Осборне не лучшим образом. Более уверенный в себе, благодаря простоте своих чувств, он стеснялся своих физических недостатков. Недавно обнаруженная болезнь желудка заставила его сомневаться в том, что он пройдет медицинский осмотр, и Альберт был счастлив, когда его приняли в военно-морское училище вместе с семьюдесятью другими мальчиками. Но его брата уже перевели из училища в Дартмут-колледж, и робкий молодой человек, раньше никогда не ходивший в школу, остался бы без моральной поддержки, если бы ему не стал добрым другом Грэг, молодой врач.

Впрочем, скоро его даже стали считать более прилежным, чем старшего брата; все отмечали также, насколько больше Эдуарда он похож на родителей. Позднее, когда Альберт стал королем, его однокашники в книгах и статьях упоминали лишь о его блестящих достоинствах, тем большую симпатию и уважение вызывают его собственные слова о том, что он «обычно плелся в хвосте класса». Братья, кстати, неизменно удивляли всех своей скромностью, которая, как мы увидим позднее, позволит им в решающие моменты жизни любезно и с достоинством отстраняться от льстивых речей придворных.

Здесь, как и потом в Дартмуте, тяжесть воинской службы, основанной на немедленном повиновении, усугублялась для принца Альберта тем, что он заикался. Преподаватель, первое время об этом не знавший, неожиданно спросил его:

– Сколько будет половина от половины?

Принц не смог ответить, и учитель высмеял его.

«Слова застыли у меня во рту, – рассказывал позднее принц. – Я думал: хоть бы мне сквозь землю провалиться! Многие недели в училище были омрачены для меня этой историей».

Эти трогательные фразы, которые Тэйлор Дарлишир, биограф короля, приводит в своей работе, просмотренной самим Альбертом, в полной мере отражают страдания молодого человека, но вместе с тем свидетельствуют об отличавшем его с юности чувстве ответственности.

Все дисциплины, которые преподавали Альберту, были достаточно интересны для него, и позднее он использовал в своей работе полученные в училище инженерные знания. Ему повезло – его врач, мистер Грэг, остался при нем, и он получал особое удовольствие от игр со своим любимым партнером, особенно от тех, в которых не требовалось разговоров. Вместе с братом он служил очень недолго; оба они заболели корью, их забрали из училища, зато потом, выздоравливая, они могли лазить в Ньюкее по скалам, осматривать старые церкви, а однажды присутствовали при спуске на воду спасательного шлюпа. Когда в открытом море проходили большие суда, мальчики – ведь они были все-таки школьниками – заключали пари об их водоизмещении, хвастаясь своими недавно приобретенными познаниями. Они пристрастились к рыбалке, и один знаток объяснил им, что рыбак, ловящий на спиннинг, на голову превосходит по мастерству того, кто ловит сетью.

Живя вместе или отдельно, братья всегда хорошо понимали друг друга, и, кажется, младший крайне редко испытывал такое чувство, будто его в чем-то обделили. Во всяком случае, уже упоминавшийся Дарлишир пишет, что принц Альберт иногда «свысока посматривал на то, что делали его братья». Наверняка Альберт задумывался о судьбе своего отца. Второй сын короля, как и он сам, Георг хотел стать моряком, но вынужден был стать королем. Без сомнения, из курса истории Англии на память ему приходили биографии других королей, на чью долю выпала та же участь: ведь Ричард Львиное Сердце, Эдуард II, Генрих VIII, Карл I, Карл II были вторыми сыновьями монархов.

Тем временем Эдуард, королевский гардемарин, на борту «Индостана» впервые вышел в море, которое ему, как истинному англичанину, должно было казаться чуть ли не озером в английских угодьях. Поход этот можно было считать на четверть увеселительной морской прогулкой, натри четверти – флотской службой. Товарищи любили Эдуарда, они звали его Сардинкой, так как он был очень худым. Рапорт, направленный капитаном корабля королю, рапорт настоящего моряка, а не придворного, отмечает усердие принца, например, при дежурстве в учебном пороховом погребе или при тяжелейшей погрузке угля. Надо было видеть, как в ту эпоху судно запасалось углем, – кругом грязь, тучи угольной пыли, и над всем этим стоит жуткий грохот. Рапорт о прохождении принцем морской службы заканчивался следующими словами: «Все будут сожалеть о потере отличного товарища и очень нужного члена команды. Он много работал, энергичен, развит не по летам во многих отношениях».

Покинув корабль, принц узнал, что он уже завершил едва начатое морское образование. Знания его остались неполными, что не могло не огорчать Эдуарда, ибо он очень хотел глубоко освоить какую-нибудь специальность. Жизнь, полная непрерывной суеты, столь понятной, если принять во внимание бесконечное многообразие обязанностей принца-наследника, не слишком нравилась ему. Позднее он подшучивал над собой: «У меня звание адмирала, но никогда никому не посоветую подняться на борт судна, где мне доверят штурвал». Может быть, в подобные минуты он завидовал своему брату-курсанту, чье образование продолжалось еще семь лет.

Тогда же произошло и второе значительное событие в жизни братьев – коронация их родителей, которой предшествовали долгие приготовления, и юноши (одному было семнадцать, другому шестнадцать лет) присутствовали при этом, внимательно ко всему приглядываясь, ну и, конечно, критикуя отдельные детали. Но именно тот знаменательный день четко обозначил различия между братьями, как бы разграничил их роли. Этим летним утром, когда раззолоченный средневековый кортеж двинулся в Вестминстерское аббатство, в шестой карете сидели пятеро детей супружеской четы, направлявшейся на коронацию: Эдуард, уже носивший костюм кавалера ордена Подвязки, рядом с ним Альберт, все еще в форме морского курсанта; два самых младших брата в костюмах шотландских горцев и сестра в белом платьице.

Потом, в соборе, наследный принц должен был стоять в первом ряду; тогда как Альберт и остальные дети сидели сбоку и восхищенно наблюдали за пышным зрелищем. Красивый семнадцатилетний юноша в живописном костюме, впервые надевший маленькую корону, прекрасно понимал, что половина Англии и представители всей Британской империи смотрят на него и прислушиваются к его словам, когда он, преклонив колено перед отцом, только что провозглашенным королем, произносит традиционную клятву: «Я… отныне ваш вассал душой и телом, мое земное предназначение – поклонение и служение вам, честь моя – в преданности вам, я готов жить и умереть, защищая вас».

Потом, когда принц запечатлел поцелуй на щеке короля, тот привлек к себе сына и ласково поцеловал его. Позднее, в замке, после окончания церемонии, дети короля склонились над альбомом с новыми почтовыми марками – жители острова Ньюфаундленд на радостях выпустили марки с изображением всех принцев. Совсем ненадолго взрослеющие принцы вновь превратились в детей, и между братьями и сестрой вспыхнул жаркий спор о том, кто лучше всех вышел на марках и какая марка самая ценная.

Вскоре после коронации Эдуард получил титул принца Уэльского. Король Англии имеет право наделять одного из своих сыновей титулом принца Уэльского по своему выбору. И вот сейчас Эдуард, юный рыцарь в алом плаще, стоит на древней каменной стене замка Карнарвон, что возведен на месте римской цитадели, на площадке между двумя старинными башнями. Бархатная шапка надвинута на лоб, когда отец вручает ему меч и корону, взгляд у него серьезный и напряженный. Потом Эдуард получает золотой жезл командующего, а на средний палец ему надевают перстень, который обручает его с Уэльсом и нарекает отцом края и его народа… Все это выглядело почти неправдоподобно, но невероятнее всего оказалась жара, – знаменитая жара 1911 года. Молодому человеку, облаченному в тяжелый бархат, пришлось в тот день нелегко – он долго стоял неподвижно под полуденным солнцем.

И эта сцена в средневековом духе развертывалась на глазах двух очень умных и современных людей, впоследствии еще долгие годы оказывавших влияние на жизнь принца. Это были гости королевской семьи Ллойд Джордж и Уинстон Черчилль; последний в качестве home-secretary [8]8
  Министр внутренних дел (англ.).


[Закрыть]огласил официальный указ. Без сомнения, уже тогда молодой принц начал понимать парадокс своей будущей власти: сам он предстал на церемонии в фантастическом облачении, отец – во всем великолепии парадного мундира, тогда как присутствовавшие здесь министры в обычных современных костюмах напоминали двух директоров оперного театра. Их стараниями на сцену выводятся знаменитые теноры и басы, но администраторы нисколько не завидуют их успеху, ибо только они определяют репертуар.

V

Принц Альберт снова вернулся в военно-морское училище, чтобы завершить начальный курс обучения. Полгода он провел на борту своего первого судна, чтобы вникнуть в суть морской службы. На «Камберленде», учебном корабле водоизмещением девять тысяч тонн, принц находился вместе с шестьюдесятью другими курсантами – так же, как его отец тридцать лет тому назад; затем он служил гардемарином на борту «Коллингвуда». Чтобы с ним не обращались как с членом королевской фамилии, он значился под именем мистер Джонстон, и офицеры попросту так его и звали. Сон в подвесной койке, гимнастика, ванна, завтрак, часы учебы, занятий в орудийном отделении; матросский образ жизни, матросские шутки, которые он очень ценил; работы было много, что и отмечал капитан судна в рапорте: «Он всегда был занят каким-нибудь делом». С Альбертом находился на борту и его старый друг Грэг.

Альберт впервые увидел мир, который до сих пор изучал лишь по картам: обозначенную красным цветом Британскую империю, а также земли, закрашенные в атласе другими цветами и принадлежащие другим странам. Теперь они наяву всплывали из моря, те острова, о которых так много рассказывал ему отец: сначала Тенерифе, затем Тринидад и Мартиника, далее – Ямайка, Гавана, Бермудские острова. Наконец подошли к Канаде. Альберт был первым сыном короля, побывавшим за десятки лет в Канаде, и восемнадцатилетний юноша, сильно смущенный, обязан был представлять Империю; ему не приходилось часто выступать на публике, это очень пугало его, но он должен был представительствовать, пожимать руки и давать автографы девушкам, так что однажды одной из них он заметил: «У меня чудовищный почерк и целая куча имен. Вам угодно, чтобы я написал их все?» Необходимо было также внимательно следить за тем, чтобы протанцевать с французскими канадками ровно столько же танцев, сколько и с английскими.

Альберт был молод, и с удовольствием подыскал бы себе хорошенькую девушку. На каком-то празднике он очень обеспокоил сопровождающих своей излишней галантностью. Но тут у принца неожиданно оторвалась пуговица от брюк, что вынудило его вцепиться в брючный пояс; это вызвало взрыв хохота, но придворные были благодарны провидению: этикет оказался восстановленным благодаря мелкому нарушению в костюме Альберта. В Оттаве он внезапно заболел, настроение ухудшилось, и поэтому был рад опять подняться на борт. Казалось, юный курсант становился настоящим моряком, который уютнее чувствует себя на море, чем на суше. Не только судьба, но, похоже, характер и способности располагали Альберта к роли второго сына, и он по-своему был счастлив этой ролью.

Старший брат находился вдали от него. Кажется, в течение двух лет братья лишь один-единственный раз снова оказались вместе, обретя былую близость; произошло это во время пасхального круиза на борту «Коллингвуда», куда в качестве гостя был приглашен Эдуард. Они прошли вдоль западного побережья Шотландии, иногда причаливая к берегу, чтобы поиграть в гольф; братья подолгу рассказывали друг другу о своей жизни, сравнивая и обсуждая свои столь разные впечатления.

В восемнадцать лет Эдуард был студентом: он стал им совершенно неожиданно для себя и даже без соответствующей подготовки. Понимая, с какой неохотой их сын расстается с морем, родители сначала отправили Эдуарда на несколько недель во Францию, но ни охота, ни рыбная ловля, ни пикники не смогли его развлечь; на портрете, сделанном во Франции, молодой человек выглядел таким мрачным, что в Лондоне обеспокоились его состоянием. Ведь мы часто узнаем о чьем-либо душевном настрое, только увидев его глазами художника. Потом Эдуард отправился в Оксфорд.

Благодаря сдержанности, врожденному такту, умению никогда излишне не подчеркивать важность своей особы, принц Уэльский оказался защищенным от традиционного чванства оксфордских студентов – они даже мысли не допускали, что в Европе можно найти с полдюжины более старых, более живописных и более авторитетных с точки зрения научных знаний университетов, чем Оксфорд.

Эдуард, который, наверное, провел здесь самую счастливую пору своей жизни, мало что узнавал из книг; основным источником его знаний были окружающие. Он играл в гольф и крикет, только в Оксфорде безупречно освоил верховую езду, завершил первую свою охоту на лис с пятью охотничьими трофеями, и, должно быть, громко смеялся, когда позднее один придворный издал книгу, где писал по этому поводу: «Можно подумать, будто лисы знали, что на них охотится принц Уэльский».

Он старался ничем не выделяться среди своих товарищей, потому что миновали времена, когда при появлении его деда всем полагалось вставать. Молодой Эдуард подружился со скромным небогатым студентом, и придворные сильно встревожились, увидев на фото принца Уэльского лежащим на земле среди членов футбольной команды; тем не менее, после долгих споров о достоинстве преемника трона Эдуарду позволили принимать подобные позы. Поскольку устные и письменные воспоминания студентов Оксфорда касаются главным образом напитков и еды, устройства ланча, чередования бордо и бургундского или того, что дозволено after [9]9
  После (англ.).


[Закрыть], Эдуард освоил также и этот кодекс поведения. По воспоминаниям студентов, он невероятно молодо выглядел, сперва не очень уверенно, а потом все более бойко и весело играл на банджо или на волынке.

По свидетельству очевидца, майора Верни, поначалу преподавателей охватил ужас, когда Эдуард свел знакомство с неким «чудовищным социалистом-разрушителем», который носил красный галстук. Это был бывший рабочий гвоздильной фабрики, сумевший в тридцать три года на собственные средства поступить в университет. Это был первый человек из народа, у кого принц смог кое-чему научиться; в дальнейшем у него было много таких знакомых. Кстати, их симпатия была взаимной.

Меньше всего в Оксфорде Эдуарда привлекали занятия. Чаще вспоминают, что на лекциях он сидел, как правило, на краешке стула, чтобы легче было ускользнуть из аудитории. И если Гладстон говорил о его деде Эдуарде, что тот знал «все, кроме того, что написано в книгах», то декан его университетского колледжа говорил о принце Уэльском: «Он никогда не будет книжным человеком».

Зато студенческая среда, где были представлены самые разные политические направления, а также участие в дебатах, в ходе которых будущие политики учились вести дискуссию и отвечать на вопросы, дали тогда двадцатилетнему принцу Уэльскому немалые познания о духе того времени и способствовали формированию его убеждений. В дальнейшем, когда он, благодаря своему происхождению, будет причислен к властям предержащим, эта информация весьма пригодится ему. И когда после пышного приема в Лондоне по случаю открытия памятника старой королеве император Германии, едва покинув Англию, отправился в Марокко, где продемонстрировал свою готовность к войне, так что флот был приведен в боевую готовность, Эдуард сумел высказать по поводу создавшейся политической ситуации вполне определенное мнение.

Из-за многочисленных социальных конфликтов внутреннее положение в стране было столь же нестабильным. Незадолго до коронации его родителей сорок тысяч суфражисток вышли на улицу, пройдя по столице маршем протеста. Сразу после коронации члены палаты лордов, которые на протяжении веков управляли страной, были ограничены в своих правах. Поскольку страна на последних парламентских выборах высказалась против лордов, один из лидеров либеральной партии премьер-министр Асквит заявил, что в верхнюю палату будет назначено несколько сот новых лордов, чтобы либералы палаты лордов, соединившись с палатой общин, получили большинство. В то жаркое лето заседания старейшего в Европе парламента отличались бурными, шумными спорами, перемежающимися почти беспрецедентными взаимными оскорблениями членов обеих палат. Воспользовавшись неспокойной обстановкой в стране, социалисты организовали забастовки моряков и докеров; вмешались войска, на улицах Лондона и Глазго были убитые.

Продолжает ли Англия оставаться монархической страной? – должен был спрашивать себя тогда наследник трона. Трон этот сохранялся после многих, казалось, роковых событий: после того, как Мария Стюарт казнена была королевой, которую в стране ненавидели многие, после казни короля Карла, после исключения из законных наследников престола и отречения Якова VII Шотландского, ставшего Яковом II Английским. Сегодня все присутствовали при утрате могущества лордов, древнейшей опоры трона. Убеждение, что верховная власть монарха принадлежат ему по божественному праву, явно уходила в прошлое, вера в ее незыблемость была поколеблена. Казалось, король правит только в силу народного согласия. Разумеется, принцу было известно высказывание отца, который, покоряясь судьбе, признался послу Соединенных Штатов Пейджу: «Зная трудности монарха ограниченного, я благодарю небо, что оно избавило меня от того, чтобы быть монархом абсолютным».

Все наблюдения принца показывали, что монархия как институт (в частности, британская монархия) внутренне преображается. Конечно, когда его родители направлялись на коронацию в Вест-Индию, корабли итальянцев и турок, воевавших тогда друг с другом в Красном море, в течение нескольких дней празднично полыхали всеми бортовыми огнями: это был великий символ могущества Империи. Но незадолго до этого король был вынужден подать в суд на одного малоизвестного писателя, чтобы положить конец легенде о морганатическом браке, который якобы он некогда заключил на Мальте. В показаниях, изложенных в письменной форме, он выразил сожаление, что ему не разрешили собственной персоной явиться на процесс.

Вспоминая сравнительно недавнюю историю своей семьи, принц Уэльский не мог не замечать контраста между критическим отношением общества к членам королевской фамилии и великолепием коронации. Он знал, что в 1891 году, перед самым его рождением, «Таймс» и другие газеты подвергали его деда яростным нападкам; общественное мнение публично осуждало деда, в его адрес даже раздавались угрозы, потому что тогдашний принц Уэльский оказался замешан в карточном скандале. Итак, парламент настолько всесилен, что может лишить лордов их полномочий. Пресса, несмотря на почтительные протесты королевского двора, расправляется с будущим королем. В чем же состояло могущество третьей власти, которая наряду с прессой и парламентом, казалось, господствует в Англии, – могущество церкви?!

Принц Уэльский знал, что часть общества негодовала по поводу поведения его матери, когда она через год после смерти своего жениха, старшего сына будущего Эдуарда VII, была помолвлена с его вторым сыном, за которого вскоре вышла замуж. Прошло время, недовольство рассеялось, но эта история – еще одно свидетельство того, насколько пристально следили англичане за частной жизнью своих королей. Разводы принцев и морганатические союзы также не одобрялись английскими подданными. Тем не менее, его собственная мать – плод подобного союза: ее дед, герцог Александр Вюртембергский, влюбился в венгерскую графиню красавицу Реди, но ему не было дозволено сочетаться с ней браком «как равному с равной».

Именно поэтому кузены из Вюртемберга больше всего понравились принцу во время его поездки в Германию. Там, в обстановке небольшой княжеской резиденции, он встретился с императором Вильгельмом II и высоко оценил его немногословность и сдержанную, благородную манеру поведения. Но когда Эдуард прибыл в столицу самого кайзера Вильгельма, когда увидел образ жизни этой диктаторской империи, ее роскошь, которую в Берлине любили выставлять напоказ незадолго до войны, когда на гостя обрушился поток слов, выдававших амбиции кайзера, а в глазах зарябило от блестящих шитых золотом мундиров, – тогда принц понял, насколько непрочен мир в Европе, да и европейские троны. Он увидел первый цеппелин, присутствовал на воинском параде, демонстрирующем грозную мощь Германии, и хотя Эдуард не мог знать, что эти войска и этот дирижабль будут сражаться против него уже в будущем году, он все-таки словно почувствовал опасность и был мрачен.

Может быть поэтому он был рад, когда отец распорядился обучить его азам солдатской службы. Эдуард носил мундир цвета хаки и солдатский ранец на спине, научился обращаться с винтовкой и готов был отправиться на фронт, если бы это потребовалось. Шел июль 1914 года.

VI

Четвертого августа 1914 года, когда объявили о начале войны, вся европейская молодежь была счастлива сознанием того, что приближается нечто неизведанное, нечто «великое»: молодые люди грезили о приключениях, жертвенности, славе. Это одновременное и бурное пробуждение юных душ стало следствием затянувшегося мира. Даже Англия, которая в последний раз воевала пятнадцать лет назад, считала ту войну с бурами слишком незначительной. Чтобы заставить молодежь ценить мир, в 1914 году не хватало свежей эпопеи о недавней войне, не хватало рассказов о калеках, пережитых на фронте ужасах и голоде в тылу, зрелища инвалидов и статистических данных о погибших.

Подобные настроения господствовали повсюду, и не удивительно, что оба старших принца испытывали страстное желание участвовать в войне, лично с оружием в руках сражаться на фронте. Братья хотели участвовать в боевых действиях, тем более что от их исхода зависела судьба наследия юных принцев. Но провидению угодно было удерживать их от непосредственного участия в боях, и лишь изредка им выпадала возможность проявить себя.

В начале войны принц Альберт, как нам сообщает Болито, писал другу-офицеру: «Я неплохо стрелял в этом сезоне и теперь в хорошей форме для охоты на самую крупную дичь… если придется воевать. Я вам напишу, чтобы сообщить о своих успехах». Эта бравада – типичный стиль молодого человека эпохи начала той войны; в конце войны никто бы не осмелился на такую бойкую и ребяческую фразу. Чтобы проявить свою военную сноровку, принцу пришлось ждать два года. Большую часть войны он проболел.

Когда в сентябре плавучий госпиталь прибыл в порт Абердина, доставив раненых и больных, второго сына короля тоже снесли на берег на носилках. Врачи короля – обычно их выбирают из лучших в стране – диагностировали кишечное заболевание, требующее оперативного вмешательства, и прооперировали Альберта. В феврале не вполне вылечившийся принц снова поднялся на борт своего судна, которое, кстати, стояло на якоре в порту, и с большим трудом прослужил на нем девять месяцев. В течение этого времени множество моряков задавали себе вопрос: где же враг? Целые флоты находились в состоянии полной боевой готовности все четыре года, хотя служившие на них матросы так и не услышали настоящего грохота орудий и сами не произвели ни одного боевого выстрела. Молодых моряков можно было сравнить с гостями, возвращающимися с пира домой трезвыми, потому что им не дали сделать ни глотка вместе с остальными. В течение этих двух лет принцу Альберту напоминала о войне лишь отдаленная канонада, доносившаяся из Франции до Виндзора при благоприятном ветре. А еще о тяготах войны свидетельствовали спиленные во дворе замка древние деревья: страна испытывала нужду в дровах.

Принцу Альберту повезло, ибо так принято говорить о человеке, чье участие в авантюре заканчивается удачно; иначе пришлось бы говорить о его ужасном невезении. В самом деле, в мае 1916 года, как только здоровье его улучшилось, и принц снова вернулся на корабль, тут-то все внезапно и началось. Первое и последнее большое сражение войны состоялось в те несколько недель, что принц провел в действующей армии. 30 мая англичане увидели, что к ним на приливной волне приближается немецкий флот, и все корабли в Скапа-Флоу, в их числе и принадлежавший к пятому дивизиону первой эскадры «Коллингвуд», на борту которого служил принц Альберт, получили приказ: «Prepare for action!» [10]10
  «К бою готовьсь!» (англ.).


[Закрыть]Поначалу этот приказ ничего кроме раздражения не вызвал, поскольку их слишком часто поднимали по ложной тревоге. Но на этот раз им действительно угрожал неприятель, и внизу, в орудийном отсеке, принц Альберт услышал, как кто-то сказал: «Ну вот! Наконец-то настоящее дело после двух лет ложных тревог!»

Ютландское сражение, состоявшееся 31 мая 1916 года, описывалось множество раз, однако, настолько по-разному, что никто так и не смог определить, кто же вышел из него победителем. Адмирал Джеллико однажды с улыбкой сказал автору этих строк: «О том, что с нами действительно произошло, я узнал только спустя несколько лет из немецких рапортов!» Думаю, он едва ли преувеличивал скудность своих знаний. Весь мир с удивлением увидел итог десятилетнего строительства военных флотов, вызывавшего бесконечные дискуссии в парламентах, клубах, газетах и среди штатских лиц и обошедшегося в миллиарды, которые граждане обеих стран как налогоплательщики вкладывали в укрепление морской мощи держав, – флотилии ограничились единственным двухчасовым сражением. В нем участвовали сто сорок кораблей, в том числе самые большие в мире, но исход этого сражения остался неясен! Никто не знал, смеяться или негодовать, и участники баталии, возвращаясь в свои порты, кипели от ярости.

Принц Альберт был одним из немногих, кто что-то видел и кое-что сделал в день сражения. В самом начале войны он обещал другу, что расскажет о своих впечатлениях о первой же и, добавим, последней битве кампании, и сдержал слово. Вот ее описание (цитирую по Болито): «Это было великое дело – принять участие в Ютландском сражении, и оно, конечно, сильно отличалось от всего того, что я ожидал. С борта „Коллингвуда“ мы, естественно, видели намного больше, чем с некоторых других кораблей, и стреляли чаще других. Удача сопутствовала нам, и мы совсем не пострадали от обстрела, хотя несколько раз были на волоске от этого. Снаряд пролетел над баком, в нескольких дюймах от нас!

Я был помощником командира в носовой орудийной башне, а командовал ею офицер артиллерии Тэйт. Когда они дали по нам залп, я находился в орудийном отсеке. Вскоре я поднялся наверх и оставался там некоторое время, но не очень долго!

Мы не получили ни одного повреждения. Все прошло прекрасно, а что касается людей, то они держались потрясающе: были очень веселы, как обычно, и работали как черти. Гораздо хуже мы провели следующую ночь. Мы прекратили огонь в девять часов вечера, потом стояли на вахте до двух часов ночи, до того момента, когда вновь укрылись в орудийных башнях.

В то утро самую большую тревогу у нас вызывало то, что мы потеряли из виду врага. В четыре часа утра показался старик-цеппелин, который наводил противника на наши позиции».

Рассказано вполне по-британски, без пафоса, с известной долей остроумия, с юмором, не забыты и достоинства боевых товарищей. Перед нами молодой английский офицер; во время этого единственного, несколько лет ожидаемого сражения он сидит в тесном металлическом отсеке под палубой, ничего не видит и почти не слышит шума боя. Собственно, он должен слышать только бесстрастные и четкие офицерские команды о наводке орудий и числе выстрелов. Артиллеристы лишь догадываются, что происходит за стенами орудийной башни, но каждую секунду невидимый враг может их уничтожить. Что хорошо всем известно, и именно это держит все сердца в мрачном напряжении. В конце концов Альберт не выдержал и вышел на палубу, чтобы не пропустить великое зрелище; по какому праву он это сделал, нам неизвестно. Мы лишь знаем, что когда немецкий снаряд упал совсем рядом, кто-то крикнул принцу: «Какого черта вы здесь делаете?» «Уже ухожу, сударь», – последовал ответ.

Благодарность за проявленное мужество в приказе по флоту могла бы лишь заставить принца Альберта покраснеть от стыда, ибо он вел себя точно так же, как тысячи других моряков; вероятно, не больше его тронули и награды, полученные из Петербурга и Рима. Но принц взял на память белый сигнальный флажок, которым в тот день подавали сигналы на борту его корабля, и флажок этот всегда стоял на его письменном столе. Историки королевского двора отметили, что с 1780 года, когда Вильгельм IV сражался простым матросом в Гибралтаре, ни один принц из британской королевской фамилии не участвовал в морском сражении. Наверное, как простому смертному, ему лестно было услышать ответ матроса, у которого спросили, как вел себя Альберт во время сражения: «Ну да, я помню, он, как обычно, выпил какао вместе с матросами и канонирами!».

Почти сразу после сражения принца снова стали терзать желудочные боли. Он вынужден был неделями лежать на спине в каюте госпитального судна, придерживаясь строгой диеты, и у него оставалось много времени для размышлений над превратностями судьбы, которая отводит от человека смертоносный снаряд, чтобы наградить его же болезнью желудка, приковывающей к постели. Затем Альберту удалось прослужить несколько месяцев на борту другого корабля. Наконец его старый друг и консультант доктор Грэг настоял на проведении нового медицинского обследования. Три вновь приглашенных врача признали ошибочным прежний диагноз своих коллег; они определили язву желудка, еще раз прооперировали больного, и тот пошел на поправку.