Текст книги "Томас Рифмач"

Автор книги: Эллен Кашнер

– Элсбет, погоди…

Да только она была права. Семь лет назад у него получилось бы куда лучше. Зачем ей теперь его правда?

– Пожалуйста, Элсбет, – он еще пытался преградить ей путь, но она только глянула своими огромными глазищами, и он тут же отступил.

Томас так и стоял у двери, подставив лицо холодному ветру, когда вернулся Гэвин. И началось.

– Хоть кол на голове теши, – тут же завелся он, – совсем, что ли, из ума выжили? Выстудили весь дом и дела нет. Наверх сейчас поднимался, почудилось мне или в самом деле Элсбет навстречу пробежала?

Том смотрел на нас, не в силах слова вымолвить. Я накрыла к ужину, но он к еде и не притронулся, все в окно поглядывал. Снова взгляд у него был отсутствующий и настороженный, как будто он снова слышал звуки рогов там, где только ветер шумел в сухих травах.

Мы не пытались останавливать его, когда он вышел из дому, прихватив с собой плащ, а заодно И свои страдания. Но когда спустилась ночь, а его все не было, мы забеспокоились и решили, что с рассветом пойдем Искать.

Едва начало светать, мы прихватили плащ, посох, немного еды и отправились к Эйлдонским холмам. Я измочила все юбки, лазая по мокрым от росы камышам да осоке.

Наконец мы добрались до травянистого склона под Эйлдонским деревом. Кто-то побывал под ним: трава была примята.

Мы нашли Томаса с западной стороны Бурахского кургана. Вымокший, грязный, он сжался в комок и дрожал во сне. Когда мы его разбудили, он вскрикнул и заговорил с нами так, словно не признал.

Гэвин набросил на него свой плащ взамен его мокрого, а я дала воды.

– Ни к чему это все, – пытался протестовать Томас, выстукивая дробь зубами. – Я не могу вернуться. Я все равно не принадлежу здешнему миру.

– Поднимайся-ка, – Гэвин говорит. – С мороза да на пустой живот не много надумаешь. И мы втроем побрели к дому.

* * *

Томас отогрелся и обсох, но мрачное настроение не покинуло его и к вечеру, как ни пытались мы его растормошить.

– Никому я не нужен, – тусклым голосом повторял он снова и снова. – Такой жизни мне не вынести. Я слишком стар, чтобы учиться торговать. Я не знаю, с какого конца за мотыгу берутся…

– Лучшему арфисту во всей стране простительно не знать, как держать мотыгу!

– Лучший арфист в стране – просто сумасшедший! – вспылил он. – Как я теперь буду говорить с людьми? Как появлюсь перед королем или хотя бы перед Дунбарским графом после семи лет отсутствия и расскажу им, где меня носило? Задай они хоть один вопрос – и я окажусь дурак-дураком! Я не вынесу, если окажусь общим посмешищем, – горестно закончил он.

– Мне так думается, – говорю я ему, – что тебе пора в путь. Возвращайся-ка в мир и посмотри сам, так ли он плох, как ты боишься. Что прорицателям порой приходится нелегко – это верно, да ты-то не при одном дворе успел послужить. А пение да игра на арфе никуда ведь от тебя не делись. Насочиняй новых песен, вот тебе и почет. Чего им от тебя еще ждать?

Том улыбнулся.

– Поглядим. Хорошо хоть, учиться пахать не придется.

– Попробуй, – гну я свое. – Вернуться всегда успеешь. Кстати, и у Элсбет будет время подумать.

– Ага, – поддакивает Гэвин, – а у тебя будет время серебром разжиться. Кому охота замуж за нищего выходить.

– Прямо как в одной из твоих историй, – размечталась я, глядя в огонь. – Принцесса со Стеклянного Холма, или Черный Конь и сын Короля Ирландии… Я скажу Элсбет, что ты пошел за удачей.

– Только если сама спросит, – мнется Том.

* * *

Как водится, Томас знал все обо всех, кроме себя. Там, в мире, его музыку еще любили и помнили.

Мы поняли, что с ним все в порядке, когда до нас стали доходить слухи о новом провидце, который объявился в здешних краях. Говорили, это он предсказал наводнение Варка и судьбу юного Трэнвайра. Этим летом слухи не намного опередили его. Еще не начинали убирать урожай, как он явился, озолоченный королями да князьями. До того дошло, что кто-то из них даровал ему старую башню в Лермонте, недалеко от Эрсилдауна, во владениях графа Дунбара и Марга. Юный граф, как раньше его отец, был добрым другом нашему Рифмачу; графский замок был как раз по другую сторону от Эрсилдауна, и Томаса всегда приглашали играть, когда граф бывал дома.

Мы про все узнали, когда Томас явился проведать нас с охапкой подарков и заново обретенной уверенностью на физиономии. Он показал нам несколько локтей зеленого шелка, гребень из слоновой кости и тяжелое кольцо, сплетенное из полос желтого и красного золота.

– А белого коня так и нет, – вздохнул он. – Как, по-вашему, это сгодится?

– Ты вроде свататься идешь, а не на рынок, – бурчит Гэвин.

– Оно конечно… да только кому охота замуж за нищего!

Ну в первый день он схлопотал пощечину, но гребень все-таки вручил. Во второй день гребень полетел в него, зато он ее рассмешил. А на третий день Элсбет заявилась к нам с тем самым кольцом на пальце и ворохом зеленого шелка на свадебное платье.

– Колечко-то волшебное, – объяснила она нам. – В тот день, когда Томас изменит мне, камешек в нем почернеет и треснет.

– Погоди-ка, тут же вообще камня нет, – углядел Гэвин.

Элсбет знай себе улыбается, а Томас выглядывает у нее из-за спины и поет.

 
Сошьем тебе платье из лилий,
А туфельки – из лапчатки.
Из нежных фиалок. перчатки,
Из черемухи – плащ для милой.
Плеск вина и веселье зимних ночей,
В них услада души моей и очей,
А любезность прелестной девы
Дарит сердцу любви напевы.
 

А потом:

 
Не говорит она «да»,
Не дает от ворот поворот.
Улыбается, как всегда,
Сидит и спокойно шьет.
 

Год еще не кончился, как она снова принялась шить, а он – петь, но только теперь уже колыбельные.

Так оно и идет с тех пор. В Лермонте скучать не приходится: дети да няньки, да странники – из самого Ская ведь идут, чтобы с Рифмачом потолковать, успевай поворачиваться! Эта суета не про нас с Гэвином. Нам куда приятней, когда малышня к нам играть приходит. Томас говорит, ремесло его детям на пользу, так что обучены они и печь, и вязать, и за овцами ходить, и все Прочее по хозяйству.

И Томас, и Элсбет все твердят нам, что если, дескать, зимой в холмах совсем уж холод одолеет, так нас ждет комната, где всегда топится очаг и перины пуховые.

Часть четвертая
ЭЛСБЕТ

 
Жизнь краткосрочную и долгое ученье,
Боль испытаний, тяжкий груз побед,
И радость скорбную, что так недолговечна —
Все это именую я Любовью…
 

(Джеффри Чосер. «Птичий Парламент»)

«ERSYLTON. Omnibus has visuris vel audituris Thomas de Ersildoun filius et heres Thomae Rymour de Ersildoun salutem in Domino…»[4]4
  «Эрсилтон. Во имя Господа, я, Тэм из Эрсилдауна, сын Томаса-Рифмача из Эрсилдауна, готов встретиться с тобой и выслушать тебя…» (лат.).


[Закрыть]

(Грамота, дарованная сыном и наследником Томаса из Эрсилдауна, «Trinity House»,[5]5
  Trinity House – маячно-лоцманская корпорация Великобритании; основана в 1514 году; в течение нескольких веков пользуется особыми правами и привилегиями; находится в Лондоне.


[Закрыть] Солтры).

В последние дни Томас совсем затосковал. А тут как раз в деревне пошли упорные разговоры, да такие странные, вот мне и захотелось, чтобы он послушал.

Молодой Тэм отправился навестить своих монахов в Мелроузе; он учился у них. Этот мальчишка умеет и читать, и писать, а вот как он разбирается, что прилично, а что – нет, я понятия не имею. Не знаю, чего ради ему торчать неотлучно у постели умирающего отца лишь потому, что он – наследник Томаса Лермонта.

И так ясно, что ждать осталось недолго. Наверное, я эгоистка, слишком уж мне хочется в это время побыть с Томасом одной. Даже когда умирали дети, мне было легче. У меня на глазах мой муж с каждым днем становится все слабее, я видела, как постепенно гаснет в нем то, что делало его моим и только моим, и он тратит последние остатки сил на то, чтобы оставаться человеком.

Первым умерло лицо: на смену то и дело меняющимся настроениям пришло и застыло выражение упорного терпения, глаза чуть затуманились, глядя в те немыслимые дали, где боли уже нет.

Младшие мальчики стали мне поддержкой и утешением, хотя «помощь» их, что Эвина, что Кэя, сводилась все больше к опрокинутым подносам и разлитым бутылям с горячим поссетом, но ведь это потому, что головы у них заняты более важными вещами: что такое жизнь, да что скажут их приятели, да как улыбалась вчерашняя девчонка и улыбнется ли она завтра. Лучше уж это, чем причитания взрослых.

Нас всегда утешало, что в своих прозрениях он будто обходил знание о смертном часе кого-либо из нас. Даже Мэг и Гэвин ушли сами; Томас знал достаточно, чтобы оказаться рядом с ними в этот час, но не больше. Но потом, примерно год назад, он повернулся ко мне в постели и сказал:

– Ты увидишь, как я уйду, Элсбет. Мне совестно, но я рад этому.

И тогда, впервые за двадцать лет, я обозвала его лжецом.

О, я частенько поддразнивала его, мне всегда хотелось все знать. Понимаете, я думала, что смогу выдержать что угодно; что я готова разделить с ним все его знание… Я хотела разделить с ним все тяготы и радости, ради любви я хотела доказать, что не слабее его, хоть меня и не благословляла Эльфийская Королева, что у меня хватит и сил, и разумения.

И я обещала себе, что никогда не стану бранить его за правду, потому что знала: женщины на такое способны, а мне так хотелось показать, что я – не как все, что он не зря считал меня особенной.

Да только все выходило, как в той сказке про женщину, которая превращалась в печать, и ее мужа, который клялся ни разу не поднять на нее руку и, конечно, нарушал обещание… Нет, конечно, Томас никогда не превращался в печать и не исчезал никуда; и все-таки так оно и было, потому что невозможно твердо исполнять великие обеты в мирской жизни. И мне за эти годы не раз случалось делать как раз то, от чего я зарекалась – не раз и не два, а много… наверное, этим и отличается сказка от настоящей жизни. В сказке нет ничего неожиданного.

Мы и двух лет не были женаты, когда Томаса призвал Роксбургский король, и на этот раз я отправилась с ним. Но рассказать хочется совсем не об этом.

* * *

Это случилось уже после того как мы побывали в замке у короля. Канун Св. Мартина в тот год выдался снежным. Тэм был совсем маленьким. К нам во двор заявился какой-то бряцающий оружием отряд. Край лежал в запустении, и мы привыкли, что люди предпочитают путешествовать хорошо вооруженными. Я шила у себя в комнатах; я была хозяйкой дома, поэтому считалось, что я обучаю своих девушек ведению хозяйства, но, сказать по правде, многие из них обращались с иглой куда увереннее! Мы пели за работой. Бетси только что закончила очередную рубашку и рвалась помочь мне; мы как раз препирались по этому поводу, когда внизу послышался топот копыт, почему-то показавшийся нам особенно громким.

Я и головы не подняла, думала, граф приехал, я уже слышала, что он вернулся от королевского двора в Джедбурге, а ему нравилось посидеть с нами у очага, удрав от суматохи, царившей в его замке.

Но Бетси вскочила, быстро выглянула и тут же закричала:

– Хозяйка, гляньте, какие цвета! – Поле недавней битвы осталось за мной, правда, победа оказалась бесполезной, потому что когда я выглянула сама, то разом забыла про всякое шитье.

Я видела раньше эти зеленые и желтые знамена, может, на большом пиру в Роксбурге, где мы были вместе с графом. Цвета наших друзей я уже выучила наизусть, а в Роксбурге просто рябило в глазах, словно ты на ярмарке красильщиков. Новых имен оказалось столько, что сама не знаю, как мне удавалось их не путать.

– Отправляйся-ка в кухню, – приказала я Бетси, – скажи, пусть согреют вино для гостей. А ты, Нэн, попроси Вилли разжечь камин в зале и присмотреть за лошадьми. Я сейчас спущусь к ним, только чепец новый надену.

Я нашла Томаса в спальне. Он забавлялся с Тэмом, любимым сыном и наследником, таким же хорошеньким и упрямым, как и любой шестилетний мальчишка, выпрашивающий у матери кусок пирога… но даже и тогда он временами бывал чересчур серьезным. Они строили страну из пуховой перины.

– Том, – спросила я, – желтый с зеленым – кто это?

– Яд, – ответил он, – или змея. Стой спокойно.

– Нет, это не загадка. Там люди во дворе.

– Тогда не змея. Это Эррол, – сказал Томас. Я поглядела на мужа, думала, он догадается отослать мальчишку, но Томас не смотрел уже ни на сына, ни на меня. Я знала этот взгляд, обращенный внутрь себя, взгляд провидца, но теперь лицо его осунулось и помертвело, словно видел он дурные вещи. Когда он видел, лицо у него всегда делалось ясным, как стекло. Я коснулась щеки – она была ледяная.

– Том, – сказала я, – я должна спуститься вниз, встретить их.

– Пусть граф Эррол пошлет за тобой и представится, как подобает лорду.

– Том, – запротестовала я, – я так не могу. В здешних краях так не принято. Том, даже супруга герцога из Роксбурга выходит встретить его у себя в зале. Ты хочешь, чтобы я важничала больше ее?

Сказать по правде, я и сама не знала, как правильно поступить. Семь лет замужества не такой уж долгий срок, чтобы освоиться с ролью жены Рифмача, хозяйки дома, где живет провидец.

И вообще обычно Том куда радушнее принимал посетителей. Если бы он не дурачился так с Тэмом, я бы встревожилась. Что-то в появлении Эррола то ли пугало его, то ли просто не радовало. С тех пор, как он вернулся из того. Другого места, да и потом, после нашей свадьбы, он иногда уходил побродяжить. И разве его правдивый язык не мог оскорбить кого-нибудь из этой своры принцев и знатных дам? Он был нужен им всем, только от него они могли услышать то, чего им хотелось, а заодно и то, чего не хотелось вовсе.

Вот почему они приходили теперь к нам, в Эрсилдаун, посоветоваться с Рифмачом. Одни отправлялись в обратный путь радостные, другие – грустные, третьи – просто озадаченные его загадочными ответами. Томас говорил мне, что честно отвечает на все вопросы, если вообще считает нужным отвечать, но не всегда говорит все, что знает.

Если появление Эррола грозит бедой, Томас предвидел бы ее и рассказал бы мне. Чего бы ни боялся мой муж, нас эта беда не касалась. Я схватила его за руку, чтобы вытащить из постели.

– Томас, пойдем ей мной.

Тэм попытался ухватиться за нас обоих разом, но я отправила его к няньке и спустилась по лестнице, крепко держась за руку его отца.

Наш маленький зал не сравнить ни с королевским, ни с графским, и теперь он оказался битком набит людьми, грязными с дороги. Они блаженно отогревались у очага и потягивали горячее вино, поданное нашими слугами. Их зелено-желтые куртки казались странно весенними среди зимы, словно к нам не ко времени пожаловал Майский кортеж.

Когда мы вошли, все повернулись, разглядывая нас со смешанным выражением учтивости и любопытства.

– Добро пожаловать, – сказала я, – Мы рады разделить этот кров со всеми, пришедшими с миром.

Словно пшеница зашелестела под ветром– нам указали на человека, стоявшего ближе всех к огню. Я ожидала увидеть грозного лорда Эррола, а увидела всего лишь пригожего темноволосого мальчишку.

– Госпожа, – обратился он ко мне, – я благодарю вас за вашу любезность. – Держался он гордо, и накидка его была оторочена мехом. – Я привез приветствия Томасу Рифмачу, Эрсилдаунскому провидцу, и его госпоже от графа Эррола.

Когда он заговорил, то показался мне старше: лет четырнадцати-пятнадцати, вполне подходящий возраст для графского посла.

Я почувствовала, как Томас рядом со мной словно окаменел. Я мельком взглянула на него, стараясь не привлекать внимания, и мое сердце тоже превратилось в холодный камень. Он смотрел на мальчишку с отчаянием, смешанным с ужасом. Никто ничего не заметил, да ведь никто и не знал его так хорошо, как я. Выражение лица и напряженное тело кричали мне об этом, а все прочие видели только обычную учтивость.

Так что мне самой пришлось отвечать посланцу, предоставив Тому хранить глубокомысленное молчание. Я не знала, то ли сердиться, то ли и правда пугаться, поэтому решила просто ограничиться своей ролью хозяйки дома. Оказалось, что юный посланник Эррола привез достаточно дичи для своих людей. Я показала ему комнаты для гостей и уговорила разместить людей в соседней деревне, вместо того чтобы укладывать их спать в нашем зале.

– Вот и славно, – заключила я. – А теперь, если вам будет удобно подождать здесь, юный… сэр, – и я осеклась, потому что этот неожиданный гость до сих пор не представился.

Он заметил мою неуверенность и сразу понял причину. Мальчуган вскинул голову, скрывая за надменностью робость.

– Я Хью Драммонд Карнеги, сын Эррола, графа Эррола. Мой отец граф шлет дары и просит совета у Рифмача.

– Добро пожаловать, – снова сказала я. Внезапно меня пронзила уверенность, что я уже видела его раньше. Только это никак не мог быть он: тот, кого я смутно припомнила, был старше. Но мысль сидела во мне занозой. Если не он, то, может, какой-нибудь родич? Но мы не знали никаких других Эрролов, или Драммондов, или Карнеги.

Я попрощалась с юным Эрролом, покрепче ухватила Тома за руку и вытащила за дверь.

– Очнись! – зашептала я ему в коридоре. – Сын Эррола гостит под твоей крышей! Тебе нечего бояться, какие бы темные тайны ты ни прятал. И не смотри так, словно тебя загнали в угол!

Томас вздернул голову и посмотрел на меня сверху вниз.

– Разве я говорил тебе, что тревожусь? Если будет какая-то опасность, я тебе сразу скажу.

Когда стол был накрыт, в зале появился наш Тэм, таща за собой Эррола и болтая без умолку. Похоже, продолжалась история про Тоби, мифического пони, которого Тэм уже несколько лет лелеял в своих мечтаниях и временами скакал на чем-нибудь подходящем по залам и коридорам, словно по полям. Эррол легко вошел в игру.

– Конечно, лошади побольше, чем пони, – донеслись до меня его слова, – но это вовсе не значит, что сердца у них больше.

– Тоби будет скакать, пока я не скажу, – говорил Тэм. – Я всегда даю ему яблоки. А твой конь ест яблоки? Мой – всегда ест.

Сын Эррола улыбнулся, и снова меня пронзило воспоминание. Я знала этот самодовольный взгляд… кого же мне так напоминает сын графа? А как отнесется Рифмач к тому, что фантазия его сына опередила правду отца? Вот уж действительно, яблоко от яблони!..

* * *

Когда ужин закончился, люди Эррола попросили разрешения присоединиться к нам. За едой играл деревенский скрипач, но мы всегда рады послушать что-нибудь новенькое, вот один из гостей и спел про Человека с Луны, который влюбился и с неба свалился. Потом поднялся еще один из гостей и исполнил для Нас красочную, с прыжками, джигу, которой научился на севере. Я захлопала в ладоши от восторга. Он поклонился мне и сплясал еще раз.

Я только удивлялась, откуда у них силы берутся скакать после целого дня дороги. Но они не сдавались, к общей радости нашей челяди. Может, надеялись, что Том сыграет для них? Надо бы предупредить, что он сегодня не в духе. Я уже приготовилась подняться и объявить о конце пира, когда один из них, разгоряченный вином, крикнул:

– Давай-ка, Эррол! Где твоя арфа?

Том резко обернулся к мальчику, а тому явно стало не по себе. Но все же Эррол нашел в себе силы беспечно ответить:

– Арфа моя там, где я ее оставил, дома. А тебе никак мало нашей поклажи для присмотра, а, Дэйви?

Мужчины засмеялись. Ясно, что мальчика любили, и на язык он был остер. Тем бы и кончилось, если бы Томас вдруг не сказал:

– У меня найдется для тебя арфа.

Это был открытый вызов, и мальчуган понял. Я только прикусила губу; ну уж, потом я Тому все выскажу! Чем бы ни досадили ему Эрролы, мальчик не виноват, и нечего вымещать на нем обиду.

Хью Эррол перевел дыхание, помедлил, размышляя, и осторожно проговорил:

– Как могу я осмелиться играть на арфе в вашем доме, господин?

– Вот и мне интересно, – угрюмо проворчал Томас, – как ты сможешь?

Эррол чуть приподнял голову. Ростом он был невелик, но успел научиться вздергивать подбородок, создавая впечатление, что смотрит на собеседника свысока, хотя на самом деле смотреть ему приходилось снизу вверх.

– Раз вы просите, – сказал он, – я готов.

– Хорошо, – кивнул Томас и добавил погромче, чтобы слышали в зале:

– Ты сам выберешь арфу, которая тебе по руке.

Слуг отправили за арфами; люди Эррола довольно переглядывались, а я молила про себя: он должен быть хорошим арфистом, просто обязан! Но Томас смотрел на эти вещи по-другому – и внезапно я почувствовала в нем чужака, странника, которому довелось повидать слишком много разных залов.

Принесли арфы; он послал всего за двумя, хотя у него их было куда больше. Одна – совсем новая, большая, в новом стиле, а другая – его старая дорожная арфа. Я помнила ее: она была с ним, когда мы впервые встретились, на ней он начал играть, когда вернулся из Эльфийской Страны.

Даже не взглянув на первую, Эррол взялся за старую и начал ее настраивать. Он умел это делать, не то, что большинство рыцарей, годных только на то, чтобы протренькать пару песенок в угоду даме. Но когда она была наконец настроена и зал начал затихать, готовясь слушать, он вдруг протянул инструмент Томасу со словами:

– Не сыграете ли сначала вы, господин? Его выдержке можно было лишь позавидовать. Лучший арфист всегда играет вторым. Томас протянул руку к арфе, и несколько мгновений они оба держались за обод, не принимая и не выпуская ее. Мальчик начал заводиться и с вызовом бросил:

– В детстве я часто слышал от матери рассказы о вашей искусной игре при дворе.

Теперь Томас вздернул подбородок и посмотрел на него сверху вниз. Мальчик тоже задрал голову, и тут я воочию увидела то, чего никак не могла вспомнить: две руки на арфе, вздернутые подбородки, длинные носы и высокомерный взгляд – Боже, как они были похожи!

Я пискнула, не громче мыши в углу, и тут же умолкла;

– Играй, – только и сказал Томас.

Никто, кроме нас троих, не понял истинной основы поединка. Люди Эррола с удовольствием смотрели, какая честь оказана их молодому господину. Эррол сел, примостил арфу– рядом с его щуплой фигуркой – она казалась больше, чем в руках Тома, – взял несколько нот.

Я не думала, что замечу, но в его руках арфа звучала по-другому. Он взял еще несколько нот, так медленно, словно грезил наяву. Но постепенно начала складываться мелодия – я узнала мотив, хоть он и звучал иначе, – словно об одном и том же событии рассказывают два разных очевидца. Это был «Тонущий Ис». Эррол играл медленно и внимательно, проверяя, как отражается звук от стен и кровли, поддразнивая слушателей паузами. Потом начали вздыматься волны, зазвонили городские колокола, игра его стала по-юношески горячей, так что последние крики чаек звучали почти диссонансом, а сокрушительные удары последних волн гудели, как погребальный колокольный звон.

В восхищенной тишине, встретившей его, он помедлил, смахнул со лба темную прядь, словно других забот у него и не было. Никто не шелохнулся. Он поглядел на Томаса.

– Петь можешь? – потребовал тот.

– Случалось, – ответил мальчик, и голос его чуть запнулся. Но он отважно начал новый мотив: легкий речитативный аккомпанемент и негромкий, но чистый голос:

 
Вы все, чей шелком шит подол,
А косы – льна светлей,
Не смейте бегать в Картерхолл —
Там молодой Тэмлейн.
Дженет зеленый свой подол
Повыше подняла
И золото тяжелых кос
Потуже заплела,
И побежала по тропе,
Что в Картерхолл вела.
Но лишь цветок, что всех пышней,
Взяла за стебелек,
Явился рыцарь перед ней.
И строен и высок.[6]6
  Баллада «Молодой Тэмлейн» в переводе М. Ковалевой.


[Закрыть]
 

Слушатели тревожно перешептывались. – Неподходящая песня, чтоб петь в доме у Рифмача, – донеслись до меня чьи-то слова. Мы все знали эту песню про Тэмлейна, рыцаря, которого освободила юная Дженет из Картерхолла, носившая под сердцем его ребенка, – про Дженет, спасшую Тэмлейна из рабства у Королевы Эльфов.

 
Но страшно вымолвить, Дженет:
Здесь, в сказочной стране,
Приносим каждые семь лет
Мы жертву сатане;
Достойней рыцаря здесь нет:
Назначат жребий мне.
 

«Семь лет», – подумала я и внезапно поняла, что оказалась внутри рассказываемой истории. Мы женаты как раз семь лет… Мне стало холодно, и не просто холодно. Кто этот мальчик? Он считается сыном графа Эррола, но кто его мать? Придворная дама? Из какого двора?

Теперь все смотрели не на певца, а на Томаса, гадая, что он будет делать. Рифмач сидел и спокойно слушал, как слушал бы любого менестреля.

 
Как мне узнать тебя, Тэмлейн,
Как мне тебя узнать,
Когда поедет по земле
Та неземная рать?
Дай вороным пройти, Дженет,
И пропусти гнедых,
А снежно-белого хватай,
Не выпускай узды!
 

Вот тогда и я почувствовала, что меня захватила песня, что я думаю о Дженет и Тэмлейне, и вижу перед собой блестящую эльфийскую кавалькаду, и слышу, как звенят в ночи колокольчики на конской сбруе – в дремучем лесу, а не в нашем зале, – и тут я поняла, как много мальчик унаследовал от своего отца.

 
Дала дорогу вороным,
Дала пройти гнедым,
Вдруг видит: снежно-белый конь
С Тэмлейном молодым.
 

Музыка вдруг стала богаче, глубже, гармоничнее. Это Томас начал подыгрывать.

Они играли вместе: мальчик пел, а Томас вел основной аккомпанемент. Я никогда не слышала ничего подобного и вряд ли когда услышу.

А потом вступил сильный голос Томаса.

 
На землю всадника она
Стащила в тот же миг,
Плаща зеленого волна
Укрыла их двоих…
И молвит Королева Фей —
О, как была та зла —
«Из свиты царственной моей
Ты лучшего взяла!
Тэмлейн, когда бы мне понять,
Что ты уйдешь сейчас,
Земное сердце камнем стать
Заставила б тотчас».
 

Песня кончилась, но музыка еще продолжалась. Они играли все тот же мотив, вплетая в него все новые вариации, казалось, от начальной мелодии уж и следа нет, и все же она была тут. Ни разу музыканты не взглянули друг на друга; да им это ни разу и не понадобилось. Словно орел, кругами поднимающийся все выше и выше, а потом медленно парящий на воздушных потоках и планирующий вниз, они постепенно вернулись к основной теме, простой и без всяких прикрас. Обе арфы смолкли одновременно.

По одному, по двое люди медленно поднимались из-за столов, тихо желали друг другу доброй ночи и отправлялись к своим постелям и тюфякам, словно их сны уже начались. Мальчик глядел отсутствующим взглядом, не понимая происходящего, не зная, что сказать. Наконец он подошел к нам и просто протянул арфу.

– Нет. – Томас взглянул на него словно из неизмеримой дали. – Оставь себе.

– Но я…

– Оставь.

Томас опустил свою арфу, нет, просто уронил на пол, словно забыл о ней. Он поднялся и, пошатываясь, словно пьяный или измученный, двинулся по залу, нашел нашего Тэма, посапывающего в обнимку с гончей, осторожно поднял малыша на руки, покачал и понес в постель.

Пожелать Эрролу доброй ночи он предоставил мне.

Когда в спальню вошел Томас, я притворилась, будто сплю. Он знал, что это не так, но кое с чем даже Честному Томасу приходится считаться. Я не сердилась: может, он и об этом знал. Я думала. Я подсчитывала годы, прибавляла и отнимала. Семь лет назад он вернулся от Эльфов. Еще семь лет он провел там, и еще два – когда я его впервые встретила. Шестнадцать. Может ли этому мальчику быть шестнадцать? Когда это случилось – до или после нашей встречи с Томом на склоне холма?

В бессонной темноте все кажется возможным, чем хуже – тем вероятнее, чем чернее – тем зримей. Можно было бы потрясти его, спросить на ухо: «Что случилось? Кто он?» И спросонок Томас отверз бы уста и изрек правду.

Я молча протянула к нему руки, пробежала пальцами и ладонями по безответному телу и ласкала, пока чувства не вернулись к нему, а вслед за ними – желание, не требующее слов.

* * *

Хью Эррол застенчиво попросил разрешения войти в мои комнаты. Он хотел подарить мне кое-что перед уходом, а до приезда гонца времени оставалось совсем немного.

– В следующий раз, когда вы увидите Элизабет Драммонд, госпожа, она уже будет моей женой. И она обязательно родит мне сына. А вы приедете на крестины.

– Нет, – в комнату неожиданно вошел Томас. – Мы не приедем туда. Поэтому подарок я отдам тебе сейчас. – И он вынул простое серебряное кольцо, которого я никогда прежде не видела.

– Откуда, – начала я и остановилась по давней привычке недоговаривать вопросы.

– Рифмач, – запротестовал Эррол, – я и так получил от вас слишком много и не стоит…

– Это не тебе, – непреклонно заявил Том, – а твоему сыну, – и он положил кольцо на ладонь Хью.

Я перевела дыхание, но мир вокруг оставался таким же черным.

– Томас, – не выдержала я, – откуда ты взял это кольцо?

Он тяжело Поглядел на меня.

– Получил от Мэг, – сказал он, – семь лет назад.

Только так и мог теперь мой муж соврать мне, а я перед графом не посмела продолжать расспросы. А потом прибыл гонец из Роксбурга.

Я накормила гостей напоследок. Они ели стоя, торопясь выехать, чтобы попасть в Роксбург до заката. Я не знала, что скажу Томасу, когда мы останемся наедине.

Я поглядела на него. На миг он перестал следить за собой, и лицо утратило суровую холодность, став тоскующим и печальным. Я раскрошила свой хлеб на куски.

Эррол прижимал к себе арфу, подаренное кольцо было у него на пальце. Он стоял перед Томасом и, казалось, не находил слов. Со мной он распрощался подобающе учтивыми словами, а Тому сказал напоследок:

– Мой отец послал дары прорицателю, но я сам должен сделать подарок арфисту. – И он отстегнул от плаща золотую заколку с рубиновой головкой и протянул моему мужу. – Моя мать любила говорить, что ваша музыка зачаровывает. Но теперь я знаю не только это.

Томас принял брошь.

– Благодарю. Похвала истинного арфиста – лестна. Я буду носить это у сердца и всегда помнить дарителя.

Я не осталась даже посмотреть, обнимет ли он сына на прощание. Я спустилась с башни, прошла через весь город и углубилась в холмы, как любила делать в девичестве. Ветер ярился на открытых пространствах, колючий терн стлался у самой земли. Вдали виднелся отряд Эррола – сверкающий и призрачный, как далекая весна, он уходил в сторону Роксбурга.

Я вернулась домой, вымокшая и окоченевшая.

Томас пришел в мою комнату, когда я пыталась отогреть у огня замерзшие ноги.

За каминной решеткой потрескивал огонь. Его длинные волосы касались моих коленей.

– Почему ты ничего мне не сказал? – спросила я.

Может, он решил сделать вид, что не понял меня.

– Я не знал, что у меня есть еще один сын. Я узнал об этом, только когда увидел его. А ты поняла все за обедом.

– Но ты не перестал бояться после того, как увидел его. А когда вы играли, хотел унизить…

– Нет, – быстро сказал он. – Нет, не так. Я только хотел посмотреть, насколько… насколько он и вправду мой.

– Что ж, ты получил ответ. Доволен? Он промолчал.

– Неужели ты считаешь меня способной обидеть мальчика, который тебе дорог?

Его рука остановилась, стискивая мою лодыжку.

– Пожалуйста, не надо. – Говорил он тихо, но я хорошо его расслышала.

– Почему не надо? Что ты от меня скрываешь? – я боялась, поэтому начала злиться. – Чего нужно бояться? И кого ты собрался защищать? – я схватила его за волосы. – Чей он бастард? Какой-такой незамужней девицы? В чьей постели ты его сделал?

– Это важно? – взмолился он. – Она мертва.

– Важно, потому что я спрашиваю, – яростно выкрикнула я. – Разве я тебя когда-нибудь о чем-нибудь спрашивала? Укоряла в чем? Днем или ночью, часто я тебя расспрашивала? Томас, я столько раз прикусывала язык, чтобы уберечь тебя от ненужных вопросов, а теперь, когда это действительно важно, ты молчишь, как каменный!