Текст книги "Укрощение строптивых"

Автор книги: Эллен Марш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 27 страниц)

Глава 25

– Ой-ой-ой! – скулил Рам Дасс, сжимая руки в непритворном горе. – Ой-ой-ой, я убил Хазрат-саиба!

– Сейчас же прекрати! Боже правый, ваше сиятельство, заставьте этого бедолагу прекратить скулеж!

Иден молча отошла от постели мужа и подошла к индусу.

– Он жив, Рам Дасс, – тихо сказала она и погладила его по руке. – Врач опытный, он не допустит, чтобы Хью умер.

– Английский врач! – презрительно воскликнул Рам Дасс. – Что он знает о лекарствах и лечении? У саиба сильный жар. Послушайте, он разговаривает сам с собой, будто в него вселился дьявол!

Иден повернула обеспокоенное лицо к кровати, где, что-то тихо бормоча и обессиленно метаясь в жару, лежал Хью. Врач тревожно склонился над ним и взял за руку.

– Я думаю... – она судорожно сглотнула, – я думаю, он не умрет. Он просто потерял много крови.

– Я застрелил под ним лошадь, – продолжал сокрушаться Рам Дасс. – Это из-за меня он сломал руку, и теперь его жизнь – в милости Божьей.

Иден молчала, она видела, что Рам Дасс искренне сомневается в выздоровлении Хью, и подумала, что напрасно впустила его в комнату. Но он прождал под дверью всю ночь, и у Иден не хватило духу отослать его.

Она устало повернулась к окну и увидела, как холодное зимнее солнце яркими лучами падает на пол сквозь полуоткрытые портьеры.

Иден с изумлением поняла, что давно наступил рассвет, а она и не заметила. Ей с трудом верилось, что доктор пришел всего два часа назад. Казалось, прошли дни, недели, целая жизнь с тех пор, как они штурмовали ворота Роксбери, а между тем это случилось всего лишь прошедшей ночью.

Иден своими глазами видела, как Рам Дасс сделал выстрел, которым случайно убил коня под Хью, но тогда она еще не знала, как серьезно пострадал Хью. Даже сам Рам Дасс поначалу не понял, что наделал. Он вышел из ворот в то самое мгновение, когда враждующие стороны столкнулись. Из его горла вырвался боевой клич – клич пушту, подобный тем, что звучали на афганской границе еще во времена нашествия Великого Могола. На этот клич и обернулась Иден. В руках у Рам Дасса было древнее ружье. Бог знает, где он его раздобыл. Иден увидела вспышку, когда он выстрелил в толпу.Он хорошо прицелился и обязательно попал бы в Чарльза Уинтона в то же мгновение, когда сабля полковника Карстерза снесла тому голову, если бы на пути пули не возник конь Хью, галопом врезавшийся в сечу.

Иден не успела еще броситься ему на помощь, а Том Паркер уже был рядом. Он приподнял голову Хью и положил ее к себе на колени. Из привратницкой быстро притащили некое подобие носилок и отнесли его в дом. Полковник Карстерз лично проследил, чтобы всех людей Уинтона разоружили. Громкой победы, на которую рассчитывал полковник, не получилось – со смертью хозяина люди Уинтона быстро растеряли боевой пыл и беспрекословно подчинились всем распоряжениям Карстерза.

Хью пришел в себя только один раз, когда его перекладывали на кровать и из-за неумелого обращения задели сломанную руку, – от нестерпимой боли он очнулся. Когда Хью упал с коня, последнее, что он увидел сквозь накатывающие волны алого тумана, было лицо Иден, склонившееся над ним, такое бледное и напуганное, что он не сразу узнал ее. Потом это видение исчезло, и вместе с ним на миг отключилось сознание. Очнувшись, он взял ее за подбородок и на удивление твердо произнес слова, которые до сих пор преследовали ее:

– Я не прощу тебе этого, Иден. Сожалею, но не прощу никогда...

Доктор Теодор Блейкни прибыл несколько часов спустя. Все окна в доме были освещены, внутри и снаружи царила страшная суматоха. Но в западном крыле, куда перенесли графа, его встретила могильная тишина. Лакей с побелевшим лицом проводил доктора наверх, где он сразу же разогнал всех собравшихся у дверей.

Доктору было под восемьдесят, его некогда могучий торс сгорбился и поник от холодных, сырых английских зим, но в обществе его авторитет по-прежнему оставался непререкаем, и все послушно разошлись.

Размотав полоску ткани, из которой был сделан жгут, доктор наклонился над раной и с одобрением заметил, что именно этот жгут спас его сиятельству жизнь. Он поинтересовался, кто догадался наложить такой простой, но достаточно надежный жгут.

– Я, – тихо призналась Иден.

Старый доктор повернул голову и в первый раз внимательно рассмотрел ее. Костюм Иден не вызывал у него восторга, она все еще была в мужском платье – в бриджах и сапогах. Доктор понимал, что он, возможно, безнадежно отстал от жизни, наверное, это сейчас в моде... Но в лице молодой женщины было что-то, что невольно притягивало его. Молча, без лишних вопросов она четко выполняла все его распоряжения, это качество редко встречалось среди доморощенных лекарей, а уж среди легкомысленных молодых красоток особенно.

Доктор собрал сломанную кость, наложил шов на края рваной раны, остановил кровотечение.

– Вы получили медицинское образование, ваше сиятельство? – с неожиданным интересом спросил он. Иден покачала головой:

– Я выросла в Индии.

– Понятно, – отозвался он, слова Иден многое прояснили. Судя по рассказам его коллег, которые побывали в Индии и даже пытались как-то наладить врачебную помощь, условия жизни там были просто чудовищные. Сверкающие богатством города Востока кишели страшными болезнями, вся Индия была усеяна могилами английских малюток и их несчастных матерей, которые не вынесли родов в этом грязном, полном заразы крае.

Если принять во внимание ужасающие трудности жизни в Индии, Теодору Блейкни не стоило удивляться, что молодая женщина, подобная графине Роксбери, научилась обрабатывать раны и выправлять сломанные кости с таким умением, которого до обидного не хватало его собственным помощникам, получившим специальное образование.

– Так вы и есть индийская жена Хью? – начал доктор в намеренно разговорной манере и впервые позволил себе улыбнуться. Иден уставилась на него широко раскрытыми глазами, и доктор снова улыбнулся. – Я знаю вашего мужа уже много-много лет, ваше сиятельство. Еще до того, как он поселился в Роксбери. У меня тогда была собственная практика в Лондоне, в Вест-Энде. Там я прожил двадцать три года, прежде чем вернулся в свой родной Уэльс. Наши пути иногда пересекались. Он прекрасный человек, скажу я вам.

– Да, – прошептала Иден, ей было больно говорить, она отвернулась, чтобы доктор не увидел, как у нее вдруг по-детски задрожала нижняя губа. Наверное, Хью уже вне опасности, раз доктор успокоился и неожиданно разговорился. Но через полчаса доктор Блейкни уже не испытывал желания да и не мог позволить себе жизнерадостно болтать. Он вообще замолчал, потому что у Хью опять начался жар. В действиях доктора, во внезапно наступившей тишине ощущалась такая полная обреченность, что Иден побоялась спрашивать его.

– Он не умрет, – твердила она Рам Дассу, – доктор говорит, он сильный, гораздо сильнее, чем другие, нужно только время.

– Как скажешь, дочка, – удрученно отозвался Рам Дасс, но было видно, что он ей не верит. Вне себя от горя, он покинул комнату.

Иден в отчаянии отвернулась к стене, прижала кулачки к губам и беззвучно заплакала.

– Вам лучше уйти, ваше сиятельство. – Доктор ласково коснулся ее руки. Она обернулась и посмотрела в его сострадательные глаза. – Уверен, вы не сомкнули глаз за ночь. Не хочу показаться неуважительным, но вам, похоже, необходим отдых.

Иден откинула со лба волосы, взяла предложенный доктором платок и вытерла с лица слезы. На самом деле она по-настоящему не спала уже две ночи, но не собиралась признаваться в этом доктору. Она не уйдет, пока Хью не станет лучше. Доктор, наверное, почувствовал ее настроение, во всяком случае, указал на ближайшее кресло и предложил ей посидеть немного.

– Если он вдруг позовет вас, вы будете рядом, – заметил он. В этих словах была правда. Иден настолько устала, что не стала возражать и послушно уселась.

Иден заснула мгновенно, глаза у нее закрылись еще до того, как доктор развернул одеяло и укрыл ее. Она не шевелилась, ей не мешали дневной свет и яркие лучи солнца, поднимающегося все выше и выше на зимнем небосводе. Не заметила она и заката, когда небо стало сначала неистово розовым и золотистым и наконец глубоким темно-синим, цвета наступающей ночи. В комнате одну за другой зажгли лампы.

Все время приходили и уходили люди, они перешептывались о чем-то с доктором через приоткрытую дверь. Некоторые выражали недовольство, что их не пускают, но добряк-доктор твердо стоял на своем, а одного вида здоровенного привратника усадьбы, пришедшего на помощь, было достаточно, чтобы спровадить даже самых упрямых.

Когда Иден проснулась, ночь уже прошла, занимался новый день. Она проспала целые сутки и даже не заметила этого. Иден ужасно рассердилась на доктора за то, что он не разбудил ее, но как только она выбралась из глубокого кресла и коснулась лба Хью, то поняла, что жар прошел. Хью спал глубоким сном, не подозревая о ее присутствии. Сердце у Иден болезненно сжалось, когда она вспомнила слова доктора о том, что Хью, возможно, никогда не сможет полноценно пользоваться сломанной рукой.

А может, это и к лучшему, решила она, его больше не будут призывать на всякого рода опасные дела из патриотических соображений, которые ничего не говорили ей и которые Хью принимал слишком близко к сердцу. Пусть порядок в империи поддерживают лондонские министры, разведывательное управление, полиция. Честные граждане таковыми и должны оставаться, а сам Хью не раз признавался ей, что управление имениями отнимает у него почти все время.

Конечно, жаль, если его рука не восстановит полную подвижность, он уже не сможет сполна насладиться охотой на chinkara, тигра или кабана в Индии, не сможет как следует прицелиться. Но эта мысль вовсе не привела Иден в неописуемый ужас, потому что для нее это означало, что Хью теперь придется довольствоваться охотой на вальдшнепов на болотах Роксбери, и он никогда не оставит ее надолго.

При этой мысли глаза ее широко раскрылись. Господи, о чем она только думает! Надеется, что они заживут счастливо и не будет между ними ни обид, ни тайн? Что забудут прошлое и заживут спокойной жизнью, как влюбленная парочка, и Господь благословит их детьми? Как же! Особенно если учесть их своенравные характеры или то, что Хью никогда не простит ей роли, которую она сыграла в штурме ворот усадьбы...

Иден отдала бы все на свете, лишь бы Хью не был так тяжело ранен, но откуда ей было знать, что он там появится? Она-то была уверена, что он в полной безопасности, скрыт в хижине в самой глуши леса и бабка Тома Паркера присматривает за ним. Как несправедливо, что он винит ее в случившемся, как несправедливо! Но она не могла забыть его простых слов и обреченности, с которой они были сказаны. «Интересно, он теперь отправит меня к дедушке?» – подумала Иден. Мысль эта была столь невыносима, что она выбежала из комнаты и бросилась по лестнице вниз.

Но и внизу не было покоя: дом заполнили какие-то незнакомые ей люди. Иден остановилась в дверях гостиной, растерявшись от вида полудюжины незнакомых мужчин, удобно устроившихся в креслах. Было ясно, что сидят они так уже давно. Стол перед ними был уставлен пустыми чашками из-под кофе, на тарелках лежали недоеденные бутерброды. Иден запоздало пожалела, что не удосужилась снять бриджи и сапоги, и в подтверждение того, что наряд ее был явно неуместен, на нее устремились изумленные взгляды, в комнате воцарилось глубокое молчание.

– Господа? – расправляя плечи, нарушила молчание Иден.

Это тихо произнесенное слово оказало замечательное воздействие: мужчины дружно повскакали со своих мест и начали нелепо раскланиваться перед ней. Однако не было ничего нелепого в поведении коренастого мужчины, который представился как Джордж Трембел и чьи многочисленные титулы, которые он называл как бы между прочим, ничего не сказали Иден. Она решила, что это высокопоставленный чиновник из местной администрации, приехавший расследовать события прошлой ночи.

Она не ошиблась, действительно так и было. Последующие пятнадцать минут Иден вежливо отвечала на его вопросы и на вопросы остальных, которые задавали их с нескрываемым любопытством, считая, что при ясном дневном свете вся эта история звучит совершенно неправдоподобно.

Но тревога на их лицах и то, что наверху в тяжелом состоянии лежит ее муж, – все подтверждало серьезность обстановки. Вопросы, несомненно, продолжались бы еще долго, если бы доктор Блейкни не заглянул случайно в гостиную и не увидел, как измучена Иден.

Невероятно, но ему очень быстро удалось избавиться от них. Когда все разошлись, Иден с благодарностью опустилась в ближайшее кресло и закрыла лицо ладонями.

– Сожалею, что вам пришлось пройти через это, дорогая, – сказал доктор и успокаивающе похлопал ее по плечу. – В поисках истины они забывают обо всем на свете.

Он подошел к буфету и налил бренди.

– По-моему, мои ответы их не удовлетворили, – задумчиво сказала она.

– Они смогут вернуться, – подтвердил доктор с искренним сожалением. – Уверен, из Лондона тоже приедут, не заставят себя ждать. Все графство только об этом и говорит, боюсь, вам не избежать дальнейших расспросов.

– Я не возражаю, – тихо сказала Иден. – Надеюсь, что смогу рассказать им то, что они хотят знать... если я, конечно, буду еще здесь.

– Что вы хотите этим сказать? – встревоженно спросил доктор. – Вы собираетесь уехать?

Иден устало положила голову на спинку кресла, посмотрела на него, но ничего не сказала, только неожиданная грусть заволокла ее огромные синие глаза.

Наступила ночь, подул завывающий северный ветер, он стучал в окна и гремел по крышам ледяной дробью. Во всех комнатах разожгли камины, просторный дом Роксбери согрелся и, несмотря на огромные размеры, стал приветливо уютным, мир и покой снизошли на его измученных обитателей.

Благодаря неимоверным усилиям доктора представители местных властей с неохотой согласились не беспокоить их больше, пока не приедут чиновники из Лондона. Обитатели усадьбы наконец вздохнули с облегчением. Известие о том, что граф чувствует себя лучше, волшебным образом подействовало на челядь, которая очень волновалась за хозяина. Большинство слуг занялись обычной работой, хотя и перешептывались между собой, не переставая обсуждать невероятные события той ночи, когда перед воротами их дома погиб Чарльз Уинтон.

Иден тоже в значительной степени пришла в себя, но никому бы и в голову не пришло, что это спокойствие – чисто внешнее. Никто не заметил сумятицы у нее в голове, кроме Хью, который проснулся около полуночи, мучимый страшной жаждой. У него вырвался стон, которого он сам даже не заметил. От стены сразу же отделилась тень, кто-то склонился над ним. Ему поднесли чашку с водой, он с жадностью выпил все до дна. Потом откинулся на подушки и лежал какое-то время неподвижно, затем повернул голову и медленно открыл глаза. Рядом с ним в кресле сидела Иден. Она сидела спиной к нему и задумчиво смотрела в темноту. Свет от ламп освещал ее волосы, которые свободно спадали у нее с плеч и отсвечивали золотом. Хью ничего не говорил. Он просто смотрел на нее и вспоминал давнишнюю ночь на балу в Дели, когда ему в голову пришла мысль, что волосы у Иден напоминают цветом спелую пшеницу и что красивее ее он в жизни никого не встречал.

Он увидел, что она повернулась, прелестная линия ее щеки и шеи оказалась на свету. Когда она посмотрела на него, он заметил, что взгляд у нее тревожный и невидящий. Он протянул к ней руку, она сразу подошла к нему. Хью жестом показал, чтобы она села рядом и наклонилась. Он прижался щекой к ее волосам и понял, что не в силах говорить. Он почувствовал, как напряглась Иден, и недоумевал почему.

Они долго сидели молча, потом Иден беспокойно пошевелилась, и, когда она заговорила, голос ее звучал глухо, будто она долго плакала или изо всех сил сдерживала слезы:

– Доктор говорит, что ты поправишься. Его напугал твой жар. Как рука? Сильно болит?

Хью покачал головой. Он чувствовал удивительную легкость и сонливость, было необыкновенно приятно ощущать Иден так близко. Он, наверное, не заметил, как снова уснул, потому что опять воцарилось молчание, а очнулся он оттого, что почувствовал нежное прикосновение к своей щеке. Он открыл глаза и увидел, как Иден склонилась над ним и смотрит на него расстроенными глазами. Возможно, это была лишь игра света или его воспаленное воображение, но ему показалось, что она смотрит на него сосредоточенно, как никогда, будто хочет запомнить каждую его черточку, навсегда запечатлеть его облик в сердце.

Рука, ласкавшая ему щеку, скользнула вниз, Хью почувствовал, как ее губы легко коснулись его губ. Когда она наклонилась, выбившийся из прически локон упал ему на лоб, лаская его так же нежно, как и ее губы. Потом Иден поднялась, шурша юбками, вышла из комнаты и тихо закрыла за собой дверь.

В этих движениях и звуках была какая-то безнадежная обреченность, но Хью, впадавший время от времени в забытье, что часто случается во время тяжелой болезни, ничего не заметил.

Не заметил до самого утра, когда проснулся с необыкновенно ясной головой и припомнил события прошедшей ночи. Только сейчас поведение Иден озадачило его.

– Где моя жена? – раздраженно спросил он у доктора, который заставил себя навестить своего пациента, несмотря на холод и значительное расстояние.

– Наверное, еще спит, – с удивлением ответил доктор. – Попросить горничную разбудить ее?

Но посланная за Иден горничная быстро вернулась и, задыхаясь, сообщила, что ее сиятельства нет дома, у нее в комнате на камине она нашла лишь запечатанный конверт, который тут же вручила Хью.

– Надеюсь, все в порядке? – поинтересовался доктор, увидев, как побледнел Хью, читая письмо.

– Боюсь, что нет. – Хью сурово поджал губы. – Она уехала в Лондон. Почему – не пишет. Просит ни в коем случае не посылать за ней.

– Что она собирается там делать? – с удивлением спросил доктор.

– Разве не ясно? Отправиться в Индию!

Доктор с недоумением смотрел, как Хью встал с постели, покачиваясь и корчась от боли в руке.

– Могу я осведомиться, что вы собираетесь делать? – строго спросил он.

– Ехать за ней, разумеется.

– Дорогой мой, вы не сделаете ничего подобного! Если, конечно, не хотите отдать концы по дороге. Я уверяю вас, что...

Но Хью уже вышел и громко позвал камердинера. Он и слышать не хотел, чтобы послать в Лондон кого-нибудь другого. Хью торопливо расспросил челядь и выяснил, что ее сиятельство получила накануне неожиданное письмо. Найти лакея, который доставил его ей в руки, не удалось, не удалось также выяснить, откуда письмо и что в нем содержалось. Никто не смог сказать ничего определенного, но все сошлись во мнении, что ее сиятельство накануне вечером выглядела совершенно спокойно, разве что несколько рассеянно, но это вполне объяснимо, если учесть потрясения последних дней.

Сбитый с толку и ужасно злой, Хью вошел в спальню Иден и нетерпеливо перебрал ее вещи, но письма не нашел. Голова ужасно болела, он уже хотел прекратить поиски, но тут его взгляд упал на небольшую шкатулку, неприметно лежащую среди шляпных картонок на самом верху шкафа. Хью открыл ее и с удивлением увидел военные награды и нагрудный патронташ. Он догадался, что все это принадлежало отцу Иден. Хью не хотел рыться в таких личных вещах и начал складывать все назад, в шкатулку, и тут заметил на дне связку писем. Он быстро просмотрел их, но, к своему разочарованию, понял, что все они написаны задолго до восстания, причем большинство из них написал сам полковник Гамильтон. Хью в отчаянии отложил их в сторону и развернул документ с красной печатью. Время и сильная индийская жара сделали свое дело – прочесть написанное было почти невозможно, но Хью все-таки сумел разобрать подписи внизу каждой страницы. Имя Рам Вандун Сингха было ему знакомо. Перед восстанием этот человек жил неподалеку от Красного Форта в Дели и считался одним из самых опытных огранщиков на всем континенте. Хью понял, что документ содержит скрупулезное описание и оценку всех камней и украшений, принадлежавших Донану Гамильтону. Хью изумился, увидев, какие цифры стоят рядом с ними.

Он постоял еще немного, нахмурившись и спрашивая себя, знает ли Иден об этих бумагах. Похоже, что к ним давно не прикасались, но ему не верилось, что Иден их не читала. Неужели ее внезапный отъезд как-то связан с драгоценностями Изабел? Быть может, британский офицер, о котором рассказала ему Иден... Однако Хью не допускал мысли, что Иден отправилась одна в Лондон, чтобы встретиться с убийцей Ситки.

Когда он десять минут спустя покинул теплый дом, то мчался так, будто за ним гнался сам дьявол. Он не замечал ни пульсирующей боли в голове, ни тупой боли в сломанной руке. Его сопровождал Пирс, старший конюший Роксбери, который и слышать не хотел о том, чтобы позволить хозяину отправиться в поездку одному. Хью уступил, но не потому, что ему действительно нужен был спутник, он просто не хотел терять время на дальнейшие споры. Он понятия не имел, в какие еще неприятности впутается Иден, но вполне возможно, что она опять затеяла нечто непредсказуемое, что вполне могло закончиться катастрофой для всех, кого это затрагивает. В этом Хью убедился на собственной шкуре.

Слава Богу, что здоровяк конюший навязался сопровождать хозяина, потому что не успели они проехать и шести миль, как Хью неожиданно охватила страшная слабость. И не заметь Пирс вовремя, как хозяина качает, тот бы запросто свалился с лошади. Но Пирс быстро подъехал к нему, взял поводья и остановил обеих лошадей. А потом потихоньку повел их к ближайшей придорожной гостинице, где нанял экипаж.

Хью стало так плохо, что у него не было сил сопротивляться. Он позволил усадить себя в карету, откинулся на потертую кожаную спинку и закрыл глаза. Через несколько минут экипаж уже выезжал со двора и, сворачивая на дорогу, попал в первую же яму. Хью подбросило, он сильно ударился сломанной рукой и от резкой боли тут же потерял сознание.

* * *

– Очень любезно, что вы приехали, ваше сиятельство, – произнес стройный молодой человек в гражданском платье, несколько взволнованно теребя темные волосы. – Я не ожидал... то есть, когда я написал вам, я не думал...

– Что я сразу же приеду? – Иден улыбнулась ему. Он был ненамного старше ее, но ей захотелось по-матерински успокоить его, особенно из-за того, что он всякий раз смущался и краснел, когда глядел на нее. – Разве вам не пришло в голову, что я захочу узнать новости об отце?.. Вы же написали, что у вас есть известие о нем.

– Да, – ответил он с облегчением, хотя дело было не в этом, просто он не ожидал, что Иден Гамильтон окажется так удивительно хороша и что она замужем за графом.

– Вы в письме не сообщили, как разыскали меня, – продолжила Иден, не теряя времени на светские любезности.

Они сидели на скамье на набережной Виктории, выходящей на Темзу, – не самом удачном месте для личной беседы. На дороге у них за спинами была страшная толчея – коляски, кареты, верховые лошади, пешеходы... Небо затянули тучи, погода была сырая, неприятный влажный ветер дул с реки и приносил сильный запах прилива и едкого дыма от кораблей и барж, которые медленно двигались по мутно-серой воде.

– Это было непросто, – признался молодой человек. – Я даже не был уверен, что вы еще живы. В мирутской резне погибло столько европейцев, вы же понимаете, но я просто не мог забыть обещание, которое дал полковнику Гамильтону, и не знал, сдержал ли слово лейтенант Дурлах.

– Расскажите мне о нем, – попросила Иден, не догадываясь, зачем ее пригласили в Лондон. В письме молодой офицер только написал, что он служил под началом ее отца и очень хочет поговорить с ней. Он также писал, что через неделю у него заканчивается отпуск и он уплывает в Индию. Как только Иден убедилась, что у Хью дела пошли на поправку, она сразу отправилась в Лондон. Она спешила не напрасно, потому что Эдуард Ларримор, адъютант командующего Девяносто второго Лахорского пехотного полка, уже потерял надежду на ответ и собирался отплыть на следующий день.

Иден ничего не знала ни о нем, ни о причинах, по которым он ищет встречи с ней, но имя Дурлах показалось ей знакомым. Хью упоминал его не раз в бреду, и Иден подумала, что, возможно, этот человек как-то связан с Фредом Аберкромби, которого арестовали по подозрению в поставках оружия ирландским повстанцам.

– Я служил под началом вашего отца почти три года, – объяснил Эдуард Ларримор, – однако мы с вами никогда не встречались в Лакнау, я имел тогда один из младших чинов. Естественно, мы не общались вне службы со старшими офицерами и их семьями.

– Понимаю, – сказала Иден.

– Я был при полковнике Гамильтоне, когда пришло известие о резне в Мируте. Он сразу же поручил мне отправиться туда, чтобы позаботиться о вас. Никто не ожидал, что восстание начнется именно там.

– Отец, наверное, очень доверял вам?

Эдуард Ларримор покраснел.

– Нет, думаю, просто в то время в Лакнау я был наименее нужен. Как только до нас дошло известие о начале восстания, сипаи в нашем полку побросали оружие и отказались выполнять приказы. А через два часа гарнизон был уже в осаде, каждый человек был на вес золота.

Однако эта более чем скромная оценка своих способностей была неоправданна: ведь отец Иден не случайно остановил свой выбор именно на Ларриморе, зная, что на его честность и несгибаемую верность можно положиться. Полковник вызвал молодого человека к себе в кабинет и поручил ему обеспечить безопасность дочери и племянницы. Кроме того, под грохот взрывов, крики раненых и умирающих в горячем утреннем воздухе он спокойно объяснил, где лежат драгоценности его брата-близнеца, и приказал Эдуарду доставить их в целости и сохранности домой.

– Я бы обязательно выполнил приказ полковника, – продолжал молодой человек, – если бы двумя днями позже меня не ранили в Ферухабе. Пуля попала в плечо. Сипаи перебили всех тамошних докторов, убили большинство британцев, а оставшиеся в живых сражались за жизнь. Некогда было заниматься ранеными, тем более самого младшего звания.

Ларримор не сомневался, что умирает, он был в отчаянии оттого, что не сможет выполнить приказ. Он очень обрадовался, увидев британский кавалерийский отряд, который наткнулся на него, когда он в полузабытьи лежал в песках за воротами города. Среди кавалеристов оказался офицер, который был знаком Ларримору по Лакнау. Этот офицер внимательно выслушал сбивчивый рассказ Эдуарда. Он согласился отправиться в Мирут вместо молодого человека, поклявшись доставить в Лакнау девочек и драгоценности.

– Я поправлялся очень медленно, – продолжил Эдуард, – а потом вместе с остальными восемнадцать месяцев прятался. Меня сегодня здесь не было бы, если бы не великодушие и мужество ферухабских крестьян. Они выходили меня, рискуя жизнью. – Он сделал взолнованный жест рукой. – Должен сознаться, я гнал от себя мысли о вас и о вашей кузине и только недавно стал задумываться, спрашивать себя, сумел ли лейтенант Дурлах выполнить обещание.

– Вот уж нет! – с горечью вырвалось у Иден.

– Да, я знаю об этом. – Ларримор виновато посмотрел на Иден. – Прошлым летом, когда я получил очередной годичный отпуск, я наконец нашел время разузнать, чем все закончилось. Представьте мое потрясение, когда я узнал, что лейтенанта Дурлаха подозревают в контрабанде оружия и в подстрекательстве к неповиновению среди местных жителей!

«За это его и арестовали», – подумала Иден, вспоминая, что Хью проговорился об этом в бреду. Но, к своему удивлению, поняла, что это ее уже не волнует. Ей было все равно, что стало с драгоценностями, безразлично, что они у сэра Чарльза; даже все то, что рассказал ей сидящий рядом молодой человек, уже не имело значения. Она просто ужасно устала, хотела быстрее вернуться в Роксбери, оказаться рядом с Хью, хотела этого до боли.

Но Хью дал ясно понять, что не простит ей того, что она сделала. Иден в отчаянии подумала, что вообще нет смысла возвращаться в Роксбери, если Хью собирается до конца своих дней винить ее в том, что он покалечил руку.

– Вас, должно быть, ошеломил мой рассказ? – произнес Ларримор, глядя в ее изможденное, застывшее лицо.

– Да, – подтвердила Иден, поднимаясь со скамьи. Подавая руку офицеру, она вымученно улыбнулась. – He знаю, как вас отблагодарить за то, что вы разыскали меня. Вы удивительно добры. Теперь я понимаю, почему отец доверил вам судьбу фамильных драгоценностей.

Обрадованный Ларримор улыбнулся в ответ:

– Сожалею лишь об одном, что не вернул их вам. Но, может быть, еще не поздно?

– Нет, – тихо ответила Иден, – боюсь, их уже нет. – Она грустно улыбнулась. – Думаю, это даже к лучшему. Прощайте, мистер Ларримор, благодарю вас.

– Мисс Гамильтон, ваше сиятельство! – крикнул он ей вслед, едва не попав под колеса экипажа, когда бросился за ней. – Чуть не забыл. Вот это – вам. – Он достал из кармана мятый, потертый конверт с причудливой печатью из красного воска. – Это от дивана Маяра. Он попросил передать вам это письмо. Я вожу его с собой уже несколько месяцев, извините, что оно так помялось.

– От Пратапа Рао? – Щеки у Иден заалели. – Господи, какими путями вас занесло в Маяр?

Ларримор застенчиво улыбнулся:

– Должен признаться, разыскать вас оказалось непросто. Месяца два, не меньше, я потратил на поиски. В Мируте меня сначала послали в Маяр, но там никто не знал, что с вами сталось. Тогда я опять вернулся в Мирут, теперь мне посоветовали искать в Дели. А в Дели сказали, что вы отправились в Эдинбург. Поскольку я и сам собирался в Англию, я решил написать вам, как только приеду. К счастью, по приезде в Лондон я узнал, что вы прибыли туда в сопровождении графа Роксбери. Вот я и написал на его адрес в надежде, что письмо попадет в ваши руки.

– Я должна поблагодарить вас за такое упорство, – с чувством сказала Иден. – Вряд ли нашелся бы другой, кто потратил бы отпуск на чужие дела.

– Я выполнил свой долг, – торжественно ответил офицер. – Я не мог поступить иначе.

Иден смотрела, как он удаляется от нее по набережной, потом обратилась к письму. Она сломала ярко-красную печать и развернула мелко исписанные страницы. Она узнала витиеватый почерк Пратап Рао Сингха, дивана Маяра и старшего дяди Джаджи. Иден начала читать письмо и забыла обо всем на свете: о спешащих экипажах, о сером неприветливом небе, о мрачных громадах зданий, покрытых черной сажей. Красота древнего языка тронула давно забытые струны в ее душе, они зазвучали, и воспоминания внезапно нахлынули на нее, такие ясные, что, казалось, протяни руку – и дотронешься до отсвечивающих в знойном мареве песков пустыни, вдохни – и почувствуешь аромат диковинных цветов, запах пыли и едкий дым костров, всего, что воплощало в себе Индию...