Текст книги "Я (СИ)"

Автор книги: Эман Фридман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

– Что получу? – спрашивает Евгений, подходя ко мне. – Душу. Я хочу ее душу.

Юноша приближается, но мне совсем этого не хочется.

– Не подходи, – испуганно шепчу, надеясь, что он услышит и послушает. Но он не услышал. Или не послушал.

– Ты останешься со мной. Но сначала тебе нужно сыграть так, чтобы ты осталась у Жизни.

Съеживаюсь, обхватываю себя руками. Отойди от меня! Ты же слышишь мои мысли, отойди!

– Мне не хочется жить. И сейчас ты заставляешь меня хотеть смерти. Ты показываешь, что мертвые относятся ко мне лучше живых. Мне не хочется идти обратно.

– Но ты должна, – он касается моей руки, которую я тут же отдергиваю и кладу на клавиши. Не лезь… – Ты должна привнести в этот мир что-то хорошее, сломать глупые людские стереотипы. Ты должна стать лучше.

– Не получится, – пожимаю плечами. – Во мне нет столько сил, куда проще перерезать себе вены и вернуться сюда.

– Самоубийцы, – продолжает он шепотом, – возвращаются не сюда. Они вечно плавают в реке, стараясь унести с собой тех, кто едет со мной на лодке.

Меня коробит.

Тем временем Харон вплотную приблизился к моему лицу. Уйди, уйди!

– Ты должна… – начинает он.

– Заткнись, – сквозь зубы вырываются грубые слова. Впервые смотрю такому красивому мужчине прямо в глаза, без тени смущения. Это сон. Это просто сон. – Ты меня не знаешь. Не знаешь, что мне приходится переживать, потому что ты никогда и не жил. Хватит говорить мне о долге. У меня нет никаких долгов. Никому не будет хуже от моей смерти.

Евгений качает головой, проводя рукой по моей щеке.

– И все же… Хотя бы попытайся.

Прикосновение ужасно жжет кожу. Юноша вдруг ухмыляется, словно бы зная, почему он не слышит от меня добрых слов.

Потому что он уже успел понравиться моей некрасивой душонке. Пусть уходит. Пожалуйста. Пусть он уйдет.

Но он не уходит. Смерть словно бы в предвкушении потирает руки. Ему нужно зрелище, а эти мысленные страдания дают хорошее начало.

– Действительно, хорошее, – соглашается он.

– Для дешевых бульварных романчиков сгодится, – после этих слов вновь начинаю играть одну песню, пришедшую мне на ум пару секунд назад, и мысленно петь ее.

Time stood still.

The way it did before;

It's like I'm sleepwalking… **

Прелестно. Сейчас мои уши слышат все, каждый, пусть и самый тихий, звук очень отчетливо. Создается прекрасная картина из звуков. Мой голос в голове, снаружи звук рояля, хохот Смерти, прерывистое громкое дыхание Евгения, всхлипы Жизни.

А в довершение всего этого кое-что визуальное. Кровь на белоснежных клавишах. Моя кровь.

Примечание к части *В этой части главы Крот исполняет на рояле мелодию из игры To the Moon, Kan Gao – From River

**В этой части главы Крот исполняет на рояле композицию Bring Me The Horizon – Sleepwalking

  -2-

– Отличная работа, – в тяжелые времена, а конкретнее два года назад, мне приходилось подрабатывать на заправке. И, помимо заправки бензина, мне было поручено бесплатно мыть любую часть автомобиля по желанию клиента. Однажды попался солидный старичок на роскошной «Альфа Ромео». Такие тачки мне удавалось видеть только на картинках. Не представляю, что он забыл в нашем городишке.

– Спасибо, – благодарю за похвалу и чаевые, которые старичок кладёт мне в ладонь.

– Это тебе на шоколадку,– подмигивает мне он, подходя к автомобилю. В ладони лежит гораздо больше, чем просто «на шоколадку». Здесь на целый килограмм неплохого шоколада.

– Извините! – бегу к «Альфе», чтобы удостовериться в том, что клиент не ошибся.

Он садится в авто и опускает стекло:

– Что такое, дорогой?

– Вы… Вы…

– Как твоя фамилия? – неожиданно спрашивает старичок. Подъезжает другой автомобиль, и у меня остаются считанные секунды на разговор.

– Князев. Олег Князев.

Старик смеется:

– С такой фамилией не пропадешь. Господин Князев, что вы умеете делать помимо мытья фар?

– Рисую, – скромно мямлю в ответ, сминая в руках тряпку.

– По скромности вижу, что рисунки неплохие, – клиент улыбается и, заведя мотор, отъезжает. – Будешь известен, как…

Глава вторая

Малевич

– Интересные вы люди, – женский голос доносится из середины комнаты. Евгений подносит посох к креслам, где сидят наши два главных слушателя.

Все охают.

– Вот это да! – меня распирает смех и удивление.

Смерть теперь женщина. Причем это перевоплощение никто не заметил. И вот он, а точнее она, уже не в похоронном костюме, а в черном платье с неприлично глубоким вырезом. Она накидывает на себя мантию, пытаясь скрыть обнаженные плечи. Мой взгляд прикован к ней.

– Ты же знаешь, что тебе нужно будет делать? – спрашивает она, поправляя длинные черные волосы. Отмечаю, что, несмотря на устрашающий бледный вид, черные глаза, пышные ресницы и тонкие губы цвета самой спелой вишни делают ее внешность по-своему красивой.

Для нас, художников, чем внешность необычнее, тем лучше. И если мои глаза уже успели налюбоваться на элегантное платье Жизни, ее тонкую талию, округлые формы и яркие волосы, то Смертью мои глаза были особенно очарованы. Женщины прекрасно олицетворяли то, что обе представляют. Но моя натура всегда тянулась ко всему мрачному.

– Вы – самая прекрасная девушка в этом зале, – после этого Смерть гордо вскидывает голову, вижу, что на ее шейке вырисовывается кадык. И все равно она прекрасна. – Хоть девушки не представляют для меня интереса.

Где-то сзади с громким звоном бьется о блюдечко чашка. Жизнь дергается и смущенно улыбается. Конечно. Перед вами сегодня стоит еще одно яркое проявление чувства, что вы создали, ваш небольшой эксперимент с любовью.

– Смелое заявление, – Евгений, ухмыляясь все шире и смотря за меня, приносит мольберт и ставит его передо мной. Пододвигаю стул, сажусь. Смерть подходит ко мне и, протягивая руку вверх, замирает в позе. Ее лицо в профиль. Ярко вырисовывается ее длинная тонкая шея, острый подбородок, нос с горбинкой, тонкие брови и темные омуты глаз, направленные вдаль.

Да, Евгений прав, заявление смелое. Но мне впервые нечего бояться. При жизни мне удавалось слышать про таких «больных» подростков. Нас называют ошибкой, отбросами общества, проблемой психологов. И всю жизнь нам приходится кутаться в теплый плед, не выходить лишний раз на улицу, любить человека одного пола с тобой по интернету, потому что в реальности такого могут и убить.

За несоответствие стандартам убивают. Нас считают извращенцами, потому что мы хотим любить тех, кто нам нравится. А вот воровство считается нормальным, потому что это вошло в обиход.

Именно поэтому мне всю жизнь хотелось жить за границей, где чувствам дают свободу.

Пожалуйста, дорогие гомофобы, не плюйтесь. Просто послушайте.

Мы хотим любить человека своего пола. А любовь – не секс. Само собой, когда-то до секса тоже доходит, но, согласитесь, какой секс без любви? Многие натуралы занимаются им просто ради удовлетворения своих плотских желаний, без всяких чувств.

Мы нормальные. Мы не манерные, не извращенцы, не прочие больные ублюдки. Среди натуралов нередко встречаются те, кто не знает прописных истин, устраивает адские групповухи, унижает, насилует женщин. Мы против показушных гей-парадов и прочего. Мы, можно сказать, обычные.

Что касается меня?

Мне просто однажды понравился парень.

Случилось так, что женщины вокруг меня – дуры, которые думают о деньгах, косметике, вечеринках и парне, что будет забрасывать ее драгоценностями, цветами и вниманием.

Дорогие взрослые натуралы, прекратите ставить крест на таких, как мы. Мне всего семнадцать. Это такой возраст, когда только выбираешь свой путь. Неизвестно, что будет завтра. Сегодня Смерть в обличии женщины показалась мне привлекательной. Вчера мне нравился парень. Так получилось, что ориентация на этот промежуток времени носит название «гей».

И это не значит, дорогие натуралы-женщины, что на вас кинутся лесбиянки.

И это не значит, дорогие натуралы-мужчины, что на вас кинутся геи.

Вы нам не все нравитесь. Нам нравятся души. Может, сегодня моя ориентация «гей», а завтра мне встретится девушка, с которой я почувствую себя счастливым. Буду ощущать комфорт и радость.

Как можно гарантированно говорить о чем-то?

Отвечайте лишь за свое сегодня!

– Как хороша эта речь, – Смерть шевелится. Карандаш съезжает. – Жаль, что живые ее не слышат.

Живые слышат, Смерть, ты не права. Только слышать и слушать, знаешь, разные вещи. У всех свои причины ненавидеть таких, как мы.

Сзади что-то падает на пол и разбивается. Кажется, что Евгений прицепил краешки своих губ к ушам – так широка была его ухмылка.

Мне нравится вид Смерти. Ее или его образ. Но мне хочется рисовать не ее. Хочу сделать паршивке сюрприз.

– Это острая проблема, – говорит Евгений, – ее можно приравнять к непониманию. Впрочем, есть ли разница?

Действительно. Мои родители – люди религиозные. Нет, они не верующие. Поясню, в чем различия.

Верующие верят в Бога. Для них он просто есть. Как, например, для меня. Бог есть, он живет в моем сердце и греет меня. Мой Бог не обязан нести ответственность за катастрофы, которые творят тупые люди. И мне даже не хочется винить его в том, что он создал людей, которые настолько ненавистны, что могут убить за то, что ты гей.

Религиозные люди – это пародия на верующих. Для них все плохое – результат того, что ты не вовремя прочел молитву. Для них соблюдение постов – избавление от греха чревоугодия, но никак не от похоти, зависти, алчности, тщеславия. Искреннее раскаяние – это рассказ грехов батюшке и повторение своих деяний снова, а потом снова рассказ грехов, и так по новой.

Потому что так произошло в истории. Государство не имело такого рычага давления на людей, как СМИ, потому что больше половины были безграмотными. Зато верующими. Так, пугая Богом, верующих людей превращали в религиозных.

Хорошо-хорошо, ты можешь кинуть в меня чем-нибудь тяжелым, Евгений. Да, это я на публике мертвых такой смелый. Но… Вы же разрешили рассказывать свои истории.

Поэтому поведаю вам о моих родителях, которые приучали меня к тому, что мой дар рисования – это дар Бога. И мне приготовлена только одна дорога, в иконописцы. Родители решили, что сам Господь повелел мне писать свой образ и образы других святых.

И это очень хорошо, раскрашивать стены храма образами Христа и апостолов. Храм – мирное и тихое место. Особенно в пасмурное воскресенье поздней осенью, когда звонят колокола и птицы разлетаются от громкого звона.

Перед написанием иконы нужно совершить долгую службу. Только потом можно начать писать.

– А разве… Бог не велел мне рисовать природу и людей? – однажды угораздило меня спросить у отца за завтраком.

Тот ударил кулаком по столу. Мы сидели на маленькой кухне, в нашей такой же маленькой двушке. Его бешеные глаза смотрели прямо на меня.

Глаза, кстати, составляющие человека. У моего отца они светлые. Под глазами много морщин. Его лицо загорелое от работы. Его губы всегда трясутся перед тем, как он хочет начать кричать на меня. В ход идут различные ругательства по разным поводам: по поводу моих волос, что они сильно отрасли и что меня из-за них не возьмут в монахи, по поводу одежды и прочего.

А мне хочется быть психологом. Никто не спросил, нужен ли мне этот дар рисования. Никто не спросил, хочу ли я вообще что-либо рисовать. Мне нравится мулевать картинки, придумывать комикс. Да мне в кайф просто глаза на листочке рисовать. Так случается, что нам дают дар, но не спрашивают, хотим ли мы им пользоваться.

У нас с родителями разное видение Бога.

– Они знают… О тебе? – неожиданно интересуется Жизнь, складывая руки в ожидании.

Хмыкаю, делая пару неловких штрихов:

– С недавнего времени да…

Лучше бы нет. Так сложилось, что родители считали меня обязанным им во всем. Их мнение, как они считали, было исключительно верным. Но мы-то с вами знаем, что ничего верного нет. Нет, так же как и самой истины.

Если днем они молились Богу, соблюдали все посты, отправляли меня в воскресную школу и тянули в церковь, где мне встречались лживые и мерзкие люди, то вечером они ругались друг с другом до драк. В тайне ото всех отец напивался, бил мать, устраивал разгром.

Мои родители жили не так, как им хотелось, а так, как было надо. «По слову Божьему».

Им пришлось пожениться, пришлось верить в Христа, пришлось воспитывать меня и старшего брата, который, кстати говоря, свалил в другую страну и не поддерживал с нами связь. Для них он был позором и отпрыском Сатаны. За это мать тоже сильно получила от отца. Мол, это она была виновата в том, что родила ребенка от Дьявола.

И никто не подумал, кроме меня и брата, что так поступать неверно.

Иногда сбежать – единственная возможность стать свободным. Даже вступая в раздор с родителями.

– Так как они узнали? – перебивает любопытная Смерть.

– Просто, – пожимаю плечами, – мне захотелось сказать.

Сначала это был разговор с матерью. Человек, который однажды осознал, что ему нравится далеко не противоположный пол, разумеется, хотел беседовать с родителями. Ребенку всегда страшно узнавать что-то новое. Вспомните, к кому мы бежали, когда у нас выпал первый зуб? Кому кричали о том, что кровь течет из ранки? Родителям.

Счастлив тот, кто так делал. Есть и те, кто ничего не говорил своим родителям, боясь столкнуться с непониманием или осуждением.

– Если нравятся парни… Это нормально? – в тот момент ожидаю от матери любой реакции, но никак не падения на пол и чтения молитвы. Она заливается слезами. Пытаюсь разрулить ситуацию, говоря, что это мой друг осознал и меня это никак не касается. Но крики, плач и мольбы никак не прекращаются.

В соседней комнате просыпается пьяный отец, неразборчиво спрашивает, что случилось.

После долгих разъяснений матери меня хватают за волосы и ударяют головой об стену.

И меня не заставляют молить прощение. Меня просто «наказывают», потому что это противно для них. О Боге они вспоминают далеко не сразу. Хотя на кухне «иконы следят за всем и всеми».

Разумеется, вы понимаете, что «отличаетесь» от других не сразу, а постепенно. И когда вы ожидаете скандала, отречения от семьи, церкви, – то каково ваше удивление, когда родители пытаются избавиться от вас.

– Эти руки! – кричит отец, волоча меня по лестнице вниз. Соседи выглядывают из дверей. Для них это шок, видеть нашу семью верующих в таком виде. Но это настоящее, без той самой фальши, о которой говорила Крот. – Эти руки, что трогали мужчин! – отец достает из сарая, что рядом с домом, свой ржавый топор. Весь дом выглядывает, чтобы посмотреть на это. Никто не просит его остановиться. – Эти руки не достойны писать Господа! – на моих щеках слезы. От его громкого крика гудит сигнализация. Никто не торопится ее выключить, потому что представление куда веселее. Мои глупые мольбы о понимании и прощении выглядят глупо. Отец хватает мою руку, кладет ее на скамью, начинает пропиливать надрез на коже, чтобы ему было куда метиться. Затем проделывает то же самое со второй рукой.

– Папа, – в слезах молю его прекратить.

Он замахивается, ударяет топором и попадает по своему пальцу. Кровь хлещет фонтаном. Прибегает мать, просит его успокоиться. Вдали слышна сирена. Кто-то вызвал полицию или скорую…

Меня трясет. Ощупываю свои руки, чтобы убедиться, что все в порядке.

Такова цена искренности между Богом, родителями и детьми.

– Да-а, – протягивает Смерть, невольно отходя назад и плюхаясь в кресло. Окунаю кисти в воду, чтобы смыть остатки краски. Осталось только нарисовать фон.

Евгений подносит мне новый стаканчик.

Брат возвращается в страну, снимает временное жилье, чтобы взять меня под опеку до моего совершеннолетия. Помогает мне создать сайт, на который могут писать подростки с нетрадиционной ориентацией, которые страдают от террора родителей из-за этого. Отец не общается со мной, а мать я иногда вижу на выставках в школе искусств. Она держит связь с братом. Кажется, они с отцом подают на развод.

Смерть снова встает, идя ко мне.

– Хочешь побыть на людях собой? – Смерть берет меня за руку, предлагая встать. Послушно выполняю ее приказ.

– Конечно, – только и успеваю ответить, как оказываюсь на знакомой улице моего города. Мы со Смертью идем за руку по широкой улице, проходим мимо цветущих лип, следуем по направлению трамвайных путей.

– Ну? – поворачиваю голову, вижу, что Смерть уже мужчина. И на нем не похоронный костюм, а довольно яркая футболка, черные узкие джинсы и белые кеды. Он надевает солнцезащитные синие очки, улыбается акульими зубами и сжимает мою ладонь. На нас смотрят люди, но ничего не говорят.

– Что? Что ну?

– Видишь, не так это и страшно. Идти с кем-то за руку. Вряд ли в этой стране ты позволишь себе такое еще раз. Поэтому наслаждайся.

В этот момент из моей головы вылетают все недостатки Смерти. Он просто смеется, держит меня за руку и машет рукой другим. Ему нужно шоу, и он его получает, давая мне удивительный шанс пройтись за руку с человеком… Ну, существом, своего пола.

Мы садимся в трамвай, он платит за проезд. Плюхаюсь на средние места.

Бабульки в трамвае перешептываются. Смерть обнимает меня за плечи, заставляя прижаться к нему. Его холодная кожа пахнет каким-то цветочным ароматом. В тот день мой запах был примерно таким же. Сегодня от меня несет грубым парфюмом, напоминающим смесь виски и табака.

– Это лишь малая часть проблем, – говорит Смерть, смотря то в окно, то на меня. – Ты должен научиться принимать перемены. Встречать сложности, но переживать их. Впереди тебя ждут куда более страшные вещи. Жизнь вообще страшная, уж поверь. Просто моя женушка скрывает все свои уродства под макияжем, – он смеется, встает и вновь протягивает руку.– Приехали, пора в наш мир.

Евгений все это время сидит сзади нас. Он щелкает пару раз зажигалкой, и мы вновь оказываемся в зале. Смерть снова женщина, прыгает в кресло и пристально смотрит на меня.

Сегодня мне она нравится. И в мужском, и в женском обличии. Вчера от меня пахло по-весеннему, тем самым одеколоном, что покупает мама. Сегодня – резким дорогим парфюмом. Я пахну духами, подаренными другими людьми. Смерть права. Все меняется.

Меняется, как и возвращение брата ради меня. Как и мать, тайно посещающая мои выставки. Так и окружающие люди. Сегодня мне тоже есть о ком заботиться. Даже если этот человек уйдет, всегда найдется кто-то новый.

Я талантлив, умен, общителен. Я художник, что мечтает стать психологом. Вокруг меня много проблем, которые надо преодолеть. Например, прочесть письма тех детей, которые реально нуждаются в моей поддержке. Сегодня я влюблен в обворожительный образ Смерти. А завтра? Останусь тут или уйду в мир живых?

– Тебе всего семнадцать, – улыбается Смерть, смотря на картину, что я нарисовал. Она улыбается, водя пальцем по ее изображению на фоне войны, гибнущих от голода и страданий людей. – Как мало это, семнадцать… в эти годы так глупо и забавно любить кого-то.

– В двадцать все переменится, – уверяет Евгений, но его лицо тут же меняется.

– А после двадцати? – спрашиваю у него. Он совсем сникает.

– Если ты доживешь до двадцати, разумеется, – кривая ухмылка.

– Можешь звать своего друга, того, темноглазого, – Смерть уносит с собой картину, перебивая нас с Евгением.

– Орлов! – кричу я Сашке. Он понимает, что будет третьим выступающим.

Евгений все еще водит пальцами по огню, грустно смотря на него и повторяя, как какую-то песенку:

– В двадцать все изменится… надо только суметь дожить…

  -3-

Темные глаза строго смотрят на меня.

Нет. Не так. Все совершенно не так! Подожди, Смерть, я хочу внести поправку. У нас же сейчас с тобой много времени, верно?

Она кивает. Вернее сказать, лишь опускает длинные черные ресницы. Темнота их глаз похожа. Они у него и у Смерти одинаково темные. Как-то давно я читал статью о том, что наш глаз не до конца воспринимает черный цвет. И вот однажды ученым удалось найти такое вещество, которое наш глаз распознает как бесконечность. Черную бесконечность.

Да, Смерть, я понял, как хотел начать:

– Я – Олег.

Его черные бесконечности смотрят на меня. Он ждет. Ждет, когда я начну рассказ.

– Нет. Как его имя? – громко спрашивает Евгений, открывая толстую книгу на новой странице. В глубине себя я расстраиваюсь, что наши с ним имена не будут записаны на одной и той же пожелтевшей странице этой книги.

Глава третья.

Птич

– Как? – переспрашивает Евгений. Я вскидываю голову, подхожу к нему ближе, говорю имя громко:

– Александр.

Как-то странно все сложилось в загробном мире. Вроде нет ничего необычного в имени Саша.

Саша. Сашка. Шурик.

Ха. Вот что-что, а на последнее я никогда не замахивался, потому что было как-то странно и немного страшно для самого себя назвать его так. Он же не тот забавный белобрысый очкарик из фильма.

Саша… Он другой. Он словно не из этого мира.

Поворачиваю к нему голову, прерывая свой рассказ. Его черные бесконечности все еще смотрят на меня. Он нервничает. Это заметно. В такие напряженные моменты он начинает потирать правую кисть руки.

Руки, кстати говоря, у него тонкие. Он вообще очень худой. Если помимо Жизни и Смерти, которые сидят сегодня с нами, есть еще и Бог, то он при создании определенно вложил в этого человека самое красивое и утонченное, что имел в баночках для сотворения людей.

– И? – перебивает Смерть. Она, кажется, немного ревнует. Ее супруга Жизнь с появления в комнате Александра пялится на него. Но это равноправная ревность, ведь до этого мы с тобой, милый Смерть, ходили рука об руку в мире живых.

Глаза Жизни, переливающиеся различными цветами, бегают вверх и вниз. Они смотрят, изучают.

– Не надо, – вдруг говорит она, тянется длинными руками к Смерти, пальцами касаясь рукава ее черного платья. – Не надо, прошу, – из глаз Жизни начинают литься слезы. Она, смотря на Смерть, просит хладнокровную леди в черном о чем-то.

– Не надо что? – Смерть дергает рукой. – Если мальчишка не докажет, что он пригоден для существования на земле, то его место тут, – далее ее голос затихает, – в моей коллекции.

– Но он одно из лучших созданий среди людей…

И я с ней согласен. Определенно и полностью.

Госпожа Жизнь, я могу рассказать вам историю этого человека. Но, поверьте, она вас не удивит.

Точнее, не удивит здесь никого.

– Истории тут слушаю я, – возглашает Смерть, взмахивая рукой. Слышу шум за спиной. Поворачиваю голову, вижу, как комната растягивается во все стороны, стены ее чернеют, начинают покрываться плесенью. Поднимается ветер, который сносит деревья, что росли в момент моего рассказа. Смерть, поднимаясь с трона, сводит брови, уничтожая мир, в котором я вел свой рассказ.

Под нами начинает крошиться пол. Я хватаю Сашу за руку, пытаясь не свалиться. Один кусок пола отваливается и падает вниз. Под нами все та же пустота. Жизнь сидит на своем месте, взволнованно смотря на все это. Евгений, закрыв книгу, подходит к леди в черном, ставя рядом с ней посох со свечой. Она хватает огонь, бросая его на листы бумаги, краски, картины, цветы, оставшиеся деревья. Все вмиг вспыхивает алым пламенем. И от того, что огонь касается прогнивших стен, воздух портится, вокруг начинает невыносимо вонять.

Земля под нами больше не рушится, а быстро гниет. Из нее выползают черви, мерзкие насекомые, неведомые существа, шипящие и щелкающие клешнями.

Мы с Птичем прижимаемся спина к спине. Слышу, как бешено колотится его сердце. Своего же я не слышу. Такое чувство, что я только что умер.

Огонь гаснет, стены обваливаются, источая зловонный запах. Земля все еще кишит червями и прочими тварями. Госпожа Смерть садится на свое место, наблюдая за тем, как из земли начинают прорастать новые цветы, деревья. Вот уже появилась беседка, качели, фонтан. А в бесконечно высоком красном небе летают птицы. Все эти твари становятся бабочками яркого голубого цвета. Они взлетают вверх, заполняя собой небо, создавая над нами своеобразный купол. Их так много, что начинает казаться, что небо поменяло цвет с кроваво-красного на нежно-голубой.

Кажется, что под кожей что-то шевелится. Но потом понимаю, что это нечто приятное, похожее на солнечные лучи, которые согревают.

Под нами вырастает подиум с микрофоном.

Вся гниль скрыта под прекрасной растительностью. Кожу согревает что-то теплое и приятное. Небо больше не такое страшное.

Все ужасное скрыто за прекрасным.

– Это и есть твоя внешняя человеческая красота, – спокойно говорит Смерть, смотря в глаза супруги.

– В этом каждый твой человек.

– Не верю, – мотает головой Жизнь.

– Тогда пусть он сам нам все расскажет, – Смерть поднимается с трона, спускается по лестнице, опутанной человеческими мышцами и нервными окончаниями. Каблуки стучат, касаясь гладкой кровавой поверхности. Платье впитывает капли этой самой крови. Леди в черном манит к себе Евгения. Тот шустро спускается вниз, покорно идет за ней. Жизнь не шевелится, смотря за тем, как супруга садится на качели.

– Толкни, – говорит Смерть, откидываясь назад. Евгений, крепко держа посох в одной руке, толкает спинку качелей. Смерть улыбается во всю сотню острых зубов. От такой улыбки белая кожа на ее лице покрывается складками и морщинами. Она смеется металлическим голосом, раскачиваясь уже сама.

Александр мотает головой.

Я подхожу к микрофону, говоря в него:

– За него расскажу я.

Александр с рождения немой.

Так получилось. Вообще, в жизни получается всякое. Сначала эта радужная девчушка по имени Жизнь создает самое прекрасное – человека, а потом оказывается, что у него не работает сердце, почка, легкое… или голосовые связки. Вроде ты думаешь, что самым жестоким существом является Смерть.

Но, пожив в шкуре «больного», осознаешь, что Смерть является спасением.

Она, вовсе такая безобидная дама, качается себе на качелях, слушая то, как я рассказываю о близком мне человеке.

Птич – мой… Мой… Друг? Не знаю, как точно описать это состояние, когда ты привязан к человеку, чувствуешь, что нужен ему в ответ, однако дальше совместной ночевки и объятий у вас дело не доходило. Собственно, тот едкий парфюм от него.

Обычно это называют третьей любовью, когда вы вроде не имеете полового контакта, однако явно больше, чем просто друзья. Ты отдаешь ему свою душу, а он дает тебе свою. Вы обмениваетесь колбочками, которые залили красителем и глицерином. У него она оранжевая, а у тебя темно-синяя. И под Луной, которая становится свидетельницей вашего обмена, вы крепко обнимаетесь. Ты говоришь ему все свои самые страшные секреты, а он слушает, перебирая отросшие пряди твоих волос.

Его колени костлявые, но это не мешает им быть теплыми. Чувствуешь уютность, радость, осознание того, что ты нашел того самого человека, с которым провалялся бы вот так всю жизнь.

– Как-то давно, – начинаю я, смотря на звезды,– мои родители поссорились, а я надел новый спортивный костюм, который мне купили в школу, да и убежал из дома.

Он фыркает, как бы спрашивая, а далеко ли я ушел.

– Нет, – тяну я, – на соседнюю улицу. У нас вообще улицы заканчиваются там, где пересекаются с другими. Просто свалил к школе, полазил по качелям, турникам.

Он смеется. Не как обычные люди, просто учащенно дышит.

Мимо пролетает звезда.

– Не загадывай, – говорю ему я.

– ?

– Не загадывай, говорю, это спутник.

После этого я начинаю втирать ему про то, что всякая звезда, которая движется – это спутник или комета. Да и вообще, звезды не падают, это все кометы пролетают мимо нас. Настоящие звезды гаснут, большие взрываются, потом становятся маленькими, холодными.

– Солнце, – продолжаю я, – тоже звезда. И рано или поздно и она… Ну, понимаешь.

Он кивает. Для него это научный факт. Однако руки сжимаются, обнимают меня крепче.

Он словно боится, что солнце взорвется.

Приподнимаюсь, придвигаясь к нему.

Темно. И только Луна – свидетель.

Телефон мерцает, намекая, что зарядка садится. На моей «Nokia» включается функция энергосбережения, поэтому песни Адель начинают играть тише.

Луна – свидетель.

Свидетель того, как я жадно сжимаю это маленькое, покинутое Богом существо в своих объятьях, прощупываю шершавыми от долгого рисования пальцами выступающий позвоночник через тонкую футболку.

Ночь смотрит на нас, а я смотрю в его черные бесконечности.

– Значит, Александр немой? – тихо шепчет Жизнь, прижимая руку ко рту. Еще немного – и она расплачется.

Саша – существо нежное. Его мир – это прекрасный сад, который цветет и благоухает. Он любит всех и каждого. В силу подросткового возраста он не может понять, куда ему идти, какой выбор сделать, все ли есть зло или добро в этом мире.

Я учусь в одиннадцатом, пока он готовится покинуть девятый. Разница между нами мала. Однако я понимаю, что мое кроваво-красное небо никогда не сравнится с его нежно-голубым.

Если меня спросят, видел ли я когда-нибудь человека добрее, чем Птич, то я покачаю головой.

Если меня спросят, слышал ли я о людях, которые так сильно хотели бы возлюбить этот мир, то я вновь покачаю головой.

Голова моя качнется из стороны в сторону, совершая колебательное движение и в третий раз, когда меня спросят, встречал ли я человека арти…

– А в чем его добро?

Смерть перебивает меня. Она больше не качается на качелях, смотрит не на меня, а на него. Это, знаете, как разговор с иностранцем. Ты втираешь ему про то, как сегодня солнечно, и в этот день можно было бы заключить сделку. А переводчик говорит: «Today is sunny. This is a great day for the transaction». Однако на тебя, переводчика, вообще никто не обращает внимания. Только лишь вопросы. «А ты верно перевел? Что он так долго молчит?».

Так и я. Саша смотрит на меня, намекая на дальнейший ответ, а я понимаю его с полувзгляда.

– Он умеет сопереживать. Часто ли вы видели тех, кто будет грустить о незнакомом человеке, которому плохо? Часто ли вы, Госпожа Смерть, могли лицезреть человека, который умел так искренне прощать и давать второй, третий, а то и четвертый шанс?

Смерть смеется:

– Сколько таких несчастных.

Я вспоминаю, как мы едем вместе на одном автобусе. Триста двадцать второй маршрут. У частников, как правило, водитель один и тот же, сам хозяин автобуса. Редко его сменяет напарник. Выходят они обычно через сутки. Так вот, каждый вторник, четверг и субботу мы едем по этому маршруту на этом самом автобусе, который постоянно проезжает через один и тот же столб, на котором висит венок с цветами. Где-то вдалеке виднеется золотой купол с крестом. Водитель замедляет ход, крестится, затем ускоряется и едет дальше с постоянной скоростью.

Сначала думаешь, что это всего лишь верующий. Много ли у нас таких, которые, проезжая собор, крестятся?

Бабульки шепчутся, что год назад здесь погибла жена водителя.

Вроде бы обычная информация, которая просачивается в наши головы. Вроде бы просто слова. Вроде бы обычная катастрофа из миллиона катастроф, которые случаются в нашей стране, да и вообще во всем мире.