Текст книги "Трое в одном морге, не считая собаки"

Автор книги: Елизавета Михайличенко

Соавторы: Юрий Несис
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

СЕЙЧАС ВЫЛЕТИТ ПТИЧКА…

Я вошел в Жекин двор и уселся на ту самую скамейку, на которой встретил начало войны. Во время чрезвычайного положения, когда квартиры полностью укомплектованы слоняющимися от безделья жильцами, а каждая комната – как проходной двор, проходные дворы становятся идеальными рабочими кабинетами.

Было пусто, тихо и сосредоточенно. Подъезды, как пылесосы, втягивали последних прохожих – чем ближе, тем быстрее. И даже Жека, как образцовый обыватель, вписался в рамку окна и слегка почернел на желтом фоне с голой лампочкой, коптя небо.

Вот я и получил возможность не торопясь все спокойно обдумать. Но обдумывать было уже особенно и нечего. К эндшпилю на доске осталось слишком мало черных фигур: Ленка, да Жека с Кирой Бойко в уме. Дневник Левика обелил как его самого, так и «черного» хасида. Террористический «Совет по Чистоте и Вере» в полном составе мирно гонял чаи у меня дома, с очищенной предсмертной исповедью тещей. Несостоявшимся убийцам чай разливала потенциальная. То есть, что значит – несостоявшимся? Первую-то женщину отравила теща. Но не преднамеренно. А двух моих любовниц – Ленка. Что против нее? Яд хранила, за мной следила. Достаточно, чтобы прижать и расколоть. Но, как мать моего сына, она заслуживает не менее бережного отношения, чем какая-нибудь партийная номенклатура. Значит, за нее я возьмусь при полном и окончательном отсутствии альтернатив.

Является ли Жека альтернативой? При наличии воображения – да. Израильский мафиози. Меня ненавидит. Считает вопросом своей уголовной чести отомстить. А тут еще теща «подбрасывает» ему труп, и он как-то узнает, что я занят в расследовании. Следит за мной, обнаруживает двух любовниц. Узнает через своих людей в полиции каким ядом была отравлена первая жертва, «стреляет» дуплетом, и я надолго у параши. А Кира Бойко – исполнительница. А потом прячет ее в «Саудовскую Аравию». Полный бред.

* * *

– А-а…ты… – уныло сказал Жека, – приятнее слышать сирену, чем твой голос… Но учти, в хэдэр-атум я тебя пускать не обязан. И не пущу. Поэтому советую не задерживаться.

Задерживаться, действительно, смысла не имело. С Жекой надо работать быстро и примитивно.

– Киру Бойко вчера видели в городе, – блефанул я. – Зачем врал?

Жека пожал плечами:

– Так только вернулась. Прекрасно отдохнула, заработала, даже поправилась на рахат-лукуме. Между прочим, я ее возвращение рассматриваю как патриотический поступок… Вроде этого дирижера – разорвала контракт и приехала первым же верблюдом…

Неформальность наших отношений была обоюдоострой. Он мог позволить себе надо мной издеваться. Но и я мог себе позволить…

Пока Жека в ванной заговаривал матом кровь из носа, я осмотрелся. Хотя осматривать было особенно и нечего. Квартирка тянула разве что на приют барахтающегося наркомана, а не на логово крутого мафиози. По-видимому, в израильской мафии Жека занимал ту же экологическую нишу, что я – в полиции: «спец по русским олим». Наверное страдает, что ему не доверяют ничего серьезного. Говорят – «савланут»,«леат-леат» и намекают, что ментальность не та. Кстати, о ментальности – это штука интимная. Столь же интимная, как, скажем, место, где хранишь наркотики. В Союзе после трехчасового шмона мы нашли их в футляре от фотоаппарата…

– Замри! Сейчас вылетит птичка! – я игриво помахал футляром перед выползшим из ванной Жекой.

Жека не замер, и мы слегка поборолись за роль фотографа. Волю к победе Жека утратил только после полной потери фотогеничности.

– Ну что, что тебе от меня еще надо? – прохрипел он.

– Женщину. Киру Бойко.

– Да не знаю я никакой Киры Бойко! – истерично завопил Жека.

Первая ампула хрустнула на каменном полу под моим каблуком. Даже секретарь парткома, узнав, что я уезжаю, не смотрел на меня более укоризненно.

– Тихо, тихо, – попросил Жека, – дай договорить… Она теперь Линда Киры больше нет… Хочешь, я ей позвоню?

Я захотел. И даже номерок запомнил.

– Шалм, Йоси. Это Юджин, – грустно сказал Жека. – Линда у тебя? Пригласи, пожалуйста… Здравствуй, моя птичка!

Птичка вполне могла щебетать телефонными гудками, поэтому я подошел поближе. Но птичка щебетала, как положено:

– …какая там жизнь! Школьные каникулы. Если война не кончится, я сама через неделю мужикам платить буду…

– Не, лапа, я этого не допущу, – пообещал Жека. – Вот клиент рядом слышишь, в трубку дышит…

– С олимами больше не буду!

– Не, у него с валютой все в порядке, он в полиции работает.

Возникла пауза.

– Тварь, ты же знаешь мою ситуацию! – с чувством произнесла Линда и повесила трубку.

– Ну вот видишь, – развел Жека руками, – я сделал для тебя все, что мог!

– Тварь! – с чувством произнес я. – Ты что, не знаешь своей ситуации? – и раздавил вторую ампулу.

– Ментяра ты позорный! – взвыл Жека. – Ничего в тебе человеческого не осталось! Я же старался! Меня же прибить могли!.. Дави! Все дави! Думаешь, мы в Совке? А я и там всегда достать мог!.. Я трубку подниму, мне через пять минут доставят! Ничего я тебе больше не скажу… Не найдешь ты Линду, зря телефон запоминал. Это кафе. Она теперь его за квартал обходить будет!

– Ничего, – успокоил я Жеку, – я ее сам к тебе на свидание приведу. Когда ты два пожизненных отбывать будешь.

– Ты что ж, гад! – задохнулся Жека. – Теперь уже два «мокряка» вешаешь! Ненавижу!!

Зря он схватился за стул. Стул был слишком тяжелый – от такого и лунатик увернется…

…Когда Жека очнулся, он был привязан к этому стулу, основательному, под старину.

– Надеюсь, – сказал я, – у тебя установлена телепатическая связь с наркотикодателем, – и хрустнул третьей ампулой. Остальные оставил в футляре, перекинул его через плечо и пообещал: – Не отчаивайся. Я буду тебя навещать.

– Ты до полиции не дойдешь! Гадом буду, тебе это не пройдет! Это тебе не Совок! Прощайся с погонами!!!

Я вернулся, достал носовой платок и отпечатал Жекины пальцы на каждой ампуле. Потом подошел к столу, накорябал несколько ивритских букв и сообщил:

– Перевожу для перенесших легкое сотрясение мозгов. «Я – наркоман. Меня привязал мой друг, чтобы вылечить. Всех, явившихся на мои крики, прошу на мои слова не реагировать, а вызвать полицию».

Жекин стул отбил чечетку, наконец замер, и Жека тускло произнес:

– Что ты хочешь?

– Киру Бойко.

– Ладно, – простонал он, – сдам я ее тебе, фашист.

– Когда?

– Через недельку.

– Бесэдэр, – согласился я, – так я зайду через недельку? – и стал уходить.

– Завтра! – заорал Жека. – Завтра вечером! В семь, в кафе «Тамар».

– Хорошо, – смиренно сказал я и отвязал изумленного Жеку.

– А чего это ты мне так сразу поверил? – насторожился он.

– А чего не поверить хорошему человеку? – удивился я. – Который оставляет тебе самое дорогое, что у него есть, да еще с дактилоскопическими автографами, – и я чуть тряхнул «фотопогремушкой».

Жека дернулся.

– Ну, до завтра, – сказал я. – За сводничество получишь свои фотопринадлежности. А если встреча сорвется, получишь за фотопринадлежности…

ЧТО ЖЕ ПЬЮТ НА ИЗРАИЛЬСКИХ «МАЛИНАХ»…

На душе было гадко. Весь этот садизм дался мне тяжело… Чего не сделаешь ради жены, вернее, чтобы не остаться круглым бобылем.

Когда проходил недалеко от дома Мариши тоска усугубилась и вытянула откуда-то странное чувство ответственности за Номи и Вову Вувосов. И я зашел.

Все стало куда приличнее. Номи спала в кроватке. Пол был относительно чист, Вова относительно выбрит… Душа во мне скулила, не переставая.

– Поздравляю с отменой штрафа за вскрытие противогазов!

– Спасибо, – кивнул Вова. – Как бы нас самих теперь не вскрыли. Ты чего шляешься?

– Шел от нашего общего знакомого…

– А-а, от этого… Ну и как? Есть новости из гарема?

– А как же! – показал я ссадины на кулаке. – Завтра встречаюсь с Кирой Бойко. В девятнадцать ноль-ноль!

Вова усмехнулся:

– В Саудовской Аравии?

– Почти. В кафе «Тамар»… Кстати, выпить есть?

– Уже нету. По случаю войны пришлось спаивать унитаз… Кофе будешь?

Пока Вова варил кофе, я созерцал его новую фреску – на стене салона, заваливаясь в разные стороны, брела куда-то группа изломанных жутких силуэтов. Контуры их прерывались и обрывались.

– Это что, исход евреев из Египта?

– Нет, – крикнул Маэстро из кухни, – это выход художника из запоя. Уникальная техника. Пытаясь удержаться на ногах, обрисовываешь собственную тень на стене. И так много раз, пока не сможешь прикинуть, сколько хозяин сдерет за ремонт…

* * *

Рядом тормознула машина. На этот раз «Мицубиши». И Жека буркнул:

– Влезай. Кафе не работает. Из-за войны.

Пристегнутый ремнями к сиденью, Жека выглядел гораздо лучше, чем привязанным к стулу. И я сделал ему по этому поводу куртуазный комплимент.

– Не вижу фотопринадлежностей, – тускло ответил Жека.

– Увидишь, – пообещал я, – но только сначала я увижу Киру.

– Я тебе не верю.

– Надо же, какое совпадение. А я тебе. Может к адвокату подъедем, договорчик оформим?

– Черт с тобой! – процедил он. – Садись. Женщина ждет.

Пустырь. Почти незаселенный поселок караванов.[51]51
  «Вагончик» – временное жилье для репатриантов.


[Закрыть] Свет кое-где. Подъезжаем к темному, последнему. Значит мы первые.

– Мадам опаздывает, – Жека долго возится с замком.

И здесь лампочка без абажура.

– Выпить хочешь?

– Не хочу.

– И правильно.

Лезет в холодильник. Что же пьют на израильских «малинах»? Пусто. Пиво сегодня не завезли. Матерится. Лезет в морозилку… АВТОМАТ!!!

– Ну все, мент. Отсуетился.

– Не валяй дурака. Ты что думаешь, я без прикрытия?

Это ляпнул зря. Мики не к месту вспомнил. Наивный ход.

– Думаю. Потому что, идя с прикрытием, мент возьмет с собой ампулы. Для убедительности. А ты не взял. Значит, боялся. И прикрытия нет.

Мики, Мики, считай меня жертвой Саддама. Ведь если бы не война, ты бы по-прежнему мирно пас меня…

– Хорошо, прикрытия нет. Но на работе все известно. И твои ампулы в сейфе. Тебя возьмут еще до утра.

Смеется. Искренне!

– А мне плевать. При чем тут ампулы? Я тебя убить должен. Давно должен. Сам видишь…

Музыку врубил. На всю громкость. Значит, действительно будет стрелять…

Глупо…

– К стенке! Приговор зачитывать буду…

Истерик!..

– … Позорный мент, Борис Бренер, за то, что перестал быть человеком, за предательство своих боевых товарищей и регулярное вешание на них мокряков, как при социализме, так и при капитализме, за злоупотребления служебным положением, шантаж и прочее дерьмо, приговаривается к вышке! По законам чрезвычайного положения!..

…Вместо выстрелов гаснет свет. На пол! Пули над головой. Откатиться…

Еще откатиться!.. Теперь бросок!!!

… Ну все, теперь подождать, когда Мики врубит свет и посмотреть, что я сотворил с Жекой… А здесь коллега перестарался – окно уже можно было и не выбивать.

* * *

– Шалом, Мики! Ани по. Ха-коль бесэдэр, тода ла эль![52]52
  Я здесь. Все в порядке, слава Богу! (ивр.)


[Закрыть]

– Ло мэвин! – отрезал Мики из темноты. – Рак руссит![53]53
  Не понимаю!… Только по-русски! (ивр.)


[Закрыть] Твой душман еще дышит?

– Вувос!!! – обалдел я. – Вувос! Вова!

… Не знаю, может, я и первысил пределы необходимой обороны, но раскаяния не испытывал. Пульс прощупывался, и ладно.

– А как ты сюда попал?!

– На такси, – объяснил Вова. – Пошли отпустим тачку.

Вова передал мне «мамат», потом вытащил недовольную Номи и отпустил перепуганного таксиста.

– Кошмар, – честно сказал я, оглядев все его хозяйство. – Какого черта ты за мной следил, да еще с ребенком?!

Вова посмотрел на меня, как на идиота, и спросил:

– Общего знакомого реанимировать будем или добивать?

– Вообще-то он мне живым нужен, – признался я.

– Тогда стоит поспешить.

Мы отволокли Жеку, Номи, «мамат», автомат и прочий скарб в «Мицубиши» и рванули в больницу.

– Нет, без дураков, – попросил я, – чего ради ты тратился на такси, рисковал ребенком и вообще?

– Ну некуда мне ее было деть! – разозлился Вова. – Никого я тут не знаю! Стреножен двадцать четыре часа в сутки.

– Ну и дурак. У меня две бабы от безделья шизеют. Так что всегда и на сколько угодно.

– Ловлю на слове! – обрадовался Вова. – У меня завтра в три встреча с заказчиком… Доча, не надо дядю-бандита трогать, нельзя, да-а, нельзя… дядя и так еле дышит… Ты извини, что я полез в твои дела. Но, во-первых, это не только твои дела… все-таки одна из убитых – моя жена.

– Я бы на твоем месте больше доверял профессионалам…

– Хреновый ты прфессионал, – объяснил Вова. – Ведь уже у борделя с ним все было ясно.

– Что тебе было ясно?

– Что нет у него в помине никакой Киры. И ничего нет, кроме ненависти к тебе. Это у него на лице читалось. Крупными буквами. Я неплохой портретист.

– Ошибаетесь, Ватсон, – добродушно сказал я. – Есть у него Кира. Но это его главное сокровище. Он ее прячет, как Кащей – иголку. Когда Кира окажется у меня в руках, он получит два с половиной пожизненных.

– Да-а, – протянул Вова. – Иногда мне казалось, что ты сможешь найти убийцу, но теперь я вижу, какой ты Шерлок Холмс. С психологией у тебя лажа. Короче, считай, что я тебя спас из личной симпатии…

…В больнице Жеку приняли, как родного. Оказалось, что Жекину проломленную голову только недавно выписали из этой самой больницы, где он вылежал себе полное алиби по всем убийствам, и с изрядным запасом. Даже приезд Киры в Израиль он встретил в больнице.

Так глупо я себя не чувствовал давно. Вова наслаждался своей проницательностью, а я переживал профнепригодность.

– Зачем ты сказал, что ее знаешь? – грустно спросил я очнувшегося Жеку.

– Из…любви… к тебе… – прохрипел он.

КАК РАСПОСЛЕДНЯЯ СВОЛОЧЬ

Я сделал для Ленки все, что мог. Но дальше бежать от реальности было уже некуда. Да и незачем.

Против Ленки было не слишком много улик. Более того, у нее было такое же алиби по Марише, как у нас с тещей – вместе сидели в миштаре. А, главное, я не в состоянии был представить, как она заставляла соперниц принимать яд. Зато знал, что сумею расколоть ее. Оставалось прикинуть, как это сделать чисто технически.

Самым сложным оказалось изолироваться от тещи и Левика. От вечернего променада Ленка отказалась, сославшись на указания гражданской обороны.

Пришлось ждать ночи и надеяться, что обойдется без особых истерик.

Легли. Ленка отвернулась, и я обратился к затылку:

– Давно хотел спросить… Зачем ты это сделала?

Затылок молчал.

– Прости, если можешь, – наконец выдавила она.

Теперь помолчал я. Затем сформулировал:

– Ладно… Рассказывай.

– Стыдно…Ты и так все знаешь…

Пришлось снова взять паузу и лишь потом уклончиво согласиться:

– Знаю. Но не все.

Ленка резко повернулась:

– Я понимаю, что обманула тебя… Что оказалась совсем другим человеком… Мне так страшно думать что ты обо мне теперь думаешь… – голос ее начал дрожать, то есть она говорила относительно искренне. Скорее всего искренне. Надо было ловить момент. Но при этом не спугнуть. Как-то индифферентно, но выверенно.

– Жить вообще страшно, – честно поддержал я. – Особенно теперь, после всего этого… Знаешь, – задушевно сообщил я главный следовательский секрет, – это очень трудно – держать все в себе… И зачем, если все и так ясно? Сейчас вообще самый трудный период, когда все так остро… Сейчас нам нужно быть всем вместе – только так я смогу помочь тебе, мы сможем помочь друг другу… – тут я исчерпался и заткнулся, потому что горло как-то физически отказалось все это продолжать. Никогда я еще так отчетливо не чувствовал себя скотиной. В борьбе за правое дело.

– Боренька! – она захлюпала на моей груди. – Боренька! Мне так страшно… С тех пор, как я поняла, что могу остаться одна… с ребенком… в чужой стране… У меня ведь ни языка, ни работы… У меня ведь ближе тебя… а эта война… и вообще… я одна не могу так быть… больше не могу… ты меня совсем уже никогда не сможешь любить?

И я, впервые за последнее время, почувствовал, что, в общем-то, смогу. И поразился своей беспринципности. Во время следствия! С подозреваемой! Нет, я хотел бы сначала поставить все точки…

– А когда ты начала за мной следить?

Ленка зарыдала:

– Я больше никогда не буду! Клянусь Левиком!

Мне ли ее судить? Сам же и довел.

– Ладно, – ровно сказал я. – Ты задумала это еще до того, как взяла яд у мамы?

– Нет, конечно… Ничего я не задумывала… Сама не знаю, как это получилось. Черт дернул!

– Дальше.

– Ну, ты вышел, а я за тобой. Все боялась, что ты оглянешься. Но ты, не оглядываясь, пошел в этот дом…

– В который?

– Соколов, 17. Я этот адрес на всю жизнь запомню.

Это был адрес Мариши. Но ведь сначала она убила Анат. Почему преступники предпочитают колоться в обратной последовательности?

– Яд был с тобой?

– Нет, при чем тут яд?

– Что, совсем ни при чем?

– Его же изъяли при обыске. И слава Богу… Знаешь, когда ты заметил, что я за тобой ну… веду наблюдение, и когда ты так с этим Вувосом подошел… я пожалела, что нечем отравиться…

В этом была вся Ленка – честь и совесть городского клуба самодеятельной песни – следить за мужем это подло, а убить любовницу – романтично. Может, за это я ее и любил… Может, я и сам такой. Может, все мы такие… Жертвы внутренней борьбы с коммунистической нравственностью. Очевидно было пока одно – чистосердечное раскаяние и мокрая подушка не относились к «мокрому» делу никак.

Тут Ленка явилась с повинной ко мне под одеяло, но пристрастному допросу в супружеском ложе помешала сирена.

Софья Моисеевна, стукаясь пятачком противогаза о каменный пол, тревожно всматривалась в подкроватную тьму и на некоторое время успокаивалась, углядев желтые огоньки глаз Индикатора.

– Софья Моисеевна, – дружелюбно спросил я, – вы не боитесь, что у вас будет аллергия на кота?

– Нет, Боря, – грустно ответила она, – у меня теперь на всю оставшуюся жизнь аллергия на собак.

«Надо же, совсем как у Мариши», – вяло подумал я. Не осознавалось, что жизнь еще так недавно была так прекрасна. Розовое довоенное время, когда Мариша могла положить голову мне на грудь, а я мог пошутить: «Осторожно, у меня с Афгана – прогрессирующий гипертрихоз»; «А ты уверен, что это не заразно?»; «К моей шерсти у некоторых бывает аллергия»; «Аллергия у меня только на собак. И сильная. Так что если ты кобель, лучше признайся сразу…» И тут-то я обо что-то споткнулся. И прокрутил этот диалог еще раз. И еще. Но обо что спотыкаюсь – не понял. А тут вспомнился мой дурацкий сон там она тоже говорила о своей аллергии… Ну и что? И все-таки интуиция дважды ткнула меня носом в эту собачью аллергию… Нет, собаки в моей израильской жизни начали играть роковую роль!.. Почему? Логика еще раз проутюжила все это и обозвала интуицию нехорошим словом. Интуиция ответила загадочной улыбкой Джоконды. Или Офелии. И повторила, как убогому: «Этот самый Гамлет завел себе щебечущую курву по имени Оливия. И с ней играл в очко. И пил безбожно. Подробностей – не знаешь.» «Издеваешься? – зловеще сказала Логика. – Ну, ладно! А вот мы тебя – твоим же оружием!»

Я взял лист бумаги и провел логический анализ сначала своего сновидения, «выскакивающих» в последнее время цитат из «Гамлета без Гамлета» и прочей дребедени. А потом стал вспоминать все подряд, хоть как-то связанное с моим расследованием. Зрительно вспоминать.

Рапидом прошли: рука старика-хасида с пузырьком принятого мною за яд лекарства; черные длинные волосы на расческе пропавшей подруги Анат; Мариша, вдохновенно декламирующая Петрарку в переводах и оригинале; Жека, сползающий по стене у массажного кабинета после Вовиного удара…

Интуиция ломалась, но «шкурка» уже «поднялась». Еще долго интуиция была неумолима, как старый хасид, когда Кира Бойко упрашивала его помочь ускорить гиюр. Наконец интуиция пропела: «Богородица, дева, радуйся! Благодатная Мария, Господь с тобой… Благословенна ты, жена…» И все выстроилось.

От такого сооружения просто дух захватывало. Тем более, что стояло оно на песке, без всякого фундамента улик.

К утру я понял, что буду делать. Гамлет с его бродячими актерами казался мне теперь добрым западно-европейским дядюшкой.

Я позвонил Вувосу и намекнул, что ребенка с моими женщинами сегодня лучше не оставлять. Он расстроился. Видно, встреча была действительно для него важной. И я сказал, что не подведу, приду и посижу с Номи сам, что же делать…

А потом спросил:

– Слушай, а у вас в семье никто диабетом не болел? Нет? Ну и слава Богу…

Я вышел и, как распоследняя сволочь, накупил в соседней лавочке конфет.

Еще и фантики выбрал поярче. Вернулся, позвонил на работу и обманул начальство, сказавшись больным. Потом поставил будильник на 14–00 и уснул сном праведника.

* * *

Я чувствовал себя преступником и заметал следы. Изорванные на мелкие кусочки яркие фантики исполнили в унитазе веселый хоровод. Остался вопрос: через что я, все-таки, не могу перешагнуть? Что можно, а что нельзя вытворять в поисках справедливости? Избивать подозреваемого – нельзя. Но после общения с Жекой у меня больше ныли костяшки пальцев, чем совесть. А сейчас она просто нарывала. Азарт ищейки… этот собачий азарт поостыл. Оставалось пресловутое чувство долга… Ну должен я все это закончить! Кому должен? Может быть уже только себе. Скажем, из профессионального самолюбия. Раз уж мужское в глубоком нокауте. Я как эти, изломанные на стене, брел то ли из Египта, то ли из запоя в никуда, все сильнее изламываясь по дороге.

Я так устал от всего этого, что искренне обрадовался приходу Вовы, хотя он никому из нас ничего хорошего не сулил.

Вова был оживлен:

– Договорился о выставке! – он помахал чеком. – И продал кое-что! А у вас что? Как Номи себя вела?

– Неблагородно, – ответил я. – Как Павлик Морозов.

– В смысле?

– Тоже продала кое-что. Вернее, кое-кого.

– Интересно, – протянул Вувос.

– Еще как интересно! – подтвердил я и показал ему ту самую красивую цветную фотографию первого трупа. – Узнаешь? Кто это?

Вова пожал плечами:

– Чей-то труп. Это мы еще до войны проходили.

– Грустно, – констатировал я и задал тот же вопрос Номи: – Кто это?

– Мама! – обрадовалась малышка. – Мама! Мама! Мама! – и, улыбаясь, потянула ручонки к фотографии.

Я заблаговременно позаботился не только о своем, но и о Вовином здоровье – убрал тяжелые и острые предметы, закрыл жалюзи. Но о самоубийстве Вова пока не помышлял. То, что он попытался сделать, у нас в части называлось «чукотский поцелуй». Я увернулся и провел «шурави духтар». Мой инструктор мог бы мной гордиться. Обошлось без увечий, а Вова успокоился.