Текст книги "Архистратиг Михаил"

Автор книги: Эльза (Элизабет) Вернер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)

Глава 17

Дом супругов Реваль являлся своего рода сборным пунктом для столичного общества. У Ревалей всегда можно было встретить самый изысканный круг гостей, в котором родовая аристократия смешивалась с аристократией ума и таланта. И на этот раз и та, и другая были представлены в изобилии. На вечер прибыл генерал Штейнрюк со всей семьей и даже профессор Велау с обоими сыновьями, хотя старик неохотно показывался в обществе.

Ганса Велау пока еще не было видно, так как он был озабочен постановкой живых картин. Увидев Михаила, полковник Реваль сейчас же взял его под руку и, отведя в сторону, спросил:

– Скажите, милейший Роденберг, не провинились ли вы в чем-нибудь перед генералом?

– Нет, полковник, – с полным спокойствием ответил Михаил.

– Нет? Меня удивило, что в последний раз, когда я заговорил с генералом о вас, он решительно перевел разговор на другую тему.

– Ну, дело объясняется очень просто: я не имел счастья понравиться его высокопревосходительству!

– У генерала не бывает капризов, и это в первый раз, что он относится так несправедливо к дельному и талантливому офицеру. Нет, вы, наверное, что-нибудь упустили из виду!

Тем временем сам Велау подошел к графине Марианне, которая всегда относилась к старику с величайшим благоволением. После первых приветствий графиня стала жаловаться на свое нездоровье, и Велау заявил, что с удовольствием выслушает ее, так как хотя он и отказался от врачебной практики, но графиня представляет для него исключение. Словом, они вели самую мирную беседу, как вдруг графиня Штейнрюк неудачно затронула больную тему.

– Завтра я буду у вашего сына, – сказала она. – Он говорит, что его большая картина совсем готова и может быть выставлена на будущей неделе. Я хочу еще раз полюбоваться на свою собственность – ведь вам, наверное, известно, что я купила эту картину?

– Да! – лаконически отрезал профессор, хорошее расположение духа которого немедленно исчезло.

– Так что же вы скажете об этом произведении юного артиста?

– Ровно ничего. Я даже не видел его!

– Как? Но ведь мастерская находится у вас во дворе?

– К сожалению, да. Но моей ноги там не было и не будет.

– Ах, вы все еще не примирились со своим сыном? Я согласна, что он сыграл с вами дерзкую шутку, но теперь вы сами должны согласиться, что такая богато одаренная натура не годится для сухой, холодной науки!

– В этом вы правы, графиня. Мальчишка не способен ни к чему дельному и серьезному, ну, так пусть будет хоть художником!

– Неужели вы считаете, что искусство хуже науки?

– Полно, графиня! Конечно, очень приятно навесить на стены картины, и у вас в Беркгейме...

– В Беркгейме? Вы, очевидно, даже не знаете, что представляет собой картина вашего сына? Да ведь она предназначена для церкви святого Михаила!

– Для церкви?

– Ну да! Ведь это – икона!

– Что такое? – отчаянно завизжал профессор. – Мой сын рисует иконы?

– Ну конечно! Разве он ничего не говорил вам об этом?

– Посмел бы он только! И Михаил тоже не обмолвился ни словом, хотя он, наверное, знал обо всем!

– Это – вне сомнений, потому что капитан Роденберг позировал вашему сыну!

– Воображаю, что за святой вышел из него! – сказал профессор с желчным смехом. – Михаил как раз создан для такой роли! Да что, взбесились оба они, что ли? Вы извините, графиня, я сам чувствую, что становлюсь груб, но не могу оставить это дело так! Ведь это переходит все границы! – и профессор бегом пустился разыскивать сына.

В тот же момент складки портьеры окна за спиной графини пошевелились, и оттуда показалась голова испуганной Герлинды.

– Кто этот господин, не выносящий икон? – в ужасе спросила она.

– Один из величайших ученых нашего времени, и потому ему надо простить некоторую резкость суждений. Вообще...

Но тут послышался сигнал к началу представления, и все поспешили в зал.

В этот вечер Ганс покрыл себя славой: его живые картины имели выдающийся успех. Особенно удалась Лорелея, которую изображала графиня Герта. Она была так хороша в сказочном наряде, что даже профессор Велау на минуту забыл о своем огорчении. Но как только занавес опустился и Ганс вышел с участниками представления в зал, отец сейчас же бросился к нему. Однако добраться до Ганса было не так-то легко, потому что к нему со всех сторон теснились восхищенные зрители.

– Я должен поговорить с тобой, – сказал профессор с лицом, предвещающим мало хорошего, когда ему все же удалось добраться до сына.

– С удовольствием, отец, – ответил Ганс, следуя за стариком в ту самую оконную нишу, где перед этим пряталась Герлинда.

Лицо Ганса сияло удовольствием и радостью, и это еще более обозлило старика. Он начал без всяких околичностей:

– Правду ли сказала мне графиня, будто ты написал икону?

– Да, отец!

– И Михаил позировал тебе?

– Да, отец!

– Да что вы оба взбесились, что ли? Михаил в качестве святого! Воображаю эту карикатуру!

– Ошибаешься, отец, Михаил вышел очень хорошо в виде разгневанного архангела. Дело в том, что икона изображает архистратига Михаила.

– А по мне хоть самого сатану!

– Он тоже нарисован, и притом в натуральную величину. Кстати, какое тебе дело до того, что именно представляет собой моя картина?

– Какое мне дело? – окончательно рассердился профессор, с трудом сдерживавшийся до сих пор, чтобы не привлекать внимания общества. – Да ты же знаешь, какую позицию занимаю я по отношению к клерикалам, тебе известно, что попы травят меня из-за моих убеждений, и ты рисуешь иконы для церквей? Этого я не потерплю! Я запрещаю тебе выставить свою картину!

– Этого ты не можешь, отец, потому что картина составляет собственность графини Марианны Штейнрюк! – хладнокровно ответил Ганс. – К тому же она предназначена в церковь Санкт-Михаэля.

– Где ее, разумеется, установят со всяческой церковной помпой?

– Да, отец! В день архистратига Михаила!

– Ганс, ты сведешь меня с ума этим вечным «да, отец»! Значит, в храмовой праздник? В день, когда собирается все окрестное население? Конечно, клерикальные газеты сейчас же ухватятся за эту историю, и среди упоминания об обедне, причастии, крестном ходе и тому подобном будет фигурировать мое имя!

– Извини, это – мое имя! – с ударением поправил профессора художник.

– Почему я не назвал тебя Акакием или Панкратием? Тогда была бы хоть какая-нибудь разница!

– Отец, да отчего ты так бесишься? В сущности ты должен быть благодарен мне за то, что я задался целью примирить тебя с твоими противниками. Кроме того, эта картина не может, строго говоря, называться иконой. Она представляет борьбу света с мраком. Разумеется, под архистратигом я подразумевал лишь просвещение, науку, а под сатаной – суеверие, невежество. Да ведь это – воплощенная хвала твоему учению, отец!

– Молчи, ты загонишь меня в гроб! – простонал профессор, у которого все помутилось в голове при таком оригинальном повороте.

– Полно! Мы еще поживем с тобой к нашему взаимному удовольствию! А теперь ты меня извини, мне надо в зал!

Ганс вышел из ниши и отправился искать Михаила.

С этой целью он заглянул в маленький салон, помещавшийся рядом с залом, и вдруг вскрикнул от удивления:

– Баронесса фон Эберштейн!

Герлинда испуганно вздрогнула при этом окрике и, узнав вошедшего, в свою очередь воскликнула:

– Барон фон Велау-Веленберг!

– Я думал, что вы находитесь далеко отсюда, в родных горах! – сказал Ганс, поспешно усаживаясь рядом с девушкой. – Как здоровье вашего батюшки?

– Бедному папе было очень плохо всю эту зиму, – сообщила Герлинда. – Но к весне ему стало много лучше, так что я могла уехать без опасения.

– А Мукерль? Как поживает Мукерль?

Сведения о здоровье козы были вполне утешительны: Мукерль по-прежнему весела и шаловлива, и, рассказывая о проделках козы, «дворяночка» несколько отделалась от первоначальной стесненности. Она была так рада поговорить о своей родине!

– Ну, а как вам нравится у нас? – спросил Ганс, когда девушка умолкла.

– Мне здесь совершенно не нравится! – грустно ответила Герлинда. – Я охотнее осталась бы с папой и Мукерль. Я чувствую себя здесь страшно чужой и заброшенной. Никто не понимает меня, и я никого не понимаю!

– Ну, этому вы еще научитесь!

Но Герлинда снова грустно покачала головой. Она уже начала сознавать, что над ней смеются, и стала жаловаться Гансу:

– Здесь ровно никто не заботится о родословных, никто не знает, что мы происходим из десятого века и что наш род старее всех! Если я начинаю говорить об этом, Герта сейчас же замечает мне: «Дитя мое, это здесь неуместно!», а граф Рауль смеется мне прямо в глаза самым оскорбительным образом. Теперь я поняла, что он все время смеялся надо мной! Но вы, барон, наверное, не увидите тут ничего смешного? Ведь у вас, как говорит папа, очень сильно развито сословное чувство!

«Рыцарю Форшунгштейн» стало не по себе при этом призыве к его сословной гордости, и он понял, что настал час расплаты за дерзкую проделку. Все равно теперь Герлинда узнает от других, как его зовут на самом деле. Он должен был предупредить это, для чего существовало только одно средство: самому признаться во всем.

– А мы порылись в книгах старых родов и наконец докопались до вашего рода! – продолжала «дворяночка» и, впадая в стиль старых хроник, начала трещать: – Господа фон Веленберр – старый баронский род, севший на поместье в лето от Рождества Христова тысяча шестьсот сорок третье. Нынешний глава семьи, барон Фридрих фон Веленберг ауф Берневиц... – тут она неожиданно запнулась и заметила вполне натуральным, хотя и грустным голосом: – А Форшунгштейн мы так и не могли найти!

– Не мудрено, потому что его не существует, – решительно ответил Ганс. – Вы и ваш батюшка впали в ошибку, в которой, впрочем, виноват я сам. Я уже при первой встрече сообщил вам, что занимаюсь живописью.

Герлинда кивнула с серьезным видом.

– Да, я рассказала об этом папе, но он находит, что это неподходящее занятие для человека из старого аристократического рода!

– Да я совершенно не принадлежу к аристократии, ни к старой, ни к новой! – воскликнул Ганс и, когда Герлинда испуганно отшатнулась от него, торопливо продолжал: – Я должен во всем признаться вам, баронесса! В тот вечер я заблудился и промок под дождем. Ваш батюшка не хотел впускать меня в дом, и когда я увидел, что он окажет гостеприимство лишь аристократу или дворянину, то назвался вымышленным титулом, иначе я был бы вынужден блуждать по лесу под дождем всю ночь напролет. Но теперь я открыто признаюсь вам, что меня зовут просто Ганс Велау и что я – мещанин с головы до ног.

Герлинда была так поражена этим сообщением, – что в первый момент сидела безмолвно, с ужасом глядя на Ганса. Наконец с ее уст сорвалось:

– Это ужасно!

Ганс встал и церемонно поклонился Герлннде.

– Я отлично сознаю свою вину, однако не предполагал, что истина так испугает вас. Разумеется, теперь я потерял в ваших глазах всякое значение и, наверное, лишь исполню ваше желание, если покину вас. Прощайте, баронесса!

Он повернулся, но в самых дверях его остановил робкий оклик:

– Господин Велау!

– Баронесса?

– Может быть, вы все-таки немножко сродни барону Фридриху Веленбергу ауф Берневиц? Ну, хоть чуть-чуточку?

– К сожалению, нет. Я впопыхах придумал имя, похожее на мое собственное, и даже не подозревал, что Веленберги существуют на самом деле.

– Тогда папа ни за что не простит вам, – с отчаянием вырвалось у Герлинды, – и вам нельзя будет никогда более приехать в Эберсбург!

– А вы хотели бы, чтобы я приехал? – спросил Ганс.

Герлинда промолчала, но на ее глазах показались крупные слезы.

Это обезоружило оскорбленного юношу. Виноват ли бедный ребенок, если он с молоком матери всосал такие смешные понятия?

– А вы сами тоже сердитесь на меня за сумасбродную проделку? – снова спросил он. Герлинда ничего не ответила, но и не оказала сопротивления, когда он взял ее за руку, продолжая: – Барон фон Эберштейн крепко держится традиций своего рода. Я знаю это и не могу требовать от него, чтобы он на старости лет отказался от всего, что заполняло его жизнь. Барон душой и телом принадлежит прошлому. Но вы, баронесса, только собираетесь вступить в жизнь, а в наш век нужно считаться с духом времени и брать вещи такими, как они есть. Вы помните, о чем я говорил с вами на замковой террасе?

– Да! – еле слышно ответила она.

Ганс низко склонился к ней. Его голос снова приобрел теплый, ласковый оттенок, который так тронул Герлинду в то солнечное утро.

– Вокруг вас предрассудки и традиции тоже сплели живую изгородь, и она страшно разрослась. Неужели вы хотите проспать всю жизнь? А ведь может настать время, когда вам придется выбирать между мертвым прошлым и светлым, солнечным будущим. Смотрите, выбирайте, как следует!

Он взял маленькую ручку девушки и поднес ее к своим губам. Прошло немало времени, пока он выпустил ее, затем он поклонился и вышел из комнаты.

Графиня Штейнрюк была занята разговором с маркизом де Монтиньи, когда Герлинда снова появилась около нее. После ухода маркиза графиня сказала:

– Где ты пропадала все это время, дитя мое? Я совсем потеряла тебя из вида. Наверное, ты опять просидела в одиночестве, забившись где-нибудь в уголке? Неужели ты никогда не научишься свободно вести себя в обществе, как это делают все остальные девушки?

Обыкновенно Герлинда молча и робко выслушивала упреки крестной. Но теперь она открыла рот и, к величайшему удивлению графини, разразилась следующим мудрым ответом:

– Да, милая крестная, я постараюсь научиться этому, потому что в нынешнем веке нужно считаться с духом времени и брать вещи такими, как они есть!

Глава 18

Ганс Велау, благоразумно избегавший весь вечер отца, отыскал наконец Михаила и с явным интересом слушал его сообщение.

– Значит, ты видел ее и говорил с нею? – спросил он.

– Видел – да, говорил – нет, – ответил Михаил. – Графиня познакомила меня с баронессой фон Эберштейн, но когда я заговорил с ней, то получил в ответ совершенно непонятный книксен. Она еще ребенок и слишком молода, чтобы бывать в обществе.

– В шестнадцать лет девушка – уже не ребенок. Ну, а как она вообще тебе понравилась?

– У нее очень миленькая мордочка. Глаз я не видел, потому что она упорно не поднимала ресниц. Вообще твоя «дворяночка», как ты ее называешь, кажется довольно ограниченной натурой.

– Михаил! – с выражением величайшего презрения сказал Ганс. – Я всегда сомневался в твоем вкусе, а теперь сомневаюсь также и в способности определять людей! Ограниченна! Я говорю тебе, что Герлинда фон Эберштейн умнее всех остальных, вместе взятых!

– Немного слишком смелое утверждение! – сухо отозвался Михаил. – Но ты ужасно возмущаешься, если против твоей «дворяночки» скажут хоть слово. Опять воспламенился? В который раз?

– Об этом не может быть и речи! Я отношусь к этому дивному созданию совершенно бескорыстно!

– Вот как?

– Михаил, запрещаю тебе это насмешливое «вот как»! – раздраженно заявил Ганс. – Однако совсем забыл представить тебя мадам де Нерак, Клермон настойчиво просил меня об этом!

– Клермон? А, это тот молодой француз, у которого ты теперь бываешь? Ты еще хотел как-то уговорить и меня пойти туда вместе с тобой!

– Но ты, как всегда, отказался.

– Потому что у меня и без того достаточный круг знакомых. Ты – другое дело, ты художник. Кстати, ты давно знаешь этого Клермона?

– Нет, я познакомился с ним этой зимой и сейчас же получил очень радушное приглашение. Уже тогда он и его сестра просили меня привести тебя с собой.

– Меня? Это странно. Они ведь даже не знают меня.

– Ну, может быть, то была простая вежливость. Во всяком случае в молодой вдове ты встретишь очень интересную, даже опасную женщину. О, конечно, не для тебя! Ведь твоя ледяная натура выдерживает без оттаивания даже красоту графини Герты, а Элоиза де Нерак в сущности некрасива. И все-таки она одержала такую победу, которая должна уязвить даже гордую графиню. Помнишь, я как-то говорил тебе, что граф Рауль, по-моему, отдался во власть совсем иных чар? Ну вот – он ежедневно бывает у Клермона!

– И ты думаешь, что это происходит из-за госпожи де Нерак?

– Надо полагать. Во всяком случае граф ухаживает за вдовушкой больше, чем это совместимо с его обязанностями жениха. Как далеко зашло у них дело, я, разумеется, сказать не могу, но... Однако, тсс!.. Вот и он сам!

Действительно, в этот момент Рауль как раз проходил мимо них. Он был очень поверхностно знаком с Гансом и все-таки счел нужным остановиться около него и заговорить с очаровательной любезностью. Это было сделано с явным умыслом, потому что, разговаривая с Гансом, Рауль в то же время упорно не замечал Михаила. Последний ни единым звуком не принял участия в разговоре и, по-видимому, – совершенно спокойно прислушивался к нему, но когда граф пошел дальше, он проводил его таким взглядом, что Ганс поспешно схватил друга за руку.

– Надеюсь, ты не придашь значения этой невежливости? – спросил он. – Ведь между тобой и Штейнрюком царит вражда...

– Которая в данном случае была выражена по-детски. Граф Рауль должен был бы знать, что я не допущу подобного отношения.

– Что ты хочешь сказать? – взволнованно спросил Ганс, но в этот момент к ним подошел Клермон с сестрой, и ему пришлось представить им своего друга.

Так Ганс и не получил ответа на свой вопрос.

Анри уступил Михаилу место возле сестры, а сам взял под руку художника и увел его в сторону. Затем им овладел кто-то другой, и долгое время Ганс должен был переходить от одного к другому: ведь вместе с графиней Гертой он был героем сегодняшнего вечера.

Графиня Герта была сейчас особенно хороша. Подобно другим участникам спектакля, она не сняла и в зале сказочного костюма Лорелеи, который удивительно шел ей. Немало комплиментов выслушала она в этот вечер, немало новых сердец пало к ее ногам. Только один, которого именно и хотелось ей смирить больше всех, оставался холодным и безучастным...

Это начинало вселять в душу Герты какую-то тревогу. И полно, существует ли и в самом деле любовь? Ведь еще недавно она внушала этому человеку пламенную, кипучую страсть, но прошло всего несколько месяцев, и он – словно комок льда. Значит, она, Герта, была права, когда отдавала себя по здравом размышлении без тени чувства. Если такая любовь могла исчезнуть в самый короткий срок, то что же тогда любовь вообще?

Этим размышлениям Герта предавалась, сидя в полутемной комнате на жилой половине Ревалей, куда она зашла немного отдохнуть. Вдруг в соседней комнате послышались шаги. Герта хотела встать, но резкий мужской голос приковал ее к месту.

– Здесь нам никто не помешает! Я отниму у вас всего несколько минут, граф Штейнрюк!

– Пожалуйста, капитан Роденберг, я к вашим услугам!

Герта не могла видеть разговаривавших и оставалась невидимой и ими тоже. Ее поразил резкий, враждебный тон, которым были сказаны первые фразы, и она стала с трепетом прислушиваться к дальнейшему разговору.

– Дело всего лишь в одном вопросе, – услышала она голос Михаила. – Было ли это случайно или умышленно, что, разговаривая с моим другом, вы совершенно не заметили меня?

– А вы придаете такое большое значение тому, чтобы быть замеченным мною? – с оскорбительной небрежностью кинул граф.

– Ровно ни малейшего! Я вообще не домогаюсь чести быть знакомым с вами, но раз мы знакомы, то я требую, чтобы вы соблюдали по отношению ко мне формы вежливости, принятые в хорошем обществе!

– Капитан Роденберг!

– Граф Штейнрюк?

– Вы хотите заставить меня считаться с отношениями, которых я не признаю? Ну, так этим путем вы ничего не добьетесь от меня!

– Я достаточно ясно показал, какую цену я придаю отношениям к сиятельной семье графа Штейнрюка. Спросите об этом генерала, и он подтвердит вам. Но я не расположен долее сносить такие выходки, которые всецело рассчитаны на то, чтобы оскорбить меня. Измените ли вы в будущем обращение? Да или нет?

– Однако, капитан Роденберг, каким высокомерным тоном говорите вы это!

– Существуют люди, которых надо бить их собственным оружием. Итак, отвечайте!

– Я не привык, чтобы со мной говорили в таком тоне, и уж во всяком случае меньше всех на это имеет право сын авантюриста и такой матери, которая...

– Замолчите, граф! – крикнул Михаил. – Еще одно слово о моей матери, и я убью вас на месте!

– Кулаками? – презрительно кинул Рауль. – Я привык к более рыцарскому оружию!

– Но не к рыцарскому образу действий, по-видимому, раз вы позволяете себе осыпать противника такими оскорблениями, которые мужчина не может снести, – возразил Михаил. – Не я начал разговор в таком тоне, но видно по всему, что этот разговор лучше прекратить. Завтра вы услышите обо мне!

– Буду ждать! – насмешливо ответил Рауль и вышел из комнаты.

Первоначальное недоумение Герты по мере течения разговора сменилось удивлением, страхом и озабоченностью. Она встала и решительно вышла в соседнюю комнату, где в позе мрачной задумчивости стоял Михаил.

– Капитан Роденберг! – окликнула она его.

Михаил вздрогнул и только сейчас заметил, что дверь в соседнюю комнату оставалась открытой, так что там могли слышать все, что произошло между ним и графом.

– Вы здесь, графиня Штейнрюк? – резко спросил он. – Я думал, что вы в зале!

– Нет, я отдыхала в этой комнате и стала невольной свидетельницей разговора, не предназначенного для чужих ушей!

– Мы думали, что нас никто не слышит, – ответил Михаил, прикусив губу, – у нас вышло маленькое недоразумение с графом. Но теперь, после этого разговора, можно считать, что дело улажено!

– Действительно ли можно считать так? Наоборот, конец вашего разговора свидетельствовал совсем о другом!

– О, мы прекратили наш разговор именно потому, что оба были слишком возбуждены. Завтра мы спокойнее договоримся до чего-нибудь!

– С оружием в руках?

– Вы совершенно напрасно тревожитесь, об этом не было и речи.

– Неужели вы считаете меня дурочкой, не понимающей смысла ваших последних слов? Это был сделанный и принятый вызов!

– Как неприятно, что вы должны были стать свидетельницей нашего разговора! – сказал Михаил, видя, что увертки бесполезны. – Но теперь ничего нельзя поделать, и вам было бы лучше всего забыть о том, что не предназначалось для вашего сведения!

– Забыть?.. Забыть, когда знаешь, что завтра вы оба встретитесь на жизнь или смерть?

– Мы оба? Для вас важна лишь опасность, которой подвергается граф Рауль, моей же смерти вы должны скорее желать, так как она сохранит жизнь вашему жениху!

Герта молча взглянула на Михаила, и он вздрогнул от этого страдальческого, полного трепетной боязни взгляда. Однако он сейчас же оправился от минутного смущения и опять окружил себя корой ледяной недоступности. Уж не хочет ли она начинать сначала? Ну уж нет!

– Неужели примирение невозможно между вами? – спросила Герта, нарушая томительную паузу. – Если я поговорю с женихом, если я попрошу его...

– Вы ничего не достигнете. Граф не согласится взять назад свои слова, а без этого я не пойду на примирение. Вообще подобные дела не терпят вмешательства женщины!

– Как? Женщина послужила поводом для дуэли, и ей даже не хотят дать возможность примирить противников? – с горечью воскликнула Герта. – Пожалуйста, нечего смотреть на меня с таким удивлением! Я отлично знаю, что именно вы искали ссоры с Раулем! О, вы не забываете оскорблений, капитан Роденберг, и умеете мстить!

– Неужели вы способны заподозрить меня в таком низком, бесчестном образе действий? – вспыхнул Михаил. – Этого я уж никак не заслужил от вас!

– Но я знаю причину, почему вы ненавидите Рауля...

– Нет, вы не знаете ее! – резко оборвал ее Михаил. – Вообще вы глубоко заблуждаетесь. Я не искал ссоры с графом, и если потребовал его к ответу, то он сам вызвал меня на это. Да, вражда между нами существует, но она коренится в том, о чем вы не имеете ни малейшего понятия и что не имеет ни малейшей связи с нашим разговором в Санкт-Михаэле!

– С того часа мы стали врагами, не отрицайте этого, капитан Роденберг! К чему мы будем играть в прятки друг перед другом? От всех чувств, которые вы излили тогда передо мной, осталась, уцелела одна только ненависть – об этом мне следовало подумать, когда я воззвала к вашему миролюбию! Да, на великодушие ожесточенного врага нечего рассчитывать!

– А в чем прикажете мне проявить это великодушие? – глухо спросил Михаил. – Уж не должен ли я щадить графа в поединке, зная, что ко мне он будет беспощаден? Для мученического венца я не создан! Но еще раз повторяю вам, графиня, что вы неправы, приписывая мне мелочную, низкую мстительность. Дайте мне возможность примирения, при которой моя честь не пострадает, и я откажусь от поединка. Но я не верю в существование такой возможности, и, чем бы ни кончилось это дело, все равно оно сделает нас с вами врагами, если даже мы ими и не были до сих пор. Впрочем, может быть, так и лучше!

Он поклонился и вышел из комнаты.

Тем временем празднество шло своим чередом, и вскоре многие стали разъезжаться. Михаил тоже хотел последовать их примеру, но, в то время как он шел по залу, его остановил оклик генерала Штейнркжа:

– Капитан Роденберг, на несколько слов!

Михаил удивленно взглянул на своего начальника.

За весь вечер граф Штейнрюк в первый раз удостоил заговорить с ним. Но, подчиняясь безмолвному указанию графа, он отошел с ним в сторону. Тут Штейнрюк сказал:

– Мне нужно поговорить с вами. Завтра в девять часов утра потрудитесь пожаловать ко мне.

– Это – приказ по службе, ваше высокопревосходительство? – спросил Михаил.

– Считайте его таковым; во всяком случае я не принимаю никаких отговорок и непременно рассчитываю видеть вас в назначенный час. Между прочим, если вы поставлены в необходимость принять какое-либо решение, то прошу вас отложить это до нашего разговора. Я позабочусь, чтобы то же было сделано и... другой стороной!

Сказав это, граф Штейнрюк кивнул головой и направился к дверям, где его поджидала вся семья. Михаил видел, что Герта озабоченно подошла к генералу, и понял, что она все-таки вмешалась в это дело и обратилась к авторитету деда. Но выражение лица молодого офицера ясно показывало, насколько мало он расположен подчиниться этому авторитету.