Текст книги "Постель и все остальное"
Автор книги: Эллина Наумова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
Арсений:
– А чего вы от меня добиваетесь? Я еще раз попробую, но, если снова не угожу, не обессудьте. Когда ваши родственники собираются жениться или замуж, они избранников предупреждают об особенностях семьи? Или ставят перед фактом после бракосочетания? Прошу вас, не надо подробностей. Если «до того», то невесты и женихи со стороны добровольно принимают правила игры. Более того, рассчитывают что-то иметь с чужого избранничества. Если «после того», в критической ситуации перед разводом, то все-таки какой-то страх оказывается сильнее новой любви. Тогда это и не любовь. Вы все соучастники, господа. Лично мне нравится ваше стремление не врать. Но сама история – всего лишь оригинальный частный случай. Не слишком ли большое значение вы этому придаете? Ну, откроете истину, ну, разочаруете, ну, отреагируют ваши родные нервно. Выдержите, и не такое люди ради правды терпели. Дальше… Сознание большинства отстает от уровня развития науки и техники лет на триста, поэтому, думаю, у Татьян – хранительниц устоев есть будущее. С другой стороны, попадется один либо продвинутый, либо смелый, либо влюбившийся до одури. И сорвется с брачного крючка вашей сестры, дочки, племянницы, тетки. Тогда именно вас заподозрят в тайных пороках, в несоответствии высокому званию Татьяны. Вам в целях самооправдания придется обнародовать «отчеты». Опять глубокое разочарование плюс обвинение во лжи. Скандал в святом семействе неминуем.
– Издеваетесь, – не то спрашивает, не то утверждает Татьяна.
Арсений:
– Все это так абсурдно, что был бы не прочь. Но не получается. Я отлично понимаю, как вам противно лгать. Послушайте, любое мистическое избранничество – это на четверть стечение обстоятельств и на три четверти самовнушение. Если вы не возьмете себя в руки и не заставите поверить, что за два века на самом деле в роду выделилась ветвь хранительниц, вы кончите в сумасшедшем доме. Обратили же внимание, что невинный обман искупается все большей строгостью Татьян к себе. А вдруг вы прервете некое настоящее таинство?
Татьяна упирается намертво:
– Ничего нельзя построить на лжи.
Арсений:
– Историю почитайте, вокруг оглядитесь. Все ложь. Просто есть те, кто верит, будто она – правда. А есть те, кто называет вещи своими именами. Я призываю вас соответствовать первой Татиане. Она кашу заварила из лучших побуждений. Вы желаете из тех же побуждений вылить варево в унитаз. Так сделайте это изящно, красиво, ловко. Чтобы вас еще и поблагодарили.
Выкрик Татьяны «То есть опять лгать!» пугает Арсения. Он устало пытается закруглиться:
– Когда-нибудь жизнь заставит вас изолгаться вконец ради спасения собственной шкуры и шкур любимых людей. Когда-нибудь вы перестанете замечать, что лжете в малом, только бы не лгать в большом. Тогда вспомните сегодняшнее утро. Вас никто не торопит с решением, насколько я понимаю. Так не порите горячку. Прекратите истерику. Намекните для начала маме.
Понурившись, Татьяна выдыхает:
– Они с папой все время ругаются, у нее инфаркт будет, если я последнюю надежду разрушу. Гадко мир устроен. Спасибо вам за все. Пойду я.
Она поднимается и уверенно направляется в холл. Берет с тумбочки сумку, идет к выходу. Он уже распахнул дверь и с трудом сдерживает радостную улыбку.
Татьяна:
– Не поминайте лихом.
Арсений:
– Все наладится. Только не унывайте. Смена поколений штука болезненная. Институт семьи разрушается с тех пор, как женщин признали людьми. Но ведь не разрушился еще. Вдруг ваше семейство поднимается на какой-то более высокий нравственный уровень? А что? Не первый век живете по заповеди «не разводись» благодаря маленькой женской хитрости.
Татьяна, опустив голову, выходит на лестничную площадку. Арсений быстро захлопывает дверь. Оба поворачиваются и прижимаются к двери спинами.
Татьяна (усмешливо, жестко):
– Не поддался на провокацию. Не задал себе вопрос, почему я, такая молодая, умная и красивая, решила поплакаться именно ему. Когда люди советуются, они либо завуалированно просят денег, либо пытаются заинтересовать собой. Я о деньгах не заикалась. Я подумала, что, если он не оценил моей физической прелести, может, на моральную красоту западет. А нужна она счастливчикам его типа? Он наверняка уже ищет в компьютере фирмы, занимающиеся остеклением. Чтобы впредь ни одна тварь на его балконе от гибели не спаслась. Ничем эгоиста не проймешь. Ну и пусть.
Арсений (печально):
– Эффект попутчика! Он предполагает, что тому, кому вы плачетесь, на вас плевать. Вы – просто дорожное развлечение, материал для сравнения, и о вас забудут сразу по выходе из вагона. Забыть ее, забыть, забыть. Не думать о ее проблемах. Не думать о ее сумасшедших прабабках. Но как забудешь, если она умудрилась разбередить душу вечным – жалко, а помочь нечем. Лучше бы денег попросила, лучше бы денег…
Глава 3
Тревожно-любопытные взгляды новоявленных подчиненных не способствовали мозговой деятельности. И воспоминание настигло Арсения уже дома, когда реальность безликого пока личного кабинета осталась в современном офисном здании на расстоянии десятка забитых машинами вечерних улиц. Они давно перестали казаться нарядными в свете фонарей, в обрамлении разномастных витрин и реклам, которые на самом деле так однообразны. Пропала нахальная веселая уверенность места, дескать, я – лучшее, а кто меня не оценил, тот недоумок. И лезло с каждого дурно оформленного и подсвеченного сантиметра: здесь не хуже, чем у соседей, вы же умные люди, сами понимаете.
То, что творилось с городом, раздражало. Закрывший небо высотно-стеклянно-тонированным новоделом, он представлялся не вечно молодым, не моложавым, а тщетно молодящимся. Но героизм, с которым эта жертва пластических хирургов от архитектуры и санитаров от бизнеса силилась приучить жителей к себе любому, вызывал уважение. Арсений научился не вносить досаду на бестолковый мегаполис в свою квартиру площадью сто пятьдесят квадратных метров. Если надо было порыться в памяти, он легко расслаблялся на удобном диване безо всякой йоги и смотрел нужный «фильм». Последний сеанс оставил два чувства – давешнего страха и нынешнего удивления. Ведь тогда, семь лет назад, он боялся Татьяны. Еще сглазит, какую-нибудь порчу напустит. Храбрился, но куда денешься от ужаса перед тупой энергетической машиной под названием ведьма. А когда понял, что экстравагантные бабки нервной девушки – шарлатанки, обрадовался. Драма обернулась анекдотом. Был же у него друг с великим именем Александр, который пускал слезу, услышав про неуловимого ковбоя:
– Что, так быстро скачет?
– Нет, просто он совсем никому не нужен.
И чем горше тот плакал, тем смешнее становилось остальным. Не из жестокости – школьные перемены и летние лагеря остались далеко позади. Но Александр был широкоплечим мускулистым почти двухметрового роста добрым молодцем с обаятельной улыбкой и буйной шевелюрой, которой мужчины завидовали тайно, а женщины явно. Он неплохо делал деньги. И вдруг слезы из-за шутки о невостребованности. Сентиментальный гигант всегда комичен, особенно для пигмеев.
Удивился же Арсений, осознав, что все годы после разговора с Татьяной ему доводилось болтать только о политике, отпуске за границей и футболе. Про родственные дела и отношения все молчали. Какие там семейные тайны, нормальных семей вокруг не осталось. И когда мама заводила разговор о его женитьбе и своих внуках, Арсений впадал в ступор. Впервые он потерял связь с реальностью лет в десять. Случайно врезал футбольным мячом по попе красивой, улыбчивой девушке в белой юбке. Она сразу обернулась – лицо искажено яростью до вечного обезьяньего старчества. И, невыразимо точно поняв все про нее и весь человеческий род, он стоял и испуганно бормотал: «Ах, вот оно что».
Кругом распадались браки, словно по закону природы, и глупо было думать, что твой станет исключением. Сосед сверху, некогда постигавший мир жены, напиваясь с ее ровесниками, уже третью блондинку завел. Менял, как собачонок. А предыдущих то ли на улицу выгонял, то ли отдавал в хорошие руки, то ли продавал любителям. Впрочем, лишь бы не усыплял в клиниках. И прочие родственники всех знакомых Арсения исчезали с горизонта, стоило отказаться устраивать их на работу с астрономической зарплатой или не дать взаймы. Впрочем, как и попроситься на работу или рискнуть занять. Сразу делалось ясно – какие там кровные связи, гарантирующие близость взрослых занятых людей. Разве что завистливое детство и наследственные болезни общие. Да недвижимость, которую придется со временем скандально делить.
Все чокнутые Татьяны, берегущие громадную семью, – анахронизм, конечно, – представились вдруг откровением, зачем-то именно ему ниспосланным… с пятого этажа. И так захотелось узнать, врет еще последняя хранительница родне или уже нет? Что с ней, честной, вообще сталось?
Беда в том, что переспал он не с Татьяной, а с Ириной, игравшей роль Деллы Стрит при его папе, которого грешно сравнивать с артистичным Перри Мейсоном. Да и она, судя по теперешней должности, решила, что личная преданность начальнику – занятие малодоходное. Делла тоже в роскоши не купалась и радовалась возможности поесть в ресторане за счет босса. Но любила своего адвоката. Так была девушка близка с отцом? С сыном-то ей через семь лет повезло. Может, они на один женский тип западают? Вот вам и кровь, вот вам и гены. Мигом забыл про условность семьи.
Арсений достиг предела в бесплодном умствовании. Жгучее любопытство обозначило точку за грудиной, в которой все внешнее, даже его не касающееся переплавлялось в собственное. Он не был ни плохим, ни хорошим, но таким, каким орал на Татьяну и выставлял ее на улицу, каким завлекал Ирину в баре и собирался уволить ее в офисе, каким понимал папу и немного жалел маму на случай, если тот ей изменял. Он был готов действовать, как велят эмоции, а не как должно, то есть ожил. Принял душ, сварил кофе, выпил его в плетеном кресле на остекленной вскоре после ухода Татьяны лоджии и поехал к родителям.
Глава 4
Арсений был единственным ребенком, как его папа и мама в своих семьях. Бабушки и дедушки давно умерли. У матери где-то жили тетка и двоюродный брат, но они лет двадцать не общались, так что, может, уже и не жили. С год назад он повадился навещать своих с удручающей маму регулярностью. Она не выдержала и сказала:
– Я скучаю по набегам без графика. Помнишь, как ты скрывал, что поистратился и элементарно голоден? Чем сильнее хотел есть, тем дольше разговаривал с отцом и не шел за стол. А однажды ночью из аэропорта поехал не к себе, а к нам – соскучился. Я тогда чуть не умерла от счастья. А сейчас чувствую себя строчкой в твоем ежедневнике.
Сын понял и стал варьировать дни посещений, но от их частоты – раз в две недели – не отказался. Это случилось из-за его недалекой одноклассницы. Он с родителями был в театре. У папы за несколько дней между покупкой билетов и спектаклем изменились рабочие планы. И он смог позволить себе только действие до антракта. Предполагалось, что мама останется до конца и сын отвезет ее домой. Но театралка с полувековым стажем заскучала от модной пьесы и собралась уехать с мужем. Благо до дома и пешком было минут двадцать. Арсений же решил остаться. И отправился провожать маму с папой к машине. В холле они и столкнулись с дурно воспитанной женщиной, которая не видела его родителей лет пять, не больше. На обратном пути она схватила Арсения за рукав и сочувственно выпалила: «Как постарели Евгений Владиславович и Алла Петровна!» Чувствовалось, что она на самом деле удивлена и расстроена. Ему трудно далась последующая легкая болтовня про общих знакомых. Он ненавидел бывшую соученицу за бестактность, хотя и подозревал, что таковой мнится любая непосредственно высказанная правда. Нет, ну, если бы она не встречала родителей с выпускного бала. Или каким-то чудом оказалась у них дома ранним утром и наблюдала маму без прически и макияжа, а папу – до бритья и наложения на лицо льняных салфеток, промоченных то горячим, то холодным отваром тонизирующих трав. Ладно, если бы они были обычными пенсионерами, которыми из средств ухода за собой по карману только дешевые зубная паста, шампунь и мыло. Которые питаются черт знает чем. Но у родителей были средства. Они покупали все, что замедляет внешнее старение. И не ленились этим всем пользоваться. Оба были стройны, легки на подъем, со вкусом и дорого одеты. Арсений вообще считал, что за последние десять лет они стали по-настоящему холеными и в шестьдесят с лишним выглядели гораздо лучше самих себя в пятьдесят с хвостиком. Получается, это казалось, чудилось, мерещилось только ему?
До сих пор сорокалетнему чаду не удалось сформулировать, что оно чувствовало тогда и неослабно продолжало теперь. Жалость к любимым, которым не дано быть молодыми вечно? Боязнь сиротства? Смутное подозрение, что сам Арсений уже не взрослеет, но тоже стареет? Как же так, и мама, и папа, и он? Втроем? И этот невыразимый словами, немного забитый созданным им ритуалом визитов ужас гнал в отчий дом. Арсений исподтишка разглядывал близких и не замечал изменений. Разговаривал обо всем и не находил признаков угасания интеллекта. И понимал, что успокоиться совсем уже не сумеет.
В этот раз он поймал себя на том, что обрадовался бы, узнай, что отец спал с Ириной семь лет назад и сейчас занимается тем же. Что у матери пара любовников в разных концах света. Не надо родителей нравственных и примерных, сам не мальчик и не ангел, пусть будут сильными, пусть будут живыми!
Дверь открыл отец – бледноватый, но свежий и элегантный даже в домашнем пуловере. Изысканный состав пряжи этой кофты, разумеется, звал джентльмена соответствовать, но принудить-то не мог. Так что не в тряпке было дело.
– Привет, пап, я сюрпризом. Проезжал мимо.
– Прекрасно. Избавляешь себя от моих сожалений. Знаешь, столько раз проезжал мимо дома твоего деда, но остановиться, подняться времени не было. Обещал себе, что в следующий раз… И опять мимо… А потом так хотелось, но не к кому стало.
«Надо же, я со своим отношением к ним разбираюсь, а они печалятся о собственных родителях, – мелькнуло в голове Арсения. – Неужели и я когда-нибудь останусь без тех, кто знал меня в пеленках, в детсадовском костюмчике для утренника, в школьной форме?» На похоронах его бабушки отца обнял друг детства и по-бабьи взвыл: «Терпи, Женька, моя мама десять лет назад умерла, а до сих пор болит, до сих пор не отпустило!» «Нашел чем утешить. Все только свое и выплескивают. Остальные – повод», – неприязненно подумал юный Арсений. О чем думал отец, было неизвестно. Но теперь и его сиротский срок исчислялся десятилетием. Болит? Болит, раз казнится.
– У тебя все нормально? – спросил отец. – Приглянулось новое место? Или обычный вариант – люди тупые, вялые, безынициативные и неисполнительные? Отбираешь их – титаны, горы свернут, только покажи нужную гряду. А приступят к обязанностям, думаешь: куда смотрел, зачем взял? Многого мы достигли бы, сын, если бы нам не мешали наши подчиненные. Но как без них? Запомни, лучше тебя все равно никто ничего не сделает. Заставь хоть не портачить.
– Я еще не разобрался, кто есть кто в деле, – честно отчитался Арсений. – Но иллюзий не питаю. Мама дома?
– На благотворительном мероприятии. Я ее предупредил, что организаторы кажутся мне мошенниками, пусть хоть весь город к ним ломится. Но она накрасилась, расфуфырилась и упорхнула, – проворчал непритворно сердитый муж.
И Арсений рассмеялся. Все хорошо, так было всегда. И когда мама, доктор биологических наук, между прочим, упархивала на заседания кафедры. И когда расфуфыривалась в гости, куда занятой папа не мог пойти с ней. С чего он раскис? Во всем цивилизованном мире врачи, а не обыватели считают возраст до семидесяти пяти лет пожилым, а не старческим. Пока родители его достигнут, границу отодвинут до восьмидесяти или девяноста. Медицина-то развивается. Повезло жить во времена финансовых кризисов и научных прорывов.
– Слушай, пап, у меня в замзавотделах оказалась твоя бывшая секретарша, то есть личный помощник. Ты ведь раздвоил подавальщицу кофе и составительницу расписания?
– С самого начала, когда еще мало у кого до таких нюансов руки доходили. Престиж фирмы обязывает, сын.
– То, что ты девушку отпустил по собственному, уже не в ее пользу. Или уволил? Не жаждешь ли мести? Я в твоем распоряжении, – пошутил Арсений.
– Приятно слышать, – хохотнул отец. – Нет, спасибо, как говорится, не опущусь. Но о ком речь? У меня их штук пять было. Никак не найду породистую служебную овчарку, у которой способность быстро учиться, точно выполнять команды и скучать от безделья заложена в генах.
– Меняются времена, и ты вместе с ними. Молодец, не коснеешь, развиваешься. В бытность руководителем НИИ делил своих служащих на баб, женщин и дам. Я запомнил, потому что понравилось. Бабы ниже продуктивного труда, дамы выше, а женщины почему-то на две трети бездарны именно в той специальности, в коей дипломированы. Теперь, значит, суки… И никакие женские заграничные дипломы тебя не впечатляют?
– Они меня не обманывают. «Чем лучше я узнаю людей, тем больше люблю собак». Думаешь, только потому, что они преданы и тому, кто плохо их кормит? Не только. От них реально можно добиться того, чего хочешь, а от сотрудниц – ориентировочно.
– А милые дворняги тебя не устраивают?
– Нет. Их скромности и преданности хватает до тех пор, пока не отъедятся и не забудут, как в них прохожие камни бросали. По том наглеют. И дрессуре, кстати, поддаются неохотно. Так какая двортерьериха норовит тебя укусить? И как ты вообще узнал, что она у меня работала?
– Кусаться ей еще рано. Я ее вспомнил. Лет семь назад мой сосед запер гостей на ночь. Ты заехал меня проведать и обнаружил, что одна из них – твой ассистент. И увез ее на работу… Ирина Сергеевна…
– Да, да, Ира… Начинала девушка резво. Чего в университете не прошла, то в темпе добирала на практике. Москвичка, тушеваться не умела. Однажды я видел сценку: ремонтник возился с лифтом, а она стояла неподалеку с кем-то из сотрудниц и болтала. Мужика эти офисные фифы нервировали, и он спросил: «Ну что, работать будем или разговаривать»? Ира без паузы: «Мы – разговаривать, вы – работать». Понимаешь, это отсутствие паузы я в ней ценил. А через пару лет она вдруг написала заявление об уходе. Я молодых и незамужних обычно не удерживаю. Но у нее поинтересовался, чего не хватает, кроме счастья в личной жизни и денег, которых чем больше, тем меньше. Оказалось, ее утомило мое поведение. Всех сотрудников добром прошу задержаться сверхурочно, обещаю вознаграждение, а она при мне по двенадцать часов с одним выходным за зарплату и слова благодарности не слышала. Я ей попытался втолковать, что она – личный помощник. То, что для других в принципе одолжение, для нее – служебные обязанности. Да и другие не ей чета – штучные специалисты, которым мы все должны создавать условия труда и отдыха, чтобы дело шло. Не пойдет, с любым вмиг расстанусь и забуду, как звали. А ее место – за ней, пока я собственной и единственной персоной всем доволен, что бы вокруг ни происходило. Редкое место. Не захотела вникнуть. Значит, она не пропала, что называется, карьеру делает, выбивается в люди, которых просят и благодарят? Вот идиотка. Кстати, только она ушла сама. После нее троих выгнал. Теперь при мне твоя, Арсений, ровесница: напреподавалась в школе, наслушалась гадостей от родителей и директора, так что похвал не ждет. Если не орут, уже блаженство. Только когда говорит: «Евгений Владиславович, у вас через полтора часа встреча», мне слышится: «Иванов, к доске». Ну, да нет в мире совершенства.
Арсений снова посмеялся. Отец добродушно иронизировал, но был гораздо жестче, чем представлялся. Тем необычнее прозвучала следующая тирада:
– Плевать на Иру, она сама не знает, чего хочет. Помесь добермана с болонкой. С тобой на лестнице вторая была. Не разберешь, каких кровей намешано, но девушка гармоничная.
– Ты же ее мельком видел, – удивился Арсений.
– Если женщину надо долго разглядывать, чтобы заметить, что она приятная и стильная, то вряд ли она вообще женщина.
– И почему не сказал, что понравилась?
– Разве должен был? Я просто обрадовался, что у тебя вкус появился.
– Татьяна – сумасшедшая, пап. Опасная авантюристка с комплексами. Через десять минут после вас с Ириной ушла. Больше я ее никогда не встречал. Думаю, в Москве не прижилась и вернулась в свой городок неподалеку отсюда. Ты не провинциальность ли с гармонией уравнял? Вроде не в твоем духе…
Арсений не договорил, явилась мама. А с ней чай и сплетни о благотворителях, с которыми она провела вечер. Муж повеселел, сын успокоился, и никто не заметил, что она очень устала. «Скоро вернусь с какого-нибудь мероприятия, увижу, что Евгений не спит, и Арсений здесь, и непроизвольно подумаю: „Как некстати. Лучше бы нам встретиться завтра днем“», – пришло ей в голову. И на миг внутренности жестко скрутило от того, что она не испугалась этой мысли.
Наваждение длилось секунды. Она заставила себя поднять глаза, и на душе потеплело. Всю жизнь различала, когда на этой самой неявной душе теплеет, а когда светлеет. И надо признать, второе состояние было едва ли не интимным, невнятно-причинным, а первое – от хороших людей. Вон они, главные обогреватели, за домашним чаем с вечными плюшками. Лица уютные. Губы в сахарной пудре. Муж и сын. Кажется, ее присутствие до сих пор их тонизирует – улыбаются, интересничают, острят. Когда-то даже животы невольно подтягивали, а она всего-то просила не сутулиться.
Одна ее подруга в начале второго, кажется, курса вышла замуж за деревенского увальня, даже звали Ваней, а не каким-нибудь Аскольдом. Он от переизбытка чувств и сил бросался ко всем подряд – вздыхать, ходить по улицам, держась за руки, а как только недотрога разрешит в щечку поцеловать, сразу жениться. Он знать не знал, что творится в квартирах, когда мама с папой на даче. Но ведь жил в общежитии, а там разврат не французскими духами пахнет. Или в те годы безобразия начинались к концу обучения? Или кучковались по комнатам, на стук не открывали, выдавая маленькие оргии за подготовку к зачету? Да, комитеты комсомола лютовали, за аморалку можно было и койко-места лишиться, и студенческого билета. Городские девчонки от него прятались, как могли. Компания была такая, что родители каждой были в состоянии сделать карьеру любому зятю. Рабоче-крестьянское происхождение и жажда университетских знаний еще и облегчили бы задачу. Но перед друзьями стыдно. А эта то ли влюбилась, то ли боялась остаться одна. У девочек бывает: красивая, умная, из хорошей семьи, но уверена, что ее никто никогда замуж не возьмет. Прошло пятнадцать лет, собрались отмечать это событие в ресторане. Шикарные мальчики пооблезли за своими диссертациями и явились в основном выяснить, кто, где и кем, – связи решали все. Девочки – половина разведена, половина на грани – скучали, нехотя пялились в фотографии жен и детей однокурсников и шептались, что подруга не решится притащить своего убогого в их интеллектуально окрепшую компанию. И вдруг та уверенно подплыла к столу вместе с роскошным и совсем молодым для своего звания милицейским генералом. Как он ухаживал за дамами, как поддерживал беседу. И не сдувал пылинки с жены, но просто не давал им на нее садиться. Вот вам и Ваня. Когда мужчины уходили курить, на чудотворницу яростно наседали: «Что надо делать?» Надеялись, она скажет про любовь. И услышали: «Для начала нужно выбрать хороший материал, потом лепить». – «Так не лепится!» – взвыл кто-то. «Меняй материал», – тяжело усмехнулась победительница.
Вспомнив тогдашние лица соучениц – на всех словно бесстыдница зависть голый зад показывала, – она развеселилась и даже в ладоши тихонько хлопнула.
– Еще чаю, милая? – привстал муж.
– Мама, тебе шаль принести? Не зябко? – встрепенулся сын.
Да, она тоже не лыком шита. Жестом показала, что ни в чем не нуждается. Они снова заговорили об американской политике. Про российскую было давно не модно. Женя сегодня молодцом, а вчера был бледен и глотал таблетки. Арику уже сорок. Когда женится? Ведь сам не успеет на внуков собственных посмотреть. Успел бы детей выучить!
Говорят, мужчине лучше нагуляться. Сын в этом преуспел. Лет с двадцати до двадцати пяти готов был жениться чуть ли не на каждой проходимке. Вспомнить страшно, кого только не таскал в дом: чем больше на сиротку похожа, тем лучше. Ее уговоры не помогали. Женя долго лишь посмеивался, а потом сказал: «Комплекс бога пестуешь, сынок?» Арик не понял: «Ты о чем, папа?» – «О том, что пристрастие к обогреву замерзших, кормлению голодных, просвещению глупых и устройству на ночлег бездомных девиц обсуждается у психиатра. Я не шучу, это – болезнь. Можешь посмотреть в медицинском справочнике». И как отрезало, о свадьбе было забыто. Сначала родители обрадовались – поумнел. Арик, пока жил дома, продолжал знакомить их со своими девушками, гораздо более приличными. Но и менял их стремительно. Одну отец просил не бросать – ее родственники были так полезны для его бизнеса. За двоих она вступалась – хорошие девочки, на лбу у каждой было написано «жена и мать», только у одной латиницей, а у другой кириллицей. Не внял, упрямец. И даже рассказывать о подругах перестал, отселившись в свою квартиру. Нет, обещал привести какую-то Галку, но так за десятилетие и не довел.
Знать бы, гарантирован ли он теперь от пресловутых кризисов семейной жизни? Они с Женей поженились сразу после университета, так что каждые семь лет брак норовил развалиться. Иногда ругались нещадно – ему работа мешала заниматься семьей, ей – семья работой. Иногда будто спотыкались на ровном месте, про себя решали, что из-за подножки другого, и молча злились. Иногда были в шаге от того, чтобы разбежаться, улыбаясь, пожелав друг другу здоровья, счастья и новой любви.
Однажды она порывалась изменить мужу с именитым женатым химиком. Биологи тогда как раз начали сотрудничать с ними, руководители институтов организовывали вал научных мероприятий, а ученые пытались сообразить, что им друг от друга нужно и как вырвать сотрудничество из душегубки идиотских планов и отчетов. Замыленные лаборанты возили пробирки из одной лаборатории в другую, когда двум диссертантам удавалось договориться о бартере: ты мне в кандидатскую результаты эксперимента, я тебе. Они с химиком уже были рангом повыше и встречались на конференциях. После обсуждали, как запрячь своих аспирантов в одну телегу. И дообсуждались. До вожделенного падения оставалось распить бутылку вина и поужинать в «Национале». Но уже возле шаловливо распахнутой дверцы такси она сказала: «Нет, не могу, у меня сын почти взрослый». – «Да, да, я понимаю, – грустно ответил он. – Спасибо за все». Вскоре он эмигрировал в Израиль, потом в Англию. Без семьи. И ей до сих пор было невдомек, что он мог понять, если она сама не знала, почему вырвались те слова.
Женя в это время стал настолько ласковым, что она застыдилась чувства к химику. У мужа было животное чутье на ее отсутствие, даже когда она уходила в себя на минуту, сидя рядом с ним. Только сейчас, на седьмом десятке, она начала подозревать, что главным было не то, что в себя, а то, что когда бок о бок. С мужем такого не случалось, если уж прикасался к ней, то увлекался и отдавался полностью. Она была уверена: он тоже не доводит до постели с другими женщинами. Но однажды стряслась настоящая беда.
Жене было столько же, сколько сейчас Арику. Или немного больше? Да, года сорок три. Он был директором крупного НИИ, смело осваивал хозрасчет, выезжал в загранкомандировки. При партийной должности его отца это было не сложно. Но только со стороны. А изнутри карьера трепала нервы, как всем.
Аура ненависти к блатным была ничуть не свет лее, чем теперь к олигархам. Она защищала докторскую, и они уже устали повторять друг другу: «Я тобой горжусь». Вообще устали, особенно Женя. Домой приходил поздно, заботливо посоветовав ей не ждать и ложиться. В субботу работал как проклятый. Воскресенье посвящал сыну. Интимные моменты случались не часто. Но будь близости еще меньше, она, поглощенная защитой, только обрадовалась бы.
В тот день утром к ней зашел рецензент ее диссертации и щедро поделился неприятностями – вечером надо ехать к врачу, ноги болят, вот-вот совсем откажут. Чем только не брали с соискателей. Сейчас тоже берут, но не всем подряд. Дать коллеге денег на такси тогда было немыслимо. У профессоров они были. Но отвезти, подождать и привезти обратно стоило дорого. Ей нужно было договариваться с мужем, чтобы или прислал свою служебную машину с водителем, или сам на их «жигулях» катал нездорового старца. А телефоны на кафедре, как назло, не работали – что-то случилось с кабелем. Ждать, когда его починят, было чревато. И она поехала на метро к Жене. Прошла мимо сонной вахтерши. Поднялась на второй этаж и миновала коридор, изредка здороваясь и приветливо улыбаясь. Тогда руководителям приходилось быть ближе к народу, и многие его остепененные представители, начиная с завлабов, знали супругу директора в лицо. Постучала в секретарскую, звонкого «войдите» не последовало. Она недовольно сдвинула брови: никто нигде не работает. У них в деканатах сидели непоступившие девчонки. Ради того, чтобы хоть с третьей-четвертой попытки оказаться студентками престижных факультетов. И те ухитрялись халтурить. Она аккуратно толкнула одну дверь – пусто. Вторая, в кабинет мужа, была полуоткрыта. Воспитание не позволяло окликнуть его или ворваться: человек мог думать, с кем-то разговаривать по селектору или лично. Приблизилась. Заглянула. Женька сопел, а не разговаривал.
Этот подлец обрабатывал на столе для совещаний свою двадцатилетнюю секретутку. Да как азартно. Это сейчас, когда попадаешь в растиражированную обстановку и ситуацию, включается защитный механизм и первое время кажется, что ты смотришь кино. Ее давняя приятельница из Владивостока позавчера жаловалась по скайпу: «Раньше я приезжала к тебе в Москву и ходила на Красную площадь. А теперь ощущение, будто хожу в телевизор, по которому ее показывают. Жуть». У каждого времени свои жути. Четверть века назад половой акт на узком коричневом полированном столе отечественного производства вживую смотрелся мощно. Она навсегда запомнила какое-то хлесткое дыхание мужа, влажный овал пота на его рубашке между лопатками, стрелку на приспущенных немецких колготках и сбитые набойки на каблуках девушки. И еще почему-то засохшие астры в вазе возле ее электрической пишущей машинки. Первая мысль тоже была не совсем ординарной: «А если кто-нибудь войдет и застанет меня за просмотром этой порнухи?» Воистину, что угодно, только не кандидат биологических наук, без пяти минут доктор, завороженно, с саднящим от сухости горлом подглядывающий за развратными действиями директора научно-исследовательского института с молодыми кадрами. Но ей и в го лову не пришло оттаскивать Женьку от девки, лепить пощечины и выкрикивать угрозы. Она просто неслышно удалилась к ближайшему телефону-автомату и позвонила мужу на работу. Он взял трубку сразу и отрывисто сказал:
