Текст книги "Архистратиг Михаил"
Автор книги: Эльза (Элизабет) Вернер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)
Глава 12
Когда Ганс проснулся на следующее утро, солнце ярко светило в окно, и платье Ганса настолько обсохло, что он мог надеть его. Было еще очень рано, и в доме не слышалось ни малейшего движения. Поэтому Ганс решил осмотреть при свете дня старый замок.
Эберсбург был, несомненно, красивым и мощным горным замком, который не раз разрушали в течение столетий и каждый раз отстраивали сызнова. Но это было когда-то прежде, теперь же он представлял собой только развалины. Большая часть уже совершенно развалилась, а то, что уцелело, было близко к разрушению. Во дворе росла трава, щелями между каменными плитами завладели кусты и молодые деревца, образуя целые заросли. Кругом величественно красовались руины, да и уцелевший флигель, в котором жил теперешний владелец, имел очень жалкий вид.
Пробравшись сквозь заросли, Ганс обнаружил отверстие в стене, которое, наверное, было некогда калиткой на замковую террасу. Вдруг из сторожевой башни, служившей, очевидно, скотным двором, послышалось веселое блеяние, и сейчас же из открытой дверки выбежала коза, а за ней показалась девица Герлинда. Несмотря на ранний час, она была уже в полном туалете, а именно – во вчерашнем сером платье, а в обеих руках держала маленький деревянный сосуд, до краев наполненный молоком.
Неожиданная встреча поразила обе стороны: Герлинда остановилась, словно вкопанная; ведь гостю пришлось убедиться, что девица фон Эберштейн, происходившая из десятого столетия и обладавшая нескончаемой вереницей предков, собственноручно доила козу, чтобы добыть молоко к завтраку. Ее замешательство смутило и Ганса, так что он не нашелся, что сказать, а ограничился немым поклоном. К счастью, коза поняла затруднительность этой сцены и положила ей конец тем, что понеслась веселыми скачками к незнакомцу, а лотом круто повернула обратно и так неосторожно толкнула Герлинду, что сосуд закачался и часть молока расплескалась.
Это нарушило неловкое молчание. Ганс поспешил прийти на помощь Герлинде и взял из ее рук сосуд с молоком, при этом девушка тихо сказала:
– Мукерль всегда так радуется, когда ее выпускают на волю!
«Слава Богу! Наконец-то что-нибудь другое, кроме средневековой хроники!» – подумал Ганс, восхищенный словами девушки.
Он высказал свое удовольствие, что Мукерль такая резвая, попутно осведомился о возрасте и состоянии здоровья козы и, осторожно отнеся молоко в безопасное место, поставил сосуд на выступ стены, потому что Мукерль посматривала на него очень критически и, видимо, была расположена повторить нападение. Впрочем, в конце концов козочка задумалась и занялась сочной травой, покрывавшей террасу.
Молодая девушка была, видимо, очень смущена тем, что оказалась наедине с гостем. Вчерашняя накрахмаленность и смешные манеры исчезли, и Герлинда смотрела на Ганса с выражением испуганного ребенка. Теперь он мог рассмотреть ее глаза – прекрасные темные глаза, нежные и робкие, как у лани, и вполне соответствовавшие ее очаровательному личику.
Молчание продолжалось довольно долго. Ганс весь ушел в созерцание этих глаз и совсем забыл о разговоре. Когда же он сообразил, что надо заговорить о чем-нибудь, он механически коснулся вчерашней темы.
– Я осматривал Эберсбург, – сказал он. – Должно быть, в прежние времена это был гордый замок, который мог причинить немало хлопот врагам, и распри, разыгравшиеся из-за Кунрада фон Ортенау и Гильдегунды фон Эберштейн...
Это было просто несчастье, что он назвал эти имена. Как только Герлинда услышала о средних веках, она сразу стала по-вчерашнему накрахмаленной, ее длинные ресницы опустились, и совсем вчерашним монотонным лепетом она поспешила исправить свою ошибку:
– Кунрад фон Эберштейн и Гильдегунда фон Ортенау в лето от Рождества Христова...
– Да, да, баронесса, я уже знаю, я хорошо помню эту историю! – с отчаянием перебил ее Ганс – Благодаря вашей любезности я уже очень подробно посвящен в хронику вашей семьи. Я хотел в сущности только за-метить, что пребывание в старом замке должно быть очень скучным. Вы приносите своему батюшке большую жертву этим, потому что молодая девушка должна стремиться к свету и жизни!
Герлинда отрицательно покачала головой и сказала с непогрешимой уверенностью семидесятилетнего старца:
– Свет и жизнь никуда не годятся!
– Никуда? – удивленно переспросил юноша. – Да вы-то откуда можете знать это?
– Так говорит папа, – ответила Герлинда с торжественностью, которая свидетельствовала, что афоризмы старого Эберштейна принимаются ею вполне на веру. – Свет делается все хуже, и на теперешнем столетии сказываются все признаки упадка, так как знать не имеет более никакого значения.
Ганс улыбнулся и возразил ей:
– Да, знать! Но ведь и помимо знати существуют люди на свете!
Герлинда взглянула на него с некоторым удивлением – казалось, она сомневалась в этом. После глубокого раздумья она заявила:
– Ну да! Мужики!
– Верно! А потом существуют и другие классы, которым нельзя отказать в праве на существование. Например, ученые, художники, к которым принадлежу я...
Герлинда с выражением крайнего изумления открыла рот и заявила:
– К художникам!
«Да, ведь она принимает и меня тоже за субъекта, выскочившего из глубины средних веков!» – подумал Ганс и сказал вслух:
– Разумеется, баронесса! Я занимаюсь искусством и льщу себя надеждой, что мне кое-что удастся на этом поприще!
Видно было, что девушка считает такое занятие очень неподходящим. К счастью, ей вспомнилось, что кто-то из Эберштейнов занимался астрологией, и это до известной степени объяснило ей странный вкус барона Велау-Веленберга. Тем не менее, она сочла необходимым преподнести ему отцовский афоризм:
– Папа говорит, что представитель древнего аристократического рода не должен идти на компромиссы с современностью: это унижает его!
– Да, но это – личное, воззрение барона! – возразил Ганс, пожимая плечами. – Он настолько отошел, от всего мира, что потерял с ним всякую связь. Однако люди одного с ним происхождения думают уже совершенно иначе. Возьмите для примера Штейнрюков, семью, которая так же стара, как и ваша!
– На двести лет моложе! – возмущенно перебила его Герлинда.
– Совершенно верно, на целых двести лет! Я вспоминаю, их родоначальник упоминается впервые в эпоху крестовых походов, тогда как ваш встречается в восьмом столетии...
– В десятом!
– Совершенно верно, в десятом! Я просто оговорился, я имел в виду именно десятое... Однако вернемся к Штейнрюкам. Граф Михаил – командующий войсками. Его сын, насколько мне известно, был дипломатом, его внук – на государственной службе. Все они находятся в самой середине бурного потока современности и едва ли согласились бы со взглядами вашего батюшки. Впрочем, и вы тоже станете иначе думать обо всем этом, когда выйдете в мир и жизнь!
– Я хотела бы никогда не входить туда, – тихо и застенчиво сказала Герлинда, – я так боюсь!
Ганс улыбнулся. Он подошел поближе к девушке, и его голос зазвучал необыкновенно мягко и нежно, словно он говорил с ребенком:
– Это вполне понятно: ведь вы живете в стороне от жизни и погрузились в давно минувший волшебный мир, словно спящая красавица в сказке. Но когда-нибудь настанет день, когда живую изгородь, скрывающую вас от мира, сломают, день, когда вы проснетесь от волшебного сна, и, поверьте мне, баронесса, то, что вы тогда увидите, уже не будет пылью и тленом столетий!! Нет, вы увидите теплый золотистый солнечный свет и научитесь заглядывать в жизнь!
Герлинда молча выслушала эту тираду, но прелестная тихая улыбка, игравшая около ее уст, выдавала, что она знает сказку о спящей красавице. Она медленно подняла глаза, но только на один миг, и снова быстро опустила их. Должно быть, в выражении лица молодого человека ей блеснула частица того света, о котором он говорил, потому что она вдруг густо покраснела и резко отвернулась.
Мукерль была очень понятливой козой. До сих пор она мирно пощипывала траву и лишь по временам бросала серьезный взгляд на беседовавших, причем течение разговора ее, видимо, вполне удовлетворяло. Но теперь дело, очевидно, показалось ей подозрительным, потому что она вдруг оставила траву и, подбежав к своей госпоже, стала около нее в сторожкой позе.
– Мне пора в замок, кажется, – еле слышно вымолвила Герлинда.
– Уже? – спросил Ганс, который даже не заметил, что разговор длился добрых полчаса.
Они вместе направились домой, причем, Ганс нес молоко, баронесса Герлинда шла рядом с ним, а Мукерль следовала за ними, время от времени серьезно покачивая головой. Дело все-таки казалось ей подозрительным, она не могла понять, почему оба они вдруг стали так молчаливы!
Через час после этого юный художник стоял у подножия Эберсбурга. Он простился с бароном и его дочерью, не разоблачив своего инкогнито, так как хотел избавить старца от лишнего раздражения. Да и что из этого, если его будут считать здесь и впредь «субъектом из средневековья»? Приключение кончилось, и едва ли он когда-либо попадет опять в Эберсбург.
Его взгляд еще раз скользнул по серым стенам и залитой солнцем замковой террасе, и хваленая современность, к которой он теперь возвращался, показалась ему слишком прозаичной по сравнению со сказочной грезой, пережитой посреди зеленого леса, в старых развалинах, где все цвело и благоухало, около маленькой спящей царевны, которая опять замкнется в своем одиночестве и будет грезить о рыцаре, который пробьется сквозь живую изгородь и поцелуем разбудит ее от волшебного сна.
Ганс подавил вздох и вполголоса сказал:
– А все-таки жаль, что я и на самом деле не Ганс Велау-Веленберг ауф Форшунгштейн!
Глава 13
В Штейнрюке царило большое оживление, которому много способствовали охотничий сезон и прекрасные солнечные осенние дни. Правда, за исключением Герлинды фон Эберштейн, никто не был приглашен гостить в замок на продолжительное время, но каждый день приезжали гости из окрестных поместий. Центром всеобщего внимания были Герта и Рауль. Ведь уже давно было известно, что оба они предназначены друг для друга, что нынешнее совместное пребывание в замке должно дать им случай для объяснения, остававшегося одной проформой, и что генерал разослал приглашения на большое празднество, на котором должно быть объявлено о помолвке.
Наступил, наконец, день этого празднества, и к вечеру замок наполнился тем хлопотливым волнением, которое обыкновенно предшествует большим торжествам. Слуги бегали взад и вперед по лестницам, то тут, то там наспех заканчивали какие-нибудь приготовления, а парадные комнаты были уже залиты ярким светом.
Вся семья, кроме Герты и Герлинды, вышла в приемную гостиную. Граф Штейнрюк, который вел под руку графиню-вдову, казался необыкновенно веселым: ведь сегодняшний день приносил ему осуществление заветной мечты. Оба последних отпрыска рода обручатся, и это обеспечит блеск роду Штейнрюков, так как все владения объединятся в одних руках.
Гортензия, шедшая под руку ссыном, тоже сияла довольством. Она была одета богато и со вкусом и при вечернем освещении казалась все еще очень красивой, затмевая хрупкую и бледную кузину. И Рауль был весел и любезен. Только по временам легкие тучки набегали на его чело, но быстро исчезали, и он обращался с матерью с самым нежным вниманием.
– Мы, насколько возможно, ограничили число приглашений, – сказала Гортензия, окидывая критическим взглядом освещенные комнаты, – и все-таки лишь с большим трудом разместим наших гостей. Просто ужас с этими старыми горными замками, в которых нет ни достаточно больших залов, ни подходящих комнат для гостей! Даже празднества в них не устроишь, как следует!
– Их не ради этого и строили, – спокойно возразил граф. – Эти замки должны были давать приют семье и охранять от нападений. Современным требованиям они, разумеется, не могут удовлетворять, по крайней мере, твоим, Гортензия, потому что ты никогда не любила Штейнрюк!
– Ну, в этом отношении я совершенно разделяю мамин вкус! – вставил Рауль. – Меня прельщает здесь только охота в горном лесу. Сам по себе замок со своими тесными, мрачными комнатами, бесконечными коридорами, где гулко отдается эхо, и крутыми темными лестницами напоминает тюрьму. Я с облегчением перевожу дух, когда оставляю замок!
– По-видимому, ты совершенно забыл, что эти старые стены были колыбелью твоего рода, а потому должны быть священны и дороги тебе даже и в том случае, если бы лежали в развалинах! – не без резкости заметил генерал.
Рауль прикусил себе язык при этом справедливом замечании.
– Прости, дедушка, я, разумеется, питаю должное благоговение к нашему родовому замку, но при всем своем добром желании не могу находить его красивым. Да, если бы это был солнечный, веселый замок в Провансе с его райскими окрестностями, с прошлым, богатым преданиями и песнями, где я прежде...
– Ты имеешь в виду замок Монтиньи? – перебил его граф таким тоном, что Рауль сразу смолк.
Но за него ответила Гортензия:
– Конечно, папа, он говорит о моей прекрасной, солнечной родине. Ты должен понять, что нам она точно так же дорога, как тебе твоя!
– «Нам»? – холодно переспросил генерал. – Надеюсь, ты говоришь лишь о себе, Гортензия? Я нахожу вполне естественным, что ты всей душой привержена к своей родине, но Рауль – Штейнрюк, и ему нечего искать в Провансе. Его любовь принадлежит, разумеется, его родине!
Слова графа звучали почти угрозой, и у Гортензии на языке был резкий ответ. Но графиня, мать Герты, отлично знавшая яблоко раздора в семье, поспешила направить разговор в другую сторону.
– Наши девушки все еще не готовы! – заметила она. – Я просила Герту помочь немного Герлинде в туалетных делах, ведь бедная девочка сама ровно ничего в этом не понимает!
– Маленькая Эберштейн вообще кажется очень ограниченной, – сыронизировал Рауль. – Обыкновенно она молчалива, словно гробница ее предков, но стоит нажать на историческую пружину, и она начинает лепетать, словно попугай. Тогда она разражается рядом имен, от которых волосы становятся дыбом, и бездной исторических дат... Просто ужас, да и только!
– И тем не менее именно ты всегда вызываешь Герлинду на эти разговоры и заставляешь ее быть смешной! – с упреком сказала графиня. – Она чересчур неопытна, чтобы заметить насмешку под твоей вежливостью и мнимым интересом к ее познаниям. Неужели ты не можешь оставить ее в покое?
– Но она сама напрашивается на насмешки! – бросила Гортензия. – Боже мой, что за наряды и что за реверансы! А стоит ей раскрыть рот, и конец! Не сердись на меня, милая Марианна, но почти невозможное дело ввести твою крестницу в общество!
– Бедная девочка не виновата в этом! – сказала графиня Марианна. – Она имела несчастье потерять мать в самом раннем детстве, никогда не видела света, никогда не соприкасалась с людьми, за исключением отца, и старый чудак своим нелепым воспитанием сделал ее такой.
– Я поражаюсь твоему терпению, милая Марианна, тому, что ты вообще еще водишься с Эберштейном, – сказал Штейнрюк. – Как-то прежде я однажды навестил его, потому что мне было жаль, что он так одинок! Но мне прежде всего, пришлось выслушать от него, что его род на двести лет старше моего. Он повторил мне это, кажется, шесть раз подряд. От него было невозможно добиться ни единого разумного слова, а теперь он окончательно впал в детство!
– Он стар и болен, а это печальная судьба – оканчивать свои дни в бедности и одиночестве, – мягко возразила графиня. – С тех пор как подагра заставила его выйти в отставку, у него только и остались маленькая пенсия и развалины замка. Если бы удалось по крайней мере хоть уговорить его расстаться на некоторое время с Герлиндой! Я охотно взяла бы ее в Бернгейм или в город, потому что этой зимой мы пробудем там некоторое время. Только едва ли я смогу добиться этого!
– Старый эгоист! – сердито сказал генерал. – Что станется с бедным ребенком, когда он закроет глаза? Однако наши девицы и в самом деле заставляют ждать себя, пора бы им уже выйти!
Действительно, девицы несколько запоздали, но их задержали вовсе не туалетные дела. Герта была уже совершенно одета и, отпустив камеристку, стояла перед зеркалом. Можно было подумать, что она увлечена созерцанием своей красоты, но странно мечтательное выражение ее глаз свидетельствовало о том, что она даже не смотрит на свое отражение, а унеслась мыслями куда-то очень далеко.
Дверь соседней комнаты тихо отворилась, и вошла Герлинда. Обе девушки всегда были вместе, когда графское семейство приезжало в Штейнрюк, но тем не менее ни малейшей интимности между ними не было. Герлинда с боязливым восхищением смотрела на блестящую Герту, тогда как последняя относилась к ней лишь со снисходительным пренебрежением, а порой и дерзко высмеивала ее.
И сегодня тоже глаза Герлинды с восхищением остановились на юной графине, которая действительно была необыкновенно хороша в белом атласном платье, тяжелыми мягкими складками ниспадавшем до полу от тонкой талии. Волосы Герты украшала одна единственная белая роза, и букет ароматных полураспустившихся розовых бутонов лежал на столике около зеркала:
– Как ты красива! – невольно сказала Герлинда.
Молодая графиня обернулась и улыбнулась, но это не было улыбкой удовлетворенного тщеславия.
– Могу вернуть тебе этот комплимент, – ответила она. – Сегодня у тебя прелестный вид!
На молодой девушке сегодня уже не было серого золушкиного платья, потому что графиня позаботилась о подходящем туалете своей крестницы для предстоящего бала. Но Герлинда, видимо, была подавлена непривычной роскошью и не умела носить платья. Она чувствовала, насколько не подходит сама к окружающему блестящему обществу, и это еще более запугивало ее. Она стояла теперь в сильном смущении и не решалась поднять взор.
– Только ты должна отучиться от этой смешной чопорности, – критиковала Герта, – в своем Эберсбурге ты просто разучиваешься держать себя, как следует! Ведь ты никого не видишь там, кроме отца и мужиков из соседнего села, где ты бываешь у обедни!
Герлинда молча поникла головой. Никого! Она подумала о юном госте, который пришел в бурю и непогоду и ушел в яркий солнечный день. Она до сих пор ни звука не проронила о нем, хотя это было целым событием в ее одинокой жизни. Какая-то бессознательная стыдливость смыкала ее уста, а сегодня она уже ни в коем случае не могла бы говорить об этом. Воспоминания о солнечной утренней грезе на развалинах старого замка не годились для слуха гордой молодой дамы, с такой ледяной рассудительностью критиковавшей свою подругу детства.
Герта снова отвернулась и при этом смахнула со стола букет, Герлинда подняла его.
– Спасибо! – равнодушно сказала Герта, взяв цветы. Должно быть, букет был связан кое-как, потому что одна из роз отделилась от своих сестер и упала к ногам молодой графини. Последняя со странно суровым выражением смотрела на нее. Быть может, ей припомнился тот вечер, когда вот такой же ароматный бутон упал из ее рук, чтобы умереть под раздавившей ее железной ступней.
– Оставь! – бросила она, когда Герлинда снова хотела нагнуться. – Велик толк от одной розы! Ведь у меня их достаточно!
– Но ведь это – подарок твоего жениха! – заметила девушка.
– Ну да, и я возьму с собой букет на сегодняшний вечер, большего Рауль не может потребовать от меня. Только бы поскорее окончилась церемония поздравлений! До смерти скучно выслушивать от всех и каждого одно и то же и отвечать на все банальные приветствия! Я сегодня совершенно не в надлежащем расположении духа для этого!
Слова Герты звучали нетерпеливо, и Герлинда с удивлением посмотрела на невесту, которая в день обручения обреталась не в «надлежащем» настроении, чтобы принимать поздравления.
– Разве ты не любишь графа Рауля? – наивно спросила она.
Герта снова резко обернулась.
– Странный вопрос! Как это тебе пришло в голову? Разумеется, я люблю его: ведь мы воспитаны друг для друга, я еще с детства знала, что он предназначен мне в мужья. Он красив, храбр, любезен, равен мне по имени и роду, почему же мне не любить его? Ты, наверное, думаешь, что и в наши времена браки должны происходить при такой же романтической обстановке, как в старых хрониках, где невесту надо было добыть непременно мечом и борьбой? Только вчера ты рассказывала нам историю о какой-то Гертрудис...
– Гертрудис фон Эберштейн и Дитрих Фернбахен любили друг друга, – сейчас же подхватила Герлинда, словно это имя послужило для нее боевым кличем. – Но она не могла бракосочетаться с ним, ибо он был не рыцарского, а купеческого происхождения.
– Не могла? – спросила Герта, вскидывая голову. – Может быть, не хотела? Наверное, ей было противно менять старое, благородное имя на имя случайно разбогатевшей семьи. Ты этого не понимаешь, Герлинда? Ну, например, как бы ты поступила, если бы влюбилась в мещанина?
– Это было бы ужасно! – сказала маленькая дворяночка со всем ужасом отпрыска десятого столетия. – Но папа говорит, что этого не должно быть.
– Однако это случилось и даже в вашем собственном роду! Кстати, как, собственно говоря, кончилось дело: отказалась ли твоя прародительница от своего Дитриха?
Бедная Герлинда и в самом деле не замечала, что во все время своего пребывания у Штейнрюков она была козлом отпущения для насмешливых шуток Рауля и Герты, старавшихся при всяком удобном случае выставить ее в смешном свете. Но ей страстно хотелось выказать признательность за гостеприимство, и в своей невинности и безобидности она и в самом деле думала, будто все интересуются ее историями, казавшимися ей самой такими важными! Поэтому она снова серьезно сложила руки и в обычной манере принялась цитировать выдержку из семейной хроники, которая на этот раз оканчивалась не счастливой свадьбой, как между Кунрадом фон Эберштейном и Гильдегундой фон Ортенау, а разлукой любящих. История была очень длинна, и рыцарских имен и хронологических дат, от которых у Рауля волосы становились дыбом, здесь опять было очень много, но казалось, что у юной графини пропала охота насмешничать. Она подошла к окну и стояла там неподвижно до тех пор, пока Герлинда не закончила:
– Таким образом Гертрудис была обручена с благородным господином фон Рингштетеном, а Дитрих Фернбахер отправился в поход против неверных и никогда больше не возвратился!
– И никогда больше не возвратился... никогда!
Герта тихо, словно во сне, повторила эти слова, и при этом в ее глазах опять появилось то же самое выражение, как и перед тем.
Наступила долгая пауза. Наконец Герлинда тихо сказала:
– Герта, мне кажется, пора...
Герта посмотрела на нее, словно проснувшись.
– Пора! Куда?
– Но ведь нас ждут... празднество...
– Ах, да! Я совсем забыла! Ступай вперед, Герлинда, я сейчас же пойду следом, мне нужно только исправить кое-какие погрешности в туалете. Ступай, прошу тебя!
Просьба звучала приказанием, и Герлинда повиновалась. Но едва только она вышла на лестницу, как навстречу ей попался лакей, посланный генералом поторопить девушек.
Герлинда вернулась, чтобы самой передать Герте о желании генерала. Она тихо пошла в комнату Герты и в изумлении остановилась на пороге.
Герта сидела, или, вернее, лежала в кресле у окна, судорожно стиснув руки. Из-под закрытых век катились слезинки, а грудь девушки бурно вздымалась от страстных рыданий. Юная невеста плакала, плакала так пламенно и скорбно, как некогда плакал ребенок, у которого вырвали ветку подснежных роз и бросили в пламя камина.
– Герта, милая Герта, что с тобой? – воскликнула Герлинда, испуганно подбегая к ней.
Графиня вскочила, и в ее глазах сверкнула гневная молния.
– Что тебе нужно? Зачем ты вернулась? Неужели я ни на минуту не могу остаться одна?
– Я хотела... я пришла... за тобой... – испуганно пролепетала девушка. – Граф Штейнрюк просит тебя сойти в зал, потому что гости уже начали съезжаться.
Герта встала и провела платком по лицу. В один миг следы слез исчезли, и графиня Герта спокойно подошла к зеркалу, чтобы бросить еще один взгляд на свой туалет. Затем она взяла букет и сказала:
– Ну, так пойдем!
Они пошли, и атласное платье зашуршало по ступеням лестницы. Через несколько минут они входили в приемный зал, где невесту поджидали с нетерпением.
Теперь в замковом дворе карета подъезжала за каретой, и парадные комнаты стали оживляться. Менее чем через час все общество было налицо, и генерал Штейнрюк по всей форме объявил о помолвке своего внука с графиней Гертой.
Со лба Рауля исчезли последние тучки; казалось, сегодня он только и видел свою невесту, которая так гордо, так победоносно стояла рядом с ним. Все любовались ею и понимали, почему так сияет старый граф. Он твердой рукой свел вместе тех, кто подходил друг другу по рождению и имени, и это была такая красивая, такая счастливая пара!