Текст книги "Шок будущего"
Автор книги: Элвин Тоффлер
Жанры:
Культурология
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 42 страниц)
Соответствует или нет требованиям людей информационная перегрузка, она влияет на их поведение негативно, подвергая их еще и третьей форме сверхстимуляции – стрессу решений. Многие люди, воспитанные в скучном и маломеняющемся окружении, стараются перейти на новые места работы, меняя роли, которые требуют от них все более быстрых и более сложных решений. Но среди людей будущего эти проблемы также будут. «Решения, решения…» – бормочут они, решая задачу за задачей. Они чувствуют себя опустошенными и расстроенными, потому что быстротечные, совершенно новые ситуации и противоречивые требования держат их мертвой хваткой.
Удар ускорения и его психологический двойник – скоротечность – вынуждают ускорять темп принятия решений и в личном, и в общественном смыслах. Новые нужды, проявления новизны и кризисы требуют быстрого отклика.
Неожиданная новизна вносит почти революционные изменения в природу решений, которые необходимо принимать. Быстрые инъекции новизны в окружающую среду опрокидывают тонкий баланс «запрограммированных» и «незапрограммированных» решений в наших организациях и нашей личной жизни.
Запрограммированное решение привычно, повторяемо и легко выполняемо. Например, пассажир стоит на краю платформы, где в 8.05 должен остановиться поезд. Он поднимается в вагон, как он делает это каждый день, из месяца в месяц, из года в год. С давних времен он решил, что 8.05 – традиционное начало рабочего дня, поэтому конкретное решение сесть в поезд является запрограммированным. Это даже более похоже на рефлекс, чем на решение вообще. Непосредственные критерии, на которых такое решение основывается, – простота и легкая различимость, а поскольку все окружение знакомо, он едва ли хочет задумываться о них. Ему не требуется обрабатывать большое количество информации. В этом смысле запрограммированные решения имеют низкую психическую стоимость.
С этим контрастирует другой сорт решений, подобных тем, которые пассажир решает в городе. Должен ли он принять предложенную должность в корпорации X? Как он должен подать совету директоров свои предложения о рекламной кампании? Такие вопросы требуют нетривиальных ответов. Они подталкивают его делать единовременные и впервые принимаемые решения, которые требуют новых навыков и поведенческих стандартов. Многие факторы нужно изучить и взвесить. Огромное количество информации должно быть обработано. Эти решения нельзя запрограммировать. Они имеют высокую психическую цену.
Для каждого из нас жизнь является смесью этих двух составляющих. Если эта смесь содержит относительно много программируемых решений, мы не испытываем проблем, мы считаем жизнь однообразной и глупой. Мы ищем способы, порой бессознательно, внести новизну в нашу жизнь, таким образом изменяя пропорции решений. Но если эта смесь содержит слишком много непрограммируемых решений, если мы постоянно находимся под прессом такого количества совершенно новых ситуаций, что программируемость невозможна, жизнь становится болезненно неорганизованной, изнурительной и беспокойной. У доведенного до крайности человека в конце концов развивается психоз.
«Рациональное поведение…, – пишет специалист по теории организации Бертран М. Гросс, – …сложная комбинация рутинности и творчества. Привычка является существенной поскольку она освобождает творческую энергию для нового, неожиданного ряда проблем, для которых рутинный подход – иррационален»[275]275
Цитата Гросса из его статьи The State of the Nation: Social Systems Accounting, (313), c. 250.
[Закрыть].
Когда мы не способны программировать большую часть нашей жизни, мы страдаем. «Не существует более жалкого человека, – писал Уильям Джеймс, – чем человек… для которого выкуривание каждой сигары, выпивание каждой чашки… начало каждого этапа работы являются объектом сомнения». Если мы не можем в достаточной степени программировать наше поведение, мы растрачиваем по мелочам огромное количество наших способностей по обработке и усваиванию информации. Вопрос заключается в том, что формирует наши привычки. Давайте взглянем, как некая комиссия прерывает свою работу для ленча и возвращается обратно в комнату заседаний: почти неизменно ее члены ищут те же места, которые они занимали ранее. Некоторые антропологи используют термин «территориальность» для объяснения такого поведения, когда человек требует «отрезать для себя» защищенный и освященный им «кусок дерна». Проще говоря, программированное поведение предоставляет возможность переработки информации. Выбор одного и того же стула избавляет нас от необходимости просматривать и оценивать другие возможности.
В этом же контексте понятно, почему мы способны управлять большей частью наших жизненных проблем с низкой психической стоимостью, если часто пользуемся программированными решениями. Изменение и новизна поднимают психическую цену принятия решений. Например, когда мы переезжаем на новое место жительства, мы вынуждены рвать старые связи и устанавливать новые. Это не может произойти без отказа от сотен запрограммированных ранее решений и выработки полного набора новых, дорогих, первостепенных, еще не запрограммированных решений. В результате мы вынуждены полностью перепрограммировать самих себя. То же можно сказать и о неподготовленном визите в чужую культуру и о человеке, который, еще находясь в своем привычном обществе, попадает в волну будущего, не подготовившись заранее. Новизна и изменения будущего делают все его болезненно связанные поведенческие привычки устарелыми. Он с ужасом обнаруживает, что привычные решения только усугубляют проблемы, что требуются новые и до сих пор не программированные решения. Короче говоря, новизна нарушает пропорции, изменяя баланс в сторону очень трудной и дорогой формы принятия решений. Известно, что некоторые люди лучше приспособлены к новизне, чем другие. Оптимальные пропорции различны для каждого из нас. Однако число решений и их тип не находятся под нашим автоматическим контролем. Общество в основном определяет пропорции решений, которые мы должны делать, и скорость, с которой их необходимо принимать. Сегодня в нашей жизни существует скрытый конфликт между давлениями ускорения и давлениями новизны. С одной стороны, от нас требуются быстрые решения, с другой – решения твердые, требующие больше времени на обдумывание.
Беспокойство, вызванное этим столкновением в наших головах, сильно обостряется растущим разнообразием решений. Неопровержимо доказано, что разнообразие выбора, стоящего перед личностью одновременно, увеличивает количество информации, которое необходимо проанализировать для принятия решений. Лабораторные тесты над людьми и животными также свидетельствуют, что чем больше выбора, тем меньше время реакции[276]276
Время реакции обсуждается в: Information Processing in the Nervous System by D.E. Broadbent // Science, October 22, 1965, c. 460.
[Закрыть].
Острое столкновение этих трех несравнимых требований и вызывает тот кризис принятия решений, который наблюдается сегодня в технически развитых обществах. Этот тройной прессинг соответствует термину «сверхстимуляция решений», который помогает понять, почему массы людей в этих обществах уже чувствуют себя опустошенными, бесполезными и неспособными решать задачи ближайшего будущего. Убеждение, что мышиная возня слишком опасна, что вещи находятся вне контроля, – неизбежное следствие столкновения этих мощных сил. Неконтролируемое ускорение научных, технологических и социальных изменений неизбежно опрокинет усилия человека, который принимает разумные, компетентные решения относительно своей собственной судьбы[277]277
Для серьезного обсуждения режимов организационного отклика на условия перегрузки см.: Information Input Overload: Features of Growth in Communications-Oriented Institutions by Richard L. Meier, (41), c. 233–273. См. также: Some Sociological Aspects of Message Load by Lindsey Churchill, (41), c. 274–284. Стратегии отрицания, специализации, реверсии и сверхупрощения – аналоги некоторых близких к организационным реакций, обсуждавшихся в этих статьях.
[Закрыть].
Когда мы объединяем эффекты стресса решений с чувствительной и познавательной перегрузкой, мы производим несколько общих форм плохой индивидуальной адаптации. Например, один из наиболее распространенных откликов на высокоскоростные изменения – это полное отрицание. Стратегия маленького человека заключается в «блокировании» себя от непрошеной реальности. Когда требования принятия решений достигают пика, он решительно отказывается получать новую информацию. Подобно жертве стихийного бедствия, чье лицо «регистрирует» общее неверие, этот маленький человек также не может принять очевидность своих ощущений, т. е. он решительно заключает, что все – неизменно и что все доказательства изменений являются просто кажущимися. Он находит успокоение в таких клише, как «молодые люди всегда были бунтарями», или «ничто не ново под луной», или «чем больше вещи меняются, тем больше они остаются теми же».
Безымянная жертва будущего, маленький человек сам организует свою личную катастрофу. Его стратегия борьбы увеличивает вероятность того, что, когда он будет вынужден адаптироваться, его столкновение с изменениями перерастет в форму одиночного сильнейшего кризиса жизни, а не в последовательность поддающихся управлению и решению проблем.
Другой типичный отклик жертвы шока будущего – это специализация. Специалист не блокируется от всех новых идей или информации. Он энергично пытается идти в ногу с изменениями, но только в исключительно узком секторе жизни. Так, физик или финансист использует все последние инновации в своей профессии, но остается совершенно закрытым для социальных, политических или экономических инноваций. Чем больше университетов захвачено пароксизмом протеста, чем больше вспышек восстаний в гетто, тем меньше он хочет знать об этом и тем больше он сужает щель, через которую смотрит на мир.
Внешне он справляется хорошо. Но он также стремительно движется к разладу с самим собой. Он может однажды утром проснуться и осознать, что его специальность устарела или неузнаваемо трансформировалась событиями, взрывающимися вокруг него.
Третий типичный отклик на шок будущего – это одержимость возвращением к ранее успешным шаблонам адаптации (реверсионизм), которые в настоящий момент неуместны и неадекватны. Реверсионист упорствует в своих предыдущих программируемых решениях и привычках с догматическим безрассудством. Чем сильнее изменение угрожает извне, тем методичнее он повторяет прошлые режимы действий. Его социальная перспектива регрессивна. Испытав удар будущего, он истерически пытается сохранить не соответствующий действительности статус – кво или требует в той или иной замаскированной форме возврата к успехам прошлого. Барри Голдуотер и Джордж Уоллес апеллируют к его трясущимся внутренностям, используя политику ностальгии. Они говорят, что полиция поддерживала порядок в прошлом, поэтому для поддержания порядка нам необходимо усилить полицию. Авторитарная обработка детей работала в прошлом, поэтому все сегодняшние несчастья от вседозволенности. Умеренно пожилые реверсионисты с правым уклоном тоскуют по простому, упорядоченному обществу небольших городков, где в размеренном социальном окружении все их старые шаблоны были уместны. Вместо адаптации к новому они продолжают автоматически применять старые решения, увеличивая все больше и больше разрыв с реальностью.
Если старый реверсионист мечтает о восстановлении прошлых небольших городков, молодой реверсионист с левым уклоном мечтает даже о возрождении старой системы. Это объясняет некоторое очарование сельской общины, сельского романтизма, которыми наполнена поэзия хиппи и субкультура пост – хиппи, обожествление Че Гевары (отождествляемого с горами и джунглями, а не с урбанистической и постурбанистической окружающей средой), почитание дотехнологических обществ и преувеличенное презрение к науке и технике. Все эти красочные требования изменений, разделяемые по крайней мере некоторыми левыми течениями, соответствуют тайным страстям Уоллесов и Голдуотеров по прошлому.
Их завиральные идеи такие же древние, как и их индейские головные повязки, их плащи эпохи короля Эдуарда, их оленья охотничья обувь и обрамленная золотом посуда. Терроризм начала века и эксцентричный черный флаг анархии неожиданно вновь вошли в моду. Руссоистский культ благопристойных дикарей процветает вновь. Старые идеи марксизма, применяемые в лучшем виде во вчерашнем индустриальном обществе, выдаются как безусловные рефлекторные ответы на проблемы завтрашнего сверхиндустриального общества. Реверсионизм маскируется под революционность.
И, наконец, мы имеем Сверхупростителя. После того как свергнуты старые герои и институты, на фоне забастовок, бунтов и демонстраций, пронзающих его сознание, он ищет простого, изящного уравнения, которое сможет объяснить весь комплекс новизны, угрожающий его поглотить.
Беспорядочно хватаясь за те или иные идеи, он временно становится истинно верующим.
Это помогает объяснить неистовую интеллектуальную придурковатость (фаддизм), которая уже угрожает опередить темп изменения мнений. Маклюэн? Пророк электрического поколения? Леви – Строус? Браво! Маркузе? Сегодня я вижу это все! Махариши Вотчмакаллит? Фантастично!
Астрология? Проникновение в сущность вечности!
Этот Сверхупроститель, отчаянно продвигаясь ощупью, принимает любую идею, к которой он случайно приходит, часто приводя в замешательство ее автора. Увы, идея моя или твоя не объясняет все на свете. Но Сверхупростителю нужны ответы на все случаи. Максимизация выгоды объясняет Америку. Коммунистический заговор объяснят расовые бунты. Демократия участия является самым верным ответом. Вседозволенность (или доктор Спок) – причина всех бед. Этот поиск унитарного решения на интеллектуальном уровне имеет свои параллели в действии. Поставленный в тупик озабоченный студент, пинаемый родителями, неуверенный в своем статусе, измученный стремительно отживающей образовательной системой, вынужденный заботиться о будущей карьере, системе ценностей и стоящем стиле жизни, неистово ищет способы упростить свое существование. Прибегая к ЛСД, героину и другим наркотикам, он выполняет нелегальный акт, который имеет по меньшей мере одно достоинство – объединить его несчастья. Он выдает множество больных, кажущихся неразрешимыми проблем за одну большую проблему и таким образом радикально, но временно упрощает свое существование.
Девочки – тинэйджеры, которые не справляются с ежедневно накручиваемым клубком стрессов, могут выбрать другой драматический акт сверхупрощения – беременность.
Подобно наркотикам, беременность может очень сильно усложнить ее жизнь позже, но сегодня беременность делает все ее другие проблемы незначительными.
Насилие также предлагает «простой» способ борьбы с растущей сложностью выбора и всеобщего сверхвозбуждения. Для старых поколений и политических организаций полицейские дубинки и военные штыки кажутся заманчивым лекарством, способом покончить раз и навсегда с разногласиями. И черные экстремисты, и белые дружины самоуправления используют насилие для сужения выбора и «очищения» своей жизни. Тем, кто потерял понимание окружающего, ясную программу, кто не может справиться с новизной и сложностью ослепляющих изменений, терроризм заменяет необходимость думать: терроризм не может свергнуть режимы, но он избавляет от сомнения.
Многие из нас могут быстро распознать эти образчики поведения в других и даже в самих себе, не понимая их причин. Ученые – социологи воспринимают отрицание, специализацию, реверсию и сверхупрощение как классические способы борьбы с перегрузками.
Все они опасно отрицают сложности взаимосвязей. Они искаженно изображают действительность. Чем больше человек отрицает, чем больше он самоограничивается ценой более широких интересов, чем более механически он возвращается к шаблонам прошлого в поведении или политике, чем более отчаянно он сверхупрощает, тем сильнее не соответствует действительности его реакция на новизну и выбор, заполняющие его жизнь. Чем более он полагается на подобную стратегию, тем больше в его поведении проявляются неуправляемые и неустойчивые шараханья и общая нестабильность.
Каждый ученый – специалист по теории информации знает, что многие из этих стратегий могут быть необходимыми в условиях перегрузки, однако, если человек неясно понимает действительность, если у него нет четкой иерархии ценностей, возлагать надежды на такие методы нельзя, адаптивные трудности будут только усугубляться.
Эти предварительные условия все труднее и труднее удовлетворять. Таким образом, жертва шока будущего, которая действительно использует эти стратегии, испытывает всеуглубляющееся чувство смятения и неопределенности. Захваченный турбулентным потоком изменений, вынужденный принимать значительные, быстро следующие друг за другом решения, он чувствует не просто интеллектуальное замешательство, а дезориентацию на уровне персональных ценностей. По мере того как скорость изменений возрастает, к этому замешательству подмешиваются самоедство, тревога и страх. Он становится все напряженнее, он устает. Он может заболеть. Поскольку давление неумолимо усиливается, напряжение принимает форму раздражительности, гнева, а иногда выливается в бессмысленное насилие[278]278
Насилие как реакция на стресс обсуждается в статье Violence and Man's Struggle to Adapt by Marshall F. Gilula and David N. Daniels // Science, April 25, 1969, c. 404.
[Закрыть].
Небольшие происшествия получают несуразный отклик, а серьезные происшествия вызывают неадекватную реакцию.
И. П. Павлов много лет назад описал этот феномен как «парадоксальную фазу» в поведении собаки, с которой он проводил известные эксперименты[279]279
Парадоксальная фаза описывается в: (25), с. 30–32, 44.
[Закрыть]. Последующие исследования показали, что люди, когда их раздражают, тоже проходят через эту стадию под ударами сверхстимуляции, и это может объяснить, почему бунты иногда случаются даже без серьезных провокаций, почему без какой – либо видимой причины тысячи тинэйджеров во время своих сборищ начинают неожиданно неистовствовать, разбивая окна, бросая камни и бутылки, ломая автомобили. Это может объяснить, почему бессмысленный вандализм стал проблемой во всех технически развитых обществах, серьезность которой редактор японской газеты «Japan Times» объяснил на не очень правильном, но эмоциональном английском: «Мы никогда до этого не видели чего – либо подобного по широте размаха, с которым эти психопатические акты сегодня дозволяются»[280]280
Japan Times, July 3, 1966.
[Закрыть].
И наконец, мимолетное замешательство и неопределенность, новизна и разнообразие – все это может объяснить глубокую апатию, которая выключает из общественной жизни миллионы людей, безразлично – старых или молодых. Это неизученные, вырванные из жизни чувствительные индивиды, которые нуждаются в тихой безветренной жизни по крайней мере до тех пор, пока они снова не столкнутся со своими проблемами. Это общая и полная капитуляция перед напряжением принятия решения в условиях неопределенности и сверхвыбора.
Особенно много людей уходят в себя в период исторического перелома. Семейный человек, который проводит свой вечер с помощью небольшого количества мартини и позволяет телевизионным фантазиям усыпить себя, по крайней мере работает целый день, выполняя некие социальные функции, от которых зависят другие люди. Он только частично убивает время. Но некоторые (не все) хиппи, многие праздные мечтатели уходят в себя полностью и навсегда.
Связь с остальным обществом может быть у них только через отпустивших их родителей. На острове Крит, на берегу Матала, около тихой открытой солнцу деревни, есть сорок или пятьдесят пещер, которые заняли сбежавшие из дома американские троглодиты, молодые мужчины и женщины, которые большей частью отказались от каких бы то ни было попыток бороться со стремительно нарастающими жизненными сложностями. Их выбор до предела сужен и в пространстве, и во времени. У них нет проблемы сверхстимуляции. Им не нужно что – либо понимать и даже чувствовать. Репортер, посетивший их в 1968 г., принес им новость об убийстве Роберта Ф. Кеннеди. Их реакция: молчание. «Ни шока, ни ярости, ни страха. Это что – новый феномен? Побег из Америки и побег от эмоций? Я понимаю невовлеченность, разочарованность, даже нежелание иметь какие – либо обязательства. Но куда подевались все чувства?»[281]281
История о критских троглодитах рассказана в Crete: A Stop in the New Odyssey by Thomas Thompson // Life, July 19, 1968, c. 23.
[Закрыть] Репортер сможет понять, куда делись все чувства, если поймет воздействие сверхстимуляции, апатию партизана Чиндита, стертое лицо жертвы стихийного бедствия, интеллектуальный и эмоциональный уход в себя жертвы культурного шока. У этих молодых людей и у миллионов других – загнанных в тупик, неистовых и апатичных – уже видны симптомы шока будущего. Они – первые его жертвы.
Невозможно вызвать шок будущего у огромного числа индивидуумов без воздействия на рациональность общества как целого. Сегодня, если прислушаться к словам Даниэля Мойнигана, главного консультанта Белого дома по городским делам, США «так воздействует на индивидуума, что это ведет к нервному срыву». Общее влияние сверхстимуляции на чувства, мышление и принятие решений, не говоря уж о физическом влиянии перегрузок на нервную или эндокринную систему, порождает в нас болезнь[282]282
Аналог нервного расстройства взят из Has This Country Gone Mad? by Daniel P. Moynihan // Saturday Evening Post, May 4,1968, c.13.
[Закрыть].
Эта болезнь отражается на нашей культуре, нашей философии, нашем отношении к реальности. Не случайно, что немало обычных людей относятся к окружающему нас миру как к «сумасшедшему дому»; тема умопомешательства стала последнее время основной в литературе, искусстве, театре и кино. Петер Вайс в своей пьесе «Преследование и убийство Жан – Поля Марата, представленное актерской труппой госпиталя в Шарантоне под руководством господина де Сада» нарисовал турбулентный мир, видимый глазами обитателей психиатрической лечебницы Шарантон. В фильмах типа «Морган» жизнь духовная, внутренняя важнее окружающего мира. В фильме М. Антониони «Blow – Up»[283]283
Название это не переводится, это термин фотографов, обозначающий резкое увеличение при проявлении снимка. – Примеч. пер.
[Закрыть] кульминация наступает тогда, когда герой принимает участие в игре в теннис, в которой игроки бьют по несуществующему мячу, летающему туда – сюда над несуществующей сеткой. Это символическое отношение к воображаемому и иррациональному показывает, что он больше не в состоянии распознавать и делать выбор между иллюзией и реальностью. Миллионы зрителей в этот момент могут быть идентифицированы с героем фильма. Заявление, что мир «обезумел», надписи на стенах: «реальность – это костыль», интерес к галлюциногенным наркотикам, тяга к астрологии и мистике, поиск истины в сенсациях, экстаз и желание проводить рискованные опыты, крайний субъективизм, нападки на науку, растущая, как снежный ком, уверенность в том, что разум покинул человека, – все это отражает ежедневный опыт массы обычных людей, которые больше не могут разумно противостоять изменениям. Миллионы чувствуют, что воздух буквально пропитан патологией, но не понимают корней этого явления. Корни надо искать не в той или иной политической доктрине, еще менее – в некоей мистической сущности страдания или уединения, будто бы присущей «условиям человеческого существования». Корни скрыты не в науке, технике и религиозных требованиях к социальным изменениям. Они прослеживаются в неконтролируемой, неупорядоченной природе нашего проникновения в будущее. Они кроются в нашей неспособности осознанно и разумно направить движение к сверхиндустриальному обществу.
Таким образом, несмотря на свои экстраординарные успехи в искусстве, науке, интеллектуальной, моральной и политической жизни, США являются страной, в которой десятки тысяч молодых людей спасаются от действительности, выбирая наркотическое отупение; страной, в которой миллионы взрослых ввергают себя в постоянный телевизионный ступор или в алкогольный туман; страной, в которой легионы пожилых людей прозябают и умирают в одиночестве; в которой бегство из семьи и от принятой ответственности становится массовым; в которой широкие массы подавляют свои страстные желания различными транквилизаторами и психотропными препаратами. Такая страна, известно это или нет, пострадает от удара шока будущего. «Я не вернусь обратно в Америку, – говорит Рональд Бьерл, молодой реэмигрант в Турцию. – Если вы можете создать для себя стабильное нормальное психическое состояние, вы не должны тревожиться о нормальном психическом состоянии других людей. И поэтому так много американцев, которые готовы побивать камнями душевнобольных»[284]284
Высказывание Бьерла взято из истории, рассказанной Томпсоном в Life, July 19, 1968, с. 28.
[Закрыть]. Многие разделяют столь неприятное мнение об американской действительности. Европейцы, японцы или русские еще самодовольны в своем душевном спокойствии, однако и их было бы неплохо спросить, не просматриваются ли и у них подобные симптомы. Уникальны ли американцы в этом отношении или они просто первыми пострадали от нового удара на психику, от которого вскоре закачаются и другие страны тоже?
Социальная рациональность предполагает наличие индивидуальной рациональности, а она, в свою очередь, зависит не только от определенного биологического (т. е. физического и душевного) снаряжения, но и от непрерывности, упорядоченности и регулярности окружающей среды. Это предполагает наличие определенной корреляции между темпом и сложностью происходящих изменений, с одной стороны, и способностью человека принимать решения, с другой. Увеличивая скорость изменений, уровень новизны и широту выбора, мы бездумно вмешиваемся в эти непременные экологические условия рациональности. Так мы приговариваем несчетные миллионы людей к воздействию шока будущего.
