Текст книги "Благодарен судьбе. Воспоминания о жизни"

Автор книги: Емельян Талашов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Емельян Талашов, Елена Талашова
Благодарен судьбе. Воспоминания о жизни

© Де’Либри, 2020

© Талашов Е.Е., Талашова Е.Е., 2020

* * *

Светлой памяти супруги. Я не писал тебе стихов, дорогая, но посвятил тебе свою жизнь. А теперь посвящаю воспоминания о моей жизни и нашей любви…

Вступление

Сегодня, 27 марта 2020 года, мы похоронили мою любимую и единственную супругу, дорогую Лидоньку, с которой я прожил почти 63 года в счастливом браке.

Нет слез, есть тихая и светлая грусть, что её уже не будет со мной рядом.

Отпевали её в старинном храме Ильи Пророка, что на Пороховых.

Вся ее молодость и зрелость была наполнена коммунистическими идеалами своего времени, она и представить себе не могла, что в конце жизни пожелает таких проводов в мир иной.

Пятничная служба на Крестопоклонной неделе была длинная, гроб с моей Лидонькой стоял в храме, хор пел откуда-то сверху: «Свете тихий…», солнце светило в множество окон церкви-ротонды, и у меня было впечатление что сам Господь встречает её, мою любимую, в Свои обители. Она не была верующей, но в конце жизни бывала на причастии и исповеди, и, уже в преддверии смерти, когда пришёл домой батюшка отец Георгий Иоффе причастить её, она, не говоря уже несколько дней ничего, произнесла внятно единственную молитву, которую знала: «Господи, помилуй!». В полной мере подтвердился тезис древнего философа о том, что каждая душа по природе – христианка.

Моей Лидоньке исполнилось 90 лет за 5 дней до ее смерти.

А сколько же лет мне?

Этот вопрос не волновал меня в течение жизни, так как возраст исчисляют по паспорту. А сейчас я физически ощущаю, что лет мне больше, и родился я не зимой, ведь документы о рождении были утеряны во время войны, а в паспорте стоит не соответствующая действительности дата.

По просьбе своих детей и внуков постараюсь немного написать о своей длинной насыщенной жизни с надеждой на то, что это будет кому-то интересно.

Часть 1. Детство

1. На хуторе

Родился я в Белоруссии, на хуторе возле деревни Бояры Оршанского района.

В семье я был младшим, третьим ребенком, хотя рождались несколько раз двойни, которые не выживали.

Отец мой, белорус Ерофей Павлович Талашов, был третьим младшим сыном в своей семье, был крепким и сильным, рос помощником моему деду, у которого была собственная мельница на реке. Больше про своего деда также, как и про бабушку, я ничего не слышал и никогда их не видел.

Мать моя, Анна Григорьевна Шидловская была полячкой. Как она попала в деревню Бояры и как она встретилась с отцом, я не знал и вопросов таких себе не задавал, но отношения у них были между собой добрые, и детей было бы, наверное, двенадцать, если бы все выжили.

Мама умерла рано, но мои детские воспоминания о ней остались очень теплыми. Она со мной возилась, учила меня детским премудростям, играла со мной и все время ждала отца, который часто был на производстве: он на несколько дней уезжал на торфоразработки, которые проводились по всей Беларуси, в том числе и недалеко от нашей деревни[1]1
  Среди союзных республик, имевших запасы торфа, БССР занимала второе место по количеству разрабатываемых месторождений. В 1930 году в республике началось производственное освоение добычи торфа фрезерным способом, пришедшим на смену кусковому. В первый год было добыто 186 тыс. т торфа, а в 1932-м – уже 3,5 млн т. До 1941 года на территории Беларуси функционировало более 200 торфопредприятий. Большинство из них было разрушено в годы Великой Отечественной войны, и после ее окончания торфяную промышленность республики пришлось восстанавливать несколько лет. Довоенного уровня добыча торфа достигла только в 1949 году (1).


[Закрыть].

Наш дом с надворными постройками отстоял от деревни через два поля и две дороги, это где-то около двух километров.

Дом был большой с русской печкой посередине, где готовили и на которой спали.

Помню, что как-то ночью я спустился с печки попить воды и увидел в окне глаза.

Сверкающие синими огоньками волчьи глаза. Волки бились мордами в окна дома, и я боялся, что они разобьют стекло и ворвутся в дом.

Эта картина запечатлелась на всю жизнь, и когда дочь с зятем покупали дачу с домом возле леса и открытого поля, у меня всплыли воспоминания нашего хутора и этих синих волчьих глаз.

Мои старшие братья Егор и Николай сыграли большую роль в моей жизни. Егор родился в 1918 году. Он был старший среди нас, братьев, и много рассказывал мне, в том числе и о том, как помогал по хозяйству. Земельные наделы имелись тогда у каждого дома, на них в основном выращивали рожь. Егор поведал мне, что, когда он был с мамой в поле, где она жала рожь серпом с деревенскими женщинами, у нее начались роды. Там она меня и родила, прямо в поле. А он бегал за водой, носил воду.

Рожь в Белоруссии убирают с середины июля до августа. Так что родился я в конце июля, и окрестили меня по святцам именем Емельян. Ведь память святого мученика Емилиана, славянина, пострадавшего за Христа в четвертом веке, празднуется 31 июля, о чем я узнал уже совсем недавно.

Хозяйство у нас было не маленькое: корова, свиньи, куры, собака.

Когда мне было около пяти лет, мама умерла, и мы остались на хуторе практически одни со средним братом Николаем. Егор уже поступил в техникум по землеустройству[2]2
  Старейший аграрный вуз Европы и СНГ – Белорусская государственная орденов Октябрьской Революции и Трудового Красного Знамени сельскохозяйственная академия ведет свою историю с 1848 года, когда Горыгорецкая земледельческая школа была преобразована в земледельческий институт, а через десять лет при нем открыто новое учебное заведение – «Классы частных землемеров и таксаторов». За время учебы в них учащиеся изучали низшую геодезию, нивелирование, таксацию, черчение и другие специальные науки. В 1909 году землемерно-таксаторские классы были преобразованы в землемерное училище, а в 1919 году, после восстановления института, при нем были открыты 2-годичные землемерно-таксаторские курсы. В 1923 году курсы преобразовали в Горецкий землеустроительный техникум, на базе которого был открыт инженерно-землеустроительный факультет (2).


[Закрыть], а потом пошел учиться в военное училище. Отец мало бывал дома: у него была тяжелая работа по осушению болот, которых в Белоруссии тогда было очень много. Он практически все время проводил на заработках.

Поэтому хозяйством в основном занимался Николай, который был старше меня лет на восемь-девять. Я пас корову, а Николай доил ее, кормил кур и поросенка. Молока было очень много, каждый день не менее трех ведер, поэтому поросенка тоже кормили молоком. Он был откормленный и едва перемещался, задних ног было почти не видно. Но зато сало потом было мягкое, без прожилок и толстое, шире ладони: не то, что теперешнее, магазинное. Было много работы по дому, но надо было еще косить поле. Так что я еще мальцом научился косить траву и с удовольствием всегда это делал.

Нам стало полегче, когда Николай привел в дом свою жену, звали ее Манькой, была она красивая, ладная и хозяйственная, ко мне всегда хорошо относилась. Она была средней дочерью Франца Очковского, которого все звали Фронкой. У него был большой сад площадью около гектара с плодовыми деревьями – яблонями, грушами и сливами. Дом его стоял на пригорке в деревне Бояры.

Сложилось так, что с этой семьей меня не раз сводила судьба.

У Фронки было много детей, но я знал только: трех дочерей – Ганну, Марию и Юлю, старшего сына Николая и младшего Виктора, моего ровесника. Ганна впоследствии стала моей мачехой, Мария была женой Николая, а Юля была частой гостьей у своей сестры Марии.

Старший сын Фронки был взрослым и во время войны служил полицаем у немцев, поддерживая связь с партизанами. Он меня однажды спас из неприятной ситуации во время войны.

Когда у меня была возможность, я ходил сам в деревню, там жили старшие братья отца – Василий и Тимофей. У Василия было трое детей: старшая Соня и мои ровесники двойняшки Мишка и Сашка. Дом их стоял посреди деревни.

Дядька Василий был председателем колхоза. К ним я часто приходил – мы играли вместе с его сыновьями и там я всегда был накормлен. К дядьке Тимофею я тоже ходил, хотя у него и не было детей, жили они вдвоем с женой. Дом его стоял на краю деревни. Он не вступал в колхоз, потому что был слепым. Я помогал им пасти козу, и меня там тоже кормили.

Дружил я с Виктором и с двоюродными братьями Мишкой и Сашкой.

В детстве, когда мы еще жили на хуторе, помню, произошел со мной такой случай. Мне было лет шесть или семь, в школу еще не ходил, и как обычно пас корову. Недалеко от нашего дома возле поля стояла вышка-триангулятор, их строили для привязки местности к географическим картам. (Задолго до эпохи широкого распространения gps-навигаторов без них нельзя было обойтись.)

Вышка была старая, деревянная залезать на нее было небезопасно, но мы, ребятишки, любили это делать. И вот, залезаю я на эту вышку, смотрю на простирающееся подо мной конопляное поле и вижу, что прямо в этом поле расположились трое незнакомцев в тюбетейках.

Моя фантазия предположила, что это враги или бандиты, и я сразу же побежал к Николаю и сообщил об этом.

Уж не знаю, как он сумел вызвать милицию, но трое конных милиционеров появились очень быстро и расспросили у меня, где и кого я видел. Незнакомцев задержали прямо в поле. А меня через несколько дней наградили большим кульком конфет. Как сейчас помню, кулек был из газетной бумаги, а в нем самые разные конфеты в цветных обертках.

В первый класс школы я пошел, когда мы жили еще на хуторе.

Идти нужно было около двух километров до деревни. Меня утром кормила Манька очень вкусными большими толстыми блинами, испеченными в русской печи.

На обратном пути я часто заходил на могилу матери на кладбище, которое было недалеко от деревни. Всю осень я ходил учиться, но когда стала приближаться зима, то дорога в школу стала уже очень трудной.

Ходить по грязи или нерасчищенному снегу по полю каждый день туда и обратно оказалось не под силу, и мой первый класс на этом закончился.

2. В деревне

За несколько лет до войны мы переехали в деревню Бояры. Деревня была большая, около ста дворов, в ней было несколько улиц, школа, правление колхоза, но церкви не было. В четырех километрах от нас в большом селе Браздетчино, где располагался Сельсовет (Сельский Совет народных депутатов), возвышался красивый Петропавловский храм, в котором меня крестили при рождении. Сейчас он действующий, а основан был в 1875 году.

Петропавловский храм в деревне Браздетчино

Деревня Бояры живописно располагалась по берегам маленькой речки, протекающей с востока на запад и впадающей в реку Крапивенку, являющейся одним из притоков Днепра. Иногда летом наша речка пересыхала, а весной широко разливалась по пойме, и тогда мы бегали через нее с ребятами по камням.

Наш переезд в деревню был связан с тем, что ликвидировались хутора, шел процесс переселения хуторских хозяйств в колхозные центры. Мой брат Николай со своей женой Марией вступили в колхоз: лошадь, как тягловую силу, они передали в общее колхозное хозяйство, а корова, поросенок и куры остались в нашем домашнем обиходе. Отец помог Николаю построить дом, где я и жил с ними. Дом брата находился недалеко от центра со стороны соседней маленькой деревушки Горяны, а пройдя прилегающий к дому огород, можно было спуститься к речке. Вокруг деревни находились колхозные поля и покосы, которые славились своим разнотравьем. Косить я научился еще мальчишкой, глядя как ловко и умело делает это мой брат, и мне всегда хотелось не отставать от него. Ходили на сенокос вместе: вставали рано утром на рассвете и уходили в поле с мужиками, брали с собой хлеб и молоко. Трава утром по росе косится легко, и в тишине только слышится звук острой косы – «вжик-вжик».

Карта местности (современная)

В деревне в 1939 году я снова пошел в первый класс школы, потому что во время жизни на хуторе мне не удалось закончить первый класс. Воспоминания о школе очень смутно отложились в моей памяти. Помню школьную учительницу: она снимала комнату в доме Николая и допоздна сидела вечерами, проверяя ученические тетрадки. Помню эту снежную зиму с большими сугробами, когда шла советско-финская война[3]3
  Советско-финская война между СССР и Финляндией проходила с 30 ноября 1939 по 12 марта 1940 года. Она также известна, как Зимняя война. Цель этой войны для СССР было отодвинуть свою северо-западную границу с тем, чтобы обезопасить Ленинград, который находился менее чем в 30 км от границы с Финляндией (3).


[Закрыть]. Мы, мальчишки, после окончания уроков строили траншеи и укрепления из снега, рыли ходы в глубоком снегу и играли в войну. В школе нам рассказывали про подвиги деда Талаша[4]4
  В 1933 году была напечатана повесть Якуба Коласа «Дрыгва» («Трясина»), посвященная партизанской борьбе на Полесье во время гражданской войны, главным героем которой был легендарный дед Талаш. Повесть очень быстро стала одной из самых любимых книг белорусского читателя, особенно молодежи. Перед войной по мотивам «Трясины» в Большом театре оперы и балета БССР была поставлена опера композитора Анатолия Богатырева «В пущах Полесья». Во время Великой Отечественной войны 97-летний дед Талаш снова принял участие в партизанском движении. Умер он после войны на 102 году жизни.


[Закрыть], героя белорусского народа, легендарного партизана. Я тогда фантазировал, что это может быть мой дед, потому что фамилии наши созвучны – Талашов Емельян и дед Талаш, ведь родного деда я никогда не видел. Этот человек в семьдесят шесть лет стал командиром партизанского отряда во время польской интервенции (1919 – 1921 гг.) в ходе Гражданской войны. О нем была написана книга белорусского писателя Якуба Коласа.

По весне отец вернулся с заработков и женился на старшей сестре Марии, Ганне, поселившись с ней в другом доме, и забрал меня к себе. Теперь я жил с отцом, мачехой и ее сыном. Ганна к тому времени уже побывала замужем, у нее был сын Андрей возрастом немного младше меня. Изменилась ли моя жизнь от этих перемен? Я конечно вспоминал маму, вспоминал ее добрые и теплые руки, которыми она меня гладила с любовью. Ганна никогда не старалась заменить мне мать. Летом отец взял нас всех с собой на торфоразработки. Мы жили в каком-то домике, с одной стороны были болота, где проводилась добыча торфа, а с другой стороны – лес, в котором было видимо-невидимо ягод и грибов. Мы собирали чернику и голубику, от крупных ягод голубики кружилась и болела голова, хоть нас предупреждали, чтобы много ее не ели. У меня осталось в памяти, что отец всегда молился перед едой, и мы вместе с ним. Мачеха относилась ко мне, как к чужому. При отце старалась быть ласковой, а без него заботилась только о своем сыне. Однажды отец заметил, как она подкармливает своего сына Андрея конфетами и другими вкусностями, а мне не дает. Отец сильно избил ее, у нее даже из носа пошла кровь, мне было ее очень жаль. Конечно, я не чувствовал ни ласки, ни заботы со стороны мачехи, но я и не ждал от нее этого, а старался как можно больше времени проводить вне дома, особенно когда не было отца.

Среди детских развлечений помню еще такой случай. Возле деревни на лугу выпасали колхозных лошадей. Когда лошадей пасут, то на них конечно же нет никакой конской амуниции – ни узды с удилами, ни поводьев, ни седла. Я попросился у пастухов покататься на лошади, и меня посадили на нее без конской упряжи. Лошадь сделала несколько шагов, а потом быстро побежала, так что я едва удерживался на ней, крепко вцепившись в гриву. Она выбежала на дорогу и потом через мост понеслась к реке, и там стала взбрыкивать, видимо желая меня сбросить. А в пойме реки в это время выпасался бык-производитель. (Для примерного понимания, что такое бык-производитель: вес среднего животного достигает тонны веса, это крупное и мощное, часто агрессивное, состоящее из мышц животное, результат вековой селекции и отбора. Источник: Selo-Exp.com). Лошадь затормозила возле быка и все-таки сбросила меня в нескольких метрах от этого чудовища. Я на четвереньках стал убегать в сторону, чтобы бык не взял меня на рога.

Сам Бог сохранил меня, чтобы я жил дальше.

3. Начало войны

Накануне войны моего брата Николая призвали в ряды Рабоче-крестьянской Красной Армии. Но когда он проходил медицинскую комиссию, у него обнаружили паховую грыжу и отправили на операцию в больницу Орши, центрального города нашего района.

22 июня 1941 года началась война. Я узнал об этом из разговоров, которые слышал в деревне. Было неспокойно: в воздухе гудели самолеты, доносился гул взрывов, где-то рвались бомбы.

Принимая решение о развязывании войны с СССР и делая ставку на «молниеносность», германское руководство намеревалось завершить ее к зиме 1941 года. В соответствии с планом «Барбаросса», утвержденным еще в 1940 году, у границ СССР была развернута гигантская армада отборных, хорошо обученных и вооруженных войск. Германский генеральный штаб сделал главную ставку на сокрушающую мощь внезапного первого удара, стремительность броска концентрированных сил авиации, танков и пехоты к жизненно важным политическим и экономическим центрам страны.

Закончив сосредоточение войск, Германия рано утром 22 июня без объявления войны напала на нашу страну, обрушив шквал огня и металла. Началась Великая Отечественная война Советского Союза против немецко-фашистских захватчиков.

В 12 часов дня все радиостанции Советского Союза передали правительственное сообщение о нападении на нашу страну фашистской Германии. В заявлении, с которым от имени Всесоюзной коммунистической партии большевиков и Советского правительства выступил народный комиссар иностранных дел В.М. Молотов, указывалось, что нападение фашистской Германии на СССР – беспримерное в истории цивилизованных народов вероломство.

Вслед за правительственным сообщением был передан Указ Президиума Верховного Совета СССР о мобилизации военнообязанных граждан 1905-1918 годов рождения. 23 июня была создана Ставка Главного Командования Вооруженных Сил СССР (позднее Ставка Верховного Главнокомандования) во главе с народным комиссаром обороны, Маршалом Советского Союза С.К. Тимошенко (4).

У нас в деревне началась мобилизация. Всех мужчин способных держать оружие призвали на войну – длинной цепочкой вдоль главной улицы вытянулись подводы с призывниками, уходящие в сторону Орши, которая была крупным железнодорожным узлом. Женщины плакали, провожая своих мужей, сыновей, братьев на фронт: ведь было неизвестно, увидятся ли они снова. Мой отец тоже уехал вместе со всеми. Много позже, когда вернулся односельчанин из этого мобилизационного обоза, мы узнали, что в Орше отца зачислили в часть, которая отправлялась в сторону Смоленска на поезде. Железнодорожные пути обстреливались немцами с самолетов, и воинский эшелон, в котором был отец, попал под бомбежку, и прямо в тот самый вагон угодила бомба. Никаких документов о его гибели нам не приходило. А после войны, когда старший брат Егор делал запросы и разыскивал отца, пришел ответ: «Без вести пропал».

Оршу фашистские самолеты бомбили с самого начала войны, ведь она являлась стратегическим объектом – пересечением железнодорожных и автомобильных путей. Хотя разрушенными после бомбежки были и жилые дома, здания, магазины, школы и больницы. Оршанскую больницу или госпиталь, где Николай лежал после операции, тоже разбомбили и мой брат, не окрепший после хирургического вмешательства, каким-то чудесным образом пешком и на попутках добрался двадцать с лишним километров до деревни. Отца к этому времени уже не было. По возвращении Николай сразу забрал меня от мачехи к себе в дом.

Война изменила жизнь в деревне: остались только женщины, старики, дети и болящие или инвалиды. Все понимали, что наша армия отступает под натиском врага. В тыл забрасывались немецкие диверсанты, одетые по-граждански, было много предателей, об этом много говорили и надо было быть бдительными. Однажды утром мы проснулись и увидели, что деревня заполнена советскими военными, их было очень много, не меньше двух тысяч человек. Это отступала какая-то дивизия или полк, шли они с оружием, с полевой кухней, были не измученные боями, а аккуратно одетые в форму. Остановились они в нашей деревне всего на несколько дней, а мы, мальчишки, с любопытством следили за их передвижениями. Именно в это время я впервые увидел, как расстреливают людей. До сих пор в памяти звучат эти страшные слова: «По изменникам и предателям Родины – огонь! Пли!». Трое военных, с которых сорвали петлицы, стояли лицом к сараю в одном из больших дворов, а трое красноармейцев подняли винтовки, взвели курок и выстрелили по команде. Мы с ребятами, забравшись на деревья, видели, как смертная казнь предателей была приведена в исполнение, как упавшие тела забрали и унесли. На следующее утро деревня стала пустая. По географическому расположению она является тупиковой, за ней через несколько километров находился так называемый Темный лес, а большая дорога, или шлях, проходила примерно в пяти километрах западнее и вела на Оршу. Красноармейская часть ушла в сторону леса, и потом я слышал, что на ее основе были организованы партизанские бригады.

Больше чем через месяц, где-то в середине августа, в деревню пришли немцы. Они ходили по улице, присматривали удобные для размещения дома. Наш дом им приглянулся; он был новый, недавно построенный. Они обосновались в нем, а мы перешли жить к соседям. В это время нас было уже четверо, так как у Николая с Марией уже родилась первая дочка, которую назвали Надеждой, и было ей около годика.

Немцы установили свои порядки в деревне: назначили бургомистра (управляющего), но никаких насильственных действий не предпринимали. Видимо это были тыловые части, которые шли за передовыми, так как они прибыли без военной техники, только с оружием на машинах. В нашем доме у них было что-то типа почты или склада, потому что туда привозили письма и посылки для немецких солдат. Как-то раз они собрали нас, мальчишек, помочь им разгружать машину. Мне надо было скидывать из грузовика в коробки небольшие бандероли, а они потом уносили эти коробки в дом. И я, стоя в кузове, когда двое немцев ушли уносить коробки, забросил несколько бандеролей в чердачное окно нашего дома, возле которого стоял грузовик. Они вернулись, ничего не заметив. А уже потом, когда я взял эти бандероли и вскрыл, там оказались пара немецких часов в одной, а в нескольких других – печенье, пряники, конфеты. Одни часы я отдал Николаю, а другие носил у себя на предплечье под рубашкой, на детской руке-то они не держались. А печеньем я подкармливал маленькую Надю. Немцы располагались у нас недолго, около месяца. Когда они ушли, мы вернулись жить в свой дом.

О том, какие потери несла наша армия, мы тогда не знали.

В приграничных сражениях и в начальный период войны до середины июля Красная Армия потеряла убитыми и ранеными 850 тысяч человек; было уничтожено 9,5 тысяч орудий, свыше 6 тысяч танков, около 3,5 тысяч самолетов; в плен попало около 1 млн человек. Немецкая армия оккупировала значительную часть страны, продвинулась вглубь до 300–600 км, потеряв при этом 100 тысяч человек убитыми, почти 40 % танков и 950 самолетов. Однако план молниеносной войны, в ходе которой германское командование намеревалось за несколько месяцев захватить весь Советский Союз, провалился (4).