Текст книги "Мсье Лекок"

Автор книги: Эмиль Габорио

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Эмиль Габорио
Мсье Лекок

© М. Брыных, А. Красюк, составление, 2014

© DepositРhotos.com / exmatrix3, daboost, meginn, anankkml, kelpfish, voronin-76, обложка, 2014

© Hemiro Ltd, издание на русском языке, 2015

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», перевод и художественное оформление, 2015

Лекок-предтеча

История литературы бывает несправедлива до безобразия. Жизнь и творчество французского писателя Эмиля Габорио яркий тому пример. Сегодня о создателе европейского детективного канона почти не вспоминают, а поисковые запросы в Сети выдают лишь крайне скупые биографические сведения о нем.

Эмиль Габорио прожил всего сорок лет (как и его литературный кумир Эдгар Аллан По) и написал, по меркам популярного автора, не так уж много – всего полтора десятка книг. Он не стал героем сплетен и скандальной хроники, как Бальзак или Дюма, хотя было бы ошибкой называть его образ жизни затворническим. Родившись в семье мелкого чиновника Шарля-Габриэля Габорио, Эмиль уже в детстве узнал, что такое рутина и скромность – его неизменные спутники в дальнейшей жизни.

Будущее известного писателя предзнаменовал любопытный случай: еще в школьные годы Эмиль знакомится с Альфонсо Мило, чей дядя, банкир и издатель множества популярных парижских газет и журналов Моисей Полидор Мило, впоследствии предложит Габорио писать романы в сериальной форме для журнала «Le Soleil» («Солнце»).

В 1851 году, сразу же после окончания средней школы в городке Сомюр (на северо-западе Франции), Габорио поступает на военную службу пехотинцем второго класса (по иным данным, он был кавалеристом). Вместе со своим полком Эмиль побывал в Африке.

Спустя два года, вернувшись к гражданской жизни, Габорио проходит курс обучения в нотариальной конторе (возможно, по настоянию отца). Впрочем, уже в то время его больше интересует литературная деятельность, чем своды законов. Эмиль пишет стихи и даже издает свой поэтический сборник.

С 1856 года Габорио живет в Париже. На первых порах он работает журналистом, готовит колонки для еженедельника «La Vérité» («Правда»), в частности освещает итальянскую кампанию Наполеона III. Но уже в 1860 году Габорио становится секретарем, ассистентом и «литературным рабом» Поля Феваля – газетного редактора, драматурга и автора так называемых романов плаща и шпаги.

Тогда же, в начале 60-х гг. XIX в., Эмиль знакомится со своей будущей женой Амели Рожле. Он проживет с ней вместе одиннадцать лет, прежде чем решится сыграть свадьбу (в 1873 году).

После неудачи на поэтическом поприще писатель обращается к документальной прозе и очеркам. Его первая книга («Знаменитые балерины») опубликована в 1860 году, за ней последовало еще несколько романов, посвященных театральной жизни Парижа, но все эти произведения не были рассчитаны на широкий круг читателей.

То ли сотрудничество с Февалем, то ли восторженное знакомство с рассказами Эдгара По побудили Эмиля Габорио сочинить собственный «криминальный» роман. Не исключено, что Габорио испытывал также влияние Александра Дюма и Эжена Сю. Эмиль с врожденной скрупулезностью взялся за дело, понимая, что не достигнет значительного успеха, оставаясь фантазером: чтобы мыслить как сыщик, надо самому быть сыщиком, окунуться с головой в мир «преступления и наказания».

Первый детективный роман, который принес Эмилю настоящий успех, – «Дело Леруж» (1866). Книга в кратчайшие сроки была переведена на английский, французский, итальянский и даже японский языки (впрочем, как и все последующие романы Габорио).

Именно в «Деле Леруж» впервые появился молодой и талантливый сыщик Лекок. Был ли у него прототип? И да, и нет. К тому времени не прошло и десяти лет со дня смерти знаменитого парижского преступника, а позже – начальника Главного управления национальной безопасности Эжена-Франсуа Видока; эта личность до сих пор вдохновляет французских беллетристов, и его современник Габорио, конечно же, не мог стать исключением. Но не будем забывать, что Эмиль и сам обладал большими познаниями в области криминалистики: весь материал для своих историй он собирал непосредственно в полицейских судах, моргах и тюрьмах.

Лекок не похож на типичного героя своего времени – скажем, на капитана Фракасса Теофила Готье. Но и на обычного сыщика Лекок мало похож. Он больше доверяет сплетням о преступлении, чем выводам официального предварительного следствия. Он пытается не привлекать к себе внимания, действуя незаметно, быстро и тщательно. Он всегда сосредоточен на мелочах и сомневается в том, что кажется очевидным для всех. Он может позволить себе едкое замечание, но при этом достаточно умен, чтобы не нажить себе врагов среди менее проницательных коллег. Таков образ Лекока в романе «Преступление в Орсивале» – втором романе цикла.

Предлагаемое вашему вниманию произведение Эмиля Габорио «Мсье Лекок» (1869) – один из лучших романов о сыщике, и в нем писатель наконец-то рассказывает более подробно о своем герое, возвращаясь к тем дням, когда он только-только оказался в полиции.

Итак, перестрелка в кабаре «Ясный перец». Есть убийца, признающий свою вину, и его жертвы. Лекок сразу же вычисляет, что человек, назвавший себя убийцей, вряд ли подходит на эту роль, о чем говорят и его манеры, и его взгляд.

В этой истории агент Лекок – начинающий в отряде полицейского дозора. Ему двадцать пять лет, он хорошо сложен, невысокого роста и с непримечательной внешностью. А еще он прекрасно образован и может осуществить в уме любое идеальное преступление. «С такими способностями можно быть либо знаменитым вором, либо знаменитым сыщиком» – в этом определении его дарования, конечно же, слышится явная отсылка к истории жизни Видока. Впрочем, Лекок не искушает судьбу и сразу же становится «орудием Провидения».

Судьба Лекока после смерти Габорио сложилась не лучшим образом: у него сразу же появилось множество более удачливых последователей и конкурентов (достаточно вспомнить «Лунный камень» Уилки Коллинза и «Алмаз раджи» Роберта Люиса Стивенсона, Шерлока Холмса и Арсена Люпена).

Пожалуй, у Лекока до сих пор остается лишь одно преимущество. Зато какое! В Европе он был первым настоящим сыщиком в первом настоящем детективном романе! И если бы в литературе существовала своя палата мер и весов, Лекоку было бы там отведено видное место.

Мсье Лекок

Господину Альфонсу Милло, директору «Пти Журналь»

Это не Вам, господин директор, я преподношу эту книгу.

Я посвящаю ее своему верному другу, Вам, мой дорогой Альфонс, как свидетельство моей горячей и искренней признательности.

Преданный вам, Эмиль Габорио

Глава I

Двадцатого февраля 18… года, в воскресенье, которое было последним воскресеньем перед Великим постом, примерно в одиннадцать часов вечера патруль, состоящий из агентов Сыскной полиции, покинул полицейский пост около бывшей Итальянской заставы.

Патрулю предстояло заступить на дежурство в обширном квартале, раскинувшемся от дороги Фонтенбло до Сены, от внешних бульваров до крепостных укреплений.

В те времена эти безлюдные края пользовались такой же дурной славой, какой нынче американские каменоломни. Ходить там ночью считалось настолько опасным, что солдатам, приехавшим из фортов в Париж в увольнительную, предписывалось собираться на заставе и возвращаться назад группами в три-четыре человека.

Эти в ту пору еще многочисленные пустыри становились после полуночи владениями разного сброда, неприкаянных темных личностей, которые побаиваются селиться даже в самых отвратительных меблированных комнатах из-за простых формальностей.

На пустырях назначали встречи бродяги и рецидивисты. Если день выдавался удачным, они устраивали шумные попойки, угощаясь всем, что смогли стащить с прилавков уличных торговцев. Когда их начинало клонить ко сну, они залезали под фабричные пакгаузы или прятались в заброшенных домах.

Делалось все, чтобы выселить столь опасных гостей, однако самые решительные меры оказывались тщетными.

Состоявшие под наблюдением, загнанные, преследуемые, постоянно жившие в ожидании облавы, они всегда возвращались на пустыри с неимоверным, бессмысленным упорством. Можно было подумать, что их сюда влекла какая-то таинственная, притягательная сила.

Для полиции же этот квартал был сродни огромной мышеловке, в которую добровольно попадалась разного рода дичь.

Результаты облавы были столь предсказуемыми, столь безусловными, что начальник поста крикнул голосом, в котором не сквозило ни тени сомнения, вслед удаляющемуся патрулю:

– Я, как всегда, приготовлю для них уютные гнездышки. Удачной охоты! Желаю получить истинное удовольствие!

Но последнее пожелание было чистой иронией, поскольку раздражала как никогда плохая погода. В предыдущие дни шел сильный снег, а сейчас внезапно наступила оттепель. Везде, где движение было более или менее оживленным, стояла непролазная грязь. Сырой холод пробирал до мозга костей. К тому же опустился такой густой туман, что ничего не было видно на расстоянии вытянутой руки.

– Ну и собачье ремесло! – проворчал один из полицейских.

– Да уж, – откликнулся инспектор, возглавлявший патруль. – Думаю, если бы ты имел тридцать тысяч ренты, тебя бы здесь не было.

Смех, встретивший эту плоскую шутку, был не столько лестью, сколько данью уважения к признанному и безоговорочному превосходству.

Действительно, инспектора по заслугам высоко ценили в префектуре полиции. Вероятно, инспектор не был особо дальновидным и проницательным, но он досконально знал свое ремесло, все его возможности, средства и методы. Кроме того, практика помогла ему приобрести апломб, который ничто не могло поколебать, безграничную веру в себя и научила его примитивной дипломатии, прекрасно сочетавшейся с хитростью.

Ко всем этим достоинствам и недостаткам следовало добавить безусловное мужество. Инспектор хватал за воротник самых опасных и отпетых преступников так же спокойно, как верующий опускает свою руку в сосуд со святой водой.

Это был крепкий мужчина сорока шести лет с суровым лицом, пышными усами и небольшими серыми глазами, сверкавшими из-под густых бровей.

Хотя фамилия его была Жевроль, чаще всего его звали Генералом. Такое прозвище льстило его самолюбию, о котором очень хорошо знали подчиненные.

Жевроль, несомненно, думал, что это прозвище придает ему нечто величественное, свойственное столь высокому званию.

– Если вы уже ноете, – продолжал он басом, – что с вами будет через час?

Действительно, пока еще не на что было особенно жаловаться. Небольшое войско двигалось по дороге Шуази. Тротуары были относительно чистыми, а свет, исходивший из окон лавок виноторговцев, в достаточной мере освещал путь.

Да, розничные торговцы еще продолжали работать. Ни туман, ни распутица не могли обескуражить друзей веселья. В последний день карнавала все от души отплясывали в кабаре и на общественных балах.

Из открытых окон доносились радостные крики и вопли. На всю мощь гремела музыка. То какой-то по-праздничному вырядившийся пьяница нетвердым шагом шел по дороге, то какой-то забрызганный грязью ряженый крался, словно тень, вдоль домов.

Около тех или иных заведений Жевроль приказывал патрулю остановиться. Он по-особенному свистел, и из темноты на свист тотчас появлялся человек – полицейский агент. Выслушав его доклад, патруль отправлялся дальше.

Постепенно патруль приближался к крепостным укреплениям. Освещенных мест становилось все меньше, а пустырей между домами все больше.

– Цепью налево, парни! – скомандовал Жевроль. – Сейчас мы пойдем по дороге Иври, а затем срежем путь, чтобы быстрей добраться до улицы Шевалере.

С этого момента продвигаться вперед стало все труднее и труднее.

Патруль ступил на едва проторенную дорогу, не имевшую даже названия. Всю в рытвинах, загроможденную отбросами и мусором дорогу делали действительно опасной туман и грязь.

Отныне больше не было ни света, ни кабаре, не раздавались ни звук шагов, ни голоса – только одиночество, мрак да зловещая тишина.

Казалось, что они в тысяче лье от Парижа, поскольку не слышали этого назойливого шума, который исходит от большого города, словно ропот водного потока, текущего на дне глубокой пропасти.

Полицейские, закатав брюки до щиколотки, медленно продвигались вперед, с переменным успехом выбирая места, куда можно было бы поставить ногу. Они шли цепочкой, как индейцы по тропе войны.

Патруль миновал улицу Шато-де-Рантье, как вдруг душераздирающий крик нарушил тишину.

В этом месте в такой час подобный крик имел столь зловещее значение, что полицейские разом остановились.

– Вы слышали, Генерал? – вполголоса спросил один из полицейских.

– Да, кому-то явно режут глотку, недалеко отсюда… Но где? Тише! Прислушайтесь…

Все, застыв на месте, затаили дыхание, напряженно вслушиваясь в тишину. Вскоре раздался второй крик, вернее, вопль.

– Э! – воскликнул инспектор Сыскной полиции. – Это в «Ясном перце».

Это странное название говорило само за себя. Можно было легко догадаться, чем занимаются в этом заведении и кто его обычно посещает.

На образном языке окрестностей Монпарнаса «перцем» называли пьяницу, упившегося до потери сознания. Отсюда произошло выражение «воры-перечники», которое давали негодяям, грабившим несчастных, безобидных пьянчужек.

Однако это название не вызвало у полицейских никаких ассоциаций.

– Как?! – воскликнул Жевроль. – Вы не знаете кабаре мамаши Шюпен, там, справа?.. Галопом! И смотрите не шлепнетесь!

Подавая пример, Жевроль устремился в указанном направлении. Полицейские последовали за ним. Не прошло и минуты, как они подбежали к зловещей с виду хибаре, возведенной посредине пустыря. Именно отсюда доносились крики, все более усиливавшиеся. Затем раздались два выстрела.

Хибара была заперта, но из отверстий в форме сердечек, сделанных в ставнях, струился красный свет, словно внутри полыхал пожар.

Один из полицейских бросился к окну и, подтянувшись на руках, попытался разглядеть, что происходит в хибаре.

Жевроль же подбежал к двери.

– Откройте!.. – скомандовал он, изо всех сил стуча кулаками по двери.

Никакого ответа. Но было отчетливо слышно, как внутри кто-то отчаянно боролся. До полицейских доносились ругательства, хрипы, порой рыдания какой-то женщины.

– Ужасно!.. – прошептал полицейский, припавший к ставням. – Это ужасно!..

Эти слова придали Жевролю решимости.

– Именем закона!.. – закричал он в третий раз.

Поскольку никто не ответил, Жевроль отступил назад и плечом, словно тараном, выбил дверь.

Сразу же стало ясно, что повергло в испуг полицейского, припавшего к отверстиям в ставнях. Низкий зал «Ясного перца» являл собой такое зрелище, что все агенты Сыскной полиции, в том числе и сам Жевроль, на мгновение застыли, похолодев от неописуемого ужаса.

Вся обстановка кабаре свидетельствовала о том, что здесь происходила ожесточенная борьба, одна из тех диких «битв», которые слишком часто заканчиваются в притонах, расположенных за заставами, кровопролитием.

Вероятно, свечи потухли, когда началась потасовка, но свет, исходивший от ярко горевших сосновых поленьев, в достаточной мере освещал все уголки.

Столы, стаканы, бутылки, хозяйственная утварь, табуреты без соломенных сидений были опрокинуты. Все это, разбитое, растоптанное, изрубленное, валялось вперемешку.

Перпендикулярно к камину на полу неподвижно лежали на спине двое мужчин со скрещенными на груди руками. Третий мужчина лежал посредине помещения. В глубине, справа, на первых ступеньках лестницы, ведущей на второй этаж, сидела женщина. Накрыв голову передником, она невнятно стонала.

Напротив, в проеме широко раскрытой двери, прикрывшись тяжелым дубовым столом, словно от кого-то защищаясь, стоял бледный мужчина неопределенного возраста, среднего роста, с пышной бородой. Его одежда, которую обычно носят портовые грузчики, была заляпана грязью, залита вином, испачкана кровью.

Несомненно, это был убийца.

На его свирепом лице, искаженном конвульсивной ухмылкой, неистовым безумством пылали глаза. На шее и на одной щеке виднелись обильно кровоточившие две раны. В правой руке, обмотанной носовым платком в клеточку, он держал пятизарядный револьвер, дуло которого направил на полицейских.

– Сдавайся!.. – крикнул Жевроль.

Губы мужчины зашевелились, но, несмотря на видимые усилия, он не смог произнести ни слова.

– Не валяй дурака, – продолжал инспектор Сыскной полиции, – у нас численное превосходство. К тому же ты окружен. Опусти револьвер!..

– Я не виновен, – хриплым голосом произнес мужчина.

– Разумеется, но это нас не касается.

– На меня напали… Спросите у старухи… Я защищался… Да, я убил, но у меня было на это право!

Мужчина подтверждал свои слова жестом, настолько угрожающим, что один из полицейских, стоявший в проеме входной двери, схватил Жевроля за руку:

– Осторожно, Генерал! Поберегитесь… У негодяя пятизарядный револьвер, а мы слышали только два выстрела.

Но инспектор Сыскной полиции, презиравший страх, оттолкнул своего подчиненного и подошел ближе к мужчине, продолжая спокойным тоном:

– Не делай глупостей, парень! Поверь мне, если дело твое верное – что вполне может быть, – не порть его.

Лицо мужчины выражало мучительное колебание. Он держал жизнь Жевроля в своих руках. Но осмелится ли он нажать на курок?

Нет. С размаху он бросил револьвер на пол, сказав:

– Попробуйте меня взять!

И, повернувшись, хотел было броситься в соседнее помещение, намереваясь спастись бегством через знакомый ему выход.

Но Жевроль предугадал его действия. Он прыгнул вперед, вытянув руки, однако они наткнулись на стол.

– А… – закричал инспектор. – Мерзавец уходит от нас!

С этого момента участь убийцы была решена.

Пока Жевроль вел переговоры, один из полицейских – тот, кто смотрел в окно, – обогнул дом и вошел в помещение через заднюю дверь. Когда убийца собрался бежать, он бросился на него и, с удивительной силой и необыкновенной ловкостью схватив за пояс, толкнул. Мужчина попытался оказать сопротивление, но его усилия оказались тщетными. Потеряв равновесие, он зашатался и упал на стол, защищавший его. Падая, он достаточно громко, так чтобы его все слышали, прошептал:

– Все кончено! Пруссаки наступают!

Этот простой и решительный маневр, обеспечивший победу, восхитил инспектора Сыскной полиции.

– Прекрасно, мой мальчик! – сказал он полицейскому. – Превосходно! А у тебя есть призвание… Ты пойдешь далеко, если выпадет возможность…

Инспектор замолчал на полуслове. Все полицейские так явно разделяли его энтузиазм, что в нем проснулась ревность. Он понял, что теряет авторитет, и поспешил добавить:

– Я хотел приказать тебе сделать то же самое, но не мог, поскольку иначе мерзавец насторожился бы.

Эти слова были явно лишними. Теперь полицейских интересовал только убийца. Окружив мужчину, они связали ему руки и ноги, а затем привязали к стулу.

Мужчина позволил им все это сделать с удивительной покорностью. На смену яростному возбуждению пришла угрюмая прострация, обычно наступающая после чрезмерного напряжения. Теперь его лицо выражало лишь отчаянное смирение, отупение дикого зверя, попавшего в ловушку. Не оставалось сомнений в том, что он смирился.

Когда полицейские закончили свои манипуляции, Жевроль скомандовал:

– А теперь займемся остальными. Посветите мне, ведь огонь почти потух.

Свой осмотр инспектор Сыскной полиции начал с двух типов, лежавших на полу поперек камина. Он приложил руку к сердцу того и другого – сердца не бились. Тогда он поднес к их губам свои часы. Стекло часов осталось ясным и блестящим.

– Ничего! – пробормотал он. – Ничего. Они мертвы. Этот шельмец не промахнулся. Оставим их в том же положении до прибытия Судебной полиции и займемся третьим.

Третий еще дышал. Это был совсем молодой человек, одетый в форму линейных войск. Правда, он был не в полной форме, без оружия. Серая расстегнутая шинель открывала голую грудь.

Его осторожно приподняли, поскольку он жалобно стонал при каждом движении, и аккуратно посадили, прислонив спиной к стене. Тут он открыл глаза и слабым голосом попросил воды.

К его губам поднесли чашку с водой, и он с удовольствием выпил, а потом глубоко вздохнул. Казалось, к нему возвращались силы.

– Куда ты ранен? – спросил Жевроль.

– В голову, вон там, – ответил он, пытаясь приподнять руку. – О, как мне больно.

Подошел полицейский, отрезавший убийце путь к бегству. С ловкостью, которой позавидовал бы даже опытный хирург, он ощупал рану, зиявшую чуть выше затылка молодого человека.

– Ничего страшного, – произнес он.

Но его выдавала дрожавшая нижняя губа. Все поняли, что он считает рану очень опасной, даже смертельной.

– Конечно, ничего страшного, – подхватил Жевроль. – Если раненные в голову не погибают на месте, то они выздоравливают через месяц.

Раненый грустно улыбнулся.

– Я получил сполна, – прошептал он.

– Что за ерунда!

– О!.. Не надо мне возражать, я это знаю. Но я не жалуюсь. Я получил то, что заслуживаю.

Услышав такие слова, все полицейские взглянули на убийцу. Они думали, что он воспользуется моментом, чтобы вновь заявить о своей невиновности. Но их ожидания не оправдались. Мужчина даже не шевельнулся, хотя, несомненно, слышал заявление раненого.

– Только вот, – продолжал раненый слабеющим голосом, – в это дело меня втянул негодяй Лашнёр.

– Лашнёр?

– Да, Жан Лашнёр, бывший актер, который познакомился со мной, когда я был богатым… да, у меня было состояние, но я все промотал… Мне хотелось развлекаться… И он, зная, что я остался без единого су в кармане, пришел ко мне и пообещал, что у меня будет достаточно денег, чтобы вернуться к прежнему образу жизни… И вот теперь я подыхаю, как собака, в этой хибаре, потому что поверил ему!.. О, я хочу отомстить ему!..

Кулаки раненого сжались, словно в последней угрозе.

– Я хочу отомстить, – повторил он. – Я знаю гораздо больше, чем он думает… Я все скажу.

Но раненый переоценил свои силы. Ярость на мгновение придала ему энергии, но ценой жизни, едва теплившейся в нем. Он хотел продолжить, но не смог. Он дважды открывал рот, но из его груди вырывался лишь приглушенный крик бессильного бешенства.

Это было последним проявлением его способности трезво мыслить. Кровавая пена выступила на губах, глаза закатились, тело напряглось. Он несколько раз судорожно вздрогнул и упал на пол.

– Все кончено, – прошептал Жевроль.

– Вовсе нет, – возразил молодой полицейский, вмешательство которого оказалось столь полезным. – Но он не протянет и десяти минут… Бедолага!.. Он ничего не скажет.

Инспектор Сыскной полиции выпрямился, очень спокойно, как если бы присутствовал при самой заурядной сцене, и стряхнул пыль со своих брюк.

– Ладно!.. – сказал он. – Мы все равно узнаем то, что хотим знать. Этот парень – служивый, а на пуговицах шинели есть номер его полка!..

Молодой полицейский едва заметно улыбнулся.

– Я думаю, что вы ошибаетесь, Генерал, – сказал он.

– Однако…

– Да. Понимаю… Увидев его в военной форме, вы предположили… Так вот… Нет. Этот несчастный – не солдат. И я могу немедленно доказать вам это… Посмотрите, подстрижен ли он бобриком, как того требует устав? Где вы видели служивых, у которых волосы спадают на плечи?

Подобное возражение повергло Жевроля в замешательство, но он быстро оправился.

– Неужели ты думаешь, – накинулся он на молодого полицейского, – что я слепой? Я тоже это заметил, но сказал себе: вот парень, который воспользовался отпуском, чтобы не ходить к цирюльнику.

– Если только…

Но Жевроль не терпел возражений.

– Хватит болтать!.. – прикрикнул он. – Мы все равно узнаем, что тут произошло. Мамаша Шюпен-то не померла, эта чертовка!

С этими словами инспектор Сыскной полиции направился к старухе, сидевшей на лестнице. С тех пор как в помещение вошел патруль, она не вымолвила ни единого слова, не сделала ни одного движения. Она даже не взглянула на полицейских. Она просто продолжала стонать.

Жевроль проворно сдернул передник, которым старуха накрыла голову, и она предстала такой, какой ее сделали годы, беспутство, нищета, реки водки и смородинного ликера: сморщенной, усохшей, беззубой, с красными глазами – словом, кожа да кости, такая же желтая и сухая, как старый пергамент.

– Давай, поднимайся!.. – велел ей инспектор. – Твои стенания тут никого не трогают. Тебя надо бы как следует отстегать за то, что ты добавляешь в напитки отвратительные снадобья, от которых у пьяниц воспаляются мозги.

Старуха обвела помещение своими маленькими красными глазами и запричитала:

– Какое несчастье!.. – стонала она. – Что теперь со мной будет? Все сломано, разбито! Я разорена…

Казалось, она расстроилась только из-за разбитой посуды.

– Хватит! – оборвал ее Жевроль. – Почему возникла драка?

– Увы!.. Я не знаю… Я была наверху, чинила шмотки сына, когда услышала спор.

– Потом?

– Я сразу же спустилась. Я видела, как эти трое, которые лежат, приставали к тому, другому, которого вы связали! Невинный бедолага! Это правда, что он не виновен, как правда и то, что я порядочная женщина. Если бы мой сын Полит был здесь, он разнял бы их. Но я, вдова, что я могла сделать? Я кричала, изо всех сил звала на помощь…

Старуха снова села, решив, что сказанного ею вполне достаточно для свидетельства. Но Жевроль грубо заставил ее встать.

– О, мы не закончили, – сказал он. – Я хочу услышать подробности.

– Какие подробности, господин Жевроль? Ведь я ничего не видела.

От гнева уши инспектора начали краснеть.

– А что ты скажешь, старуха, – прорычал он, – если я тебя арестую?

– Это будет большой несправедливостью.

– Тем не менее я тебя арестую, если ты будешь упорствовать в своем молчании. Думаю, пара недель в Сен-Лазаре[1]1
  Сен-Лазар – изначально в здании находился лепрозорий Сен-Лазар. В 1794 г. по указу Конвента он становится тюрьмой. В 1927 г. тюрьма была ликвидирована. Здание снесено в 1935 г. (Здесь и далее примеч. перев.)


[Закрыть] развяжет тебе язык.

Это название подействовало на вдову Шюпен, словно удар электрическим током. Она тут же прекратила свои лицемерные причитания, выпрямилась, гордо встала перед Жевролем, упершись руками в бока, и принялась оскорблять инспектора и полицейских, обвиняя их в том, что они постоянно придираются к ее семье, поскольку уже арестовывали ее сына, порядочного человека. Она также заявила, что не боится тюрьмы и даже была бы счастлива закончить там свои дни, поскольку в таком случае ей не придется трудиться в поте лица.

В какой-то момент Генерал хотел заставить отвратительную мегеру замолчать, но понял, что это не в его власти. К тому же все полицейские смеялись. Тогда он повернулся к старухе спиной и подошел к убийце.

– Но ты-то, – произнес он, – ты-то не откажешься давать показания.

Немного поколебавшись, мужчина ответил:

– Я вам сказал все, что должен был сказать. Я сказал вам, что я невиновен. И этот умирающий мужчина, в которого я стрелял, и эта старая женщина подтвердили мои слова. Что вы еще хотите? Когда меня будет допрашивать следователь, возможно, я скажу ему то же самое. И не надейтесь, что я добавлю хотя бы одно слово.

Было очевидно, что мужчина не собирался отступать. И эта решимость не удивила видавшего виды инспектора Сыскной полиции.

Очень часто преступники не спешат отвечать на вопросы, хранят упорное молчание. В основном это свойственно опытным, ловким преступникам, которые не спят по ночам, тщательно готовясь к встрече со следователем. Они знают, что линию защиты нельзя придумать с ходу, понимают, что защита требует терпения и размышлений, поскольку вся цепочка должна быть выстроена логично.

И вот теперь убийца, застигнутый на месте преступления, молчал, выигрывая время, поскольку знал, какие ужасные последствия во время следствия может иметь незначительный на первый взгляд ответ.

Возможно, Генерал продолжал бы настаивать, но тут ему сообщили, что «солдат» испустил последний вздох.

– Поскольку дело обстоит так, ребята, – сказал он, – то двое из вас останутся здесь, а я пойду с остальными. Я разбужу комиссара полиции и передам ему дело. Будем действовать в зависимости от того, что он решит. В любом случае мне надо обезопасить себя. Вот… Развяжите ноги нашему клиенту и свяжите руки мамаше Шюпен. Мы доставим их на пост.

Все полицейские бросились выполнять приказ, за исключением самого молодого, того, кто удостоился похвал Генерала. Он подошел к своему начальнику и, сделав знак, что хочет поговорить с ним, увлек Жевроля на улицу.

Отойдя на несколько шагов от хибары, Жевроль спросил:

– Что ты хочешь?

– Я хочу знать, Генерал, что вы думаете об этом деле.

– Я думаю, мой мальчик, что в этом притоне собрались четыре мерзавца. Они поспорили и от слов перешли к драке. У одного из них был револьвер, и он убил остальных. Все очень просто. Судя по его прошлому и по прошлому жертв, убийца пойдет под суд. Возможно, общество должно быть ему благодарно…

– И вы не считаете нужным заниматься поисками, вести расследование?..

– Абсолютно.

Молодой полицейский задумался.

– А вот мне кажется, Генерал, – наконец сказал он, – что в этом деле далеко не все так просто. Вы внимательно следили за убийцей, подмечали его манеру держаться, ловили его взгляд?.. Удивились ли вы, как и я, что…

– И что?

– Хорошо!.. Возможно, я ошибаюсь, но мне кажется, вернее, я думаю, что нас вводят в заблуждение внешние факторы. Да, я чувствую…

– Ба!.. А как ты все это объяснишь?

– А как вы объясните чутье охотничьей собаки?

Жевроль, сторонник всего позитивного, неопределенно пожал плечами.

– Словом, – сказал он, – ты думаешь, что здесь разыгралась мелодрама… встреча переодетых вельмож в «Ясном перце», у мамаши Шюпен… как в «Амбигю…»[2]2
  «Амбигю комик» – один из первых бульварных театров Парижа. Открылся 9 июля 1769 г. Во времена написания романа в театре ставили в основном мелодрамы. Был закрыт в 1966 г. В том же году здание было снесено.


[Закрыть] Ищи, мой мальчик, ищи, я разрешаю тебе…

– Как!.. Вы мне разрешаете…

– Вернее, я тебе приказываю… Ты останешься здесь с одним из своих товарищей, которого сам выберешь… И если ты найдешь нечто такое, чего я не увидел, я позволяю тебе купить мне очки.