Текст книги "Развеянные чары"
Автор книги: Эльза (Элизабет) Вернер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)
– Что это значит? – с твердостью спросила она. – Покушение на убийство? Вы забыли, где мы находимся. Я вижу, что была неправа, согласившись на разговор. Теперь как раз пора его закончить!
Беатриче опомнилась; по крайней мере, она остановилась, хотя глаза ее все еще выражали угрозу. Она судорожно сжимала в руке соскользнувший с головы черный кружевной шарф, не замечая, что один красный цветок выскользнул из волос и упал на пол.
– Вы раскаетесь в своих словах, – прошипела она сквозь стиснутые зубы. – Вы не знаете, что такое мщение? Ну, а я знаю и покажу вам обоим – вам и ему!
Она исчезла, оставив молодую женщину одну. Элла чувствовала себя не в силах сразу после происшедшей сцены вернуться в зал и отвечать на встревоженные вопросы Эрлау. С трудом переведя дыхание, она опустилась на стул и оперлась головой на руку. Она была потрясена такой дикой ненавистью и угрозами, но в то же время у нее на многое открылись глаза. Ненавидят только победоносную соперницу, а мстят – за утраченное или за то, что отчаялись удержать. Значит, очарованию пришел конец… Но к кому же относились угрозы? К Рейнгольду? Элла побледнела; сама она спокойно выслушала слова о мщении, но при мысли о том, что они относились не к ней, ее охватил ужас, и, прижав к груди руки, она в безотчетной тревоге тихо прошептала:
– Боже мой, но это невозможно! Ведь она любит его!
– Элеонора! – произнес кто-то возле нее.
Элла вздрогнула, сразу узнав голос, хотя еще не видела человека, назвавшего ее по имени: Рейнгольд стоял по ту сторону двери, как будто не решаясь войти, но затем, не слыша возражения, призвал на помощь свое мужество и ступил на веранду.
– Что случилось? – тревожно спросил он. – Ты одна в уединенной комнате, из которой только что вышла другая женщина. Ты говорила…
– С синьорой Бьянконой, – закончила за него Элла, когда он приостановился.
– Она оскорбила тебя? – воскликнул Рейнгольд, весь вспыхнув. – Мне знаком этот ее взгляд, не предвещающий ничего хорошего. Я уже подозревал нечто подобное, когда она внезапно исчезла из зала и тебя нигде не было видно. Кажется, я опоздал. Она оскорбила тебя, Элла?
Молодая женщина встала, намереваясь уйти, и холодно произнесла:
– Ты, конечно, понимаешь, что если бы это и случилось, я обратилась бы за помощью к тебе последнему.
Она хотела пройти мимо Рейнгольда, однако, хотя он не сделал ни малейшей попытки удержать ее, его глаза выразили такой горький упрек, что она невольно остановилась.
– Еще один вопрос, Элеонора, – тихо сказал он, – прежде чем ты уйдешь, только один. Ты была в театре, когда давали мою оперу, к чему отрицать это? Ведь я видел тебя, так же как и ты меня. Что привлекло тебя туда?
Элла потупилась, как будто ее в чем-то обвиняли, лицо ее покрылось предательским румянцем.
– Я хотела познакомиться с композитором Ринальдо по его произведениям, – медленно ответила она.
– И что же ты узнала?
– Ты хочешь слышать мое мнение о твоем новом творении? Все говорят, что оно – образцовое произведение.
– Это была покаянная исповедь! – с ударением произнес он. – Правда, я не подозревал, что ты услышишь ее, но раз это случилось, прошу тебя ответить: ты поняла ее?
Молодая женщина молчала.
– Я лишь одно мгновение видел твои глаза, – продолжал Рейнгольд с возрастающим волнением, – но видел, что в них стояли слезы. Ты поняла меня, Элла?
– Я поняла, что творец такой музыки не мог долее оставаться в тесном кругу моих родных, – твердо сказала Элла, – и что он, может быть, избрал для себя лучший путь, вырвавшись из этого круга и бросившись в жизнь, полную не знающей границ страсти. Ты всем пожертвовал своему гению, и я признаю, что твой гений был достоин такой жертвы.
Глубокой горечью звучали последние слова, нашедшие, по-видимому, отклик в душе Рейнгольда.
– Ты сама не знаешь, как ты жестока, – ответил он таким же тоном, – или, скорее, слишком хорошо знаешь это и заставляешь вдесятеро искупать причиненное тебе зло. Ты не задашься вопросом, возвышает ли меня или ведет к гибели та жизнь, которую все считают несравненным счастьем и от которой я так часто готов отказаться ради одного часа мира и покоя! Тебя не может тревожить, что твой муж, отец твоего ребенка, погибает от безумной жажды примирения с прошлым, которое он никогда не мог вырвать из сердца, что он дошел до отчаяния, разочаровавшись во всем и в самом себе! Ведь он заслужил такую участь: над ним произнесен обвинительный приговор, и высокая добродетель отказывает ему в слове примирения…
– Ради Бога, успокойся, Рейнгольд! – с испугом перебила его Элла. – Мы не одни здесь, нас могут услышать посторонние!
Он горько рассмеялся.
– Ну, тогда пусть они узнают о тяжком преступлении, состоящем в том, что муж наконец решился поговорить со своей женой. Но помни: пусть хоть весь свет сделает это открытие, мне все равно, кому оно повредит и кто будет осужден. Ты останешься здесь, Элла! – вне себя воскликнул он, видя, что она хочет уйти. – Я должен когда-нибудь высказать то, что гнетет мою душу; для меня ты всюду недоступна, так теперь ты выслушаешь меня здесь… Ты выслушаешь!
Он схватил Эллу за руку, чтобы удержать ее, но в ту же минуту в дверях показался маркиз Тортони и стремительно бросился между ними. Рейнгольд выпустил руку жены и отступил; по лицу Чезарио он понял, что тот был свидетелем предыдущей сцены.
Нахмурив лоб, маркиз с суровым видом стал возле молодой женщины и решительным тоном сказал ей:
– Позвольте предложить вам руку! Ваше отсутствие встревожило господина Эрлау. Разрешите проводить вас к нему.
Рейнгольд уже пришел в себя от неожиданного вмешательства, но еще не мог справиться с собственным волнением. Помеха в такую серьезную минуту вывела его из себя, а вид Чезарио, продолжавшего стоять рядом с его женой, лишил последнего самообладания.
– Прошу вас удалиться, Чезарио, – повелительно сказал он, и в его тоне слышалось то превосходство, какое он всегда проявлял по отношению к своему молодому другу и почитателю. Но он забыл, что на сей раз не он стоял у Чезарио на первом плане. Глаза маркиза гневно сверкнули, и он взволнованно произнес:
– Мне кажется странным тон вашей просьбы, Ринальдо, так же как изумляет меня и сама просьба; поэтому вы согласитесь, что я не исполню ее. Я не понял смысла слов, которыми вы и синьора Эрлау обменялись по-немецки, но видел, что вы хотели принудить ее остаться, когда она желала уйти. Мне кажется, она нуждается в защите… Прошу вас располагать мною, синьора!
– Вы хотите защитить ее от меня? – вспыхнув, воскликнул Рейнгольд. – Я запрещаю вам приближаться к этой даме!
– Вы, кажется, забыли, что здесь дело касается не синьоры Бьянконы, – резко сказал маркиз. – Там вы, может быть, имеете право запрещать и разрешать, но здесь…
– Здесь я имею больше прав, чем кто-либо!
– Вы лжете!
– Вы заплатите мне за эти слова, Чезарио! – крикнул Рейнгольд.
– К вашим услугам, – последовал немедленный ответ.
До сих пор Элла тщетно старалась остановить быстрый обмен угрозами между двумя яростно возбужденными мужчинами, не обращавшими на нее внимания; но последние слова, смысл которых нельзя было не понять, показали ей всю опасность этой злополучной встречи. Быстро решившись, она встала между спорящими и заговорила с твердостью, заставившей их прислушаться:
– Остановитесь, маркиз Тортони! Тут кроется недоразумение.
Чезарио тотчас повернулся к ней.
– Простите, синьора! Мы совершенно забыли о вашем присутствии, – сказал он уже спокойнее. – В словах синьора Ринальдо было оскорбление, которого я не могу допустить. Свои слова я не могу взять обратно и не возьму, если только вы сами не подтвердите, что он имеет на вас права.
В душе Эллы происходила мучительная борьба. Рейнгольд молчал, мрачно нахмурившись. Элла видела, что он не намерен говорить и своим молчанием хочет заставить ее или отречься от него, или признать своим мужем; первое повлекло бы к еще худшим последствиям. Оскорбление нанесено, а характер обоих мужчин делал кровавое столкновение неизбежным, если оскорбительные слова не будут взяты обратно. Выбора не оставалось.
– Синьор Ринальдо заходит слишком далеко, опираясь на права, которыми он когда-то пользовался, – выговорила она наконец. – Но оскорбления в его словах не было: он говорил… о своей жене.
Рейнгольд перевел дыхание: она признала его мужем и сделала это перед Чезарио.
Маркиз стоял, как пораженный громом. Он часто искал объяснения загадки, но такого исхода не ожидал.
– О своей жене? – растерянно повторил он.
– Но мы уже давно разошлись, – беззвучно добавила Элла.
Это разъяснение вернуло маркизу самообладание. Зная Беатриче, он сразу угадал причину разрыва, не сомневаясь в том, на чьей стороне была вина. Гуго был прав: открытие не только не заставило Чезарио испуганно отступить, но еще усилило в нем страстное сочувствие к любимой и оскорбленной женщине.
– В таком случае, – быстро заговорил он, обращаясь к Элеоноре, – только от вас зависит признать или не признать требования синьора Ринальдо, опирающегося на прошедшее, от которого он сам отрекся. Вы одна должны решить, могу ли я в будущем посвятить вам чувство, в котором я открыто признаюсь и которое вам предстоит со временем принять или отвергнуть.
Он говорил со всем пылом долго сдерживаемого чувства и с благородным, непоколебимым доверием мужчины, для которого любимое существо стоит выше всяких сомнений. Вопрос был высказан с достаточной определенностью и требовал решительного ответа. Молодая женщина содрогнулась от сознания этой необходимости.
– Ты должна решать, Элеонора, – сказал Рейнгольд.
Его голос звучал неестественно спокойно, но в глазах, которые он не отрывал от жены, было такое выражение, как будто он ждал смертельного приговора или помилования. На один момент их взгляды встретились, и Элла не была бы женщиной, если бы не поняла, что сейчас в ее руках – самая полная, самая ужасная месть. Одно лишь «да» отомстило бы за все, что ей пришлось выстрадать.
– Маркиз Тортони, – сказала она, медленно повернувшись к Чезарио, – прошу вас не настаивать, я еще не считаю себя свободной.
За этими словами последовала короткая, но тяжелая пауза.
По красивому лицу молодого итальянца Элла могла видеть, какая борьба происходила в нем между глубоким горем и гордостью мужчины, не желающего показать, насколько тяжел был для него полученный удар. Она видела, как маркиз молча поклонился ей и направился к двери, посмотреть в другую сторону у нее недоставало мужества.
– Чезарио! – с порывом раскаяния бросился к маркизу Рейнгольд. – Ведь мы друзья!
– Мы были друзьями, – холодно возразил тот. – Вы, конечно, понимаете, Ринальдо, что эта минута навсегда разлучила нас. Но во всяком случае я беру назад свое обвинение, объяснение вашей супруги снимает с вас вину. Прощайте, синьора!
Муж и жена остались одни. Несколько минут оба молчали. Элла низко наклонила голову над душистыми цветами, и крупные слезы упали на блестящие лепестки. Подобно трепетному дыханию ее слуха коснулось ее имя, но она не откликнулась.
– Элеонора! – повторил Рейнгольд.
Она взглянула на мужа. С ее лица еще не сошло выражение глубокой печали, но она уже вполне овладела своим голосом.
– Что же я сказала? Что я никогда не воспользуюсь свободой, которую мне дал сделанный тобой шаг? Но в этом нет ничего нового. Из своего брака я вынесла опыт, который предохранит меня от повторения ошибки. У меня есть ребенок, в котором цель и счастье моей жизни. Другой любви мне не нужно.
– Тебе не нужно, – дрожащим голосом произнес Рейнгольд, – а моя судьба для тебя безразлична. Ты всегда любила только ребенка, а меня – никогда! Ради него ты смогла порвать со всеми предрассудками своего воспитания и стала совсем другой; для твоего мужа ты это сделать не захотела.
– А разве он дал мне ту любовь, какую я вижу в своем ребенке? – глухо спросила Элла. – Оставь это, Рейнгольд! Ты знаешь, кто стоит и всегда будет стоять между нами.
– Беатриче? Я не хочу обвинять ее, хотя она в моем тогдашнем отдалении от тебя виновата больше, чем ты думаешь. Конечно, я всегда был господином своих желаний, я не должен был поддаваться этим чарам. Но если для меня теперь очевидна вся их лживость, если я хочу от них освободиться…
– Неужели ты хочешь и ее бросить, как когда-то бросил меня? – с упреком прервала его молодая женщина. – Неужели ты думаешь, что нас это может примирить? Я утратила веру в тебя, Рейнгольд, и ты не возвратишь ее мне, пожертвовав теперь другой женщиной. У меня нет причины уважать или щадить синьору Бьянкону, но она любит тебя, она все тебе отдала, и ты сам много лет давал ей неоспоримое право на обладание тобой. Если бы ты теперь захотел разорвать и те цепи, которые сам сковал, помни, что нас они все равно никогда не соединят. Теперь поздно… я не могу больше верить тебе.
Вместе с безграничной печалью в последних словах слышалась и твердая решимость. В следующую минуту Эллы уже не было в комнате. Рейнгольд остался один.
Глава 20
На другой вечер капитан Альмбах вошел в приемную Рейнгольда и спросил у встретившего его слуги:
– Моего брата все еще нельзя видеть?
Тот пожал плечами, указывая на запертую дверь кабинета.
– Вы знаете, мы не смеем тревожить синьора Ринальдо, когда он запирается.
– Сегодня уже с самого утра! Это начинает меня тревожить. Я непременно должен узнать, что там случилось! – проворчал капитан и, подойдя к двери кабинета, принялся так громко стучать, что его не могли не услышать. – Отвори, Рейнгольд! Это я!
Из комнаты не послышалось никакого ответа.
– Рейнгольд, сегодня я уже два раза тщетно пытался проникнуть к тебе. Если ты сейчас не отворишь, я подумаю, что случилось какое-нибудь несчастье, и выломаю дверь.
Угроза, по-видимому, оказала свое действие: за дверью послышались шаги, щелкнула задвижка, и на пороге показался Рейнгольд.
– К чему меня преследовать? – воскликнул он. – Неужели я никогда не могу быть один?
– Никогда? – с упреком сказал Гуго. – С сегодняшнего утра к тебе никому нет доступа, даже мне, а по твоему лицу видно, что в настоящую минуту ты меньше всего можешь переносить одиночество. Ох, уж этот мне злополучный вчерашний вечер! Одному небу известно, что там со всеми вами случилось. Элла вдруг скрылась из зала, и я уверен, что между вами был разговор. Маркиз Тортони, который тоже где-то пропадал, возвратился с таким выражением, как будто ему только что прочли смертный приговор, и вслед за тем немедленно исчез с вечера. Тебя я нашел на галерее в невообразимом волнении; синьора Беатриче села в карету с лицом, напоминающим Страшный суд. Бьюсь об заклад – она одна все это наделала. Что у вас вышло?
Скрестив на груди руки, Рейнгольд мрачно уставился в пол и глухо произнес:
– Между нами все кончено.
Капитан в изумлении отступил:
– Что это значит? Ведь ты уехал с ней вместе!
– Ну да! По ее настоянию, а затем дело дошло до окончательного решения.
– Ты порвал с ней? – спросил Гуго.
– Я? Нет! – с горечью возразил Рейнгольд. – Беатриче сама настойчиво довела дело до разрыва. Зачем понадобилось ей принуждать меня к разговору сразу после того, как мне стало ясно, чего я из-за нее лишился? Она потребовала от меня отчета в мыслях и чувствах, и я сказал ей правду, которую она хотела знать. Может быть, я говорил безжалостно, но если даже я был жесток, то она сто раз вынудила меня к этому.
– Могу себе представить, насколько я знаю синьору Бьянкону! – вполголоса заметил Гуго.
– Насколько ты ее знаешь? – повторил Рейнгольд. – Напрасно ты так думаешь! Я сам лишь вчера вечером вполне узнал ее. Что это была за сцена!.. Уверяю тебя, Гуго, даже ты, при всей своей энергии, не справился бы с нею. В человеке должен сидеть демон, чтобы противостоять такой женщине. Эта сцена довершила наш разрыв.
В его словах не слышалось облегчения: в них звучала лишь глухая ненависть. Капитан покачал головой.
– Боюсь, что тем дело не кончится. Беатриче не такая женщина, которая станет томиться в бессильных слезах… Берегись, Рейнгольд!
– Она грозила мне мщением, – мрачно сказал Рейнгольд, – и, насколько я ее знаю, исполнит угрозу. Но пусть только попробует! Я не боюсь того, что сам вызвал, со счастьем у меня и без того покончено.
– А если разрыв между вами бесповоротно решен, ты не считаешь возможным примирение с Эллой? – серьезно спросил капитан.
– Нет, Гуго, об этом не может быть и речи. Я знаю, она не в состоянии забыть. В ее сердце ничто не говорит обо мне, если когда-нибудь и говорило. Между нами слишком глубокая пропасть, и через нее нет моста. Я потерял последнюю надежду.
В эту минуту разговор братьев был прерван Ионой, который буквально ворвался в комнату. Рейнгольд рассердился, что слуга его брата позволил себе без спросу явиться в его кабинет, с языка Гуго уже готов был сорваться строгий выговор, но выражение лица матроса заставило его остановиться.
– Что случилось, Иона? – с тревогой спросил он. – Ты принес какие-то особенные новости?
– Господин капитан! – В голосе матроса не было обычного спокойствия, он заметно дрожал. – Я сейчас из дома Эрлау… вы знаете, я часто там бываю… Старый господин вне себя, вся прислуга на ногах, Аннунциата от слез чуть не ослепла, хоть ни в чем, по правде сказать, не виновата, а молодая госпожа…
– Но что случилось? – крикнул Рейнгольд, вскакивая с места со страшным предчувствием в душе. – Какое-нибудь несчастье?
– Ребенок пропал еще с утра! – с отчаянием воскликнул Иона. – Если он не найдется, мать, наверно, умрет.
– Кто пропал? Маленький Рейнгольд? – допытывался Гуго, между тем как его брат застыл, не сводя взора с вестника несчастья и не в силах вымолвить ни слова. – Как могло это случиться? Разве за ним никто не смотрел?
– Он, как всегда, играл в саду, – стал объяснять Иона, – и с ним была Аннунциата. Она ушла на несколько минут в дом, так часто бывало. Вернулась в сад, а калитка открыта, и мальчик пропал без следа. Уж они у всех соседей спрашивали, все кругом обыскали; только нигде поблизости нет ни прудов, ни рвов, где с мальчиком могло бы приключиться что-нибудь худое, а если бы он сам убежал, так ведь он уже не такой маленький, сумел бы найти дорогу домой. Никто ничего не может понять.
Взоры братьев встретились, и глаза обоих выразили одну и ту же мысль. В следующее мгновение Рейнгольд, бледный как смерть и весь дрожа от волнения, уже схватил со стола шляпу.
– Я добуду объяснение, – крикнул он. – Я знаю, где искать мальчика! А ты ступай поскорей к Элле, Гуго! Я приду вслед за тобой, может быть, с ребенком!
Капитан, сохранивший больше хладнокровия, быстро схватил его за руку.
– Прошу тебя, Рейнгольд, не поступай опрометчиво! Мы даже еще не знаем всех обстоятельств. Мальчик в самом деле мог заблудиться и до сих пор не вернуться домой, так как не умеет говорить по-итальянски. Может быть, теперь его уже привели к матери. Что ты хочешь делать?
– Требовать, чтобы мне возвратили сына! – с яростью крикнул Рейнгольд. – Так вот какую месть придумала эта фурия! Она захотела одним смертельным ударом поразить нас обоих – Эллу и меня!.. Но я сумею найти ее. Пусти меня, Гуго! Мне надо к Беатриче.
– Это ничему не поможет, – воскликнул капитан, испуганный выражением лица брата и тщетно пытаясь его удержать. – Если твое подозрение справедливо, она выдержит свою роль. Ты только еще больше раздражишь ее. Надо принять другие меры.
Рейнгольд с силой вырвался от него.
– Пусти меня! Только я один могу принудить ее вернуть ребенка, но если и я ничего не добьюсь, тогда несчастье неизбежно!
И он бросился вон из комнаты.
Хотя до дома, в котором жила Беатриче, было довольно далеко, Рейнгольду понадобилось не больше четверти часа, чтобы туда добраться. Обычно он не нуждался в докладах – перед ним распахивались все двери, поскольку на него смотрели как на полновластного повелителя. Но теперь слуга, отворивший ему, стал настойчиво уверять его, что синьора не может никого видеть, даже синьора Ринальдо, так как она серьезно заболела и строго запретила…
Рейнгольд не дослушал. Оттолкнув слугу, он пробежал в переднюю и распахнул дверь в гостиную; она оказалась пустой, так же как и соседний будуар, в остальных комнатах все двери были отворены настежь. Нигде не было и следа артистки, по-видимому, покинувшей дом, Рейнгольд понял, что опоздал, но, несмотря на поразившее его ужасом открытие, в глубине души смутно чувствовал, что бегство Беатриче помешало ему совершить преступление. В его теперешнем настроении он был способен на все. Страшным усилием воли принудив себя успокоиться, он вернулся к слуге, не решившемуся следовать за ним и стоявшему в передней.
– Итак, синьора уехала. Когда? – спросил Рейнгольд.
Слуга колебался с ответом, лицо господина не сулило ему ничего хорошего.
– Марк, ты должен ответить! Ты видел, что меня не удержала выдумка, которой ты по приказанию синьоры пытался обмануть меня. Еще раз спрашиваю: когда и куда она уехала?
Марк, по-видимому, не был посвящен в тайну, так как не смог ответить а эти вопросы. Подслушав вчера часть разговора между своей госпожой и синьором Ринальдо, он по-своему объяснил сегодняшние события. Совершенно в характере Беатриче было уехать на несколько дней из города, хотя бы только для того, чтобы сделать невозможной постановку оперы Ринальдо, и вполне понятно, что последний был вне себя от гнева. Это был уже не первый разлад между ними, но до сих пор ссоры оканчивались примирением. Предвидя и на сей раз такой исход, слуга сообразил, что ему выгоднее поддержать хорошие отношения с той стороной, которая всегда оказывалась победительницей. Потому он сообщил, что синьора уехала рано утром, приказав всем говорить, что она больна; уехала она в собственном экипаже. Больше он ничего не знал.
– А куда она поехала? – задыхаясь, спросил Рейнгольд. – Ты не слышал, какой адрес она дала кучеру?
– Кажется, адрес маэстро Джанелли.
– Джанелли! Значит, и он в заговоре? Ну, может быть, я что-нибудь и знаю. Марк, как только синьора вернется или ты получишь о ней какое-нибудь известие, сейчас же дай мне знать! Слышишь? Сейчас же! Каждое слово будет оплачено золотом, помни это.
И, уже на ходу бросив эти слова, Рейнгольд умчался.
Марк в полном смущении смотрел ему вслед. Никогда еще подобные сцены не разыгрывались так бурно, как сейчас, а волнение синьора Ринальдо превзошло все, что происходило до сих пор. Что же такое случилось? Неужели маэстро увез синьору Бьянкону? Похоже на то.
В доме консула Эрлау царила страшная суматоха. Капитан Альмбах, немедленно поспешивший сюда, с величайшей энергией и осторожностью принялся за поиски своего племянника, но они ни к чему не привели. Неоспорим был только один факт: ребенок бесследно исчез, и невозможно установить, ушел ли он из сада по собственному побуждению или его куда-нибудь заманили. Никто не заметил ничего подозрительного, никто не хватился мальчика, пока за ним не пришла Аннунциата. Бедная маленькая итальянка заливалась слезами, хотя на ней не лежало никакой вины, так как госпожа сама позвала ее в дом. Ребенок был достаточно большой, чтобы не нуждаться в безотлучном надзоре, и часто играл один в саду, если все выходы были закрыты. Гуго все еще не решался высказать подозрение, которое он вполне разделял с братом и которое с каждой минутой крепло в его душе. Намек на возможность похищения был встречен общим недоверием. Разбойники в центре города, да еще в лучшей его части! Нет, это невозможно! Скорее верилось в несчастный случай. И в наступающей темноте еще раз принялись за поиски в соседних садах и во всей близлежащей округе.
Тщетно старался Эрлау успокоить свою приемную дочь, представляя ей всевозможные случаи, допускавшие благополучный исход, – Элла ничего не хотела слушать. Не произнося ни слова, бледная как смерть, с совершенно сухими глазами, сидела она возле него после долгих бесплодных розысков, которыми частью сама руководила. Хотя Гуго ни единым словом не обмолвился о своем подозрении, мысли молодой женщины приняли то же самое направление, и чем необъяснимее казалось исчезновение мальчика, тем более неотвязным становилось воспоминание о вчерашней встрече, о дикой ненависти Беатриче, о ее страстной угрозе. В душе Эллы все сильнее становилось предчувствие, что здесь было настоящее преступление, а не простой случай или несчастье.
К дому примчался экипаж и остановился у подъезда. Элла, вздрагивавшая при малейшем шуме, бросилась к окну, ожидая получить известие о сыне, и увидела, как из экипажа выскочил ее муж и бросился к дому. Через минуту он уже стоял перед ней.
– Рейнгольд, где наше дитя?
Это был крик отчаяния, смертельного страха, но в нем звучал и упрек, от которого он почувствовал себя совершенно уничтоженным. От него требовали ребенка, как будто он был виноват в том, что мать лишилась его.
– Где наше дитя? – повторила Элеонора, тщетно стараясь прочесть ответ на лице мужа.
– В руках Беатриче, – твердо сказал Рейнгольд. – Я опоздал, не успел отнять его, она уже бежала со своей добычей, но по крайней мере я напал на след. Джанелли выдал мне ее, негодяй все знал, если не был сообщником, но он видел, что я убил бы его, если бы он не указал мне дороги, по которой она уехала с ребенком. Она бежала в горы, по направлению к А. Нельзя терять ни минуты. Я только хотел сказать тебе это, Элла! Прощай!
Эрлау, с ужасом слушавший рассказ Рейнгольда, приступил было к нему с вопросами и советами, но Элла не дала ему выговорить ни слова. Как ни ужасны были сообщенные ей сведения, они придали ей мужества.
– Рейнгольд, возьми меня с собой! – решительно сказала она.
Он сделал отрицательный жест.
– Невозможно, Элеонора! Ведь это будет погоня на жизнь или смерть, и если я достигну цели, то, может быть, и борьба не на жизнь, а на смерть. Тебе там не место, я один должен бороться. Или я возвращу тебе сына, или ты меня больше никогда не увидишь. Будь спокойна! Ведь возможность спасения в руках отца.
– А мать тем временем должна в отчаянии томиться здесь? – страстно воскликнула молодая женщина. – Возьми меня с собой! Ты не знаешь, как я сильна, когда надо действовать, тебе нечего бояться слез и обмороков; я все могу перенести, кроме неизвестности и бездействия, все лучше тревожного ожидания известий, которые могут долго не приходить. Я еду с тобой!
– Ради Бога, Элеонора! – с ужасом воскликнул Эрлау. – Что за идея! Это может кончиться гибелью!
Рейнгольд несколько мгновений молча смотрел на жену, как будто желая убедиться, насколько достанет у нее сил, затем быстро спросил:
– Можешь ты быть готова через десять минут? Карета ждет внизу.
– Даже гораздо раньше!
И Элеонора исчезла в соседней комнате. Консул еще раз прибегнул к просьбам, увещаниям, уговорам, но Рейнгольд резко остановил его.
– Предоставьте ей свободу действий, как делаю я, – энергично заговорил он. – Теперь не время для хладнокровных рассуждений. Я не вижу здесь моего брата, а разыскивать его мне некогда. Расскажите ему, что случилось, что я открыл. Пусть он немедленно примет необходимые меры для обеспечения нам помощи в случае нужды, а затем следует за нами. Мы едем прямо в А. Там Гуго может получить о нас дальнейшие известия.
Не дожидаясь ответа, он повернулся к двери, на пороге которой уже стояла Элла в шляпе и дорожном плаще. С коротким, горячим прощальным поцелуем она порывисто бросилась на грудь своему приемному отцу, протест которого был оставлен без внимания, потом последовала за Рейнгольдом. Из окна Эрлау видел, как он помог ей сесть в экипаж и сам поместился рядом с ней; дверца захлопнулась, карета помчалась.
Всего этого не могли вынести еще не окрепшие нервы старика, особенно после тревог и волнений последних часов: он почти без чувств упал в кресло.
Минут через десять вернулся Гуго, от слуг он услышал о неожиданном появлении брата и о таком же неожиданном его отъезде с Эллой. Торопливые расспросы капитана заставили Эрлау прийти в себя. Старик не мог опомниться от решения Эллы, а тем более от своеволия Рейнгольда, взявшего ее с собой без дальнейших разговоров. Его приезд, объяснения, отъезд – все пронеслось с быстротой вихря и походило на настоящее похищение. Что будет с молодой женщиной во время путешествия? Консул приходил в отчаяние при мысли о всевозможных случайностях, ожидавших его любимицу.
Гуго молча выслушал Эрлау и не высказывал ни особенного удивления, ни страха. Казалось, он предвидел что-то в этом роде, и когда старик окончил свой рассказ, мягко взял его за руку.
– Успокойтесь, господин консул! – сказал он спокойно, хотя голос его слегка дрожал. – Родители напали теперь на след своего ребенка и найдут, вероятно, и его, и… самих себя.
